Свидетельства достоверности Библии

Джош Макдауэлл, 1999

Труд известного ученого, теолога и проповедника, посвященный актуальным проблемам христианского вероучения. Автор детально исследует теологические вопросы Священного Писания, излагает историю создания текста Библии, анализирует роль христианства в современном мире. Книга послужит ценным руководством для проповедников, преподавателей, студентов и всех христиан.

Введение

1А. Дайте отчет в своем уповании

«Господа Бога святите в сердцах ваших; будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением» (1 Пет. 3:15).

1Б. Слово в защиту

Эта книга свидетельств в пользу достоверности христианской веры представляет собой апологетику. Слово апологетика означает защиту того, что мы считаем верным.

Слово «защита» (греч. apologia) подразумевает «защиту поведения и убеждений». Уилбур Смит говорит об этом так: «Это словесная защита, речь в защиту того, что сделано, или того, во что человек верит» (Smith, TS, 45, 481).

«Apologia» использовалась преимущественно в прежние времена, «но она не имела в виду попытку оправдать, смягчить впечатление или исправить причиненный вред» (Beattie, А, 48).

«Apologia», переведенная в английском варианте Библии словом «защита» и производными от него, встречается в Новом Завете восемь раз (включая «ответ» в 1 Пет. 3:15, приведенном выше):

Деяния 22:1: «Мужи братия и отцы! выслушайте теперь мое оправдание [мою защиту. — Д. М.] перед вами».

Деяния 25:16: «Я отвечал им, что у Римлян нет обыкновения выдавать какого-нибудь человека на смерть, прежде нежели обвиняемый будет иметь обвинителей налицо и получит свободу защищаться (курсив — Д. М.) против обвинения».

1 Коринфянам 9:3: «Вот мое защищение (курсив — Д. М.) против осуждающих меня».

2 Коринфянам 7:11: «Ибо то самое, что вы опечалились ради Бога, смотрите, какое произвело в вас усердие, какие извинения [какую защиту (курсив — Д. М.)], какое негодование на виновного, какой страх, какое желание, какую ревность, какое взыскание! По всему вы показали себя чистыми в этом деле».

Филиппийцам 1:7: «Как и должно мне помышлять о всех вас, потому что я имею вас в сердце в узах моих, при защищении (курсив — Д. М.) и утверждении благовествования, вас всех, как соучастников моих в благодати».

Филиппийцам 1:17: «…а другие — из любви, зная, что я поставлен защищать (курсив — Д. М.) благовествование».

2 Тимофею 4:16: «При первом моем ответе [защите (курсив — Д. М.)] никого не было со мною, но все меня оставили. Да не вменится им!»

В 1 Петра 3:15 слово «ответ» подразумевает такую защиту, к которой человек прибегает, когда с целью уточнить его позицию у него, например, допытываются: «Почему ты стал христианином?» Верующий несет ответственность за то, чтобы отвечать на такие вопросы подобающим образом.

Пол Литтл цитирует Джона Стотта, говоря: «Мы не имеем права потворствовать интеллектуальному высокомерию людей, но должны стремиться удовлетворить их интеллектуальные запросы» (Little, KWhyYB, 28).

Битти приходит к заключению о том, что «христианство для человечества либо ВСЕ, либо НИЧЕГО. Оно либо неколебимая уверенность, либо величайшая иллюзия… Но если христианство для человечества ВСЕ, тогда очень важно, чтобы каждый человек смог обосновать ту надежду, которую он лелеет в себе по отношению к вечным истинам христианской веры. Для того чтобы вера была осознанной и твердой, недостаточно принять эти истины только на основании авторитета какого-то человека, не задумываясь и не понимая их» (Beattie, А, 37, 38).

Основной, «апологетический» аргумент настоящих записок заключается в следующем: «Мы верим в бесконечного, мудрого, всемогущего и любящего Бога, Который Своим благовестием открыл Себя естественным и сверхъестественным путем в сотворенном мире, в природе человека, в истории Израиля и Церкви, на страницах Священного Писания, в боговоплощении Христа и в сердце верующего» (Ramm, РСЕ, 33).

2Б. Христианство — это ФАКТическая вера

Христианство взывает к истории. Оно апеллирует к фактам истории, которые доступны и понятны каждому человеку.

Дж. Н. Д. Андерсон приводит такое замечание Д. И. Дженкинса: «Христианство построено на непререкаемых фактах» (Anderson, WH, 10).

Кларк Пиннок дает следующее определение понятию факт:

«Факты, которые подтверждают притязания христианства, нельзя назвать какими-то необычными, религиозными фактами. Это вполне познаваемые, информативные факты, на которых строятся все исторические, юридические и обычные выводы» (Pinnock, SFYC, 6, 7).

Лука, христианский историк I века, проводит эту истину в своем Евангелии и в Книге Деяния святых апостолов. Лука заявил, что намерен составить связное и точное историческое повествование «о совершенно известных между нами событиях, как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова» (Лк. 1:1–2). Среди этих исторических и познаваемых, известных всем событий было и воскресение Иисуса Христа. Это конкретное происшествие, как говорит о нем Лука, получило подтверждение со стороны Иисуса Христа, Который «и явил Себя живым, по страдании Своем, со многими верными доказательствами, в продолжение сорока дней» (Деян. 1:3).

Одна из задач этих «записок о свидетельствах достоверности христианской веры» — познакомить вас с «совершенно известными между нами событиями» и показать, что христианская интерпретация этих непререкаемых фактов ни в чем не противоречит логике. Апологетика вовсе не стремится убедить человека стать христианином вопреки его воле. Цель апологетики, как говорит об этом Кларк Пиннок, сводится к «вразумительному и понятному изложению свидетельств о христианском Евангелии с тем, чтобы люди могли осознанно подчиниться обличающей силе Святого Духа. Сердце человека не может радоваться тому, что его разум отвергает как ложь» (Pinnock, SFYC, 3).

3Б. Лучшая защита — нападение

В аспирантуре по курсу философии апологетики я написал работу на тему «Лучшая защита христианства». Я много раз откладывал ее, потом снова к ней возвращался, но не потому, что материала было недостаточно. Просто, как мне казалось, я знал, чего ожидает от меня профессор, читавший нам этот курс (такое впечатление я вынес из его лекций).

Наконец я решил просто выразить на бумаге свои убеждения. Работа начиналась такими словами: «Некоторые люди утверждают, что лучшее нападение — это защита, но, по-моему, лучшая защита — нападение». Далее я пояснил, что лучше всего защищать христианство, «ясно и просто, в силе Святого Духа излагая, что утверждал Христос и Кто Он». Далее я сформулировал «четыре духовных закона», которые сопроводил свидетельством о своей молитве покаяния 19 декабря 1959 года в 20.30 вечера, когда я признал Иисуса Христа своим Спасителем и Господом. В заключительной части работы я привел свидетельства воскресения Христа.

Профессор, должно быть, очень тщательно проверил мою работу. По-видимому, он согласился с моей трактовкой, потому что за эту работу я получил девяносто шесть баллов из ста возможных.

Прав был Уильям Тиндейл, утверждавший, что «мальчик-пахарь, читающий Библию, знает о Боге больше, чем просвещеннейший богослов, который игнорирует ее». Другими словами, сын фермера из Арканзаса, который свидетельствует о Евангелии, как апологет христианства добьется гораздо большего, чем гарвардский ученый со всеми своими научными доводами.

Одно предупреждение для тех, кто желает овладеть искусством апологетики: Бог спасает, апологетика нет. С другой стороны, Бог часто использует апологетику, или свидетельства, для преодоления преград, с которыми многие сталкиваются на пути к вере. Апологетика нужна также для подтверждения интеллектуальной доступности и обоснованности веры в Христа. Великий принстонский богослов и апологет Бенджамин Уорфилд заявил в связи с этим следующее:

Все свидетельства и доказательства в мире не способны сделать из человека христианина. Павел может насадить, а Аполлос поливать, но только Бог дает умножение веры…Однако отсюда совсем не следует, что Бог дает иррациональную веру, то есть веру, для которой не важны доводы разума…Мы веруем в Христа, потому что верить в Него рационально и разумно… Мы не сторонники абсурдных заявлений, согласно которым апологетика сама по себе обладает силой, способной сделать человека христианином или привести весь мир ко Христу. Только Дух жизни может дать жизнь мертвой душе или обличить мир в грехе, правде и грядущем суде. Однако мы утверждаем, что вера во всех своих проявлениях есть форма убеждения, а значит, она обязательно должна строиться на свидетельствах (Warfield, A: FA, 24, 25).

«Ибо слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов и судит помышления и намерения сердечные» (Евр. 4:12).

Беря на вооружение два эти руководства к действию, следует соблюдать золотую середину. Мы должны проповедовать Евангелие, но мы также «должны быть готовы дать отчет в своем уповании».

К осознанию истины людей приводит Святой Дух; истину невозможно постичь разумом. «И одна женщина из города Фиатир, именем Лидия, торговавшая багряницею, чтущая Бога, слушала; и Господь отверз сердце ее внимать тому, что говорил Павел» (Деян. 16:14).

Мы не сторонники абсурдных заявлений, согласно которым апологетика сама по себе обладает силой, способной сделать человека христианином или привести весь мир ко Христу. Только Дух жизни может дать жизнь мертвой душе или обличить мир в грехе, правде и грядущем суде. Однако мы утверждаем, что вера во всех своих проявлениях есть форма убеждения, а значит, она обязательно должна строиться на свидетельствах (Бенджамин Уорфилд, Принстонский университет).

Пиннок, талантливый апологет и свидетель Христа, так подытоживает все сказанное выше: «Умный христианин должен уметь показать слабые моменты в жизни неверующего человека и привести все факты и доводы в пользу Евангелия. Если наша апологетика не поможет объяснить человеку Благую Весть, значит, это некомпетентная апологетика» (Pinnock, SFYC, 7).

2А. Рассеять туман

Раньше я жил в Калифорнии. Иногда там в некоторых городах в воздухе стоит такая плотная завеса тумана, что трудно рассмотреть впереди идущую машину. Ездить в таких условиях было очень опасно.

Чтобы четко видеть предметы перед собой, нужно убрать все, что этому мешает. К христианству многие подходят заведомо предвзято, а в таком случае не разглядеть, что же это такое на самом деле. Прежде чем взяться за исследование свидетельств в его пользу, мы должны избавиться от ряда заблуждений.

1Б. Заблуждение № 1: «Слепая вера»

Довольно часто христиан обвиняют в том, что они слепо верят в свои догматы. Отсюда напрашивается такой вывод: наши противники полагают, что человек, желающий стать христианином, должен совершить «интеллектуальное самоубийство».

Я убежден, что «сердце не может радоваться тому, что отвергает разум». Мое сердце и разум были сотворены, чтобы жить и верить в гармонии и согласии. Христос повелел нам «возлюбить Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим» (Мф. 22:37, курсив — Д. М.).

Когда Иисус Христос и апостолы призывали людей уверовать, они имели в виду не «слепую веру», но скорее «интеллектуальную», разумную и осознанную веру. Апостол Павел сказал: «Я знаю, в Кого уверовал» (2 Тим. 1:12, курсив — Д. М.). Иисус говорил: «И познаете [не будете игнорировать — Д. М.] истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8:32).

