Обольщение

Бренда Джойс, 2012

Жизнь Джулианны Грейстоун в унылой сельской глуши скрашивается пылким увлечением: юная англичанка бредит идеями французской революции, мечтая об установлении равенства и свободы повсюду. Однажды ей выпадает шанс позаботиться о непосредственном участнике этих событий – французском офицере Шарле Морисе. Герой революции так очарователен и смел, что Джулианна бросается в его объятия, позабыв обо всем на свете. Увы, вскоре выясняется, что обольщение было лишь коварным планом таившегося под маской республиканца британского шпиона, аристократа и богача Доминика Педжета. Сердце Джулианны разбито, ведь теперь ее и Доминика разделяет кромешная бездна предательства. Но разное положение в свете, политика, война и даже обман – ничто, если в деле замешана любовь. Впрочем, однажды Джулианне тоже приходится примерить на себя роль предательницы…

Глава 2

Десятки людей сбились в толпу, кричавшую в ярости, потрясавшую кулаками в воздухе, и он знал, что должен бежать… Как только он сорвался с места, булыжники под его ногами изменили цвет, став красными. Сначала он даже не понял, в чем дело, а потом вдруг осознал, что бежит в реке крови!

Он вскрикнул, заметив, что величественные парижские здания исчезли. Теперь кровавый поток был полон кричавших, умирающих людей. Паника и страх охватили его.

И он понял, что должен немедленно проснуться.

Под руками он вдруг почувствовал хлопок — не грязный, не запачканный кровью. Пытаясь справиться с захлестывавшей рекой крови, он увидел Надин: она улыбалась ему, ее глаза сияли, а позади нее светила луна, полная и яркая. И он поцеловал Надин — это оказалось восхитительным, хотя и неправильным, ведь на самом деле Надин была мертва…

Надин была мертва, а он лежал в какой-то кровати. Куда же он попал?

Изнуренный до крайней степени, Доминик понял, что спал. Воспоминания по-прежнему беспорядочно путались, ужас и страх наполняли его, но он боролся с все возраставшей паникой. Сейчас ему следовало во что бы то ни стало мыслить ясно. Это был вопрос жизни и смерти.

Теперь ему было небезопасно оставаться во Франции.

Кто-то узнал, кем он был на самом деле.

И Доминик вспомнил, как попал в засаду у дома Мишеля. Его тело мучительно напряглось от страха и тревоги, борясь с этими изнурявшими его эмоциями. И тогда все воспоминания о прошедших полутора годах стремительно нахлынули на него. Помнится, он отправился во Францию, чтобы найти своих мать и невесту и доставить их домой, в Англию. Ему так и не удалось обнаружить Надин, но он отыскал мать, она пряталась в какой-то лачуге над пекарней в Париже, поскольку ее городской дом был разрушен. Удостоверившись, что мать благополучно взошла на борт направлявшегося в Великобританию судна в Гавре, Доминик вернулся в Париж в надежде найти Надин.

Он и представить себе не мог, что останется во Франции, чтобы добывать ценную информацию для своей страны. Хотя его мать, Катрин Фортескью, была француженкой, отец носил титул графа Бедфордского и слыл англичанином до мозга гостей. Доминик Педжет появился на свет в родовом имении в Бедфорде. Единственный ребенок в семье, он получил образование в Итоне и Оксфорде. После кончины Уильяма Педжета он унаследовал и титул, и земельные графские владения. Несмотря на то что несколько раз в год Доминик занимал свое законное место в палате лордов — он чувствовал свой долг по отношению к стране в целом, а еще считал, что должен заботиться об интересах Бедфорда, — политика никогда его не интересовала. Собственно, несколько лет назад он даже отказался от предложения занять пост в кабинете министров Питта. Его обязанности были четко определены — и связаны с графством.

Доминику так и не удалось выяснить, что же произошло с Надин. Последний раз ее видели во время беспорядков, в ходе которых был разрушен дом его матери. Катрин боялась, что толпа затоптала Надин до смерти. Доминик был так обеспокоен революцией во Франции, что по возвращении в Великобританию встретился с некоторыми своими знакомыми, включая Эдмунда Берка, человека с большими связями в политических кругах. Информация, которую по крупицам собрал Доминик во время нахождения во Франции, настолько всех встревожила, что Берк представил его премьер-министру Питту. Но вернуться во Францию его убедил Себастьян Уорлок, причем на сей раз перед Домиником стояла одна-единственная задача — шпионаж.

