4
Некоторое время Страффорд бродил по комнатам нижнего этажа, пытаясь сориентироваться на местности. Именно так он всегда приступал к расследованию. Нужно было начертить в голове карту места, где было совершено преступление. Речь шла о том, чтобы отметить детали ситуации и прийти к определённой точке зрения. Тогда он мог вывести на сцену самого себя, как вырезанную из картона фигурку в макете сценографа, только сейчас он не двигал что-то другое, а двигался сам. Его чем-то привлекала возможность быть участником действия и одновременно с этим находиться над ним — не совсем понятно почему. «Играть в Бога», как выразилась бы его подруга Маргарита — точнее, его бывшая подруга, — состроив очередную кислую мину. Маргарита была немногословным человеком. Её лицо сообщало больше, чем могли бы выразить любые слова. Ей следовало бы стать мимом, часто думал Страффорд не без вспышки злобы — резкой и недолговечной, как пламя спички.
В доме было две гостиные: одна справа, другая слева от входной двери. Признаки обитаемости имела только та, что слева. В камине горели дрова, повсюду в беспорядке валялись книги и газеты, на низком столике стояли чашки, блюдца и стаканы, а на спинку кресла был накинут чей-то клетчатый шарф. Как всё это было ему знакомо: ветхая мебель, туманное ощущение беспорядка и этот едва уловимый запах плесени и сырости, которым пропитаны все старые дома! Именно в таких комнатах он провёл свои детские годы. Старые впечатления имеют свойство сохраняться надолго.
Инспектор остановился у большого окна, выходящего на голые деревья, заснеженную лужайку и изгиб изрытого выезда, который вёл к большой дороге. Вдалеке виднелся холм, занесённый снегом. Выглядело всё это неестественно аккуратно и живописно, как декоративный пейзаж на рождественском торте. Холм — это, должно быть, гора Маунт-Ленстер, подумал он. Небо за ней набрякло лиловыми, свинцовыми тучами — надвигался снегопад.
Страффорд постучал ногтями двух пальцев по передним зубам, как делал всегда, когда бывал погружён в себя, или глубоко задумывался, или и то и другое.
Гарри Холл не соврал, это дело было весьма странным. Оно могло принести ему массу неприятностей, если он не проявит максимальную осторожность и не обойдётся с ним правильным образом.
Что это был за правильный образ и какая именно беда ему грозила, Страффорд ещё не понимал. Но в этой стране как-то не принято было убивать священников, и уж тем более в таких местах, как Баллигласс-хаус. Католическая церковь — другими словами, власти предержащие — вмешается в ход расследования и возьмёт его под контроль. Дело заметут под ковёр, а публику накормят какою-нибудь правдоподобной ложью. Единственный вопрос заключался в том, насколько глубоко можно будет спрятать факты. Насильственную природу смерти священника нельзя было совсем обойти вниманием, как, например, отправку проблемного юнца в ремесленное училище или ссылку некстати забеременевшей девицы в монастырскую прачечную.
Да, странное дело. Он прекрасно знал, что именно поэтому Хэкетт — старший суперинтендант Хэкетт, его дублинский начальник, — и поручил ему вести это дело. «Вы знаете, какое в тех краях положение вещей, — сказал ему Хэкетт с утра по телефону. — Вы владеете их жаргоном, перед вами они запираться не станут. Удачи».
В распутывании этого дела одной удачей явно было не обойтись, да и не верил он в её силу. Ты либо сам творишь удачу, либо тебе волею судьбы представляется счастливый случай.
И вот теперь что-то, какое-то древнее чутьё, подсказало ему, что он не один, что за ним наблюдают. Он осторожно повернул голову и осмотрел комнату. И тут увидел её. Наверное, она уже сидела там, когда Страффорд вошёл. В этих старых домах нужно было всего лишь замолчать и замереть, чтобы слиться с обстановкой, как ящерица на каменной стене. Она свернулась калачиком под коричневым одеялом на старом диване перед камином, подтянув колени к груди и обхватив руками голени. Её широко раскрытые глаза казались огромными — почему ему понадобилось столько времени, чтобы ощутить той самой мифической точкой между лопатками силу их пристального взгляда?
— Здравствуйте, — сказал он. — Извините, я вас там не увидел.
— Знаю. Я за вами наблюдала.
Ему были видны только её лицо и предплечья, поскольку остальная часть тела скрывалась под одеялом. У неё был широкий лоб, острый подбородок и большие, как у лемура, глаза. Жёсткие волосы окружали лицо ворохом непослушных и, судя по их виду, не особенно чистых кудряшек.
