Если небо молчит

Дмитрий Герасимов, 2011

Максим и Маргарита когда-то очень любили друг друга, у них растет сын. Однако обстоятельства сложились таким образом, что теперь Максим – программист в Москве, а Маргарита – медсестра в провинциальном городке со странным названием Сырой Яр. Внезапно с обоими начинают происходить непонятные, жуткие и весьма странные события. Всех, с кем близко общается Максим, преследует смерть. И у Маргариты в больнице творятся ужасные вещи: мистическим образом умирают больные, и девушку обвиняют чуть ли не в предумышленном убийстве. Чтобы разобраться в происходящем Максим решает поехать в родной город Сырой Яр… Это была его первая ошибка.

2

г. Москва, август 2008 года…

Голая девушка лет двадцати с ухоженным телом и безупречной фигуркой лежала, запрокинув голову, на кровати студенческого общежития МИФИ и судорожно комкала под собой простыню. Сквозь дешевую ситцевую занавеску просачивался утренний свет. Девушка в ужасе зажмурила глаза, цепенея от смертельного холода револьверного ствола, приставленного к ее лбу.

Занавеска билась о подоконник, словно в агонии. Из распахнутого окна в комнату лился будничный перезвон трамваев. Где-то слышались визгливые голоса и смех.

Она вздрогнула, скривила рот, замерла и, наконец, бессильно вытянулась на простыне:

— К… кайф…

Максим Танкован опустил металлический, очень похожий на настоящий пистолет и, усмехнувшись, отбросил его в сторону:

— Зачем тебе этот допинг, Светка? Разве моих усилий недостаточно?

Девушка, не открывая глаз, расплылась в улыбке:

— Ты лучший в мире мужчина! Просто… Ну как тебе объяснить… Дополнительные ощущения. Как приправа к основному блюду.

Максим встал с кровати, собрал с пола раскиданную одежду и кисло пробормотал:

— Значит, я для тебя — основное блюдо, которому все-таки требуется приправа… Такая перчинка в виде игрушечного пистолета.

Светка повернулась на бок и, подперев голову рукой, с удовольствием наблюдала, как ее любовник натягивает джинсы и застегивает рубашку. У нее было простоватое, но милое личико с пухлыми, почти кукольными губками, большие карие глаза с редкими длинными ресницами и копна спутанных пшеничных волос.

— Скажи, — она вдруг посерьезнела, — а ты бы смог по-настоящему?..

— Не понял… — Максим вопросительно уставился на подружку.

— Ну… убить человека… Вот так, глядя жертве в глаза, выстрелить ей в лоб…

Он задумался.

— Пожалуй, смог бы… Все зависит от обстоятельств. А почему спрашиваешь?

— Понимаешь, — она мечтательно возвела глаза к обшарпанному, серому от пыли потолку, — я представляла, что пистолет — настоящий. Это так жутко… — она передернула плечами, — и в то же время — так сладко…

— Ты извращенка, — констатировал Максим. Он оделся, достал из сумки электробритву и, наклонившись к зеркалу, стоящему на колченогом столе, провел рукой по подбородку. — Но мне было с тобой хорошо…

— Было? — с тревогой переспросила девушка. — Почему ты говоришь в прошедшем времени, Максик?

Тот усмехнулся, включил бритву и стал аккуратно подправлять модные тонкие усики.

— Я думаю, — пробормотал он невнятно, почти не открывая рта, — что наши отношения себя исчерпали… Хорошего понемножку…

Светка рывком села на кровати.

— Что ты хочешь сказать?

— Мы расстаемся. — Он выключил бритву, невозмутимо подул на нее и убрал обратно в сумку. — Это наша последняя встреча.

В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь хлопающей о подоконник занавеской.

— Давай только без сцен, — предупредил Максим. — Ты умная девушка, за то и ценю. Нам было хорошо, мы получили удовольствие друг от друга. Это как… — он прищурился, подыскивая сравнение, — это как прокатиться на аттракционе: свист в ушах, минутный восторг, масса эмоций. Но сеанс заканчивается, кабинка останавливается, мы вылезаем и с улыбкой бредем к следующему аттракциону — согласно купленным билетам. А тот, на котором уже прокатились, вспоминаем с благодарностью и неподдельной радостью. — Он закатал рукава рубашки и отправился в ванную — общую для двух комнат блока.

— Значит, я — карусель? — глухо спросила девушка.

— Скорее — «русская горка», — отозвался Максим, пустив воду и улыбаясь забавной метафоре. — Или даже «пещера неожиданностей».

Но Светке было не до смеха. Губы ее задрожали, а глаза наполнились слезами.

— Мне казалось, — крикнула она, — что ты любишь меня. Что встретились две половинки. Что наш роман — это волшебная книга, в которой…

— Перестань! — Максим поморщился. — Ты же знаешь: я терпеть не могу пафосных и приторных монологов из мыльных опер. Между прочим, если бы по этой твоей «волшебной книге» сняли сериал, то в нем у тебя даже не было бы имени. Ты бы так и значилась в титрах — «девушка из общежития».

— А у тебя там была бы главная роль, не правда ли?