Теперь невозможно было определить, кто именно узнал правду о Жан-Жаке Карре — личности, под которой скрывался Доминик. Это мог быть любой из безобидных с виду парижан или даже «крот» — вражеский агент, внедрившийся в войска под командованием Мишеля. Так или иначе, но кто-то выяснил, что Карре не был хозяином магазина гравюр и якобинцем. Кто-то пронюхал, что на самом деле он был англичанином и тайным агентом.

Теперь Доминика с новой силой охватил неистовый приступ паники. Он был пугающе слаб — и потому уязвим. Боль пронзала спину при каждом вздохе.

Доминик был с друзьями — или в стане противников?

Он все еще находился во Франции?

Испуганный, в высшей степени встревоженный, Доминик осознал, что не был связан или как-либо еще ограничен в движениях. Он с чрезвычайной осторожностью приоткрыл глаза — ровно настолько, чтобы иметь возможность украдкой бросить взгляд сквозь ресницы.

Доминик постарался, чтобы характер его дыхания не изменился. Ни единый его мускул не дрогнул, лишь веки затрепетали. Он почувствовал, что находится здесь не один. Сейчас несчастному хотелось, чтобы любой, кто бы с ним ни был — кто бы ни сторожил его, — думал, что он спит.

В поле зрения Доминика оказались неясные контуры маленькой спальни. Он увидел гардероб, окно. Мгновение спустя он ощутил какой-то резкий привкус в воздухе и осознал, что это соль.

Выходит, он оказался вблизи побережья, но какого?

Доминик отчаянно боролся с собой, пытаясь по мере сил восстановить каждую частичку памяти. Неужели ему приснился весь этот дальний путь в задней части повозки, проделанный главным образом ночью? Неужели это во сне ему привиделись покачивание судна, скрип мачт, шелест парусов, как и то, что он бился в силках терзавшей его нестерпимой боли? Что же произошло после того, как в него стреляли? Туманные очертания пытались принять ясную форму, и внезапно Доминик вспомнил женщину с золотисто-каштановыми волосами, которая то и дело кружилась над ним, омывая его, заботясь о нем.

А потом эта женщина вдруг четко предстала перед Домиником, склонившись над ним. Он мельком увидел те самые золотисто-каштановые волосы, ее светлый облик, платье цвета слоновой кости.

Она тихо произнесла по-французски:

— Месье?

Доминик узнал звук ее голоса. Да, именно эта женщина ухаживала за ним, это был не сон.

Он никак не мог понять, кто же она — друг и союзница? Сможет ли он защититься в случае необходимости? Бежать? Он был так измучен, так слаб! Кто же эта незнакомка, почему она заботилась о нем весь тяжкий период его страданий? Может быть, она была подругой Мишеля? Как же Доминик стал ее подопечным? После долгих раздумий он решил наконец дождаться, пока женщина выйдет из комнаты — рано или поздно она оставит его одного, тогда и можно будет оценить, в насколько затруднительное положение он попал. Итак, первым вопросом на повестке дня стояло тщательное обследование комнаты, а потом и всего дома. Доминик должен был определить свое местонахождение. Ну а кроме того, ему требовалось оружие, чтобы защититься.

Впрочем, эта женщина могла быть здесь не одна. Ей наверняка помогали друзья, соратники. Когда она уйдет, кого-то другого могут прислать сторожить раненого, и этим кем-то вполне может оказаться крепкий мужчина.

Доминик полностью открыл глаза и встретился с встревоженным взглядом серых глаз женщины.

Она сидела в кресле, приставленном к изголовью кровати, на ее коленях лежал планшет для письма, в руке угадывалось перо. Вздрогнув, женщина прошептала по-французски:

— Месье, вы очнулись?

Доминик не собирался отвечать ей — пока. Вместо этого он быстро окинул взглядом окружающее пространство. И увидел, что лежит на узкой кровати в совершенно незнакомой ему комнате. Спальня была скромной, просто обставленной, и было трудно определить, находится он в доме буржуа или аристократа. Если речь шла о последнем, то хозяин, очевидно, разорился и дошел до крайней нужды.

Единственное окно пропускало дневной свет: день только начинался. Солнце источало тусклое, слабое сияние, нисколько не напоминавшее яркий летний солнечный свет в долине Луары.