— Разве не отвратительно, — сказала она, — то, как белеет и сморщивается большой палец, когда его сосёшь?
Страффорд улыбнулся:
— Вы сосёте большой палец?
— Только когда думаю. — Она подняла руку, чтобы ему было видно. — Вот посмотрите-ка — можно подумать, меня только что выудили из моря.
— Вы, должно быть, Лэтти, — сказал он.
— А вы кто такой? Нет-нет, дайте угадаю. Вы детектив!
— Верно. Инспектор сыскной полиции Страффорд.
— Что-то вы не очень похожи на… — Она смолкла, увидев его заранее утомлённое выражение лица. — Кажется, люди часто говорят вам, что вы не похожи на полицейского. А с вашим выговором вы ещё меньше на него похожи. Как вас зовут?
— Страффорд.
— Я имею в виду ваше имя.
— Вообще-то я Сент-Джон.
Девушка рассмеялась.
— Сент-Джон! Почти такое же дурацкое имя, как у меня. Они зовут меня Лэтти, но на самом деле я Латука, хотите верьте, хотите нет. Представьте себе, что вы даёте ребенку имя вроде Латуки. Это в честь бабушки, но от этого не легче.
Она внимательно следила за ним, в уголках глаз собрались озорные морщинки от лукавого веселья, как будто она ждала, что инспектор в любой момент проделает какой-нибудь фантастический трюк, скажем, встанет на голову или поднимется в воздух. По опыту собственной юности он помнил, как новое лицо, появлявшееся в доме, всегда словно сулило некие перемены и волнующие переживания — или, по крайней мере, только перемены, поскольку волнение вообще редко когда можно было испытать в особняках такого рода, и в её, и в его старом доме, как будто само это понятие было плодом какой-нибудь экстравагантной фантазии.
— Вам нравится наблюдать за людьми? — спросил он.
— Да. Просто удивительно, какие они порой откалывают штуки, когда думают, что их никто не видит. Худые, например, всегда ковыряются в носу.
— Надеюсь, до того как заметить вас, я этого не делал.
— Будь у вас достаточно времени, наверняка поковырялись бы, — она сделала паузу, теребя ком на одеяле. — Захватывающее ощущение, как считаете — труп в библиотеке! Вы уже раскрыли дело? Соберёте ли вы нас всех вместе за ужином, чтобы объяснить умысел и огласить имя убийцы? Ставлю на Белую Мышь!
— На кого?..
— Это моя мачеха. Сильвия, королева охотников за головами. Вы с ней уже встречались? Может, и встречались, но не заметили, потому что она практически прозрачна.
Девушка отбросила одеяло, поднялась с дивана, встала на цыпочки и сложила руки высоко над головой, потягиваясь и кряхтя. Она была высокой, худощавой, смуглой и слегка кривоногой — истинная дочь своего отца. Она вовсе не была хорошенькой в обычном смысле слова и знала об этом, но это знание, проявляющееся в небрежно-шутовской манере поведения, придавало ей, как это ни парадоксально, некую мрачноватую привлекательность. На ней были кавалерийские бриджи и чёрная бархатная куртка для верховой езды.
— Собираетесь на конную прогулку? — спросил Страффорд.
Девушка опустила руки.
— Что? — Она оглядела себя. — А-а, вы про мой наряд! Нет, к лошадям я равнодушна — вонючие животные, не лягнут, так укусят, а не укусят, так понесут. Мне просто нравится этот костюм. Очень стройнит, и к тому же удобный. Раньше эти вещи принадлежали моей матери — в смысле, настоящей матери, покойной, — хотя, скажу вам, пришлось их порядком ушить. Она была крупненькой девочкой.
— Ваш отец думал, что вы всё ещё спите.
— Ой, сам-то он поднимается с самого с ранья, вот и думает, что любой, кто делает по-другому, — здесь она до крайности убедительно изобразила полковника Осборна, — чёртов лежебока, понимаете ли! А вообще, сказать по чести, он тот ещё старый прохиндей.
Она взяла одеяло, накинула его на плечи и встала рядом со Страффордом у окна. Оба окинули взглядом заснеженный пейзаж.
— Боже мой, — сказала она, — проклятые пустоши все морозом сковало. Да, вот посмотрите-ка, в роще вырубили ещё больше деревьев! — Она обернулась к инспектору. — Вы, конечно, понимаете, что мы бедные, как церковные мыши? Половины балок уже нет как нет, того и гляди крыша рухнет. Живём как в доме Ашеров. — Поражённая, она примолкла и наморщила нос: — Вот интересно, почему это церковных мышей считают бедными? Да и как вообще мышь может быть богатой? — Она плотнее накинула на себя одеяло. — Мне так хо-о-олодно! — Она бросила на него ещё один косой игривый взгляд. — Но, конечно, у женщин ведь всегда мёрзнут руки и ноги, правда ведь? Мужчины для того и нужны, чтобы нас согревать.
