Вернисаж

Дмитрий Беловолов

Здесь собраны ранние рассказы, которым нет цены, но все таки можно купить не дорого, если дорога дорога. Это рассказы о буднях творчества, которое иногда висит одиноко на поседевшем волоске облысевшей головы. Книга содержит нецензурную брань.

МЮНХЕН-БЕРЛИН

Я сел на свое место. Мой благоухающий сосед слушал драм энд бейс и я выпадал из его заряженной на столетье обоймы. Это будущее тяжеловато на слух, как и вчерашний день.

«Кто ты, бородатый?» — хотелось спросить у него, но он меня не услышит, он не знает русского.

Автобус Мюнхен — Берлин срывается с места и я, одновременно с его прибивающей в кресло силой, сопротивляюсь немецкому мотору, не выдерживая, пукаю и делаю рокировку в пользу слабого пола. Она там, впереди салона. Давно её приметил. Сидит скромненько, в отраженном одиночестве гаджета и в потухшем окне автобуса серебриться каплями последнего дождя перед сном.

Было время, когда я упирался и сносил их вожделенные взгляды одним поворотом головы в пустоту, которая для меня была попривычней другой пустоты, той, что оглушает после случайного соития двух сонных и немых сердец. Но я пробудился и окреп. Половое созревание состоялось и неожиданно подступило к критической массе среднего возраста, когда тело свое душа слушает, на частоте разума. От такой безкомпромисности, шея моя и голова стали работать без трехчастных поворотов, послушно зову мужской природы. Я стал тянуться к прекрасному, как к последней воле перед гильотиной, с еще большим раздевающим рвением и жаждой жизни в приговоренных глазах. И вот сейчас я сижу напротив и смотрю на неё, а она поправляет волосы и кому — то отвечает по телефону на немецком.

Где — то я видел её лицо. Кому-то она улыбалась. Те же не стертые черты в сомневающейся улыбке и в области глаз на последнем куске бумаги, оставшемся после пожара моей любвеобильной молодости. Я сохранил этот портрет для себя, чтобы иногда подглядывать за нежностью, на которую способна моя влюбленная рука и притягательной теплотой девы, что неизвестна и далека от моих ласк. Наконец-то я встретил тебя и узнал. Прошло семнадцать лет, а ты совсем не постарела. Такой же девченкой и осталась. Оказывается ты немка, а я от твоей красоты забыл немецкий. Все чему учила Елена Васильевна затаилось на багажных полках автобуса труднопроизносимым грузом столетия без тебя, о котором лучше молчать, чем пытаться произвести на тебя неизгладимое впечатление своим русским акцентом. Знаешь, чтобы не выдавать себя и тебя я пожалуй заговорю с тобой по — английски. Так будет легче обоим. Ты все равно всегда понимала меня без слов. Но мне все — таки бы хотелось, чтобы ты услышала русские буквы «ж» и «ш». Они очень сексуально ложатся на ухо и, может быть, ты бы вспомнила, как мы коротали ту ночку. Карандаш я тогда затачивал три раза. Ты слышишь меня маленькая жопка?

— Искьюзми. Ю раша? — произнес я ей в открытый лобик на чистейшем нью — йоркском диалекте. Она нервно вздрогнула и промолчала.

Автобус остановился. В салон влетели две русскоговорящие возбужденные женщины, затасканного вида, лет сорока. Бежали от немецкого мужа на последние деньги. Успели сесть на Берлинскую лазурь. Скорей всего немца делили поровну с его миллионом и пастелью, в которой одна была с ним, а другая его имела.

Молча приехали в Нюрнберг. Моя спутница засобиралась. Напялила красную курточку, взяла сумку, оглянулась на меня и расправив плечи свободно произнесла.

— До свидания.

Да что же это за автобус такой — набит русскими шпионками — домработницами! От такого открытия запершило в горле.

Вышел покурить в ночной Нюрнберг.

Когда-то здесь кончилась война. Вот и моя война здесь заканчивается. Она бы не началась, если бы я знал, её имя. Она стояла поеживаясь на остановке и кажется кого-то ждала.

Когда-то здесь проходил тот самый бракоразводный процесс между войной и миром, но на нем не было Гитлера, посаженного отца. Ему повезло, он ни когда не узнает, сколько миллионов жизней потеряно на этой войне и сколько бы спаслось, если бы тот еврей купил бы у него его мазню и он стал бы хоть как то зарабатывать на махорку. Но он стал злодеем всех времен и народов. Но тогда бы он не встретил Еву Браун.

Конец ознакомительного фрагмента.