Вера человека охватывает все сферы его жизнедеятельности: разум, эмоции и волю. Мне нравится, как об этом говорит Ф. Р. Битти: «Святой Дух не рождает в сердце человека слепую или необоснованную веру» (Beattie, А, 25).

«Вера в христианство, — как правильно пишет Пол Литтл, — построена на свидетельствах. Это разумная и осознанная вера. Вера в христианском смысле выходит за границы разума, но отнюдь не противоречит ему» (Little, KWhyYB, 30). Вера — это уверенность сердца в надежности имеющихся свидетельств.

Христиан часто обвиняют в том, что они безрассудно «прыгают в темноту». Эта мысль берет свое начало в работах Кьеркегора.

Для меня христианство — это не прыжок в темноту, но скорее «шаг в свет». Я беру имеющиеся в моем распоряжении свидетельства и взвешиваю их. Весы перевешивают в пользу Иисуса Христа как Сына Божия, Который воскрес из мертвых. Эти свидетельства настолько явно говорили в пользу Иисуса Христа, что, когда я стал христианином, я в буквальном смысле «шагнул в свет», но никак не «прыгнул во тьму».

Если бы моя вера была слепой, я бы отверг Иисуса Христа и не захотел признавать имеющиеся свидетельства.

Пожалуйста, будьте внимательны к моим словам. Я не утверждаю, что без тени сомнения доказал Божественность Иисуса Христа. Я лишь исследовал имеющиеся свидетельства и взвесил все «за» и «против». Полученные результаты показали, что Христос должен быть Тем, за Кого Он Себя выдавал. Поэтому я принял решение в соответствии с полученными выводами. Многие говорят в ответ на это: «Ты нашел то, что хотел найти». Однако это совсем не так. Благодаря своим исследованиям я утвердился в том, что намеревался опровергнуть. Я было взялся доказать отсутствие всякой достоверности применительно к христианству. Я действительно судил предвзято, но не в пользу Христа, а против Него.

Юм говорил, что исторические свидетельства не имеют объективной ценности, потому что «абсолютную истину» установить невозможно. Но я искал не абсолютную истину, но лишь «историческую вероятность».

«Не имея объективных критериев, — пишет Джон У. Монтгомери, — человек не может сделать осмысленный выбор из имеющихся априорных вероятностей. В сфере исторической вероятности воскресение можно счесть основанием для испытания христианской веры. При условии, что это основание зиждется на вероятности, а не на бесспорных фактах, ибо смертные человеческие существа могут сделать свой выбор, лишь исходя из имеющихся возможностей. Только дедуктивная логика и чистая математика способны обеспечить “аподиктическую уверенность”, и так оно и происходит, потому что они исходят из самоочевидных формальных аксиом (например, тавтология, если А, значит А), не учитывая фактологию. Но как только мы входим в сферу реальных фактов, мы неминуемо начинаем зависеть от вероятностей. Все это, может быть, не слишком вдохновляет, но от этого никуда не уйти» (Montgomery, SP, 141).

Подытоживая свои четыре статьи в журнале His и говоря об истории и христианстве, Джон У. Монтгомери пишет: «Историческая вероятность склоняется в пользу обоснованности утверждения Иисуса о том, что Он есть Бог во плоти, Спаситель людей и грядущий Судья мира. Если вероятность истинности этих утверждений действительно велика (а разве возможно отрицать ее, исследовав все имеющиеся свидетельства), тогда мы должны действовать на основании этих свидетельств» (Montgomery, НС, 19).

2Б. Заблуждение № 2: «Достаточно быть просто искренним»

Христианская вера — вера объективная, поэтому у нее должен быть конкретный объект. Христианская концепция «спасающей» веры определяет взаимоотношения человека с Иисусом Христом (Он есть объект веры) и диаметрально противоположна общепринятому в сегодняшних учебных аудиториях «философскому» употреблению термина «вера». Расхожее утверждение «Неважно, во что верить, главное — просто верить» для нас неприемлемо.

Христианская вера — это вера во Христа. Ее ценность или достоинство заключается не в верующем, но в Том, в Кого верят, не в доверяющем человеке, но в Том, Кому доверяют.

Приведу конкретный пример. Однажды у меня вышел спор с деканом философского факультета Университета Среднего Запада. Отвечая на один из его вопросов, я упомянул о значении воскресения Христа. Мой оппонент перебил меня и саркастически заявил: «Перестаньте, мистер Макдауэлл, дело ведь не в том, было воскресение или нет, достаточно того, что вы в него верите». Он имел в виду (и именно это сегодня акцентируется), что главное — просто поверить. Я немедленно возразил ему: «Сэр, очень важно, во что я как христианин верю, ведь ценность христианской веры не в том, кто верит, а в Том, в Кого верят, то есть в объекте веры». Далее я сказал: «Если кому-нибудь удастся убедить меня, что Христос не воскресал из мертвых, моя христианская вера лишится своего основания» (см. 1 Кор. 15:14).

Христианская вера — это вера во Христа. Ее ценность или достоинство заключается не в верующем, но в Том, в Кого верят, не в доверяющем человеке, но в Том, Кому доверяют.

Сразу после того спора ко мне подошел один мусульманин. Между нами завязался интересный разговор, и я услышал от него: «Я знаю немало мусульман, чья вера в Магомета больше, чем вера христиан во Христа». Я ответил: «Может быть, вы и правы, но в любом случае искренне верующий во Христа человек “спасен”. Видите ли, неважно, сколько у вас веры, главное — сам объект вашей веры. С христианской позиции веры важно именно это».

Я часто слышу от студентов: «У некоторых буддистов вера в Будду ревностнее и больше [что такое буддизм, они явно не понимают], чем вера христиан во Христа». На это я могу ответить только одно: «Все может статься, но христианина его вера спасает».

Павел сказал: «Я знаю, в Кого уверовал». Надо ли еще объяснять, почему христианское Евангелие сосредоточено на личности Иисуса Христа.

«Если “Христос, в Которого мы верим”, — пишет Джон Уорвик Монтгомери, — отличается от “исторического Христа”, то чем больше будет это отличие, тем дальше мы окажемся от истинного Христа. Как сказал один из величайших христианских историков нашего времени Герберт Баттерфилд, “было бы грубейшей ошибкой предполагать, что характеристики исторической религии сохранятся, если Христос богословов будет отлучен от Христа истории”» (Montgomery, SP, 145).

Другими словами, не следует полагаться на свои ничем не обоснованные предубеждения. Чтобы разобраться в данном вопросе и принять взвешенное решение, нужно обратиться к имеющимся историческим свидетельствам. Исторические факты, представленные в Писаниях, имеют для христианина непреходящее значение. Вот почему апостол Павел сказал: «Если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша… А если Христос не воскрес, то вера ваша тщетна: вы еще во грехах ваших» (1 Кор. 15:14,17).

3Б. Заблуждение № 3: «Библия — это собрание мифов»

Критики иногда заявляют: «Таких событий, как рождение от Девы, воскресение и вознесение, превращение Иисусом воды в вино и Его хождение по воде, на самом деле не было. Их включили в Библию для того, чтобы обожествить Иисуса, потому что если

Он вообще когда-то существовал, Он был обычным смертным человеком».

Один профессор, читавший курс всемирной литературы, задал мне такой вопрос: «Что вы думаете о греческой мифологии?» Я ответил вопросом на вопрос: «Вы хотите сказать, что события из жизни Иисуса Христа, Его воскресение, рождение от Девы и т. д., это просто миф?» Он утвердительно кивнул. Я указал ему на очевидную разницу между событиями из жизни Христа, записанными в Библии, и отчасти схожими с ними сюжетами из греческой мифологии. Греческие мифы на сходные темы — о воскресающих богах и другие — повествуют не о реальных личностях из крови и плоти, а о неисторических, выдуманных, мифологических персонажах. Когда же дело касается христианства, аналогичные сюжеты повествуют об историческом Иисусе из Назарета, Которого авторы Нового Завета знали лично. На что профессор ответил: «Вы правы, я никогда раньше об этом не задумывался».

1В. Очевидцы событий

Авторы Нового Завета либо писали со слов участников происходивших событий, либо сами были очевидцами этих событий. Их личная связь с тем, что они описывают, бесспорна и подтверждается такими, например, заявлениями:

• «Ибо мы возвестили вам силу и пришествие Господа нашего Иисуса Христа, не хитросплетенным басням последуя, но быв очевидцами Его величия» (2 Пет. 1:16).

• «О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни, — ибо жизнь явилась, и мы видели и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную жизнь, которая была у Отца и явилась нам, — о том, что мы видели и слышали, возвещаем вам, чтобы и вы имели общение с нами: а наше общение — с Отцом и Сыном Его, Иисусом Христом» (1 Ин. 1:1–3).

• «Как уже многие начали составлять повествования о совершенно известных между нами событиях, как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова, то рассудилось и мне, по тщательном исследовании всего сначала, по порядку описать тебе, достопочтенный Феофил» (Лк. 1:1–3).

«Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всем, что Иисус делал и чему учил от начала до того дня, в который Он вознесся, дав Святым Духом повеления Апостолам, которых Он избрал, которым и явил Себя живым, по страдании Своем, со многими верными доказательствами, в продолжение сорока дней являясь им и говоря о Царствии Божием» (Деян. 1:1–3).

«Потом явился более нежели пятистам братий в одно время, из которых большая часть доныне в живых, а некоторые и почили; потом явился Иакову, также всем Апостолам; а после всех явился и мне, как некоему извергу» (1 Кор. 15:6–8).

«Много сотворил Иисус пред учениками Своими и других чудес, о которых не писано в книге сей. Сие же написано, дабы вы уверовали, что Иисус есть Христос, Сын Божий, и, веруя, имели жизнь во имя Его» (Ин. 20:30–31).

«И мы свидетели всего, что сделал Он в стране Иудейской и в Иерусалиме, и что наконец Его убили, повесив на древе. Сего Бог воскресил в третий день, и дал Ему являться не всему народу, но свидетелям, предызбранным от Бога, нам, которые с Ним ели и пили, по воскресении Его из мертвых. И Он повелел нам проповедовать людям и свидетельствовать, что Он есть определенный от Бога Судия живых и мертвых» (Деян. 10:39–42).

«Пастырей ваших умоляю я, сопастырь и свидетель страданий Христовых и соучастник в славе, которая должна открыться» (1 Пет. 5:1).

«Сказав сие, Он поднялся в глазах их, и облако взяло Его из вида их» (Деян. 1:9).

«Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете…» (Деян. 2:22).

«Когда он так защищался, Фест громким голосом сказал: безумствуешь ты, Павел! большая ученость доводит тебя до сумасшествия. Нет, достопочтенный Фест, сказал он, я не безумствую, но говорю слова истины и здравого смысла. Ибо знает об этом царь, перед которым и говорю смело. Я отнюдь не верю, чтобы от него было что-нибудь из сего скрыто, ибо это не в углу происходило. Веришь ли, царь Агриппа, пророкам? Знаю, что веришь. Агриппа сказал Павлу: ты немного не убеждаешь меня сделаться Христианином» (Деян. 26:24–28).

