Мой нигерийский муж, или Богатая белая леди

Джулия Ливай, 2020

Это любовный роман-автобиография белой женщины, приехавшей в Нигерию на работу по контракту, и местного чернокожего мужчины. Эта книга – своего рода отмычка, открывающая дверь, за которую не пускают посторонних – экзотический мир африканской страны, белых экспатов, живущих и работающих в Африке, особенности и тайны их жизни, быта и отношения с местным населением, увиденные глазами единственной женщины (русской израильтянки) в мужском коллективе. Это любовный роман о столкновении культур, щедро приправленный экзотикой, эротикой, грустью и юмором. И это ещё одна проверка на собственной шкуре, что такие понятия, как любовь, страсть, измена, предательство не фильтруются национальностью и цветом кожи.

Глава 11.

В офисе после ночи любви.

Будильник прозвучал, как кара небесная.

Такт — не последняя добродетель.

Богатая белая леди или программист-контрактник?

Будильник прозвучал, как кара небесная. С трудом высвобождаясь из объятий сладко спящего Тунде, Ника потянулась к маленькому нудному созданию, верещавшему так, словно он был главным в этой вселенной, и нажала на кнопку. Звон стих.

«Не выспалась», — лениво подумала Ника где-то между сном, любовным томлением так и не успокоившегося — после такой ночи! — тела и осознанием того, что вставать всё же придётся.

«Не выспалась? А разве я спала вообще?! Но боже, как хорошо!» Ника вспомнила своё ощущение в то утро, после их первой ночи. И если накануне она слегка опасалась, будет ли так же, как в первый раз, и боялась разочарования, то сейчас все сомнения рассеялись.

Она, всегда живущая с мыслью, что сегодня хорошо, но завтра, за новым поворотом, будет ещё лучше и интереснее, вдруг поняла, что ощущение наслаждения — полное, абсолютное, без малейшего привкуса «а вот если бы…». Даже усталость, даже необходимость встать и идти на работу — ничто не могло поколебать восторга её тела и того ощущения полёта, которое — в точности — она уже пережила неделю назад.

Ника откинула одеяло. Её красивое загорелое тело показалось ей таким белым рядом с чёрным телом Тунде, всё ещё как бы обнимающим её во сне. Она встала, потянулась как котёнок и пошла в ванную.

Крепкие ледяные струи обожгли кожу и помогли окончательно проснуться. Она, как всегда с удовольствием, вымылась — впрочем, она всё старалась делать с удовольствием, а иначе зачем? — вытерлась у большого зеркала, побрызгала на себя в разных местах любимыми духами и подвела глаза. Губы красить не стала, они и так были яркими и припухшими от бесконечных поцелуев.

«Да, правы, чёрт возьми, все мудрецы, вместе взятые: ничто так не красит женщину, как хороший любовник!

Да, надо ведь его разбудить, не могу же я незнакомого мужчину оставить спать в моём доме. У меня ведь здесь ребёнок, вещи, да и вообще — это закрытый компаунд, вокруг соседи. Что они подумают, увидев чернокожего, выходящего без меня из моего дома!»

Вообще-то Ника была человеком, которого мало интересовало чужое мнение — она всегда, так или иначе, делала то, что ей хочется. «Но, — думала она, — ведь здесь не всё от меня зависит, и слишком явно нарушать законы не стоит: могут быть неприятности».

Если уж быть совсем откровенными, надо признать, что необходимость считаться с общественным мнением была для неё, в общем-то, отговоркой. Просто Ника очень нелегко впускала посторонних в своё жизненное пространство, даже если этот «посторонний» только что провёл с ней ночь.

Она не была компанейским человеком в прямом смысле этого слова. Нет, она прекрасно себя чувствовала в любой компании, в том числе совершенно незнакомой. Она умела быть интересной, остроумной, любила быть в центре внимания. Она могла легко заговорить с любым человеком где угодно. О, она умела, если захочет, быть обаятельной!

Но одновременно с этим Ника не нуждалась в постоянном общении — она быстро уставала от людей и при всей своей открытости и внешней доступности редко кого впускала в свой внутренний мир, да и в квартиру тоже. Немногочисленные друзья жаловались, что она «никогда ничего о себе не рассказывает». И это было частично правдой.