Максим почистил зубы, вымыл щетку, стряхнул ее и сунул в карман джинсов, потом вытер лицо и руки зеленым махровым полотенцем, повесил его на плечо и, прихватив с собой мыльницу и флакончик «Живанши», вернулся в комнату.

— Послушай, я не говорил тебе, что собираюсь провести с тобой всю жизнь, верно? — Он сел на корточки, сложил в сумку туалетные принадлежности и с хрустом застегнул молнию. — Больше того: я никогда не скрывал, как отношусь к женскому полу вообще и к браку в частности.

— Как к аттракциону, — кивнула Светка, растирая ладонью слезы по лицу.

— Нет, — он медленно покачал головой. — Женщины — это чтиво для отдохновения, головоломка на час, ребус, который разгадал и забыл. А брак — это матанализ, понимаешь? Фортран, Ассемблер!^[3]

— Любовь для тебя — математическая формула?

Максим сел рядом и снисходительно потрепал ее по плечу:

— Нет, конечно. Но в отношениях между мужчиной и женщиной непременно наступает момент, когда нужно включать голову.

— Включил? — Она раздраженно отстранилась от него. — Подсчитал, возвел в степень и вычленил корень?

— Суди сама. — Максим развел руками. — У нас нет будущего. Ты — студентка, я — молодой человек из периферийного городка, еще не вставший на ноги и не добившийся в этой жизни ничего. Твоя стипендия и моя зарплата — это…

— Пошел вон! — Светка резко встала с кровати.

— Правильно. — Максим с явным облегчением кивнул, подобрал с пола сумку, подхватил с вешалки мотоциклетный шлем и направился к дверям. На пороге он обернулся: — Надеюсь, мы оставим друг о друге приятные воспоминания…

— Вон! — повторила девушка.

— Мы — физики, дорогая, а значит, сильны головой, а не сердцем. — И он хлопнул дверью.

Через пару минут его стройная фигура появилась на крыльце общежития.

Максим сбежал по ступенькам, расчехлил старенький мотоцикл «Минск», запаркованный у самого входа, надел шлем и, запрокинув голову, поискал глазами четвертый этаж.

Светка с тяжелой грустью наблюдала за ним из окна. Поймав его взгляд, она медленно подняла игрушечный пистолет, служивший ей четверть часа назад сексуальной «приправой», прицелилась в теперь уже бывшего любовника и несколько раз щелкнула курком…

— Извращенка, — пробормотал тот и рванул ногой рычаг кикстартера. — Ты просто дура, а не физик!

Он даже предположить не мог, что пистолет еще однажды появится в руке этой девушки. И будет совсем не игрушечным.

Максиму Танковану было двадцать три года, но выглядел он старше своих лет. Как говорили женщины — солиднее.

Пару месяцев назад он окончил институт, в общежитии которого до сих пор появлялся «по старой памяти».

К выпускникам и студентам МИФИ Максим питал особые чувства.

— Мы — физики, — говорил он. — А значит, имеем преимущество перед остальными людьми. Ведь миром правят ум и воля!

В другой раз, где-нибудь в обществе юных абитуриенток, он пояснял:

— Физик — это не профессия и даже не призвание. Это — образ мыслей, отношение к миру, способ существования!

Прагматичный, рациональный, целеустремленный, с проницательными серыми глазами, точеным, словно мраморным, подбородком, тонкими усиками над верхней губой, идеально уложенными на пробор пепельными волосами, Максим походил на прусского офицера времен Первой мировой. Такими изображали австрийцев и немцев в иллюстрациях к новеллам Мопассана и в школьных учебниках по истории. Это забавное сходство отмечали не только однокашники Максима, но и посторонние люди. Однажды, прямо в метро, к нему подошла женщина и, представившись ассистентом режиссера, предложила участвовать в кастинге нового фильма в постановке Рауфа Кубаева на роль какого-то фон Штыца.

— У вас чудесная внешность! — заверила она. — Типажная. В советские времена таких персонажей играли прибалты.

Максим отказался.

— Я не клоун, — сухо пояснил он. — Кроме того, каждый должен заниматься делом, которому учился.

После этого случая среди приятелей за ним закрепилось прозвище фон Штыц.

Максим пять лет учился на программиста. Он с отличием окончил институт и с большим трудом устроился на работу в фирму «Интеллект сервис» — серьезную контору, занимавшуюся поставкой программного обеспечения нескольким оборонным предприятиям.

С Каширки, где располагалось общежитие МИФИ, до работы было рукой подать. На мотоцикле, минуя пробки, — четверть часа, не больше. В девять ноль-ноль он обязан провести магнитной карточкой по светящемуся зелеными огоньками терминалу, установленному на проходной. Ровно в девять, ни минутой позже. За опоздания могут депремировать, лишить зарплаты, а новичка, вроде него, — и уволить.