2В. Ты сам знаешь об этом…

Авторы Нового Завета также напоминали своим читателям или слушателям о том, что те видели или знали о фактах, относящихся к личности Иисуса Христа. Эти авторы не только говорили о том, что сами видели или слышали, но и напоминали своим самым непримиримым критикам: «Ты тоже знаешь об этом. Ты видел это; ты сам знаешь, что так оно и было». Если вы говорите своему оппоненту, что он о чем-то знает, значит, так оно и есть, иначе ваш противник очень быстро уличит вас в неправоте. Но именно так и поступали апостолы, и их критики не могли ничего возразить на это.

3В. Разница между историей и мифом

Новозаветные авторы, конечно же, прекрасно понимали, что миф, легенда и реальность — не одно и то же.

Если он [библейский критик] скажет, что в Евангелии какие-то истории — легенды или мифы, я спрошу его, сколько легенд и мифов он прочел и хорошо ли его язык научился распознавать истинный миф на вкус. Спрашивать, сколько лет он потратил на изучение этого Евангелия, я не стану… Поэмы, легенды, мифы я читал всю свою жизнь. Я знаю их характерные особенности. И знаю, что ни одна евангельская история не похожа на них (К. С. Льюис, профессор средневековой литературы и литературы эпохи Возрождения, Кембриджский университет. Автор «Хроник Нарнии»).

С. Эстборн в своей работе «Увлеченный Христом» (Gripped Ъу Christ) рассказывает о человеке по имени Анат Нат, убежденном индуисте. Нат «изучал и Библию, и древнеиндийские гимны. Его внимание особенно привлекли две библейские темы. Во-первых, реальность боговоплогцения и, во-вторых, факт искупления человеческих грехов. Эти доктрины он сопоставлял с индуистскими священными писаниями. Параллель жертве Иисуса Христа он обнаружил в личности Праджапати, ведийского бога-творца. Но он отметил разительное несходство между ними. Если ведийский Праджапати являлся мифическим символом, олицетворявшим нескольких персонажей, то Иисус из Назарета представлял Собой историческую личность. “Иисус и есть реальный Праджапати, — пришел к выводу Анат Нат, — Он и есть истинный Спаситель мира”» (Estborn, GBC, 43).

Приведем слова Дж. Б. Филлипса, которого цитирует Э. М. Блэйклок: «“Я прочитал десятки мифов на греческом и латинском, но в Евангелии не нахожу ни малейших намеков на миф”. Многие люди, знающие греческий и латынь, согласятся с ним, независимо от своего отношения к новозаветным повествованиям» (Blaik-lock, LA, 47).

К. С. Льюис, блестящий специалист в области литературы, также указывает на отсутствие сходства между библейскими повествованиями и мифами или легендами. Комментируя Евангелие от Иоанна, Льюис бросает упрек в адрес критиков, обвиняющих Евангелие в отсутствии историчности:

Если он [библейский критик] скажет, что в Евангелии какие-то истории — легенды или мифы, я спрошу его, сколько легенд и мифов он прочел и хорошо ли его язык научился распознавать истинный миф на вкус. Спрашивать, сколько лет он потратил на изучение этого Евангелия, я не стану… Прочитайте диалоги [в Евангелии от Иоанна]: например, разговор с самарянкой у колодца или ту беседу, что произошла после исцеления человека, слепого от рождения. Посмотрите на такие сценки: Иисус задумчиво пишет пальцем на земле, или незабываемую фразу: fjv §е [а была ночь] (см. Ин. 13:30). Поэмы, легенды, мифы я читал всю свою жизнь. Я знаю их характерные особенности. И знаю, что ни одна евангельская история не похожа на них (Lewis, CR, 154, 155).

4Б. Заблуждение № 4: «Иисус — личность, неизвестная истории»

«Если исследовать жизнь Иисуса из Назарета в рамках истории, мы увидим удивительного человека, но не Сына Божия». Иногда о том же мне говорят: «Придерживаясь “современного исторического” подхода, воскресения не обнаружить».

Да, это действительно так. Но не спешите с выводами — сначала я вам кое-что объясню. Многие люди сегодня берутся за изучение истории, заранее уверенные в том, что Бога нет, чудес не бывает и мы живем в закрытой системе, в которой нет места сверхъестественному. С таким предвзятым подходом они начинают «критическое, открытое и честное» исследование истории. Изучая жизнь Христа и читая о Его чудесах или воскресении, они приходят к выводу, что это вовсе не чудеса и не Воскресение, — ведь они знают (основываясь не на исторических данных, а на философских рассуждениях), что Бога нет и мы живем в закрытой системе, в которой ни чудес, ни сверхъестественного быть не может. Такие люди исключают факт воскресения Христа, еще даже не начав исторического исследования его вероятности.

И дело здесь не столько в историческом предубеждении, сколько в философских предрассудках. Подобный подход к истории основан на «рационалистической посылке», согласно которой Христос не мог воскреснуть из мертвых. Вместо того чтобы начать с изучения исторических свидетельств, такие исследователи, опираясь на свои «метафизические рассуждения», полностью их отбрасывают.

Джон У. Монтгомери пишет: «Факт воскресения нельзя исключить на основании априорных, философских рассуждений; чудеса становятся невозможными, если называть их таковыми, однако подобное определение исключает собственно историческое исследование» (Montgomery, SP, 139–144).

Я так часто цитирую Монтгомери в этой связи, потому что именно он побудил меня серьезнее отнестись к истории. По его словам: «Кант убедительно показал, что все аргументы и системы начинаются с посылки; однако это не значит, что все посылки в равной степени желательны.

Лучше начать, как мы это делаем, с посылок касательно метода исследования (который приведет к истине), а не с посылок касательно действительного содержания (которые уже предполагают конкретные истины). Как выяснилось, в нашем современном мире лучше всего этому условию отвечают посылки в рамках эмпирического метода. Но обратите внимание, что мы оперируем только посылками, касающимися научных методов, а не рационалистическими постулатами христианской науки (“религия сайентологии”)» (Montgomery, SP, 144).

Монтгомери приводит комментарии Хейзинги относительно исторического скептицизма в работе «Идея истории» («De Historische Idee», в его труде Verzamelde Werken, VII [Haarlem, 1950], 134ff.: цитируется в переводе Фрица Штерна: Fritz Stern [ed], The Varieties of History [New York: Meridian Books, 1956], p. 302). Хейзинга утверждает:

Самый сильный аргумент против исторического скептицизма… заключается вот в чем: человек, который сомневается в возможности правильных исторических свидетельств и традиции, не сможет впоследствии принять собственные свидетельства, суждение, сочетание их и толкование. Он не может ограничить свои сомнения только отношением к истории и вынужден критически относиться даже к собственной жизни. Он сразу обнаруживает, что ему не просто недостает убедительных свидетельств в самых разных аспектах своей жизни, которые он ранее принимал как само собой разумеющееся: он вообще не видит никаких свидетельств. Короче, вместе с историческим скептицизмом он вынужден принимать общий философский скептицизм. Причем общий философский скептицизм — это приятная интеллектуальная игра, но жить этим невозможно (Montgomery, SP, 139, 140).

Монтгомери также цитирует Миллара Бэрроуза из Йельского университета, американского эксперта по свиткам Мертвого моря, который пишет:

Есть одна разновидность христианской веры… получившая особое распространение именно сегодня: исповедание христианской веры рассматривается как конфессиональное кредо, которое отдельный человек принимает как член общины верующих и которое никак не зависит от его убеждений или имеющихся свидетельств. Люди, занимающие такую позицию, считают, что историческое исследование ничего нам не сообщит об уникальности Христа. К историческому Иисусу они часто настроены скептически и, похоже, прекрасно обходятся без такого рода познаний. Для меня такой подход неприемлем. Я глубоко убежден в том, что историческое откровение Бога в Иисусе из Назарета должно стать краеугольным камнем любой веры, которая называет себя истинно христианской. Поэтому исключительно важен любой исторический вопрос о реальном Иисусе, Который жил в Палестине две тысячи лет назад (Montgomery, НС, 15, 16).

Исторические события, утверждает далее Монтгомери, «уникальны, и проверить их фактологичность можно только в рамках принятого нами документального подхода. Ни один историк не вправе оперировать замкнутой системой причинности, ибо, как показал в своем недавнем эссе «Модели и метафоры» логик из Корнуэлла Макс Блэк (Max Black, Models and Metaphors, Ithaca: Cornell University Press, 1962, p. 16), сама концепция причины “специфическое, бессистемное и ошибочное понятие”, а потому “любая попытка установить ‘универсальный закон причинности’ заранее обречена”» (Montgomery, НС, 76).

Историк Этелберт Штауфер предлагает нам такой подход к истории: «Что мы [как историки] делаем, когда сталкиваемся с вещами, противоречащими всем нашим ожиданиям, может быть, всем убеждениям и даже общепринятому пониманию истины? Мы повторяем то, что обычно говорил в таких случаях один великий историк: “Значит, это вполне возможно”. А почему бы и нет? Ибо для критически настроенного историка нет ничего невозможного» (Montgomery, НС, 76).

Историк Филипп Шафф добавляет к вышесказанному следующее: «Цель историка состоит не в том, чтобы реконструировать историю, основываясь на предвзятых представлениях и сообразуясь с собственными симпатиями и антипатиями; он должен воссоздавать прошлое, приводя лишь самые достоверные свидетельства, чтобы история все нам поведала сама» (Schaff, НСС, 175).

Роберт М. Хорн помогает нам понять, как проявляется предубежденность людей в их отношении к истории:

Человек, который отвергает существование Бога, не верит и Библии. Мусульманин, убежденный в том, что от Бога не может родиться Сын, не примет Слова Божия, этой книги, в которой Христос представлен единственным и единородным Сыном Божиим.

Некоторые люди считают Бога не личностью, но скорее Первопричиной и Основанием всего сущего. Библию как Божие откровение о Себе Самом они склонны отвергать. По их мнению, Библия не может быть личным словом Того, Кто «Я ЕСМЬ СУЩИЙ» (см. Исх. 3:14). Другая крайность — исключать все сверхъестественное. Сторонники такого подхода не захотят поверить книге, которая учит о Христе, воскресшем из мертвых. Кто-то придерживается взглядов, согласно которым Бог не может обеспечить передачу Своих истин без искажения их грешными людьми, а значит, Библия, во всяком случае в отдельных своих частях, — не более чем обычное человеческое творение (Green, RW, 10).

Для меня определение истории — это прежде всего «познание прошлого на основании свидетельств». Не все с этим соглашаются. Тогда я спрашиваю: «Вы верите в то, что Линкольн действительно существовал и был президентом Соединенных Штатов?» — «Да», — обычно отвечают мне люди. Однако никто из них никогда не видел Линкольна и не был с ним знаком. Единственный источник информации о Линкольне — это свидетельство, вещественное, письменное и устное.

