Реальные ублюдки

Джонатан Френч, 2019

Еще недавно Блажка была единственной женщиной-наездницей во всем Уделье. Теперь же она – вождь собственного братства полуорков. Первый год ее правления выдался крайне тяжелым: крепость лежит в руинах, много бойцов погибло в последнем сражении, в Отрадной свирепствует голод, и неизвестно, как долго удастся протянуть на скудных запасах… С каждым днем проблем становится все больше. Стая хищных псов окружает лагерь, а коварная гиспартская знать строит планы навсегда прогнать полуорков из Уль-вундуласа. Стремясь защитить свой народ, Блажка принимает трудное решение – покинуть земли Ублюдков и отправиться в далекое путешествие к запретным эльфийским владениям. Полуоркам не привыкать бороться за существование, но на этот раз им придется прекратить давнюю вражду, сразиться с чудовищем и бросить вызов не только врагам, но и самой природе Уделья.

Глава 4

Выйдя из грота, Блажка обнаружила, что, помимо Колпака, ее ждали двое кочевников. Как стало ясно, они пришли, пока она лежала на столе Костолыба, — тогда же она услышала топот и фырканье свинов и короткие приветствия. Но, лежа без штанов, Блажка не придала особого значения, понимая, что если это и сулит какие-либо неприятности, то ее бледный ездок со всем разберется. Когда Блажка показалась снаружи, старший из двоих ей кивнул. Все орки были полностью лишены растительности, поэтому если у полукровки оказывалась борода или волосы, то благодарить за это им следовало их человеческую половину. У этого же были соломенного — редкого для полукровки — цвета бакенбарды. Начиная куститься над его ушами, они тянулись к подбородку и вступали в резкий контраст с темной кожей. Блажка прикинула, что он был лет на пятнадцать старше ее, а может, и того больше. Поперек спины у него висел арбалет, что тоже было странно. Обычно кочевым недоставало ресурсов, чтобы поддерживать тренчало в пристойном виде. Молодой же вольный едва заметил ее присутствие: он был слишком занят беспокойным наблюдением за отшельником, сидевшим на шесте.

Поначалу не обращая на них внимания, Блажка забрала у Колпака свое оружие. Когда она застегивала пояс с мечом, появился Костолыб.

— Ах, Мозжок… Клюк… Тебя что привело?

— Не болезнь, Костолыб, — ответил старший кочевник и указал на своего спутника. — Просто показываю новенькому, где ты обитаешь. Вероятно, скоро ты ему понадобишься. Если, конечно, он выживет.

Мозжок подтолкнул спутника, оторвав его от созерцания безумца.

Лекарь выступил вперед и улыбнулся.

— Ссслт… Я к твоим услугам. Хотя и молю, чтобы они никогда тебе не пригодились.

Молодой кочевник пришел в ужас от его страшной ухмылки. Затем сам улыбнулся в ответ, куда более приятно, и протянул руку.

— Меня зовут Лодырь, — представился он, и его улыбка стала шире, когда Костолыб сжал его запястье. В Уделье такое приветствие встречалось редко.

Блажка присмотрелась к этому добродушному полукровке. Он не был худым, как большинство недоедающих кочевников, но даже с учетом этого его имя казалось ей диковинным. Его мускулистая фигура никак не отождествлялась с леностью. Напротив, в Лодыре было что-то от леопарда: его тело даже в покое, казалось, было готово совершить внезапный прыжок. Волосы Лодыря, в отличие от растительности его спутника, росли на макушке и завивались в мелкие кудри. Татуировок на руках у него не оказалось, и, заметив это, Блажка еще сильнее сдвинула брови. Когда ездока исключали из копыта, его братья вымарывали его татуировки лезвиями топоров, помечая как изгоя и стирая его связь с братством. У Мозжка с Колпаком до сих пор имелись такие шрамы, но на синевато-серой коже Лодыря никаких повреждений не было — ни старых, ни новых. Черт, казалось, у него вообще никогда не было татуировок.