Максим посмотрел на часы. Без двадцати восемь. Очень хорошо, что неприятный разговор в общаге, который запросто мог обернуться многочасовым выяснением отношений, прошел легко и быстро. «Я думала… что встретились две половинки… что наш роман… волшебная книга…» — Максим усмехнулся. — Оказывается, не все физики умеют включать мозги. Наверное, много зависит от пола, — размышлял он. — Мужчина никогда не потеряет рассудок от глупых речей и сладких объятий. Женщина — может. Она забывает, что абстракция — это прежде всего порядок. Самая абстрактная в мире наука — математика — восхитительна тем, что состоит из гранитных законов и непреложных истин. Но женщина-математик, убежденная, что стала пленницей абстракции под названием любовь, неминуемо обнаруживает отсутствие законов, логики и хоть какого-нибудь порядка в своей очаровательной головке.

До начала рабочего дня было еще больше часа, и Максим явно успевал заскочить домой — в скромную съемную квартирку в Котляковских трущобах, которую он делил с приятелем Русланом Кушевым. Времени вполне хватит, чтобы сварить себе пельмени или сделать яичницу. Разумеется, можно было бы позавтракать в общаге — у этой глупышки наверняка что-нибудь завалялось в холодильнике, — но тогда пришлось бы переносить тяжелый разговор на потом. Натуральное свинство — поесть, вытереть губы салфеткой и блаженно улыбаясь, сказать: «Ну теперь, кажется, действительно все! Прощай, русская горка!»

Поэтому Максим Танкован поступил благородно. Другой на его месте — какой-нибудь лирик, какой-нибудь Васисуалий Лоханкин — непременно пожрал бы напоследок, пробурчав: «С паршивой овцы хоть шерсти клок».

Он пристроил мотоцикл во дворе между ржавой «Таврией» и унылой, исписанной граффити коробкой-«ракушкой», вежливо поздоровался с дворником-таджиком, которого за глаза называл «военнопленным», и юркнул в подъезд.

— Штыц! У нас гости! — прокричал из ванной Руслан, едва Максим распахнул дверь квартиры. — Точнее — у тебя!

В крохотной прихожей пахло духами, поэтому гадать, какого полу «гости», не приходилось. Лихорадочно соображая, кому из его бывших «русских горок» пришло в голову нанести ранний визит прямо в логово «бессердечного зверя», Максим бросил сумку на галошницу, пристроил сверху шлем и, пригладив перед зеркалом растрепавшиеся волосы, решительно шагнул на кухню.

— Максимка! — Жгучая брюнетка лет двадцати пяти, в пошлом, аляповатом топике, из-под которого бесцеремонно и своенравно вываливалась складка дрожащего животика, радостно поднялась ему навстречу. — Ты все такой же красавец! Даже еще похорошел!

«Не могу ответить тем же», — мысленно пробормотал тот, а вслух произнес с улыбкой: — Ларочка! Вот так сюрприз! Какими судьбами?

Они расцеловались, как светские львицы на богемной вечеринке — касаясь друг друга щеками и чмокая воздух.

— Ты извини, — предупредил Максим, — я заскочил на пять минут позавтракать, поэтому времени в обрез. Ты рассказывай, рассказывай, а я пока что-нибудь сварганю.

— Я проездом в Москве, — пояснила брюнетка. — Твои умоляли меня заскочить к тебе, проведать, передать гостинцы. — Она ткнула пальцем в пакеты, сваленные на столе.

Максим уже достал с полки кастрюльку для пельменей, но теперь передумал, сунул ее обратно и потянулся к пакетам.

— Кулебяка! — обрадовался он, извлекая пирог в промасленной бумаге. — Как это кстати!

— Вспоминаю тебя часто, — улыбаясь, продолжала девушка. — Из нашего класса, ты знаешь, все разъехались по столичным городам. В сибирской глуши никому неохота оставаться.

— Ну, ты же осталась, — возразил Максим, с наслаждением жуя пирог. — И не одна…

— Да, — подтвердила Ларочка. — Сашка Корж никуда не уехал. Работает в милиции и чувствует себя вольготно. Прямо-таки хозяин! Обложил данью коммерсантов…

Максим оторвался от кулебяки и с тревогой поднял глаза:

— Моих родителей тоже… обложил?

— Ну какие же они коммерсанты! — рассмеялась брюнетка. — Ваша гостиница как была в убытке, так и осталась. Милиции и властям такие бизнесмены не интересны.

— Ничего, — кивнул Максим. — Вот разбогатею — мои старики будут жить, как у Христа за пазухой.

— И как скоро это случится? — игриво поинтересовалась Ларочка, с театральной многозначительностью обводя взглядом скромную кухню.

Максим почувствовал необходимость в ответном уколе.

— Очень скоро, — пообещал он, — через каких-нибудь пару лет. Раньше, чем ты замуж выйдешь.

Девушка насупилась.

— А я и не спешу, — буркнула она. — Только не подумай, что я тебя жду! Я ж не такая дуреха, как Марго…

Максим опять перестал жевать и неодобрительно посмотрел на Ларочку.

— Ладно, ладно… — примирительно прощебетала та. — Ну что мы, ей-богу? Три года не виделись, а едва встретились — сразу ссоримся.

— Два года, — поправил Максим. — Я приезжал на каникулы позапрошлым летом.