Предупреждение: Если вы принимаете такое определение истории, вам нужно убедиться в достоверности ваших свидетельств, о чем мы еще поговорим.

5Б. Заблуждение № 5: «Христиане в своей любви должны принимать и другие религии»

«Вам, христианам, кажется, что ваш путь — единственный путь и что все, кто думает иначе, ошибаются. Почему вы такие нетерпимые? Почему вы не можете принять других людей и признать их убеждения истиной?»

Это критическое суждение отражает новое определение слова «терпимость». «Новый толковый словарь» Уэбстера (третье издание) определяет «терпимость» так: «Принятие и уважение [верований других людей, их образа жизни и так далее] без каких бы то ни было разграничений», а также «терпимое отношение [к кому-то или чему-то, кто или что нам не нравится]». Об этом же говорил апостол Петр: «Любовь… все покрывает» (1 Кор. 13:7).

Но сегодня в умы людей систематически насаждается новое понимание терпимости. В качестве примера можно привести высказывание Томаса А. Хелмбока, исполнительного президента братства «Lambda Chi Alpha»: «Новое определение… терпимости заключается в том, что убеждения каждого отдельного человека, его образ жизни и понимание им истины равноправны… Ваши верования и мои верования равны, а любая истина относительна» (Helmbock, IT, 2).

Согласно этим ошибочным представлениям, истина всеохватна и объемлет любые, даже противоречащие друг другу утверждения. Однако дело в том, что истина, по определению, исключает всякую ложь, по крайней мере в какой-то степени, ибо она должна отвергать как ложь то, что не есть истина.

Например, верно, что Вашингтон — столица Соединенных Штатов Америки. Это значит, что никакой другой город в США не может претендовать на статус столицы. Более того: ни один другой город на всей планете или даже во всей вселенной не имеет законного права назвать себя столицей Соединенных Штатов. Один город, и только один, соответствует этому наименованию, и этот город — Вашингтон.

Но тот факт, что люди признают столицей США только этот город и никакой другой, не означает, что, твердо придерживаясь этой истины, они проявляют нетерпимость. Они могут любить и другие города и даже жить в них. Они могут жить в других странах и предпочитать Америке другие государства. Признание этой неопровержимой истины не означает, что человек проявляет нетерпимость или что он по природе своей нетерпим. Просто он говорит правду и отстаивает ее, когда говорит, что столицей Соединенных Штатов является Вашингтон.

То же верно и по отношению к христианству. Если утверждения христианства верны и многие люди считают их подлинными и истинными, эти люди отнюдь не более нетерпимы в своих убеждениях, чем те, кто утверждают, что столица США — Вашингтон, и только один этот город во всем мире. Христиане либо правы, либо ошибаются относительно того, как Бог открыл Себя миру. Если они правы, тогда действительно нет другого пути к Богу как только через Иисуса Христа. Если они не правы, тогда христианство — ложь. Дело не в терпимости или нетерпимости. Дело в том, что есть истина.

Ложный постулат нетерпимости предполагает, что человек должен всегда с готовностью признавать другие варианты «истины», даже если имеющиеся свидетельства ограничивают возможность человека в его выборе единственным вариантом. Зачем нам так поступать? Все это кажется совершенно неразумным, как говорят апологеты Норман Гейслер и Рон Брукс:

Конечно же, хорошо допускать вероятность того, что кто-то может быть не прав, но неправильно и всегда плохо придерживаться какого-то мнения вопреки опровергающим его свидетельствам. Кроме того, не следует принимать окончательного решения, не рассмотрев прежде без всякого предубеждения имеющиеся свидетельства… [Но] должны ли мы оставаться открытыми для других взглядов, если здравый смысл подсказывает, что истина заключается только в одном? Разве это не равнозначно другому заблуждению, когда наш разум закрыт для других мнений… Но что, если мировоззрение, возведенное в абсолют, и есть истина? Следует ли абсолютизировать открытость? В конце концов, открытость не может быть истиной в полном смысле слова, если человек не открыт для подлинной абсолютизации взглядов, когда опровергнуть их уже невозможно. Не следует путать открытость с легкомыслием. Нельзя оставаться открытым для второй альтернативы, если истина сокрыта в какой-то одной из них (Geisler, WSA, 259).

Нетерпимым и закрытым для истины можно назвать только такого человека, который перед лицом убедительных свидетельств в пользу христианства продолжает упорствовать и отказывается в него поверить.

6Б. Заблуждение № 6: «Мне трудно понять христианство умом»

Люди чаще всего отвергают Христа не разумом, но повинуясь решению своей воли. Это не столько «не могу», сколько «не хочу».

Я встречал многих, кто пытался оправдывать свое неверие, приводя осознанные и продуманные доводы, но мало кому (на самом деле, они наперечет) трудно воспринять Христа разумом. Можно найти бессчетное количество оправданий для себя и своих решений. Я безмерно уважаю людей, которые нашли время, чтобы исследовать утверждения Христа о Себе, после чего пришли к выводу, что не поверить в это невозможно. Мне понятен человек, знающий, почему он не верит (не верит в факты, не верит в исторические свидетельства), потому что я знаю, почему верю я (и с фактической, и с исторической точек зрения). Это позволяет нам иметь под собой твердую почву (хотя выводы у нас и разные).

У меня были причины желать, чтобы в этом мире не было смысла. Поэтому я позволил себе предположить, что в нем и нет никакого смысла, после чего без особого труда сумел найти удовлетворительные основания для такого предположения. Философ, считающий мир бессмысленным, сталкивается не только с чисто метафизической проблемой. Он попытается доказать, что никаких веских оснований, способных помешать ему поступать так, как ему хочется, просто нет. Ничто, например, не мешает его друзьям захватить политическую власть и управлять страной так, как это будет выгодно им самим… Для меня лично философия бессмысленности мира была, в основном, инструментом достижения свободы как в сексуальной, так и в политической области (Олдос Хаксли, атеист).

Я обнаружил, что люди по большей части отвергают Христа по одной или нескольким из следующих причин:

1. Неведение: Римлянам 1:18–23 (оно часто принимает вид самообмана или заблуждения); Матфея 22:29.

2. Гордость: Иоанна 5:40–44.

3. Проблемы в сфере нравственности: Иоанна 3:19–20.

Однажды ко мне на консультацию пришла женщина, которая разочаровалась в христианстве, в уверенности, что оно не подтверждается историческими фактами.

Она всех пыталась убедить, что старательно искала такие свидетельства и что в результате всех своих университетских штудий столкнулась лишь с глубокими интеллектуальными проблемами. Несколько человек один за другим пытались, но так и не смогли убедить ее в истине о Христе, потому что в ответ на все ее обвинения апеллировали исключительно к разуму, выдвигая контраргументы.

Я выслушал ее, а затем стал задавать ей вопросы. Через полчаса ей пришлось признать, что она интеллектуальные отговорки использовала для того, чтобы обмануть окружающих и найти оправдание своей безнравственной жизни.

В таких ситуациях всегда нужно искать ответ на главную проблему или самые насущные вопросы и не ограничиваться поверхностными обходными путями, которые часто выдают себя с головой.

Один студент из университета в Новой Англии сказал, что у него интеллектуальные проблемы с христианством и потому он не может признать Христа своим Спасителем. «Что вам мешает поверить?» — спросил я его. Он ответил: «Я не верю в достоверность Нового Завета». Затем я спросил его: «Если я докажу, что Новый Завет — это один из самых надежных образцов древней литературы, тогда вы поверите?» Он быстро ответил: «Нет!» «Ваша проблема не в том, чтобы воспринять Христа разумом, а в вашем нежелании верить», — сказал я ему.

Аспирант того же университета после лекции на тему «Воскресение: мистификация или история?» забросал меня вопросами вперемешку с обвинениями (потом я узнал, что то же самое он проделывал со многими христианскими лекторами). Наконец, после сорока пяти минут диалога, я спросил его: «Если я вам представлю бесспорные доказательства того, что Христос воскрес из мертвых и является Сыном Божиим, вы признаете Его Спасителем?» Не задумываясь, он твердо и решительно ответил: «Нет!»

Майкл Грин цитирует Олдоса Хаксли, атеиста, который помог многим людям утратить веру и прославился как великий интеллектуал. В своей книге «Пути и средства» (Aldous Huxley, Ends and Means, pp. 270ff.) Хаксли не скрывает своих предубеждений:

У меня были причины желать, чтобы в этом мире не было смысла. Поэтому я позволил себе предположить, что в нем и нет никакого смысла, после чего без особого труда сумел найти удовлетворительные основания для такого предположения. Философ, считающий мир бессмысленным, сталкивается не только с чисто метафизической проблемой. Он попытается доказать, что никаких веских оснований, способных помешать ему поступать так, как ему хочется, просто нет. Ничто, например, не мешает его друзьям захватить политическую власть и управлять страной так, как это будет выгодно им самим… Для меня лично философия бессмысленности мира была, в основном, инструментом достижения свободы как в сексуальной, так и в политической области (Green, RW, 36).

Бертран Рассел представляет собой пример интеллектуального атеиста, который и не пытался исследовать свидетельства в пользу христианства. Из его эссе «Почему я не христианин» становится очевидно, что он даже не задумывался над свидетельствами в пользу воскресения Иисуса Христа, а его высказывания позволяют усомниться в том, что он хотя бы краешком глаза заглядывал в Новый Завет. Кажется нелепым, что человек не намерен всерьез задуматься о вероятности воскресения именно потому, что оно является основанием христианства (Green, RW, 36).

Иисус сказал: «Кто хочет творить волю Его, тот узнает о сем учении, от Бога ли оно, или Я Сам от Себя говорю» (Ин. 7:17).

Если человек берется исследовать утверждения Иисуса Христа, намереваясь выяснить, истинны ли они, и если он готов последовать за Его учением в случае, если оно истинно, он обязательно найдет правду. Но вам никогда не обнаружить и не увидеть истину, если вы и не хотите найти ее.

Паскаль, французский философ, пишет следующее: «Свидетельства существования Бога и Его дара более чем убедительны, но люди, упорствующие в том, что Бог им не нужен, всегда найдут оправдание своему нежеланию принять Его предложение» (Pascal, Р, п.р.).

3А. Столкновение миров

Как уже было многократно отмечено выше, для того чтобы правильно оценить свидетельства христианской веры, совершенно необходимо честно разобраться в собственной мотивации. Поскольку многие люди сегодня придерживаются широкого разнообразия взглядов и позиций по сравнению с тем, что было двадцать лет назад, когда вышло в свет первое издание этой книги, я решил включить в настоящий том новый раздел с материалом, касающимся различных взглядов и философских направлений. Внимательно вглядитесь в эти столь разные миры. Этот раздел поможет вам понять, с какими проблемами столкнулись люди, запутавшиеся в этой разноголосице мнений и пытающиеся постичь неопровержимые свидетельства, каковыми они и являются по объективному рассуждению. Для более подробного ознакомления с этим вопросом см. часть IV: Истина и последствия.