Блажка оставила их отсутствие без замечания. Она не могла поступить иначе. Кодекс копыта предписывал не расспрашивать вольных ездоков об их прошлом.

На нем были ездовые штаны, но в отличие от Мозжковых они не выгорели на солнце и не пропитались потом. Только выветрились, конечно, но ничуть не прогнили. В руке он держал крепкий лук, изготовленный на уньярский манер. Свины обоих кочевников выглядели шустрыми, крепкими, лишь у пятнистой свиноматки Мозжка Блажка заметила повреждение ноги.

Костолыб тоже его заметил.

— У Мертвой Невесты… ссслк… задняя левая нога припухла. — Он подошел, чтобы сесть перед свиньей на корточки. Пока они с Мозжком переговаривались, Лодырь заметил Блажкин взгляд.

И подмигнул.

— Даже твой немногословный друг представился, — проговорил он игриво. — Надеюсь, услышу твое имя, пока ты не ускакала. Если, конечно, ты здесь не за лекарством от немоты — иначе позор мне!

Мозжок, нахмурившись, мотнул на него головой.

— Позор тебе, потому что это — главарь Реальных ублюдков, невежда!

Это привело Лодыря в ужас. Он посмотрел на вход в грот, словно надеялся, что оттуда выйдет кто-то еще.

— Я думал…

— Что я выше? — закончила за него Блажка. — Не переживай, член у меня такой же большой, как тебе говорили.

— Простите его, вождь, — сказал Мозжок. — Он совсем пустой, одно только семя да глупость.

— Да, простите его, — Лодырь быстро оправился и вернул ухмылку на лицо, — и скажите ему свое имя.

Затягивая ремень, обхватывавший туловище Щелка, она бросила ему через плечо:

— Ублажка.

— А я думал, копытные имена не бывают такими буквальными, — отозвался Лодырь с благоговением.

Блажка не знала точно, что он имел в виду, но, судя по его тону, оскорблением это не было.

Колпак подошел к ней, остановившись по другую сторону седла Щелка.

— Мне нужно остаться. День-другой поохочусь для Костолыба.

Блажка кивнула. В прошлый раз уговор был ровно такой же. Аптекарю требовалось отплатить, но она задерживаться не могла. Она и так уже долго отсутствовала в Отрадной.

— Я в бордель, потом домой.

Колпак едва заметно нахмурил лоб.

— Если не согласен, Колпак, скажи что-нибудь.

Когда он ответил, его губы лишь слегка шевельнулись, а голос прозвучал так тихо, что Блажка его еле расслышала.

— Тебе следует подождать.

Блажка украдкой оглянулась, удостоверяясь, что Лодырь ушел за пределы слышимости.

— Не могу.

— Ты больна.

— Я в курсе, нахрен.

— Ты вождь.

Блажка дернула за стременной ремень.

— Еще раз: в курсе.

— Тебе нельзя ехать одной.

Она опустила крыло седла так, что Щелкочесу пришлось, хрюкнув, переступить с ноги на ногу. Затем, ухватив его за гриву, призвала борова к спокойствию и, глянув поверх его спины, сердито зыркнула на Колпака.

— Нельзя?

Сопляк от такого взгляда промочил бы штаны, но Колпак оставался тверд, как надгробный камень. И еще он был прав. Она больна. Она умирает, черт возьми. Весть об этом могла бы ее испугать, если бы не звучала так разумно. Если бы не ощущалась так же.

Хотя год назад все обстояло бы иначе. По правде сказать, вся ее жизнь была непостижима. Здесь, конечно, речь о смерти, но есть и другое. Столкнуться с тяжаками в бою, сидя на свине, — это смерть. Знакомая, ожидаемая. Которой можно противиться до последнего захлебывающегося крика, последнего издыхания. Она никогда не чувствовала себя слабой, сражаясь со смертью. Однако борьба с умиранием, казалось ей, шла в тисках бессилия. Блажка никогда не понимала жалоб старых и немощных. Седые волосы и морщины представлялись ей жалким оправданием для замедленных рефлексов и помутненного рассудка. По ее мнению, не стоило потакать старческим недугам, нужно было отказаться их признавать. Слабость следовало игнорировать. Вот как она считала.

