Последняя Мона Лиза

Джонатан Сантлоуфер, 2021

О чем молчит загадочная «Мона Лиза»? Август 1911 года. Винченцо Перуджа пробирается по темным коридорам Лувра, снимает «Мону Лизу» со стены и уносит ее в парижскую ночь. Через два года картина снова оказывается в Лувре. Более века спустя профессор истории искусств Люк Перроне приезжает во Флоренцию, чтобы узнать о самом известном преступнике своей семьи – Винченцо Перудже. Знакомясь с дневником знаменитого прадеда, он оказывается втянутым в рискованное приключение. Перроне еще и не подозревает, что люди, занимающиеся кражей и подделкой произведений искусства, не только беспринципны, но и опасны… Удастся ли герою раскрыть тайну кражи «Моны Лизы»? И что скрывалось за этим похищением? Автор детективных романов и знаменитый художник Джонатан Сантлоуфер рассказывает захватывающую историю о краже «Моны Лизы» из Лувра в 1911 году, появившихся в результате этого подделках, а также читатель узнает о современной изнанке мира искусства.

15

Я остановился там, где Перуджа провел внизу страницы жирную черту карандашом — как я успел заметить, он таким способом обозначал конец отрывка. Какое-то время я думал об этом его визите в студию Пикассо, понимая, как он был унижен и взбешен. Конкуренция между художниками — все это я тоже слишком хорошо себе представлял. Потом я встал и потянулся: спина затекла от долгого сидения за столом. Парень с хвостиком на затылке поднял глаза и кивнул, я кивнул в ответ, с большим интересом отметив для себя, что блондинка вновь появилась на дальнем конце стола. Чтение дневника так захватило меня, что я не заметил, как она пришла.

Кьяра незадолго до этого удалилась вместе с Рикардо в подсобку; Беатрис, как обычно, сидела, склонившись над своим столом. Парень с хвостиком отошел к дальней стене зала и рассматривал книги, стоявшие там на полке. Момент был самый подходящий, и я сделал то, что задумал раньше: вынув из коробки Дуччо половину содержимого, положил туда дневник и прикрыл его, вернув материалы обратно. Если кто-то ищет этот дневник — а судя по словам Кватрокки, некий коллекционер интересовался именно дневником — сюда они не додумаются заглянуть. Правда, оставался риск, что библиотекари проверяют содержимое коробок. Не подумают ли они, что я украл дневник? Правда, Кватрокки говорил, что никто не знает о его существовании, но что, если библиотекари просматривали бумаги и видели его? Сказать наверняка было невозможно, но рискнуть стоило.

Я подошел с обеими коробками к столу Кьяры. Она поинтересовалась, нашел ли я то, что искал, в материалах Дуччо, и я ответил, что да, нашел, но они мне еще понадобятся в дальнейшем.

«Certo»^[23], — произнесла она со своей обычной кокетливой улыбкой.

Сходив за ноутбуком и рюкзаком, я снова отправился вокруг стола длинной дорогой и, проходя мимо блондинки, улыбнулся ей. В этот раз она улыбнулась в ответ, тогда я остановился и совершил, как мне кажется, один из самых нахальных поступков за все мои тридцать семь лет: наклонился и спросил на своем лучшем итальянском, не согласится ли она выпить со мной чашечку кофе.

— Но мне нужно еще почитать, — ответила она по-английски.

— Так вы американка, — определил я.

— Да, — ответила она. — И вы, оказывается, тоже. А я думала, что вы итальянец или испанец.

Вот как, она обо мне думала. Это мне понравилось. Чуть наклонив голову, я прочел название книги, которую она держала перед собой: «Живопись во Флоренции и Сиене после “черной смерти”».

— А, это я читал. Огонь книжка.

— Читали? Не может быть!

— Богом клянусь. — Для убедительности я осенил себя крестным знамением. — Все, что мне нужно для счастья, — хорошая книга о бубонной чуме.

Она рассмеялась, и ее полные губы приоткрылись, обнажив ровные белые зубы.

Кьяра погрозила нам пальцем.

— У меня из-за вас будут неприятности, — прошептала блондинка.

— Извините, — прошептал я в ответ. — Но вы знаете, эта книжка издана в мягкой обложке на английском языке. Вам вовсе не обязательно читать ее здесь.

— Но мне здесь так нравится!

— Мне тоже. Но о последствиях чумы для художников можно прочесть где угодно, — сказал я, не удержавшись от доли позерства.

— Ну вот, — притворно надулась она. — Вы все испортили.

Я рассмеялся, и Кьяра устремила на нас испепеляющий взор.

— Всего лишь по чашечке кофе, — шепнул я. — Пока она не вышвырнула нас отсюда.