1Б. Постмодернистский мир

Основное направление современной философии, вслед за французским философом Жаком Деррида, принято называть деконструктивизмом, или постмодернизмом. Постмодернисты подчеркивают относительность всякого смысла и всякой истины и отрицают основополагающие принципы, то есть общепризнанные истины (например, я существую), являющие собой отправную точку всех философских рассуждений. Хотя эти заявления людям без философского образования могут показаться запутанными, в своем практическом преломлении они буквально заполонили современные умы. В результате мы получаем полную относительность мышления в его отношении к истине. Абсолютной истины нет вообще, утверждают постмодернисты, а есть только истины, соотносимые с каждым отдельным человеком.

«Христианство может быть истиной для вас, для меня же это не истина». Такова ложная посылка релятивизма — главного компонента постмодернизма. Согласно этой посылке, христианство может быть истиной для некоторых людей, в некоторых местах и в некоторое время. Но оно не может быть истинным для всех людей, во всех местах и во все времена. Христианская истина относительна, но не абсолютна и не повсеместна.

Карл Генри показывает, что семена постмодернизма были посеяны еще в эпоху модернизма: «Век модернизма стремился освободить человечество от… судьбы или существования в созданной Богом вселенной. Светская наука обещала людям новые свободы и прогресс для всей планеты. Люди в своих рассудочных умопостроениях перестроили интеллектуальный порядок мира» (Henry, PNS, цит. по: Dockery, СР, 36).

Таким образом, в современном мире человеческие рассуждения заменили собой упование на Бога. В эпоху постмодернизма люди не желают зависеть от здравомыслия и не хотят нести ответственности за последствия своих решений.

Постмодернизм отвергает мысль о том, что убеждения могут адекватно отражать существующую реальность. Генри замечает: «Одна из разделяемых всеми постмодернистами предпосылок в области теории познания заключается в отказе от фундаментальности, то есть знания как системы убеждений, построенных на другой системе убеждений, при том что все здание целиком стоит на основополагающих, непреложных убеждениях» (Henry, PNS, цит. по: Dockery, СР, 42).

«Постмодернисты, — подытоживает Гренц, — полагают, что все попытки описать объективный и объединяющий центр — единственный реальный мир, стоящий за беспрерывным потоком опыта, бессмысленны; в конце концов они приведут лишь к умозрительным творениям человеческого разума. Отделяя человеческое объяснение от понятий лежащего в его основе объективного мира, постмодернистские критики модернизма отделяют нас от вещей и оставляют нам только слова» (Grenz, РР, 83, 84).

Маккалум так кратко формулирует постмодернистскую точку зрения:

Но как нам узнать, соответствуют ли реальности те образы, которые доносят до нашего разума извне наши органы чувств? В конечном счете, единственная возможность удостовериться в этом приводит нас к попытке выйти из себя и сравнить наши ментальные образы с объектами реального мира. Но поскольку мы не можем поместиться вне себя, у нас нет никакой возможности узнать, насколько точно они будут соотноситься. Нам остается лишь проявить скепсис.

Это — одна из причин, побуждающих постмодернистов утверждать, что эмпирической «объективности» вообще не существует. Проблему восприятия человеком окружающей действительности они сводят к тому, как мы ее осознаем и насколько точно наши органы чувств способны отразить внешний мир. Постмодернисты говорят, что это неточное отражение. Они утверждают, что разные люди видят одни и те же вещи по-разному (McCallum, DT, 36).

Например, по их словам, мы не знаем, каким на самом деле был Иисус, потому что можем воспроизвести Его образ только на своем языке. Гренц в связи с этим замечает следующее: «Постмодернистские мыслители… утверждают, что мы не просто сталкиваемся с “внешним” миром, но скорее конструируем этот мир, используя понятия, которые мы сами в него привносим. Они считают, что у нас нет фиксированного наблюдательного пункта, который находился бы над выстраиваемой нами структурой мира и давал бы нам абсолютно объективную картину какой бы то ни было внешней реальности» (Grenz, РР, 41).

Им глубоко претит все, что хоть в какой-то мере может быть им в осуждение. Но конечно же наибольшую неприязньу них вызывает мысль о том, что Бог есть. Почти так же неприемлема для них и возможность существования объективной вселенной, которой безразлично, что они думают, и которая без их ведома может разоблачить их самые сокровенные убеждения как ложь (Питер ван Инваген, автор «Метафизики»).

Рорти утверждает, что «для постмодернизма истинные сентенции неистинны, потому что они соответствуют реальности, а значит, нет необходимости беспокоиться о том, какого рода реальности — если таковая вообще существует — соответствует данная сентенция, и неважно, что “делает” эту сентенцию истинной» (Rorty, CP, xvi).

Питер Крифт и Рональд К. Тачелли из Бостонского колледжа придерживаются противоположной позиции, говоря, что «истина означает соответствие того, что вы знаете или утверждаете, тому, что есть. Истина значит “говорить как есть”». Далее они продолжают: «Все теории об истине, будучи выраженными ясно и просто, предполагают здравое представление об истине, которое помещают в священный сосуд мудрости языка и традицию употребления, а именно, в свое соответствие (или идентичность). Ибо каждая теория утверждает, что лишь она в действительности истинна, то есть соответствует реальности, и что другие теории ошибочны, то есть не могут соответствовать реальности» (Kreeft, НСА, 365, 366).

«Итак, — заключает Маккаллум, — постмодернисты утверждают, что нет никакой возможности выяснить, совпадают ли законы языка и законы, управляющие реальностью. Постмодернизм повергает нас в глубокий и всеобъемлющий пессимизм, наглухо замуровав в том, что они называют тюрьмой языка. Реальность определяется или конструируется культурой и языком, но не открывается нам через разум и наблюдение» (McCallum, DT, 40, 41).

Генри подытоживает: «О текстах говорят, что они не способны передать истину об объективной реальности. Объяснение одного интерпретатора так же правильно, как объяснение другого, какими бы несовместимыми между собой они ни были. Не может быть ни исконного, ни окончательного текстуального значения, как нет и какой бы то ни было возможности толковать Библию или любой другой текст» (цит. по: Dockery, СР, 36).

Рорти приходит к такому выводу: «В конце концов, прагматики говорят нам, что важнее всего не желание иметь правильный взгляд на вещи, а наша лояльность по отношению к другим людям и объединение со всеми остальными против тьмы» (Rorty, СР, 166).

Гренц утверждает следующее: «Постмодернисты оперируют общепринятым пониманием истины, полагая, что все принимаемое нами за истину и даже то, как мы видим истину, зависит от общества, в котором мы живем. Далее, и уже намного радикальнее, постулируется, что эта относительность позволяет подняться над нашим восприятием истины и проникнуть в ее сущность: абсолютной истины не существует; скорее, истина соотносится с тем обществом, в котором мы живем» (Grenz, РР, 8).

Весьма страшная точка зрения, особенно если вспомнить, что считалось истиной в немецком обществе времен нацистской Германии!

Норман Гейслер предлагает нашему вниманию практическое применение постмодернистской логики: «В соответствии с такой логикой Билли Грэм в своем утверждении о том, что Бог есть, совершенно прав, но точно так же права Мэдэлин Мюррей О’Хэйр, когда говорит, что Бога нет. Но оба эти утверждения не могут быть истинными одновременно. Если одно истинно, значит, второе ложно. А поскольку других вариантов постановки вопроса нет, одно из утверждений должно быть истиной» (Geisler, ВЕСА, 745).

Гейслер также утверждает, что «если истина относительна, тогда никто никогда не бывает не прав, даже если люди на самом деле не правы. Пока что-то для меня есть правда — я прав, даже если я ошибаюсь. Плохо то, что я никогда и ничему не научусь, потому что научение — это движение от ложных верований к истинным, то есть от абсолютно ложных убеждений к абсолютно истинным убеждениям» (Geisler, ВЕСА, 745).

Крифт и Тачелли комментируют распространенность такого хода мысли: «Может быть, основной источник субъективизма сегодня, по крайней мере в Америке, заключается в желании быть принятым, быть вместе со всеми, модным, впереди всех, известным, крутым, а не изгоем или отверженным. Все мы когда-то пережили парализующий страх, который испытывают подростки, чувствуя себя неловко, но, взрослея, мы пытаемся спрятать это страх, прикрываясь изощренной ученостью» (Kreeft, НСА, 381).

Еще один источник субъективизма, по словам Крифта и Тачелли, боязнь радикальных перемен. Это страх перед необходимостью обратиться, родиться свыше, посвятить всю свою жизнь Богу и подчинить свою волю Его воле. Субъективизм намного комфортнее, как утроба матери или мечта, как фантазия самовлюбленного эгоиста» (Kreeft, НСА, 381).

Ван Инваген обескураженно рассуждает о том, что некоторые люди отвергают объективность истины:

Самое интересное в связи с объективностью истины — то, что находятся люди, отрицающие ее существование. Можно только удивляться тому, как упорно кто-то может отрицать существование объективной истины. Кое-кто, я уверен, объяснил бы это приблизительно так. Им глубоко претит все, что хоть в какой-то мере может быть им в осуждение. Но конечно же наибольшую неприязнь у них вызывает мысль о том, что Бог есть. Почти так же неприемлема для них и возможность существования объективной вселенной, которой безразлично, что они думают, и которая без их ведома может разоблачить их самые сокровенные убеждения как ложь (van Inwagen, М, 59).

Ясные утверждения христианства представляют собой резкий контраст с туманным и неопределенным языком постмодернистов. Иисус не оставил никаких сомнений в том, что Он есть единственное исцеление для человека и единственная надежда на его примирение с Богом. «Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин. 14:6). Церковь правильно поняла смысл слов Иисуса. Когда иудейские религиозные лидеры потребовали, чтобы апостол Петр объяснил свои действия, он сказал четко и недвусмысленно: «Да будет известно всем вам и всему народу Израильскому, что именем Иисуса Христа Назорея, Которого вы распяли, Которого Бог воскресил из мертвых, Им поставлен Он перед вами здрав. Он есть камень, пренебреженный вами, зиждущими, но сделавшийся главою угла, и нет ни в ком ином спасения; ибо нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись» (Деян. 4:10–12).

Принимая или отвергая те или иные утверждения, мы не делаем их истинными или ложными. Они остаются истинными или ложными независимо от нашего к ним отношения, нашего мнения или суждения о них (Мортимер Дж. Адлер).

Когда люди начинают взвешивать утверждения христианства, перед ними неизбежно встает необходимость сделать выбор. Иисус Христос есть либо ответ для всех людей, на все времена и во всех местах, либо Он не есть ответ ни для кого, нигде и никогда. Если Его признать только в качестве психологического костыля для некоторых людей, тогда Он перестает быть абсолютно необходимым объектом веры для всех людей. И напротив, если Иисус есть Господь и Бог, тогда этот факт не перестанет быть истиной только потому, что кто-то принимает решение в это не верить.

Питер ван Инваген считает, что «убеждения и утверждения, таким образом, соотносятся с миром так же, как карта соотносится с реальной местностью: карта может отобразить территорию правильно, но если она отражает ее неправильно, тогда это вина карты, но не реальной местности» (van Inwagen, М, 56).