Но сейчас Блажка понимала неизбежную истину: тело тоже могло предавать. Приступы кашля невозможно подавить одной отвагой. Она не могла быть сильной лишь из-за простого, неприятного факта — что она ослабла. Бросать вызов смерти легко, лишь когда не умираешь.

А она умирала, нахрен.

Но пока не умерла. И до тех пор…

— У меня есть обязанности, Колпак. Как у вождя. Найденышам нужна кормилица. И вряд ли я ее найду, если буду сидеть здесь рядом с этим полоумным стервятником на колесе. Мне нужно к Ресии. Там, где ты точно не пригодишься, и мы оба это знаем.

Настал ее черед быть правой. Колпак приводил шлюх в ужас — и отнюдь не из-за бледной, испещренной шрамами кожи и безжизненных глаз. Эти женщины постоянно имели дело со страшными мужчинами, но тот, кто никогда не ложился с ними в постель, был для них зловещей загадкой с неведомыми желаниями. А обуздать полуорка, у которого нет очевидных желаний, было невозможно. По крайней мере, для шлюхи.

— Ты остаешься здесь, — сказала Блажка. — Удостоверишься, что мы с Костолыбом в расчете, потом увидимся в Отрадной. А я поеду сама…

Она повернулась и увидела, как Лодырь украдкой тянет руку, чтобы крутануть колесо отшельника, а Мозжок с Костолыбом его за этим не застали.

— Думаю, я могу взглянуть на этих двоих.

— Ты их не знаешь, — сказал Колпак.

— Мне и не нужно их знать, — ответила Блажка. — Они тебя знают. Твоя репутация среди кочевых… черт, они тебя боятся, нахрен. И не без основания. Если попытаются что-нибудь со мной выкинуть — окажутся в дураках. К тому же они не вызывают у меня отвращения. Если Ресия сочтет их нормальными, я, может, и приглашу их в Отрадную.

— Это лишние рты.

— Знаю. — Она вздохнула. Но у нас и так всего семь ездоков. Раз стена отнимает столько времени, нам понадобится больше силы. Да, это лишние рты, но и лишние свины, клинки и луки. Пока у нас нет сильной крепости, лучше, чтобы были сильные руки.

— Шесть.

— Что?

— У нас шесть братьев, а не семь.

— Мать твою, — прошептала Блажка, покачав головой. Она посчитала Овса.

— Еще кое-что.

— Черт, ты как рот откроешь, так потом не заткнешься, — подколола его Блажка.

Пауза.

— Ты так можешь собрать полное копыто головорезов.

Блажка перестала возиться с седлом и задумалась. Вольные ездоки были изгоями своих копыт, их братья по той или иной причине проголосовали за их исключение. Уделье же было неумолимым краем, а значит не знало пощады к тем, кто осмеливался здесь жить. Каждому ездоку приходилось быть суровым и действительно готовым сделать все, что потребуется во благо копыта. Эта необходимость и породила убийц и грабителей. Но какое вождю было дело до того, что его банда состоит из худших полукровок на свете, если они ему преданы? Вот только кочевники по определению такими не были. Впрочем, иногда им давали второй шанс, и риск оправдывался.

Блажка посмотрела в бездонные глаза Колпака.

— Но тебя же мы приручили, так?

— Нет, — ответил он бесстрастно. — Я шпионил для Певчего.

— Чтобы свергнуть Ваятеля, — добавила Блажка.

— Чтобы свергнуть вождя. — Голос Колпака вдруг обрел выразительность, и его внезапный прилив чувств возымел пробуждающее, отрезвляющее действие.

— Я тебя услышала, — ответила Блажка. — Но они пока не сидят за нашим столом.

— Им не обязательно быть посвященными братьями, чтобы знать, где они тебя встретили.