— Это невозможно забыть. — Девушка накрыла ладонью его руку. — Нам было так хорошо…

Он мягко отстранился и, откусив пирог, небрежно поинтересовался:

— А как там Ритка? Замуж не вышла?

— Марго? — хохотнула брюнетка. — Я ж говорю: тебя ждет! Работает, сыночка растит… Мальцу-то уже… — Она подняла глаза к потолку. — Погоди… Когда ты уехал в Москву?.. Ага… Пять лет тому… Значит, тебя проводили, а через девять месяцев она родила… Сколько, выходит, мальчишке-то?..

Максим хлопнул ладонью по столу.

— Ну, хватит!

На пороге возник Руслан — невысокий, темноволосый, крепко сбитый молодой человек с подвижным лицом и смеющимися глазами.

— Уже шумишь? — подмигнул он приятелю, вытирая полотенцем мокрые волосы. — Ты не забыл, Штыц, что сегодня твоя очередь готовить завтрак?

Максим поднялся из-за стола, стряхнул с рубашки хлебные крошки и указал на пакеты:

— Здесь полно всякой вкусной еды. Подкрепляйся.

— Уже уходишь, Максимка? — взволновалась брюнетка. — Мне так хотелось пообщаться! Мы ведь не виделись сто лет!

— Два года, — холодно поправил тот. — Увидимся еще через два, когда я разбогатею, а ты выйдешь замуж.

Ларочка встала, и ее животик колыхнулся под топиком.

— А в этом году тебя не ждать? — тихо спросила она. — Твои старики очень скучают…

— Я им позвоню, — пообещал Максим и, выходя, помахал рукой: — Привет Коржу!

Девушка проводила его взглядом, в котором одинаково читались растерянность и досада.

— Он на работу опаздывает, — виновато пояснил Руслан, когда за приятелем закрылась дверь. — Серьезная контора, строгие правила… А вы не торопитесь, девушка. Посидим, пообщаемся…

Разговор с бестолковой Ларочкой оставил неприятный осадок в душе Максима.

Эта дуреха за пять минут умудрилась напомнить ему обо всем, что он так тщательно прятал на самом донышке совести. Словно кто-то встряхнул холодную стеклянную колбу, забытую нерадивым студентом в лаборантской, и мутная, тяжелая взвесь поднялась и завертелась грязным калейдоскопом. В этой тревожной карусели замелькали знакомые лица: родителей, едва сводящих концы с концами в своей маленькой двухэтажной гостинице, отстроенной отцом еще в начале девяностых, Сашки Коржа с его стальным, презрительным взглядом, Маргариты…

Максим дал слово навещать своих стариков дважды в год, но за все время учебы появился в родном городке лишь однажды — позапрошлым летом.

За целую неделю отпуска он даже толком не поговорил ни с матерью, ни с отцом — гулял всласть, пропадал в единственном на весь город ночном клубе, потом спал до полудня, обедал на первом этаже гостиницы вместе с редкими постояльцами, спешно приводил себя в порядок и опять убегал. А когда пришла пора возвращаться в Москву, попросил у родителей денег взаймы, расцеловался с ними — и уехал.

Сашка Корж возненавидел Максима, когда тот увел у него невесту.

Им было по восемнадцать. Коржа призвали в армию, а Танкован получил отсрочку, потому что собирался поступать в столичный вуз. Рекомендацию в инженерно-физический институт ему дал лично мэр Сырого Яра — Серафим Николаевич Мазепа — сам физик по образованию и меценат по призванию.

Рита считалась девушкой Коржа. Красивая, стройная, с темными волнистыми волосами и огромными синими глазами, она была объектом тайного вожделения всех одноклассников. Корж, напротив, красотой не отличался. Коренастый, коротко стриженный, с маленькими колючими глазками, грозно сверкавшими из-под тяжелых бровей, он был отчаянным драчуном и безнадежным двоечником.

Марго и Сашка дружили с восьмого класса. Провожая его в армию, она подарила ему собственноручно вышитый платок с незатейливым: «Другу и защитнику от Маргариты».

Максим толком не мог себе объяснить, зачем ему понадобилось соблазнять невинную и честную девушку. Возможно, он хотел сделать больно Сашке — этому беспардонному и безмозглому дворовому хулигану, уверенному в том, что кроме кулаков другой силы нет. Ему искренне хотелось понять, что же такого привлекательного умные и красивые девушки находят в мужчинах, подобных Коржу?

Разгадка таила в себе ответ и на еще один интересный вопрос: что в глазах Маргариты более ценно — ум или грубая сила? Кто для нее победитель — боксер или шахматист?

— Мы с Сашкой хорошие друзья, — улыбнулась Маргарита, когда Танкован напрямую спросил ее об этом. — Он ершистый, задиристый, но в душе — ранимый и беззащитный.

— Друзья? — усмехнулся Максим. — Разве женщинам нравятся пустоголовые мужчины?

Это был тактический ход. Часть задуманного плана. Прямой вопрос, содержащий дилемму, обязательно запишется в памяти. И непременно всплывет опять, когда девушка сама по-настоящему об этом задумается.

— Сашка — чудесный товарищ, — серьезно ответила Маргарита. — Добрый, чуткий и верный.