За окном двинулась какая-то тень, и Страффорд отвернулся от девушки как раз вовремя, чтобы увидеть, как через двор бредёт массивный юноша в резиновых сапогах и кожаной куртке, перемещаясь по глубокому снегу чем-то вроде неуклюжего гусиного шага. У него были веснушчатое лицо и густая копна спутанных волос, таких тёмно-рыжих, что они казались почти бронзовыми. Рукава его куртки были слишком коротки, а обнажённые запястья блестели белее окружающего белого снега.
— Это ваш брат? — спросил Страффорд. Девушка разразилась смехом.
— О, это бесподобно! — воскликнула она, тряся головой, отчего её тёмные кудряшки заплясали, а смех перешёл в горловое бульканье. — Мне уже не терпится рассказать Доминику, как вы приняли Фонси за него! Он-то, наверно, отхлестает вас за это кнутом или что-нибудь в этом роде — характер у него отвратительный.
Парень уже скрылся из виду.
— Кто такой Фонси? — спросил Страффорд.
— Да вот он и есть, — указала она пальцем, — вы, полагаю, назвали бы его конюхом. Он присматривает за лошадьми — ну то есть как, поставлен присматривать. Думаю, он и сам наполовину лошадь. Как там назывались эти существа, которые жили в Древней Греции?
— Кентавры?
— Вот-вот, они самые! Это как раз про Фонси. — Она ещё раз утробно икнула от смеха. — Кентавр Баллигласс-хауса. Он немного с приветом, — покрутила она пальцем у виска, — так что будьте осторожны. Я называю его Калибаном.
Она снова взирала на Страффорда своими огромными серыми глазами, кутаясь в одеяло, будто в плащ.
— Сент-Джон, — задумчиво повторила она. — Ни разу в жизни не встречала ни одного Сент-Джона.
Страффорд снова похлопывал шляпой по бедру. Ещё одна его привычка, ещё один тик, которых у него имелось немало. Маргарита говорила, что они сводят её с ума.
— Вам придётся меня извинить, — сказал он. — У меня есть кое-какие дела.
— Полагаю, вам надо искать улики? Нюхать окурки и разглядывать отпечатки пальцев через лупу?
Он начал отворачиваться, затем остановился и спросил:
— Насколько хорошо вы знали отца Лоулесса?
Девушка пожала плечами:
— Насколько хорошо я его знала? Сомневаюсь, знала ли я его вообще. Он всегда был где-то рядом, если вы это имеете в виду. Все считали, что он чудак. Я никогда не обращала на него особого внимания. В нём и правда было что-то стрёмное.
— Стрёмное?
— А-а, ну, знаете… Совсем не ханжа и не любитель нравоучений, выпивоха, душа компании и всё такое, но в то же время всегда начеку, всегда настороже…
— Как вы?
Она сжала губы в ниточку:
— Нет, не как я. Как Любопытный Том[5] — вот в этом смысле стрёмный.
— И что, по-вашему, с ним случилось?
— «Случилось»? То есть кто ударил его ножом в шею и отчикал ему висюльки? Откуда мне знать-то? Может, это и не Белая Мышь. Может, они вместе с преподобным отцом занимались грязными делишками, а папаша взял да и пришлёпнул его в припадке ревности. — Она снова заговорила голосом отца, выпятив нижнюю губу: — Чёртов наглец проник ко мне в дом и распускает тут руки с моей женой!
Страффорд не смог сдержать улыбку.
— Полагаю, вы ничего не слышали ночью? — спросил он.
— То есть вы спрашиваете, не слышала ли я, как у его преподобия образовалась дырка в области горла? Боюсь, что нет. Я сплю как убитая — это вам кто угодно скажет. Единственное, что я когда-либо слышала, это как гремит цепями да стонет Баллигласское привидение. Полагаю, вы знаете, что в этом доме водятся привидения?
Он снова улыбнулся и сказал:
— Мне пора идти. Уверен, что до отъезда мы ещё увидимся.
— Да, конечно, в столовой, за коктейлями в восемь. Убийство в особняке и всё такое. Жду не дождусь! — Страффорд уже отходил прочь, тихонько смеясь. — Я надену вечернее платье и боа из перьев, — крикнула она ему вслед. — А в чулке спрячу кинжал!