Блажка оглядела каменоломню, и ее взгляд упал на обитель Костолыба. Если Ублюдки узнают, что она была здесь, у них, несомненно, возникнут вопросы, особенно у Меда. И тогда она встанет перед выбором: солгать или рассказать о болезни. А какой вождь по своей воле признает слабость? Это противоречило всем принципам управления копытом. Блажка не сомневалась, что сам Ваятель скрыл бы свой недуг, будь это возможно, но это оказалось единственным, чего он скрыть не сумел. Блажка могла сказать Колпаку, что не будет такой и не станет таить секретов, но это было бы ложью. И не единственной.

— Костолыб, — позвала она, возвращая внимание лекаря. — Я надеюсь, ты продолжишь изучать причины нашего неурожая.

Мужчина плавно включился в представление.

— Конечно… хлют… Я возлагаю надежды на то, что черенки, которые ты принесла, раскроют источник болезни.

— Хорошо. — Блажка переключилась на Мозжка. — Вы с новеньким не хотите немного проехать со мной?

Лодырь аж отпрыгнул от шеста пустынника.

— Да!

— Куда проехать? — Мозжок оторвал взгляд от копыта своей свиньи, но с куда меньшим воодушевлением.

— К Ресии. — Блажка посмотрела на Лодыря. — Бывал уже там?

— Нет, — ответил он, а потом снова улыбнулся той же улыбкой. — Но я нахожу эту перспективу бесспорно заманчивой.

Блажка отвернулась от его убогого флирта и снова взглянула на Мозжка.

— Не хочу посягать на дело Костолыба, но я уверена, он тебе скажет, что никакая припарка не излечит ногу твоей свинье так, как кров и покой да добрый корм. В хлеву Ублюдков она восстановится быстрее всего. Идем со мной в бордель, а потом сможешь пожить немного у нас в Отрадной.

— Готов спорить, и это название подходящее, — заметил Лодырь.

— Шлюп… Она права, — вставил Костолыб. — Я могу дать кое-что, чтобы выиграть время, но если копыто останется в движении, то может… шшшипт… сгнить.

Мозжок не сводил глаз с Блажки.

— Ты предлагаешь мне место в своем копыте?

— Я предлагаю тебе шанс заработать право на голосование. Если захочешь.

Кочевник стиснул зубы и прищурился, посмотрев в небо.

— Прежде чем ответишь, — сказала Блажка, — тебе нужно знать две вещи. Первая — что Отрадной еще нужно преодолеть сотни фарлонгов, чтобы процветать. И ложиться спать тебе чаще всего придется на голодный желудок.

Мозжок покачал головой.

— Мне не привыкать. А вторая что?

— От своих ездоков я многого требую.

— Хм-м-м. — Мозжок погладил седые бакенбарды. — Никогда еще я не получал приказов от женщины.

— Получал, я уверена, — сказала Блажка, затягивая напоследок подпругу своего седла. — Как минимум от той, что кричала тебе не останавливаться.

Лодырь простодушно рассмеялся.

Мозжок мешкал всего мгновение.

— Отлично.

Блажка отвела Колпака в сторону, пока Костолыб скрылся в своем жилище, чтобы найти лекарство.

— Я буду осторожна с этими двумя. Пока доберемся домой, узнаю все, что нужно.

Колпак посмотрел поверх ее головы.

— Будь начеку.

— Буду.

Уль-вундулас обжигало заходящее солнце. Спустившись с Амфор, Блажка повела Мозжка с Лодырем в быстром темпе, и их свины взметали пыль, пока не достигли реки Кавалеро — притока Гуадаль-кабира, — названной так потому, что по ней проходила восточная граница удела кастили. Вместо того чтобы перейти ее вброд, она остановила Щелкочеса и все спешились, позволив варварам напиться с берега. Когда Мозжок сел на корточки, чтобы зачерпнуть воды в рот, Блажка заметила топор, засунутый за пояс за его спиной. Оружие выглядело подозрительно похожим на метательные топоры, которые в копытах традиционно использовались для голосований против решений вождя. Ублюдки все свои топоры потеряли, когда разрушилось Горнило, и никто не спешил искать им замену.

— Говорят, он его поймал.