Ван Инваген добавляет пример применения вышесказанного к реальной жизни: «Если ваш друг Альберт реагирует на ваше высказывание такими словами: “Для тебя, может быть, это правда, но для меня — нет”, то его можно понять следующим образом: “Может быть, ты так думаешь, но я так не думаю”» (van Inwagen, М, 56, 57).

По мнению Мортимера Дж. Адлера, некоторые люди строят свои утверждения на двух видах заблуждения. Они могут, например, заявить, что «в средние века это, может быть, и было правдой, но теперь положение дел изменилось». Или: «Такие вещи за истину могли принять примитивные люди, но не мы». Дело в том, что иногда истину путают с верой подавляющего большинства людей в конкретное время и в конкретном месте, как, например, в следующем примере: «Какая-то часть людей несколько веков назад верила в то, что земля плоская. От этого ошибочного представления теперь отказались все. Однако это ни в коем случае не значит, что изменилась истина и то, что когда-то было правдой, теперь перестало быть ею. Изменилась не истина, но мнение большинства, которое перестало быть преобладающим». Второй вид заблуждения возникает в результате нежелания принимать во внимание пространственный или временной контекст какого-либо утверждения: «Население страны растет, и его количество время от времени изменяется, но статистические данные на определенный момент времени остаются верными даже тогда, когда несколько позже количество населения увеличивается. Официальное заявление о количестве населения США на конкретный год позволяет этим цифрам оставаться верными навсегда, если они изначально были точными» (Adler, SGI, 43).

Даже агностик Бертран Рассел утверждает, что истина не может быть относительной для нашего разума: «Понятно, что ум человека не созидает истину или ложь. Он созидает убеждения, но как только эти убеждения сформировались, ум уже не может сделать их истинными или ложными, кроме особых случаев, когда они относятся к будущему, которое человек способен спрогнозировать, как, например, в случае, когда мы верим, что успеем на пое3Д. Убеждение становится истинным благодаря факту, а этот факт никоим образом не задействует (кроме исключительных случаев) разум человека, который верит в это» (Russell, РР, 129, 130).

«Истинность или ложность утверждения, — продолжает Адлер, — проистекает из его связи с фактами, в которых можно удостовериться, но не из связи с человеческим суждением. Я могу уверять в истинности утверждения, которое на самом деле ложно. Вы можете отвергнуть как ложное какое-либо утверждение, которое на самом деле истинно. Моя убежденность в их численности и опровержение их вами никак не смогут повлиять на истинность или ложность утверждений, о которых мы с вами имеем неправильное суждение. Принимая или отвергая те или иные утверждения, мы не делаем их истинными или ложными. Они остаются истинными или ложными независимо от нашего к ним отношения, нашего мнения или суждения о них» (Adler, SGI, 41).

Доктор Уильям Лэйн Крэйг говорит о постмодернизме следующее: «Утверждение, согласно которому “истина заключается в отсутствии истины” представляется мне спорным самоотрицанием. Ибо если принять это утверждение, одновременно придется и признать его неверным, поскольку истины нет. Так называемый деконструктивизм, таким образом, сам себя низвергает. У нас не больше оснований принять позицию постмодернистов, чем, скажем, концепцию западного капитализма, мужской шовинизм, расизм представителей белой расы и так далее, поскольку постмодернизм не более истинен, чем все эти перспективы» (Craig, PIS, цит. по: Phillips, CAPW, 82).

Крэйг показывает, какая опасность кроется в мировоззрении постмодернизма. Когда нет объективной истины, ничто нельзя назвать дурным или злым. То, что большинство людей считает ужасающим (например, убийство, кражи, а раньше и ложь), теперь некоторые могут счесть вполне приемлемым.

Джеймс Саер вскрывает еще один момент в связи со свойственной постмодернизму непоследовательностью: «Хотя ультрамодернисты (постмодернисты) могут сказать, что никогда не встречали повествования, которое бы им не понравилось, совершенно очевидно, что это не так. Они часто отвергают христианские повествования и евангельские истории именно по причине их исключительности» (Sire, BFCIN, цит. по: Phillips, CAPW, 120). Маккаллум утверждает:

Постмодернисты считают, что поскольку мы не можем выйти из себя и сравнить ментальные образы с реальностью, мы вынуждены отвергать мысль о том, что реальность познаваема объективно. На это следует возразить, что, напротив, хотя наше суждение о мире нельзя назвать непогрешимо точным, оно открыто для корректировки в ходе дальнейшего исследования. Только лишь отсутствие абсолютной уверенности во внешнем мире не означает, что мы ничего не можем познать о существующем вне нас. Нам нельзя поддаваться постмодернистскому скепсису.

Успех научных технологий — достаточно сильный аргумент в пользу того, что наше восприятие мира является относительно точным. Бесчисленное количество научных достижений подтверждает надежность человеческих знаний (McCallum, DT, 52).

Например, произведенные расчеты математиков для вычисления орбиты, траектории и ускорения оказались точными, что позволило осуществить высадку человека на Луну. Нейл Армстронг на самом деле ступил ногой на поверхность Луны!

Человек не смог бы ни действовать, ни жить достаточно долго, если бы он постоянно поступал в соответствии с тем, что истина, якобы, есть вопрос перспективы, а не объективной реальности. Он не смог бы получить деньги в банке, «как будто бы» положенные на его счет, и он мог бы выпить яд, если бы он «показался» ему лимонадом. Он мог бы провалиться сквозь тонкий лед, если бы он «показался» ему толстым, или попал бы под автобус, который «по его мнению» оставался стоять на месте и никуда не ехал. Для человека, который хочет видеть результаты своих действий, объективное соответствие истины и реальности должно иметь достаточно серьезное значение.

Но еще большую опасность для человечества представляют собой те люди, которые живут, восприняв истину так, что соотносят ее только только со своей морально-нравственной деятельностью.

И наконец, если постмодернизм верен, тогда заключение браков в принципе невозможно. Это значит, что муж не должен слушать и пытаться понять, что говорит жена. Он вполне может объяснить все сказанное женой по-своему. А такое решение, как многие мужчины выяснили за долгие годы супружеской жизни, может грозить ему очень большими неприятностями.

2Б. Мир восточной мистики

Поскольку многие мистики отрицают дуалистическое мировоззрение, подразумевающее противопоставление добра и зла или правды и лжи, для них очевидность веры человека не имеет никакого значения. Опасность восточного мистического восприятия заключается поэтому в попытке избежать любой информации, которая могла бы привести к истинному познанию Бога.

Одной из самых популярных форм восточного мистицизма в США, как и в других странах, является дзэн-буддизм.

Норман Андерсон дает такое определение мистицизму: «В самом общем смысле [мистицизм] представляет собой веру в то, что прямого познания Бога, духовных истин или полноты реальности можно достичь “непосредственно через интуицию или прозрение, и способом, отличным от обычного перцептивного восприятия или же восприятия с использованием логических рассуждений” (Webster’s New Collegiate Dictionary)» (Anderson, CWR, 37).

Андерсон поясняет, каким образом дзэн достигает подобного познания полноты реальности: «Дзэн-буддисты верят, что посредством жесткой дисциплины и строго регламентированной методики размышлений они смогут достичь уровня сатори — это японский термин, обозначающий “просветление”. Оно достигается посредством скорее эмпирического, а не интеллектуального восприятия, мгновенно, как учат некоторые, или постепенно, как считают другие» (Anderson, CWR, 88).

Д. Т. Судзуки с определенностью говорит об этом: «Дзэн не следует обычной практике размышлений и не видит ничего дурного в том, что противоречит сам себе или проявляет непоследовательность» (Suzuki, LZ, 94). И в другом месте: «Дзэн — это система, не имеющая ничего общего с логикой и анализом. В любом случае, это антипод логики, под которой я разумею дуалистическую модель мышления» (Suzuki, IZB, 38).

Судзуки называет сатори явлением, в корне отличающимся от рационального познания: «Сатори можно назвать интуитивной попыткой проникнуть в природу вещей в противоположность аналитическому или логическому ее пониманию» (Suzuki, EZBI, 230).

В результате дзэн-буддисты и другие мистики обычно стараются избегать логических рассуждений. Философ Уильям Лэйн Крэйг исследует под углом мистицизма несколько логических проблем:

Сегодня под влиянием восточного мистицизма многие люди отрицают тот факт, что систематическая последовательность может служить проверкой на истинность. Они утверждают, что реальность абсолютно алогична или что логические противоречия соответствуют реальности. В восточной мысли Абсолют, или Бог, или Реальный мир трансцендентен логическим категориям человеческой мысли. Мистики склонны интерпретировать требования логической последовательности как часть западного империализма, который нужно отвергнуть вместе с другими остатками колониализма… Со всей серьезностью хочется заявить, что такая позиция и безрассудна и бессмысленна. Сказать, что Бог одновременно и благ и не благ, есть то же самое, что утверждать одновременно факт существования и факт отсутствия Бога, что для меня вещь просто немыслимая. В наше политически корректное время наблюдается тенденция поносить западный и превозносить восточный тип мышления, по крайней мере как равноценный западным моделям мышления, если не намного превосходящий их. Утверждение об отсутствии такой склонности у приверженцев восточной мысли выдает фанатика в теории познания, ослепленного характерным для западного мышления стремлением ограничить логику (Craig, PIS, цит. по: Phillips, CAPW, 78–81).

Если вам трудно принять законы логики, значит, вам будет трудно принять и свидетельства, о которых пойдет речь в данной книге. Имеющиеся в нашем распоряжении свидетельства приведут человека к вполне конкретному выводу о том, что или Иисус воскрес в теле из мертвых, или нет. У вас есть выбор. Вы не можете согласиться с обоими вариантами, и вам придется самому решить, был Он воскрешен из мертвых или нет.

Рабби Захариас рассказывает историю, вскрывающую бессмысленность восточного мистицизма, который делает выбор в пользу двух противоположных решений:

Профессор красноречиво и многословно рассуждал о законе непротиворечия и наконец пришел к следующему заключению: «Такая логика [или/или] представляет собой западный вариант отношения к реальности. Настоящая проблема заключается в том, что вы ищете… противоречия как представитель Запада, в то время как вы должны были бы подойти к нему как представитель Востока. Восточный тип подхода к реальности выражает себя в отношении и/и».

Какое-то время он объяснял оба варианта рассмотрения проблемы выбора [или/или, а также и/и], а потом я рискнул спросить, можно ли мне прервать непрерывную цепь его мыслей и задать вопрос… Я спросил его: «Сэр, не хотите ли вы сказать, что, когда я изучаю индуизм, я могу или использовать систему логики и/и, или не использовать ничего?

Наступило гробовое молчание, которое, казалось, длилось целую вечность. Я повторил свой вопрос: «Не хотите ли вы сказать, что, когда я изучаю индуизм, я или использую систему логики и/и, или не использую ничего? Я вас правильно понял?»

Он откинул голову назад и ответил: «Получается, что нужно использовать систему или/или, не так ли?»

«Похоже на то, — согласился я, — собственно говоря, даже в Индии мы смотрим и направо, и налево, когда собираемся перейти дорогу, потому что или автобус, или я, но никак не мы оба».