«Верный, — язвительно повторил про себя Танкован. — Посмотрим, можно ли то же самое сказать о тебе!»

Он вдруг твердо решил соблазнить эту девушку.

«Привет Коржу!» — эту фразу, брошенную Ларочке пять минут назад на кухне, Максим мысленно выпалил тогда, в восемнадцать лет, облегченно застегивая брюки после того, как все «свершилось».

Он рассчитал все правильно. Марго — из тех девушек, что любит ушами. То есть, если быть точным, она относится к большинству девушек. Или даже так: она похожа на всех неглупых девушек. Однако при живом уме ей удается оставаться романтичной и даже наивной. Набор качеств, присущих лирику. А, значит, кому, как не физику, ими воспользоваться? Условия задачки просты. Когда знаешь, чему равен икс, она решается быстро.

И он ее решил.

Маргарита увлеклась физиком, потому что он дал ей то, чего не мог дать боксер. Максим был способен часами рассказывать девушке всякую всячину, мгновенно, по глазам определяя, интересен ли ей рассказ, и если нет, непринужденно и быстро менял тему. Он, до тошноты ненавидящий даже само словосочетание «прогулки при луне», бродил с Маргаритой по теплым, уснувшим улочкам городка, мысленно потешаясь над тем, что такое бестолковое и совершенно бесполезное явление, как лунный свет, может окончательно запудрить и отупить женские мозги. Он аккуратно и бережно целовал ей пальцы, в то время как боксер, наверное, всегда пытался пощупать грудь. А еще он рассказывал ей про нее же саму. Восхищался ее глазами, умом, добротой, чуткостью, тонким душевным складом, умением слушать и сопереживать, в то время как боксер наверняка плел что-нибудь про ягодицы, бюст и осиную талию.

Вечером, накануне своего отъезда в Москву, Танкован получил то, чего добивался.

К его удивлению, Маргарита оказалась девственницей. Боксер, надо полагать, ничего не успел. Танкован и здесь его обошел. Знай он заранее это обстоятельство, то потрудился бы обставить все красиво. Первая близость для женщины — минута не менее романтичная и волнительная, чем прогулка при луне.

Впрочем, и так все получилось вполне прилично. Они заперлись на втором этаже семейной гостиницы Танкованов, в крохотной комнате, где кроме узкой кровати, небольшого круглого стола и двух венских стульев никакой другой мебели не было. На одной стене висела дешевая репродукция Рубенса в пластмассовой рамке, а на другой, прямо над кроватью, — старомодный гобелен с оленями.

Приятная негромкая музыка, необходимая в таких случаях, звучала из мобильного телефона, в памяти которого умещалось всего шесть песен. Шампанского, цветов и зажженных свечей не было. Зато был недурной глинтвейн, а чудесная летняя ночь за распахнутым окном пахла костерком и сиренью.

Она не сопротивлялась, когда он снимал с нее платье, только стыдливо прикрыла ладонями груди и шепотом попросила:

— Погаси свет…

Максим щелкнул выключателем, прижал девушку к себе и медленно опустился с ней в яркое пятно лунного света, дрожащее на свежей, накрахмаленной простыне.

Привет Коржу!..

Краснея и тушуясь, Марго призналась Танковану в любви, а тот пожал плечами:

— Прости, я не знаю, что это такое.

— Ты… разве не любишь меня? — вспыхнула девушка.

— Пожалуй, люблю, — нахмурился Максим. — Но мы, видимо, по-разному понимаем это слово. Я вкладываю в него все, что является движущей силой на пути сближения полов.

— Что за… цинизм! — воскликнула Маргарита.

— Это не цинизм, — возразил он, — это здоровый прагматизм. Взаимное влечение мужчины и женщины называют любовью. А если кроме влечения у обоих еще и серьезное материальное положение, позволяющее твердо стоять на ногах, тогда можно говорить о браке. — Он неловко откашлялся и натянул брюки. — Мы о браке говорить не можем, Марго…

Максим укатил в Москву, даже не зная, что девушка забеременела. Позже родители написали ему обо всем, но он скомкал письмо. Он всегда слышал только то, что хотел слышать, а то, что было неудобным и неприятным, — выбрасывал из памяти вон.

Максим не желал признавать, что поступил подло. «Это ее проблема, — успокаивал он себя. — Надо было головой думать, а не летать в сомнамбуле при луне!»

Он запихнул угрызения совести на самое дно своего походного чемодана, забросал сверху шмотками и защелкнул на оба замка. Эти угрызения были вполне материальны. Они имели вид маленькой фотокарточки, присланной ему год назад Маргаритой. На снимке она прижимала к груди русоволосого мальчугана, как две капли воды похожего на Максима. Тот сначала опешил, а потом разозлился. «Никто не смеет напоминать мне о моих ошибках!» — Он хотел порвать фотографию, но в последний момент передумал и просто спрятал ее подальше. И заставил себя не вспоминать ни о Маргарите, ни о своем маленьком сыне.

И вот эта дура Ларочка бесцеремонно напомнила ему и о Марго с ребенком, и о затаившем обиду Корже. Теперь, став влиятельным ментом, этот мужлан спокойно может осуществить свою угрозу отомстить Максиму. «Он обложил данью коммерсантов…» Корж не упустит возможности поиздеваться над пожилыми родителями Танкована!