В читальном зале не было окон, и погода на улице преподнесла мне сюрприз: утром, когда я входил в библиотеку, было пасмурно, как перед дождем, теперь же небо над Сан-Лоренцо было акварельного бледно-голубого цвета с редкими хлопковыми облаками, хотя теплее не стало.

— Натуральный? — спросил я про меховой шарф, которым она укутала шею.

— Ну, если кролик был натуральным, то да.

— Думаю, большинство кроликов — да.

— Надеюсь, вы не донесете на меня зоозащитникам?

Я хохотнул, и мы пошли по одной из улиц, расходившихся от площади в разные стороны. Улочка была узенькой, извилистой и сплошь уставленной магазинчиками: магазин модной обуви, киоск джелато^[24], магазин модной мужской одежды, даже «Фут Локер»^[25] здесь обнаружился. Сразу за ним было небольшое кафе, куда я и предложил зайти.

— Но погода такая хорошая… Давайте пройдемся немного.

— Конечно, — согласился я.

— А вы покладистый.

— Во всех смыслах, — ухмыльнулся я.

— Фу, вы еще хуже, чем итальянские мужчины. Вы долго тут прожили или всегда таким были?

— Прошу прощения! Нет, я здесь всего несколько дней. Кстати, меня зовут Люк Перроне.

— Значит, вы все-таки итальянец.

— Итальянец американского происхождения. Сойдет?

Ответом мне были легкая усмешка, чуть приподнятая бровь и тот же странный взгляд, каким она посмотрела в самый первый раз — то ли вглядываясь в меня, то ли глядя насквозь, на что-то за моей спиной.

— А прозвище у Люка когда-нибудь было?

— Не-а, — ответил я. Хотя прозвище тут же вспомнил. Приятели в Бейонне звали меня Лаки, «везунчик», но от него я отрекся, когда уехал оттуда, равно как вытравил из себя джерсейский говорок и все, что было связано с прошлой жизнью.

— Значит, Люк. Имя тебе идет. — Она протянула мне руку в кожаной перчатке, на ощупь очень мягкой и явно дорогой. — Александра Грин. Пишется с немой буквой Е на конце.

— Сокращенно — Аликс или Эли?

— Это будет зависеть от обстоятельств.

— От каких?

— От того, понравишься ты мне или нет. — Она оглядела меня с головы до ног. — Я еще не решила.

Мы пошли дальше по узкой улочке, главным образом, в тени, потому что здания по бокам закрывали большую часть неба. Я спросил, где она выросла, и не удивился, когда она ответила, что в Верхнем Ист-Сайде, на Манхэттене. В ней было то сочетание крутизны и изящества, которое у манхэттенских становится второй натурой. Кроме того, она наверняка ходила в частную школу.

— В квакерскую, — сказала она в ответ на мой вопрос.

А мне казалось, что она должна была учиться в какой-нибудь более престижной школе в пригороде, где-нибудь в Найтингейле или Брирли.

— А разве на Манхэттене есть квакерские школы? Я знаю только одну в Бруклине.

— Там я и училась.

— И твоих родителей не беспокоило, что тебе приходится ездить в такую даль из Верхнего Ист-Сайда?

— Мои родители в разводе, — произнесла она так, как будто это все объясняло. — Впрочем, как и у всех, наверное?

— Мои — нет, — ответил я. — У них пожизненное, условно-досрочного освобождения не предвидится.

— Несчастливы?

— Не думаю, что в их словаре есть слово «счастье». А кроме того, у них нет денег на развод.

— А-а, — протянула она и, наверное, целую минуту рассматривала меня так, словно искала во мне признаки бедности. Потом спросила, где я вырос, и я сознался, что в Нью-Джерси. Чтобы переменить тему, я спросил, для чего она приехала во Флоренцию.

— Я пишу диссертацию по… м-м… истории средних веков.

— Про чуму?

— А, это просто для развлечения, — улыбнулась она.

— Где ты учишься?

— В Барнарде. Ну, знаешь, женский колледж в Колумбийском университете.

Меня не удивило, что она учится в университете «Лиги плюща». Как после этого признаваться, что я два года корпел в муниципальном колледже, чтобы заработать портфолио для поступления в художественное училище?

— Значит, ты к тому же еще и умная девочка.

— К тому же?

— Красивая, и к тому же умная.

— Ну вот, опять в тебе заговорила итальянская кровь.

— Прости. Что бы мужчина ни сказал, у него будут проблемы.

— Дело не только в том, что говорят мужчины, но и в том, как они это говорят. Но у тебя нет проблем. Пока. — Она улыбнулась краешком рта. — Между прочим, я знаю, что ту книгу про чуму можно купить в Штатах. Это был просто один из предлогов поехать сюда. Но разве для этого нужны какие-то поводы? Здесь ведь так красиво!