Блажка не слышала, как Лодырь подошел к ней, и чуть не вздрогнула от его внезапного, но спокойного заявления. Она обернулась и увидела, что ухмыляющийся кочевник стоит у нее прямо за правым плечом.

— Что поймал? — переспросила она.

— Топор, — ответил Лодырь, понизив голос до заговорщицкого шепота. — Пытался получить место вождя Сеятелей черепов и проиграл голосование. Мозжок встал перед пнем, чтобы получить приговор, но когда его вождь метнул топор, наш угрюмый друг что сделал? Да, поймал топор на лету. И вышел из Борозды с ним в руке, срезая с себя татуировки по пути.

Блажка недоверчиво посмотрела на него.

— Думаю, ты ему поверил и когда он рассказывал, что у него член больше кентаврового.

— Да он ни слова не сказал, — ответил Лодырь без всякого притворства. — Так и понимаешь, что история правдива — когда герой не хвастает сам.

— Это что, кочевничья мудрость?

— Мне нравится думать, что это предположение чистой интуиции.

— Опять красивые словечки, — сказала Блажка с притворным благоговением. Затем окинула его оценивающим взглядом, снова обратив внимание на отсутствие татуировок копыта и шрамов, как у всех изгоев. Все полуорки были крепко сложены, но в мускулистом теле Лодыря ощущалось что-то необычное. Он был слишком… изысканный. Как безголовая имперская статуя из тех, что сохранились на руинах Кальбарки. Когда все мелкие черты слились в четкий образ, Блажка с заметным презрением озвучила свою догадку:

— Ты из Гиспарты.

— Из Магерита. — Лодырь лучезарно улыбнулся.

— Из траханого города короля?

— Королевы, да.

— Ну и ну, нахрен! Ты никогда не был в копыте, мать твою. — Самодовольное лицо Лодыря слегка поникло под ее хмурым взглядом. — А какого черта делаешь в Уделье?

— Он тертый.

Мозжок поднялся с берега на возвышение, ведя своего варвара за свинодерг.

— Кто? — переспросила Блажка.

— Это… — Лодырь поднял палец.

— Тертый, — повторил Мозжок. — Полукровки из королевства приходят в Уль-вундулас, чтобы подсыпать песка себе в задницу, вкусить кочевой жизни, да, может, получить пару шрамов. Юные отпрыски думают, что Уделье сделает из них суровых мужчин. Большинство быстро гибнут. Остальные обоссываются после первой встречи с тяжаком или тавром и в мокрых штанишках убегают домой. — Затем Мозжок указал пальцем на Лодыря. — Этот здесь, чтобы потом вернуться в плотский дом, сойти там за кровавого убийцу орков и поднять цену, которую голубокровки будут платить за его стручок.

Блажка повернулась к Лодырю.

— Это правда?

Разоблаченный тертый дерзко пожал плечами.

— Вельможным женщинам хочется немного опасности, немного распутства. Мне надоело кататься на карнавалы и выковыривать монеты из грязи. Если вынесу пустоши, я смогу назначить высокую цену за ублажение щелок самых модных дам в Магерите. Комфорт. Роскошь. Вот что наполнит мою жизнь.

— А твое тело и язык — наполнят щелки хилячек, — пробормотал Мозжок, осматривая распухшее копыто своей свиньи.

Изумленную Блажку охватила досада.

— То есть ты пришел сюда, чтобы вернуться туда и быть… шлюханом.

— Котрехо^[1], — поправил Лодырь.

— Нет-нет-нет-нет, — возразила Блажка, начиная смеяться. — Ты сказал, что собираешься трахать богатых женщин за монеты. Я не знаю, кто назвал тебя Лодырем, но поскольку ты, очевидно, придумал это сам и никогда не был в копыте, Лодырь не может быть твоим копытным именем. Отныне ты будешь Шлюханом, если хочешь ездить со мной.

— Я…

— Залезай в седло, Шлюхан, — приказала Блажка, забираясь на свина. Мозжок у нее за спиной издал горловой звук, который вполне мог сойти за смешок. — И сколько ты пробыл в Уделье? Честно.