Максим выскочил из подъезда — и тут же остановился как вкопанный. Возле его мотоцикла, нахально облокотившись на рулевую раму, стоял незнакомый высокий брюнет в иссиня-черном костюме и белоснежной, расстегнутой на две верхних пуговицы сорочке с модным воротником. Он покуривал сигарету, небрежно и неторопливо выпуская дым, и лениво щурил карие глаза на десятки утренних солнц, кувыркавшихся в оконных стеклах.

— Это моя машина! — на всякий случай хмуро предупредил Максим, шагнув к незнакомцу.

— Я знаю, — спокойно кивнул тот и, сложив губы трубочкой, выпустил сизую струйку дыма.

Ему, наверное, было немногим за сорок. Копна густых черных волос, испачканных сединой, моложавое смуглое лицо, орлиный нос, волевой подбородок и сеточка морщин в уголках глаз.

Максим взялся одной рукой за руль:

— Тогда посторонитесь, мне нужно ехать.

— Максим Танкован? — невозмутимо уточнил мужчина, даже не думая отходить от мотоцикла. — Если бы ты взял за правило ночевать дома, мне не пришлось бы приезжать сюда в третий раз.

— Вероятно, я забыл внести вас в список своих опекунов! — огрызнулся тот. — Вы что, следите за мной?

— Слежу, — простодушно подтвердил незнакомец. — Но все время теряю из виду. Караулить тебя у подъезда — это как играть в лотерею «шесть из сорока пяти».

— Кто вы?

— Твой добрый ангел. Моя фамилия Свирский.

— Что вам нужно, ангел? Учтите: мотоцикл я вам не отдам, даже, если вы вооружены. Я угрохал на него все свои сбережения и поэтому…

— Зачем мне эта рухлядь? — усмехнулся незнакомец и отбросил сигарету. — Бампер на моей машине стоит в два раза дороже.

— Рад за вас. — Максим всем видом показал, что не намерен продолжать разговор. — Пустите, я опаздываю.

Свирский и бровью не повел.

— Тебе не помешает взять что-нибудь посолиднее, — нахально заявил он. — Как насчет «икс пять»? Или «Порше Кайен»? — Он лукаво прищурился и цокнул языком. — Впрочем, если ты заядлый байкер, можно подобрать и доброго коня. Например…

— Может, хватит? — у Максима лопнуло терпение. — Или вы немедленно отойдете от моего мотоцикла и дадите мне спокойно уехать…

— Или?.. — полюбопытствовал мужчина.

— Или я вызову милицию!

Свирский расхохотался так, что чуть не потерял равновесие.

— Позвони им, — разрешил он, давясь от смеха. — Пожалуйся, что незнакомый мужчина навязывает тебе в подарок крутой внедорожник!

— Вы ненормальный, — догадался Максим и досадливо поморщился: — Мне сегодня с утра не везет на встречи.

— Ненормальный? — весело переспросил Свирский. — Открою тебе одну тайну: сейчас нет на свете человека нормальнее, умнее и предприимчивей меня!

— Что вам нужно?

— Бампер от твоего крутого внедорожника. — Мужчина вдруг перестал смеяться.

— Бампер? — деловито уточнил Максим, кивком показывая, что ему известны такие симптомы душевной болезни.

— Это аллегория, — сухо пояснил Свирский. — Нам нужно потолковать. Давай поднимемся к тебе в квартиру…

Максим усмехнулся.

— Может, вас еще и обедом накормить?

— Хорошая мысль, — оценил Свирский. — Я, кстати, сегодня не завтракал по твоей милости.

— Пельменная за углом. А я повторяю: мне нужно ехать.

— А мне нужно с тобой поговорить. — В глазах мужчины мелькнул злой огонек. — Полагаю, этот разговор будет очень интересным для нас обоих.

— Я понял! — Максим скривился. — Вы — гей!

— За такие предположения морду бьют, — буркнул незнакомец. — Я вчера приехал из Сырого Яра и собирался поговорить с тобой о твоих родителях!

— О родителях?! — Максим опешил. — Что с ними? Они здоровы?

— Пока все в порядке, — уклончиво ответил Свирский. — Но…

— Говорите! — потребовал Максим. — Что вам известно о них?

— Не здесь, — покачал головой незнакомец. — Либо мы сейчас поднимемся к тебе…

— Я опаздываю на работу, — досадливо поморщился Танкован. — Мне нужно быть там ровно в девять, ни минутой позже.

–…либо ты подъедешь ко мне, — закончил мужчина. — Вот адрес. — Он протянул сложенную вчетверо бумажку. — Лучше не ждать конца дня. В обед сможешь вырваться?

— Я попробую, — помедлив, кивнул Максим и развернул бумажку. — Проспект Андропова… Буду у вас четверть третьего. — Он внимательно посмотрел Свирскому в глаза. — Речь точно о моих родителях? Вы меня не разыгрываете?