Вы поняли, в чем он допустил ошибку? Он использовал логику или/или для того, чтобы доказать и/и. Чем настойчивее вы будете пытаться вбить закон непротиворечия в чью-нибудь голову, тем сильнее он будет бить вас по голове (Zacharias, CMLWG, 129).

Захариас также указал на то, чего многие не признают в восточной философии: «Общий метод учения величайшего индийского философа Шанкары можно назвать вполне сократовским, поскольку он полемизировал не в диалектическом режиме и/и, но в режиме непротиворечия или/или. Он предлагал своему оппоненту доказать его неправоту или, в противном случае, принять его взгляды. Таким образом, дело не в том, западную или восточную логику мы используем. Мы прибегаем к такой логике, которая наилучшим образом отражает действительность, и закон непротиворечия прямо или косвенно используется как на Востоке, так и на Западе» (Zacharias, CMLWG, 130).

Рональд Нэш добавляет: «Закон непротиворечия — это не просто закон мысли, поскольку, и прежде всего, это закон существования. Этот закон нельзя либо принять, либо отвергнуть. Отрицание закона непротиворечия приведет к абсурду. Нельзя осознанно отвергать законы логики. Если отвергнуть закон непротиворечия, тогда все потеряет всякий смысл. Если законы логики, в первую очередь, не означают того, о чем они говорят, тогда ничто другое не имеет никакого значения, включая отрицание законов» (Nash, WVC, 84).

Свидетельство бывшего индуса Рабиндраната Махараджа иллюстрирует дилемму, перед которой неминуемо окажется любой, кто примет пантеистический мистицизм Востока:

Моя религия выдумала красивую теорию, но мне было невыразимо трудно применить ее в практической жизни. Дело не только в пяти органах чувств, которые противятся внутреннему видению. Препятствием оказался и мой разум… Если существует всего одна Реальность, тогда Брахман и благой, и злой, а смерть и жизнь в равной степени хороши, и ненависть следует принимать так же, как любовь. В результате все лишалось смысла, и жизнь становилась абсурдом… Все это казалось неразумным: но мне напоминали, что Разуму доверять нельзя, поскольку он тоже часть иллюзии. Если рассудок также Майя, как учит Веданта, тогда как я мог доверять какой-либо концепции, включая идею о том, что все — Майя, и только Брахман — реальность? Как я мог быть уверен, что блаженство, к которому я так стремился, не еще одна иллюзия, если ни моему восприятию, ни моим размышлениям доверять нельзя? (Maharaja, DG, 104).

Норман Гейслер задает очень важный вопрос: «Когда мы пересекаем улицу с оживленным движением и по ней в три ряда движутся машины, стоит ли беспокоиться о своей безопасности, если мчащиеся на большой скорости машины — всего лишь иллюзия? И действительно, зачем смотреть по сторонам, когда мы переходим дорогу, если ни нас, ни улицы, ни движения транспорта на самом деле не существует? Если бы пантеисты осмелились подтвердить свой пантеизм на практике, на земле не осталось бы в живых ни одного пантеиста (Geisler, WA, 102).

Фрэнсис Шеффер, иллюстрируя бессмысленность отрицания логического дуализма, рассказывает одну историю:

Однажды я разговаривал с группой людей в комнате молодого южноафриканца из Кембриджского университета. Среди них был молодой индиец из семьи сикхов, но по вероисповеданию индус. Он повел себя агрессивно и обрушился на христианство, но проблем собственной религии он не понимал. Тогда я сказал ему: «Разве я не прав, утверждая, что по логике вашей системы жестокость и гуманность совершенно равны и между ними нет принципиальной разницы?» Он согласился с этим. Студент, в комнате которого мы сидели, прекрасно понял подтекст утверждения, с которым согласился сикх. Он взял бутылку с кипятком, приготовленным, чтобы заварить чай, и стал медленно наклонять ее над головой сикха. Индиец поднял голову и спросил, что тот собирается сделать. Молодой южноафриканец с холодной, но вежливой решимостью напомнил, что между жестокостью и гуманностью нет никакой разницы. Тогда индиец встал и вышел из комнаты (Schaeffer, CWFS, 1:110).

3Б. Атеистический мир

Слово «атеизм» происходит от двух греческих слов: «а» — «против» и theos, что значит «Бог». А-теист, таким образом, подразумевает человека, который считает, что Бога нет, а такое утверждение доказать очень трудно. Для того чтобы атеист был тверд в своих убеждениях, у него не должно быть сомнений в своем всеведении, потому что всегда имеется вероятность существования Бога где-то вне области, доступной познанию этого человека. Поскольку подавляющее большинство людей все же признает тот факт, что они обладают лишь малой долей знания о вселенной, возможность существования Бога где-то вне сферы, доступной человеческому познанию, весьма велика.

Многие люди, с которыми я встречался, никогда даже не слышали о свидетельствах, представленных в данной книге, и уж тем более не размышляли о них. Я тоже не задумывался над этими свидетельствами, пока не решил доказать неистинность христианства. Вот почему я собрал воедино все свидетельства, относящиеся к этому вопросу. Я хочу, чтобы каждый, особенно атеисты, получил возможность начать новую жизнь, основанную на истине утверждений Иисуса. Ибо если Бога на самом деле нет, тогда для общества и отдельного человека будущее весьма туманно. Вспомните блестящий портрет общества без Бога в романе «Братья Карамазовы»: «Только как же, спрашиваю, после того человек-то? Без Бога-то и без будущей жизни? Ведь это, стало быть, теперь все позволено, все можно желать?» (Достоевский, БК, 565).

Достоевский продолжает:

А меня Бог мучит. Одно только это и мучит. А что, как его нет? Что, если прав Ракитин, что эта идея искусственная в человечестве? Тогда если его нет, то человек шеф земли, мироздания. Великолепно! Только как он будет добродетелен без бога-то? Вопрос! Я все про это. Ибо кого же он тогда будет любить, человек-то? Кому благодарен-то будет, кому гимн-то воспоет? Ракитин смеется. Ракитин говорит, что можно любить человечество и без бога. Но это сморчок сопливый может только так утверждать, а я понять не могу. Легко жить Ракитину: «Ты, — говорит он мне сегодня, — о расширении гражданских прав человека хлопочи лучше, али хоть о том, чтобы цена на говядину не возвысилась; этим проще и ближе человечеству любовь окажешь, чем философией». Я ему на это и отмочил: «А ты, говорю, без Бога-то, сам еще на говядину цену набьешь, коль под руку попадет, и наколотишь рубль на копейку» (Достоевский, БК, 568).

Но важна не только идея о Боге. Должна быть реальность Бога — и Его способность радикально и действенно полностью менять всего человека.

Если вы задумаетесь над тем, что атеисты обычно чувствуют к концу жизни, у вас наверное появится желание рассмотреть вероятность того, что Бог явил Себя в личности Христа.

«Сартр находил атеизм “жестоким”, Камю — “отвратительным”, а Ницше — “способным свести с ума”. Атеисты, пытающиеся жить без Бога, обычно действительно сходят с ума или совершают самоубийство. Те же, кто не проявляет последовательности в своих рассуждениях, живут этическими или эстетическими аспектами христианской истины, отрицая в то же время реальность, которая сделала их нравственную позицию возможной» (Geisler, ВЕСА, 282).

Незадолго до своей смерти Сартр сказал: «Я не думаю, что я случайный продукт или пылинка во вселенной. Меня ожидали, меня готовили и предопределили. Короче, я есть существо, которое могло появиться здесь только при помощи Создателя; и под этой идеей творящей руки я имею в виду Бога» (Schwartz, SS, цит. по: Varghese, ISOGA, 128).

Я же молюсь о том, что все прочитавшие эти записки придут к познанию Того, Кто действительно «ожидает, готовит и предопределяет» каждого из нас для осмысленной и целостной жизни через Иисуса Христа.

4Б. Агностический мир

Поскольку атеистам трудно защищать свои позиции, многие неверующие люди предпочитают придерживаться агностицизма.

Основным недостатком непреклонного агностицизма Канта можно назвать его заявление об обладании познанием тощ что он называет непознаваемым. Другими словами, если постулато непознаваемости реальности верен, никто, включая Канта, не мог бы познать его. Несгибаемый агностицизм Канта сходит на нет, когда он заявляет: «Я знаю, что невозможно познать реальность» (Норман Л. Гейслер, Питер Боччино).

Этот термин тоже состоит из двух греческих слов. «А», как мы помним, — отрицание, gnosis — «знание». Поэтому все слово означает «отсутствие знания». Агностик просто не уверен, есть ли Бог.

Философская концепция агностицизма часто отличается от его популярного варианта. Кант и некоторые другие считают, что мы не можем знать, существует ли Бог. Многие агностики скажут вам, что они агностики именно потому, что не знают, существует Бог или нет. Первая группа категорически исключила возможность познания Бога. Вторая все еще чего-то ждет, осознавая, что на данный момент они не обладают познаниями о Боге. В связи с этим существует два различных варианта определения «отсутствия познания». В первом случае не существует даже вероятности такого познания. Во втором речь идет об отсутствии такого познания.

Теория познания Канта приводит в результате к агностицизму, то есть к утверждению, что реальность познать невозможно. Норман Гейслер поясняет: «В своей неограниченной форме [агностицизм] утверждает, что никакое познание реальности (то есть истины) невозможно. Но само это утверждение преподносится как истина о реальности» (Geisler, СА, 135). Гейслер и Питер Боччино подытоживают самоубийственную природу такого утверждения: «Основным недостатком непреклонного агностицизма Канта можно назвать его заявление об обладании познанием того, что он называет непознаваемым. Другими словами, если постулат о непознаваемости реальности верен, никто, включая Канта, не мог бы познать его. Несгибаемый агностицизм Канта сходит на нет, когда он заявляет: “Я знаю, что невозможно познать реальность”» (Geisler and Bocchino, WSA, n.p.).

Многие люди, однако, в своих агностических убеждениях ограничиваются постулатом, гласящим, что мы ничего не можем знать ни о существовании Бога, ни о существовании каких-нибудь других форм реальности.

5Б. Научный мир

Как ни странно, из всех мировоззренческих срезов, отмеченных бунтом против Бога, мир науки в последнее время предоставляет самые убедительные и поразительные свидетельства в пользу существования Бога.

Все мы помним, какую яростную борьбу вела наука против религии в прошлом.

Но за последние годы «факты», которые наука использует для объяснения происхождения как Вселенной, так и человека, подвергаются критическому переосмыслению, особенно со стороны самих ученых. За многие годы такие ученые, как Майкл Бехе, бросили вызов так называемым «фактам» с позиции научной методологии. С выходом в свет работы Бехе «Черный ящик Дарвина: биохимический вызов теории эволюции» (Michael Behe, Darwin’s Black Box: The Biochemical Challenge to Evolution) в научном мире наступила новая эра критики теории Дарвина.