Лодырь поднял голову.

— Около полугода. И я еще не мертв.

— А он умеет драться? — спросила Блажка, обращаясь к Мозжку. — Умеет стрелять?

Кочевник почесал густой бакенбард и безразлично пожал плечами.

Лодырь возмущенно стиснул зубы.

— Ты думаешь, полукровкам тяжело приходится только в Уделье? Думаешь, если рождаешься помесью в Гиспарте, то тебя никто не презирает? Да каждый дерзкий хиляк, которому захочется что-нибудь доказать, видит в тебе вызов. И качает права, чтобы подмять полуорка. А если ты его одолеешь, то это не значит, что на тебе не отыграются его друзья. Я умею драться. И еще умею читать. Как думаешь, меня кто-нибудь хотел этому научить? И я говорю по-орочьи. Попробуй найти того, кто этому научит в самом оплоте культуры. Вот вы смеетесь надо мной из-за того, что приехал в Уль-вундулас, за то, что хочу проверить, смогу ли здесь выжить. Так скажите мне, вы оба, вы пытались когда-нибудь пожить в Гиспарте? Пытались преуспеть в этой бездушной, порочной цивилизации? Ездить верхом я научился на карнавалах, потому что только так возможно избежать арены. Потому что, к счастью, у вельмож считаются модными драматические постановки Великого нашествия орков. А после представлений купеческие жены приходили ко мне с монетами, чтобы получить удовольствие. Но придворным дамам нужны только настоящие жители пустоши. Поэтому я здесь.

Блажка захотелось поддеть его еще немного.

— Я только спросила, умеешь ли ты стрелять.

Лодырь выхватил стрелу из колчана, вставил в лук, поднял и выпустил. Стрела пронеслась над головами и воткнулась точно в мшистую скалу, торчавшую из бегущей реки.

Оценив расстояние, Блажка медленно кивнула, выразив одобрение.

— А из тренчала?

— Арбалеты запрещены для граждан Гиспарты, — ответил Лодырь. — Мне разрешали иметь только поддельный на выступлении в честь дня рождения королевы Мадре, где я играл Ваяльщика.

Блажка не сразу поняла, что он только что сказал.

— Ты имеешь в виду… Ваятеля?

— Вождя Серых ублюдков. Ваяльщика. — Лодырь сдвинул брови.

Мозжок громко рассмеялся.

— Про него… бывают спектакли? — Блажка почувствовала, как ее желудок пытается вытолкать что-то наверх. Месиво это или просто отвращение — она точно не знала, но подавила позыв.

— Драматические постановки, — уточнил Лодырь. — Да, он довольно романтический образ среди…

— Черти чертовские, Шлюхан, заткнись!

Приказ соблюдать молчание продержался до конца дня. Они гнали свинов в ночь столько, сколько это имело смысл: ведь даже у рожденных в Уделье варваров был предел выносливости. Луна и звезды варились в мутном бульоне облаков, отчего ночная езда становилась безрассудством. Они разбили лагерь на равнине. Это было рискованно, но они не стали тратить время на поиск более подходящего места: его можно было просто не найти. Блажка позволила развести огонь. Ужин составили только несколько глотков воды из бурдюка. Никто из кочевников не пожаловался.

— Вы двое спите, — сказала им Блажка. — Я буду бдеть. Нам нужно дать свинам хорошо отдохнуть, но если после полуночи небо прояснится, мы поедем дальше.

Кочевники ответили согласным бормотанием. Лодырь улегся, расположившись на брюхе своей свиноматки. В копытах полукровок такая поза называлась «сосунком», и не каждый варвар позволял ездокам так спать, особенно самцы. Очажок позволял Шакалу, и это было одной из многих черт, которые делали его свина особенным. От мысли о нем Блажке стало горько, и она прогнала ее. Щелкочес всхрапнул на краю освещенного костром круга. Этот свин ни за что не дал бы сделать из себя подушку. Из свинов, которых дали Клыки, точно никто бы этого не позволил, даже самки.