— Точнее не бывает, — заверил тот. — Повторяю: разговор покажется тебе крайне интересным. — Он отлепился от мотоцикла и двинулся прочь. — До встречи…

Максим проводил его взглядом, потом надел шлем и вздохнул:

— День с утра не задался…

Фирма «Интеллект сервис» занимала два этажа небольшой кирпичной постройки 70-х годов. Незатейливое грязно-белое здание, вплотную обнесенное забором из сетки рабицы, тонуло во дворе, окруженном полудюжиной жилых панельных домов. С тыльной стороны к нему примыкал ряд металлических гаражей, а с фасада, у въездных ворот, высилась серая трансформаторная будка. Сотрудники и посетители парковали свои авто в два, а то и в три ряда прямо здесь, на крохотном асфальтном пятачке между будкой и воротами.

Максим пристроил мотоцикл рядом с зеленым «Ниссаном» Лиснянской — его непосредственной начальницы, с печальной ухмылкой отметив про себя, что будь у него крутой внедорожник, искать место для паркинга пришлось бы очень и очень долго.

Он провел карточкой по терминалу на служебном входе без трех минут девять.

Анна Лиснянская — начальник отдела, грубоватая женщина лет сорока пяти, с пышным начесом тонких, пережженных волос и яркой косметикой на круглом лице — вызвала Максима к себе в кабинет.

Неизвестно, каким образом эта дама сделала себе карьеру в конторе программистов, поскольку не имела ни специального, ни какого-либо иного образования, однако в нынешней должности она работала уже почти пять лет. Вполне вероятно, начальство ценило ее за деловую хватку, умение разводить клиентов и поддерживать жесткую дисциплину в «богемном» коллективе, хотя, по мнению многих в этом заведении, ей самое место — у прилавка винного магазина.

— Танкован, — приветствовала она его низким грудным голосом. — Молодец! Мне нравится, как ты работаешь, и ты пока единственный, кто ни разу не опоздал.

— Стараюсь, Анна Ильинична, — улыбнулся Максим. — Смею вас заверить, я очень серьезно отношусь к своей работе, и в моих планах стремительная карьера.

— Стремительная? — прищурилась Лиснянская.

— По заслугам, — уточнил он.

— О заслугах говорить рано, — философски заметила начальница. — Ты здесь еще без году неделя, и я хотела бы узнать о тебе как можно больше. Кто ты, чем живешь, чем дышишь… — Она поправила прическу, переложила с места на место бумаги на столе и наконец глухо закончила: — Сегодня пообедаем вместе. Поговорим о то, о сем…

Максим замялся.

— Что-то не так? — насторожилась Лиснянская.

— Мне лестно ваше предложение, — пробормотал он. — Но сегодня, боюсь, не получится… Понимаете, один человек назначил мне встречу как раз в обеденный перерыв. Это очень важно для меня, поскольку речь пойдет о моих родителях.

— Значит, пообедаем в другой раз, — улыбнулась Анна Ильинична. — Ступай, работай.

В полдень один из сотрудников отдела вывалил на рабочий стол Танкована толстенную папку с бумагами.

— Лиснянская распорядилась, чтобы ты проверил эти документы до конца дня, — пояснил он.

— Начинается… — вздохнул Максим. — Этот обед мне еще икнется.

— Что? — не понял сотрудник.

— Скажи, что я все сделаю, — буркнул он.

В два часа Максим выключил компьютер, захлопнул папку, подхватил шлем и спешно двинулся к выходу. На пороге возникла Лиснянская.

— Опоздаешь с обеда хоть на минуту — будешь уволен, — холодно предупредила она.

— Буду вовремя, Анна Ильинична, — пообещал Максим и добавил шепотом: — А вот завтра, если и опоздаю, то вместе с вами.

На круглом лице начальницы появилась презрительная гримаса, но Лиснянская ничего не ответила. Она проглотила эту фамильярность.

На улице, миновав ворота центрального входа, Максим огляделся по сторонам и в сердцах пнул ногой «Ниссан»:

— Ты у меня скоро по-другому запоешь, сучка, — процедил он, потом оседлал мотоцикл, еще раз сверился с бумажкой и, крутанув ручку газа, вихрем вылетел со двора.

Дом, указанный в адресе, представлял собой П-образную двенадцатиэтажную постройку, выходившую фасадом на проспект Андропова, а подъездной стороной — на маленький скверик с детской площадкой, низкорослым кустарником и дюжиной тополей. Огромная кирпичная арка служила единственным въездом во двор и, соответственно, выездом со двора на улицу, поэтому под ней постоянно собиралась вереница ревущих машин, пытающихся разъехаться в разные стороны. Жилые подъезды с тыльной стороны здания соседствовали со служебными выходами из магазинов и складов. Здесь круглые сутки кипела жизнь: рычали грузовики, гудели легковушки, ругались люди, а в воздухе плавали запахи жареной картошки, протухшего мяса и хлорки.

Максим зарулил в арку, дважды объехал по периметру двор, подыскивая место для парковки, и наконец остановился с тыльной стороны продуктового магазина у самого пандуса, по которому грузчики затаскивали в подсобные помещения ящики с мороженой рыбой.