— Итак, придётся его будить, — решила Ника. Она оделась и последний раз взглянула на себя в зеркало — не столько затем, чтобы убедиться, что всё в порядке, сколько ради того, чтобы ещё раз на себя полюбоваться. Она села на постель рядом с Тунде, положила ладонь на гладкое чёрное плечо, пощекотала за ухом.

— Вставай, мне пора на работу.

Если честно, она слегка боялась, что Тунде попросит остаться досыпать, и внутренне напряглась, думая, что сказать на этот случай. Но мужчина проснулся легко, тут же сел на постели и, глядя на Нику своими большими чёрными глазами, улыбнулся ей.

— Доброе утро! Я сейчас, быстро.

Тунде не стал принимать душ, а, быстро одевшись, лишь ополоснул лицо водой.

«А он не наглый, и не глупый», — оценила Ника про себя его чуткость.

— Пойдём, я довезу тебя на моей машине до междугородней автобусной станции.

— Да не надо, я и сам доберусь, неудобно!

— Ничего, пойдём — придётся сделать небольшой крюк, но время ещё есть.

Ника спускалась вслед за Тунде по ступенькам и, глядя на его точёное тело, думала:

«Эх, сейчас бы не на работу, а лежать у бассейна в шезлонгах с этим мальчиком и пить апельсиновый сок из длинного бокала, а потом… Ох, хватит про «потом», а то я совсем улечу!»

Ника вздохнула.

«Это для него я — богатая белая леди, которая живёт в престижном районе на вилле с бассейном и со служанками, а возит её личный шофёр, — а на самом деле я всего лишь программист, нанятый по контракту на три месяца. И через три — нет, уже через два месяца всё это великолепие закончится. Карета станет тыквой, кучер превратится в крысу, а Золушка…

Ну-ну, не стоит преувеличивать, моя жизнь в Израиле не так уж разительно отличается от нынешней, хотя личного шофёра и виллы с бассейном у меня там, конечно, нет.

Увлечённая этими мыслями, Ника села в машину рядом с Тунде, на заднее сиденье, а не впереди с шофёром, как, вероятно, сделали бы на её месте сослуживцы-мужчины, подвозя очередную «бабочку» после совместной ночи. И — последовательная в своей независимости или непредусмотрительности — она не заметила, как переглянулись секьюрити на воротах, увидев в машине белой леди, выезжающей утром из дома, своего чернокожего собрата.

Утро на работе началось, как всегда, с чашки кофе, принесённой кофе-боем. Эту почётную должность занимал чернокожий мужчина лет сорока, хотя точно определить возраст нигерийца белому человеку довольно трудно.

Он явно гордился своим положением и одевался соответственно: в костюм и галстук. В обязанности кофе-боя входило каждые полчаса обходить офисы экспатов — то бишь белых работников — и предлагать им кофе. Что он и выполнял с чрезвычайно серьёзным выражением лица. И было от чего: за данный, прямо скажем, не очень тяжёлый труд он получал примерно ту же зарплату, что и рабочий каменоломни, работающий в поте лица с утра до вечера под палящим солнцем.

Нике, воспитанной в духе всеобщего равенства и братства, вынесшей из советского коммунистического детства идею о том, что расизм — это пережиток рабовладельческого общества, поначалу такое «угнетение человека человеком» показалось если не диким, то уж излишним точно.

Она решила было отказаться от услуг кофе-боя и самой делать себе кофе — тем более что при многочасовом сидении у компьютера небольшая разминка в удовольствие. Однако после первой же попытки наткнулась на такое явное непонимание своих действий как со стороны «угнетённой», так и белой среды, в которой она находилась, что наступила, правда, с большим трудом, на горло своей «коммунистической» песне и позволила «кофе-боссу», как его в насмешку называли её соотечественники, ублажать свою персону.

— Они тебя не поймут, — объяснил Нике начальник, — тебе сейчас в это трудно поверить, но если ты будешь «играть в демократию» с нигерийцами, то они очень быстро сядут тебе на шею. У них совершенно иное представление о распределении ролей и субординации.

Конец ознакомительного фрагмента.