Примечательно, что чем больше открытий делает наука, тем более очевидной становится концепция Творца для обычных людей. Касаясь вопроса ДНК, Чарльз Такстон говорит следующее: «Структуры генетических посланий ДНК и посланий, записанных на человеческом языке, идентичны» (Thaxton, NDA, цит. по: СР, 18). Хуперт Йоки объясняет:

Между ДНК (и протеином) и записанными лингвистическими посланиями прослеживается идентичность структуры. Поскольку по опыту мы знаем, что записанные послания были созданы при помощи интеллекта, и никак иначе, это означает, что как ДНК, так и протеин также были сотворены силой разума. Значимость этого результата зиждется на надежности этого открытия, поскольку указанные структуры не просто сходны, но абсолютно идентичны. Мы имеем дело не с поверхностным сходством между ДНК и записанным текстом. Мы не говорим, что ДНК сходна с человеческим посланием. Скорее ДНК и есть собственно послание. Истинный замысел, таким образом, находит свое выражение в биологии (Yockey, JTB, цит. по: Thaxton, NDA, 19).

Уильям Дембски констатирует: «В области биологии интеллектуальный дизайн представляет собой теорию биологического происхождения и развития видов. Его основное утверждение состоит в том, что для объяснения сложных, информационно богатых биологических структур необходимы интеллектуальные причины, и эти причины можно обнаружить эмпирическим путем» (Dembski, IDM, 24).

Далее Дембски продолжает: «Мир состоит из событий, объектов и структур, которые невозможно объяснить только неуправляемыми природными причинами, и они могут получить адекватное объяснение лишь путем обращения к интеллектуальным источникам. В настоящее время ученые способны подробно и досконально продемонстрировать это. Так что философская интуиция, с которой мы имеем дело в течение долгого времени, теперь принимает вид научно-исследовательской программы» (Dembsi, IDM, 25). Чандра Викрамасингх продолжает:

Я думаю, если вы посмотрите через микроскоп на структуру живой системы, на микроорганизмы или на нас самих в том виде, в каком мы существуем (не буквально), если вы исследуете имеющуюся на земле и доступную для нашего внимания жизненную систему, то вам неизбежно придется сделать вывод о том, что жизненные системы не могли возникнуть в результате случайного процесса внутри ограниченных временных рамок в ограниченной вселенной. Думаю, свидетельства из жизни вполне можно назвать неопровержимыми фактами природы живой системы, если вы только исследуете ее в лаборатории. Информационное содержание в жизненной системе, которую мы имеем на земле, представляет собой, пожалуй, самый сложный космологический факт. От него никуда не деться в том смысле, что вселенная должна каким-то образом выяснить для себя этот порядок. При определении значимости информации я бы поставил эти данные на порядок выше космологических (Wickramasinghe, SDOL, цит. по: Varghese, ISOAG, 33).

Мы имеем дело не с поверхностным сходством между ДНК и записанным текстом. Мы не говорим, что ДНК сходна с человеческим посланием. Скорее ДНК и есть собственно послание. Истинный замысел, таким образом, находит свое выражение в биологии (Хуперт Йоки).

Стэнли Яки констатирует:

Со времен Дарвина разговоры о цели науки предстают, возможно, достойными наибольшего порицания перед судом науки. Как ни странно, сама наука, и наука в самой передовой и всеобъемлющей форме, а именно — научная космология, возвращает нас сегодня к научным рассуждениям о своей цели. Вскоре после открытия излучения 2.7°К космологи задумались над исключительно узким пространством, космической эволюции. Ученые все чаще стали склоняться к мнению, что развитие вселенной так или иначе обязательно должно было привести к появлению на сцене истории человека. Если бы этот «космический бульон» хотя бы на йоту был иным, химические элементы, из которых состоят все органические тела, не смогли бы сформироваться. И не только химические элементы, но и инертная материя была бы вынуждена вступать в иные взаимодействия по сравнению с тем, что требуется для коагуляции массы материи, как, например, при возникновении протозвезд и первичных солнечных систем… В любом случае, возникновение жизни на земле с чисто научной точки зрения представляется совершенно невероятным событием. Неудивительно, что ввиду этого некоторые космологи, не желая стать жертвой слепого случая, заговорили об антропологическом принципе. Признание этого принципа пришло как результат все более возрастающего подозрения, что вся вселенная могла, в конце концов, быть сотворена специально ради человека (Jaki, FSCC, цит. по: Varghese, ISOAG, 71, 72).

Хью Росс добавляет: «Астрономы обнаружили, что характеристики Вселенной, нашей галактики и Солнечной системы настолько точно настроены на поддержание жизни, что единственно разумным объяснением этого явления может быть только преднамеренный замысел, мысль разумного и мудрого Творца, чем и объясняется поразительно высокая точность настроя. Для этого нужно иметь могущество и конкретные цели» (Ross, AEPTG, цит. по: Moreland, СН, 160).

Росс размышляет о словах Пола Дейвиса, утверждающего следующее: «Я совершенно уверен в том, что этот процесс нельзя назвать случайным. Создается неотвязное впечатление, что за всем этим сокрыты конкретный замысел и конкретная цель» (Davies, СВ, 203, цит. по: Moreland, СН, 164).

Далее он продолжает: «Современной науке известны точные значения многих фундаментальных чисел — размер электрического заряда электрона, отношение массы протона и электрона. И примечательно, что значения этих чисел, как оказывается, очень точно подогнаны, делая возможным развитие жизни… Совершенно ясно, что в нескончаемом ряду чисел имеется относительно мало областей значений, которые позволяют развиться какой-либо форме разумной жизни» (Hawking, ВНТ, 125).

Далее Хокинг говорит: «Все это свидетельствует о том, что изначальное состояние Вселенной было очень тщательно рассчитано, если справедлива теория “большого взрыва”, произошедшего в самом начале времен. Исключительно трудно найти другое объяснение именно такой модели возникновения Вселенной, если только Бог с самого начала не замыслил сотворить человека» (Hawking, ВНТ, 127).

«Все возрастающее изумление заставило многих астрономов и физиков несколько изменить антропологический принцип и вместе с сэром Фредом Хойлом объявить, что “Бог есть”» (Varghese 1984, vii, 23–27) (Miethe, DGE, 165).

Росс далее утверждает: «О вполне конкретном замысле свидетельствует не только устройство Вселенной. Солнце и Земля обнаруживают такие же подтверждения. Фрэнк Дейк, Карл Саган и Иосиф Шкловский были среди первых астрономов, выступивших с подобными заявлениями. Они попытались подсчитать во Вселенной количество планет с условиями, благоприятными для развития жизни. В начале 1960-х годов они признали, что необходимые для жизни условия может обеспечить только один определенный вид звезды с планетой, находящейся от нее на определенном расстоянии» (Ross, AEPTG, цит. по: Moreland, СН, 164).

Росс добавляет: «Учитывая, что в видимой Вселенной имеется менее триллиона галактик, а в каждой галактике — в среднем до ста миллиардов звезд, можно видеть, что естественным путем процессов ни на одной планете не могли бы развиться условия, необходимые для возникновения и поддержания жизни. Неудивительно, что Роберт Руд и Джеймс Трефил, в числе прочих, высказали догадку о том, что разумная физическая жизнь существует только на земле» (Ross, AEPTG, цит. по: Moreland, СН, 169, 170).

Росс приходит к такому выводу: «И опять мы осознаем, что всемогущий Творец, как видно, замыслил создание Вселенной. Всемогущий Творец, как видно, замыслил сотворение планеты Земля. Всемогущий Творец, как видно, замыслил нашу жизнь» (Ross, FG, 138).

Невозможно даже подумать, что вся эта стройная и продуманная система могла возникнуть по простой случайности. «Трудно поверить, что обширность и величие природы — дело случая» (Clark, SC, 154).

Кларк продолжает: «Неужели свойства химических элементов — углерода, азота, кислорода и прочих — тоже чистая случайность? Неужели замечательные свойства воды и углекислого газа могло быть случайным стечением обстоятельств?» (Clark, SC, 154).

Поразительным открытием современной науки стало признание того факта, что эти взаимосвязи, или, другими словами, точно отрегулированная Вселенная, для нашего существования просто необходимы… В связи с этим возникает вопрос. Почему из бесконечного ряда возможных значений, которые природа могла выбрать в качестве основных постоянных, и из бесконечного разнообразия изначальных условий, которые должны были характеризовать первозданную Вселенную, именно эти конкретные значения и условия произвели совершенно определенную последовательность очень специфических характеристик, которые мы теперь наблюдаем в окружающем нас мире. Ибо совершенно очевидно, что Вселенная — особое место: удивительно однородная на огромном пространстве, она в то же время не настолько единообразна, чтобы в ней не могли образоваться галактики… Скорость ее расширения до невероятия соответствует запасу энергии; значение мощности ее сил, которые позволяют существовать ядру, в то же время не сжигают всего космического водорода, а также многие и многие другие «счастливые» случайности (Davies, AU, цит. по: Plan-tinga, MN, 111).

Есть ли смысл жизни во Вселенной и, если он есть, какое отношение этот смысл имеет к Творцу всей Вселенной? Генри Маргенау отвечает на этот вопрос недвусмысленно и определенно: «Мой довод очень прост. Какова разница между случайностью и преднамеренным замыслом? Причина — это определение будущих событий посредством прошлого. Цель — это определение будущих событий посредством видения будущего. У вас не может быть цели, пока вы не представите, что хотите сделать. Поэтому для постановки цели требуется наличие разума» (Margenau, MPBG, цит. по: Varghese, ISOAG, 42).

4А. Заключение

Скептик Дэвид Юм в своем знаменитом труде, озаглавленном «Исследование о человеческом познании» (Enquiry Concerning Human Understanding), пришел к такому выводу: «Возьмем в руки любую книгу по богословию или школьной метафизике и спросим: “Есть ли в ней какие-нибудь абстрактные рассуждения относительно качества или числа?” Нет. “Есть ли в ней какие-нибудь основанные на опыте рассуждения относительно реальной действительности или существования?” Нет. В таком случае предайте ее огню: ибо вполне возможно, что все ее содержание — софистика и иллюзия» (Hume, ECHU, 12.2).

Есть ли какие-нибудь свидетельства о существовании непреодолимой силы, которая может избавить человека от тщетного скептицизма, агностицизма и атеизма? От противоречий постмодернизма? Или от обманчивых эмоций мистицизма? Уверен, что есть.

Б. Джонсон в «Справочнике атеиста» (The Atheist Debater’s Handbook) предлагает нам альтернативу: «Если Бог существует, тому должны быть определенные свидетельства; к такому выводу должны привести конкретные признаки» (Johnson, ADH, 15).

Данные записки полностью соответствуют требованиям Юма и Джонсона. Не только достаточное количество свидетельств, которое должно было бы удовлетворить Юма, но и их качество поможет разумному человеку увидеть, что Бог действительно пришел к людям в личности Иисуса Христа.

Я полностью согласен с Джонсоном в том, что появятся, и уже появились, свидетельства, доказывающие существование Бога. И по сути дела, появляются они в таком явном и убедительном виде, что желание Бога, чтобы мы познали не только факт Его существования, для всех становится очевидным. Он хочет, чтобы мы обрели уверенность в своей способности познать Его. Читайте дальше, чтобы увидеть СВИДЕТЕЛЬСТВА ДОСТОВЕРНОСТИ БИБЛИИ!