Второй подъезд. Нехитрый код домофона: «1 3 5».

Возле хлопающей двери лифта, со стальной сеткой и крохотным окошком, Максим замешкался. У него вдруг отчаянно заколотилось сердце. А вдруг это ловушка? Что, если обещанный разговор о родителях — лишь приманка, а на самом деле странный незнакомец в черном костюме попросту устроил ему западню?

Он вдруг отчетливо представил себе стальной взгляд Коржа. «Я отомщу Танковану! Я уничтожу этого подонка!»

В то же время очень много странностей в поведении Свирского. Он не боится выглядеть чокнутым, эпатажным и даже злым, а ведь когда расставляют силки и заманивают в капкан, обычно, наоборот, стараются казаться простыми, убедительными и дружелюбными.

Что он там болтал? Какую-то чушь, выдаваемую за аллегорию. Ему нужен бампер от машины Максима… Полная ерунда. А что в его словах имеет смысл? Сырой Яр! Сработало как пароль. Вот почему Максим поверил этому типу. А тот, отвечая на вопрос о здоровье родителей, напустил туману: «Пока все в порядке, но…» Что значит — «пока»? И что следует после «но»? Похоже, Свирский дал ему понять, что со стариками может что-то случиться и от Максима, от какого-то его решения зависит их судьба, а может, и жизнь. Смахивает на шантаж. Неужели все-таки Корж?!

Квартира номер сорок три оказалась на шестом этаже. Максим поднимался пешком, чтобы не промахнуться. Запыхавшись скорее от волнения, чем от подъема, он остановился перед гладкой деревянной дверью из мореного дуба с круглой шершавой ручкой и прислушался.

Свирский явно был дома не один.

— Обними меня покрепче! — потребовал женский голос. — И поцелуй…

Танкован поморщился. Какого черта этот тип назначил ему встречу на четверть третьего, если у него романтическое свидание?

— Я хочу тебя, — не унималась женщина за дверью.

— Потерпишь, — буркнул Максим и надавил кнопку звонка.

По квартире разлилась соловьиная трель. На мгновение за дверью воцарилась тишина, а потом до Танкована донеслись странные чавкающие звуки, переходящие в прерывистое оханье.

Женщина, кажется, добилась своего. Она стонала, не обращая ни малейшего внимания на чириканье дверного звонка.

— Да, милый!.. Да!.. Ох, еще… Еще!..

Максим удивленно прислушался, наклонился вперед и чуть не оступился: незапертая дверь бесшумно открылась, и он машинально шагнул внутрь квартиры.

Теперь стоны звучали неестественно громко. Они доносились из открытой комнаты в конце прихожей.

Максим на всякий случай осмотрелся. Стены оклеены темно-красными обоями, под ногами — почерневший от времени паркет, рядом с входной дверью — полуоткрытый раздвижной зеркальный шкаф. Танкован мельком взглянул на свое отражение. Удивленный взгляд, прилипшие ко лбу волосы, полуоткрытый рот. Он выглядит полным идиотом. Как именуют тех, кто любит подсматривать в замочную скважину? Вуайеристами?.. Тьфу!..

— Я пришел! — раздраженно крикнул он. — Извините, но у вас не заперто!

— Да, милый!.. Да!.. — не унималась паскудная бабешка в комнате. — Ты — лучший!.. Ты — непревзойденный любовник!

Ты — основное блюдо!

Максим сжал кулаки от злости.

— Мы договорились на четверть третьего! — громко напомнил он. — У меня очень мало времени, я могу опоздать на работу!

— А-а-а! — закричала женщина. — О-о-о! — Она достигла пика наслаждения.

Сообразив, что наступила развязка, Танкован плюнул на условности и решительно шагнул в комнату.

— Прошу меня простить… — Он в замешательстве замер на пороге.

Это была и гостиная и спальня одновременно. Убранство жилища состояло из разобранной тахты, круглого стола с двумя деревянными стульями, секретера образца 80-х и огромной бельевой тумбы, на которой потрескивал кинескопом старый телевизор LG. На экране обнаженная дива, остывающая от бурного соития, ласкала губами волосатую грудь своего партнера. Тонкий DVD-плеер, пристроенный прямо на телевизоре, отсчитывал сороковую минуту фильма с «клубничкой».

Свирский был одет в тот же самый иссиня-черный костюм, только белоснежная сорочка под ним была грязной и мятой. Утренний знакомец Максима лежал на полу в безобразной черной луже между столом и тахтой. Его рот был приоткрыт, орлиный нос еще больше заострился, а на лице, которое успела залить смертельная бледность, застыла гримаса отчаяния.

Танкован в ужасе уставился на распластанное тело и почувствовал, как у него слабеют колени, а к горлу подкатывает дурнота. Плохо соображая, что происходит, он попятился в прихожую, оступился на щербатом паркете и рухнул навзничь, больно ударившись локтем о пол. Это падение и боль на секунду привели его в чувство. Он выкрикнул что-то бессвязное, вскочил на ноги, стуча зубами от внезапного холода, пронизавшего тело, распахнул входную дверь и опрометью бросился вон.

Примечания

3

Языки программирования.