С другой стороны от костра Мозжок усердно чистил арбалет.

— Тебе нужно спать, — сказала Блажка.

— Это тренчало сдохнет, если я не буду о нем заботиться.

— Сколько ты уже с ним? Большинство вольных не могут содержать тренчала.

Мозжок на мгновение остановился, задумавшись.

— Этот — лет пять.

Последовало долгое молчание. Блажка решила оставить его в покое, но он заговорил сам.

— Первое я потерял. Я старался счищать ржавчину со станка, натирал воском тетиву. И не заметил, что кожа на ремешке стерлась. Как-то переходил весной Гуадаль-кабир, когда было самое полноводье. Течение тогда чуть не унесло и меня, и моего свина. Но перейти нам все-таки удалось, только тренчало ушло. Остаток сезона я просидел в Кальбарке, упражняясь с долбаным луком. Это совсем не то.

— Не то, — согласилась Блажка.

Внимание Мозжка на мгновение переключилось куда-то между Блажкой и арбалетом, и он явно задумался, стоит ли ей о чем-то сообщить.

— В чем дело? — спросила она.

— Некоторые кочевые треплют языками, что у вас в копыте есть один здоровый троекровный. И он как твоя правая рука. Но у Костолыба я такого не видел. Только Колпака.

Блажка почувствовала укол беспокойства.

— А почему спрашиваешь про троекровного?

Мозжок пожал плечами, все еще сосредоточенный на арбалете.

— Я дрался вместе с троекровным из Серых ублюдков как-то в Предательскую. Много лет назад. Его тогда еще только недавно приняли посвященным. Просто интересно, тот же это полукровка или нет.

— Овес, — сказала Блажка.

— Да, он. Он мертв? Мне такое трудно представить, знаешь, но я помню, вашему копыту несладко пришлось той весной, когда пришли тяжаки.

— Мне пришлось его отослать. Из-за недостатка продовольствия.

— Чудище слишком много ело, да? — Мозжок безрадостно усмехнулся. — Ну это же трикрат, я понимаю.

— Наоборот, — сказала Блажка. — Он ел мало. Или вообще не ел, чаще всего. Думал, сможет перенести голод лучше остальных. Такая глупость!

— И ты его прогнала?

Мозжка, казалось, больше занимал спусковой крючок его тренчала, чем ответ, но Блажка все равно сказала:

— Нет. Он по-прежнему служит копыту. Только в другом месте, где не заморит себя голодом.

— Повезло ему, значит. Вдали от лишений и от опасности.

— Он в Яме Почета.

Мозжок вскинул голову. Пристально посмотрел на Блажку, забыв об арбалете. Затем, осознав, что она не шутит, тяжело выпустил воздух из-под заросших щек.

— Давно? — спросил он.

— Дольше, чем наш шлюханенок пробыл в Уделье. — Блажка кивнула на спящего Лодыря.

Мозжок изумленно хмыкнул и с двойным усердием продолжил возиться с арбалетом.

— Вот почему в Уделье не видно богов. Они все смотрят за твоим другом.

— Значит, они знают, на кого им ставить.

Больше они не говорили. Вскоре Мозжок отставил тренчало в сторону и устроился на тонкой скатке. И, под треск костра, полуорки захрапели вместе со своими свинами.

Блажка удостоверилась, что оба кочевника всецело предались снам, и достала яд, который дал ей Костолыб. Сперва она минуту приглядывалась к пузырьку, затем вытащила пробку. Осторожно наклонила его над открытым ртом, пока не почувствовала, как капля упала ей под язык. Яд обжег мягкую плоть, сделав ее шероховатой. Во рту появился неприятный металлический привкус. Блажка поводила языком, сплюнула, но едкое ощущение проникло сквозь зубы и отказалось уходить.

Облака так и не рассеялись. Блажка провела ночь, дрожа и потея, лихорадочно истекая слезами, кусая себя за руки, чтобы не поднять вой, и надеясь, что ее спутники не проснутся.

Примечания

1

Cortejo (исп.) — дамский угодник (Здесь и далее — прим. пер.).