И она сделала изящный полуоборот на своих высоких каблуках.

— Да, конечно, — согласился я, не отрывая глаз от ее фигуры в течение всего этого па. Двигалась она так, словно училась в балетной школе, да так оно и было, наверное. Она была явно из очень состоятельной семьи. В молодости я и представить себе не мог, что буду ухаживать за такой женщиной, не говоря уже о том, чтобы прогуливаться с ней по улицам Флоренции.

— Орсанмикеле. — Она показала на каменное здание, похожее на крепость. — Давай зайдем?

Внутри эта церковь не походила, кажется, ни на одну другую: просторное полутемное квадратное помещение со сдвинутым вбок алтарем и невысокими окнами. Фигуры немногочисленных посетителей едва виднелись в сумраке.

— Сначала здесь было зернохранилище, — сказала Александра, и я вспомнил, что сам рассказывал об этом на лекциях: точно, зерновая биржа, ставшая церковью. Узнал я и богато украшенную дарохранительницу, в реальности еще более роскошную, чем представлялось. Она походила на миниатюрную готическую церковь, построенную из белого мрамора с инкрустациями из лазурита и золота вокруг ярко раскрашенного изображения Мадонны.

— Андреа Орканья, — пробормотал я. — Еще один великий художник и скульптор эпохи Возрождения.

Я подошел ближе к дарохранительнице, чтобы полюбоваться ее вычурными узорами, а Александра в это время скрылась в расположенной неподалеку часовне, но через минуту быстро вышла и схватила меня за руку.

— Уйдем отсюда.

Я предложил заглянуть в скульптурную галерею, находившуюся наверху, но Александра отказалась, ей почему-то не терпелось уйти.

— Да что случилось? — спросил я, когда мы вновь оказались на улице.

— Какой-то тип толкнул меня, сильно и, по-моему, нарочно.

Я спросил, как он выглядел, но она только пожала плечами.

— Трудно сказать, там было темно, но он большой такой, а еще он прошептал «берегись». Не «осторожней», а «берегись» — это прозвучало как предупреждение.

Я оглянулся на церковь и предложил вернуться туда, но Александра не захотела.

— Он сказал это по-английски? — спросил я.

Она снова пожала плечами и ответила, что точно не помнит. Потом Александра взяла меня за руку, и мы, свернув на другую улицу, пошли в какое-то знакомое ей кафе.

Там было тихо, над столами висели позолоченные канделябры, а вместо стульев стояли банкетки, обитые красной кожей.

Александра юркнула в кабинку и сбросила куртку. На ней был кремовый свитер с клинообразным вырезом, кашемировый, если я не ошибаюсь. Тонкая золотая цепочка спускалась от длинной шеи к овальному медальону, покоившемуся в ложбинке между ключицами.

Она заказала кофе «американо». Я заказал двойной эспрессо.

Александра поинтересовалась, чем я занимаюсь в библиотеке, и я рассказал, что провожу небольшое научное исследование.

— На какую тему?

— Тему я пока точно не определил, — ответил я. Мне не хотелось говорить ей про дневник.

Но она принялась выспрашивать подробности, и я, чтобы сменить тему, признался, что я художник-живописец, и сразу же пожалел об этом, потому что она спросила, где я выставляюсь. Мне пришлось сознаться, что теперь уже нигде: галерея закрылась.

— Ты найдешь другую, — уверенно сказала Александра.

— Откуда ты знаешь? Ты что, колдунья какая-нибудь?

— Может быть, — ответила она. — Просто у меня насчет тебя предчувствие.

У меня тоже было предчувствие насчет нее.

Мы поговорили о Нью-Йорке: о том, как там живется — трудно, но просто; как там всегда шумно и грязно, но так здорово, как нигде больше. Поговорили об образовании, о ее учебе и моем преподавании. Александра постоянно переводила разговор на меня — и ее интерес ко мне казался искренним. С ней было легко и комфортно, как будто мы были давно знакомы, и время летело незаметно. Мне не хотелось расставаться, но когда мы допили кофе, ее настроение резко изменилось.

Александра вдруг встала и объявила, что ей нужно вернуться к себе, потому что она еще не успела толком разложить вещи. Напряжение в голосе и явная спешка как-то не соответствовали такому объяснению. Я предложил свою помощь, но она отказалась, и проводить ее до дома тоже не разрешила. Утешительным призом мне стал быстрый поцелуй в щеку — а еще остался запах ее духов, который я вдыхал, глядя, как она уходит, как колышется на ходу ее дубленка… стук ее каблуков становился все тише и тише… потом дверь кафе закрылась за ней.

Примечания

23

Разумеется (итал.).

24

Итальянский десерт, разновидность мороженого.

25

Американская сеть магазинов спортивной одежды.