Как же Доминик очутился в этой спальне? Действительно ли его переправляли на повозке, а потом — кораблем, или это был лишь сон? Черт возьми, он не мог вспомнить ничего из того, что произошло после выстрела в переулке Нанта! Единственное, в чем Доминик был сейчас уверен, — так это в том, что он находится на побережье — но каком? Его могло занести в Гавр или Брест — так он думал, хотя и с большим сомнением. С тем же успехом он мог оказаться в Дувре или Плимуте. Но даже если Доминик попал в Англию, ему следовало хранить тайну своей личности. Никто и никогда не должен догадаться, что он был британским агентом.

Но эта женщина говорила с ним по-французски.

И она заговорила снова. Доминик буквально застыл на месте, сосредоточиваясь на женщине, пока она повторила то, что уже произносила ранее.

— Сэр, вы очнулись?

Ее лицо горело румянцем, в глазах застыл вопрос. Несмотря на то что она бегло говорила по-французски, в ее речи ощущался легкий акцент. Доминик уже не сомневался в том, что рядом оказалась англичанка. И это должно было принести облегчение — если не считать того, что она говорила на французском, а это Доминику решительно не нравилось. А вдруг в ее жилах текла часть французской крови, как и у него самого? Или эта женщина по какой-то причине сочла его французом? Возможно, знала Доминика, когда он работал под прикрытием? Интересно, известна ли ей правда — или хотя бы какая-то часть истинных сведений о нем? Каковы ее политические симпатии? Если бы только он мог вспомнить чуть больше!

И почему, черт побери, он оказался совершенно голым под тонкими простынями?

Женщина внезапно поднялась с места. Доминик настороженно следил за тем, как она прошла через комнату, отметив, что ее фигура была весьма привлекательной, хотя это сейчас не слишком его заботило. Эта незнакомка могла быть союзницей, но точно так же могла оказаться и врагом. А Доминик сделал бы все, что необходимо, ради выживания. Даже мог бы обольстить ее — такой вариант не стоило исключать.

Теперь он наблюдал за тем, как женщина положила планшет и пергаментную бумагу на стол, опустив перо в чернильницу. Потом взяла кусок ткани и погрузила его в миску с водой. Доминик между тем еще сильнее сосредоточился. Туманные картины перед глазами сфокусировались, став более четкими, и перед раненым предстало изображение этой женщины, склонившейся над ним и обтиравшей его тело влажной тканью… Он видел ее лицо, оказавшееся так близко к его лицу, когда он собирался ее поцеловать…

Да, он поцеловал ее. Доминик был абсолютно уверен в этом.

Его интерес стал острее. Что же произошло между ними? В любом случае это, безусловно, было ему только на руку.

Женщина вернулась, ее лицо было бледным, лишь чуть розовели щеки. Она уселась, выжимая тряпку, и Доминик снова взялся пристально наблюдать за ней, гадая, что же она сделает дальше. Близкое присутствие незнакомки невольно взбудоражило его тело.

Во Франции, каждый день проживая на грани смерти, Доминик утратил все моральные нормы, на которых был воспитан. В его постели перебывало великое множество француженок: некоторые — красивые, некоторые — нет, и по пальцам можно было перечесть тех, чьи имена он знал, не говоря уже о тех, кого он помнил. В конце концов, жизнь коротка — очень коротка. Он даже пришел к выводу, что благонравное поведение становилось совершенно бесполезным во время войны и революции.

Мысленные образы, заставившие Доминика пробудиться, ни на мгновение не покидали его, маяча на задворках сознания, настойчиво его преследуя. Та разгневанная, яростная толпа, залитая кровью улица, а потом и кровавая река в Сомюре. Семья, принявшая смерть от гильотины на его глазах, священник, умерший на его руках… Нравственность Доминика умерла давным-давно, возможно вместе с Надин. Секс был развлечением, спасением, потому что смерть казалась единственным элементом уверенности в его жизни.

Уже завтра кто-то из политических противников мог убить его.

Уже завтра разгневанная толпа могла вытащить Доминика из этого дома и забить его камнями до смерти, либо с тем же успехом его, закованного в цепи, могли вести мимо одобрительно кричащего скопища людей к гильотине.

Женщина слегка улыбнулась и положила прохладную ткань на лоб Доминика. Он вздрогнул, удивив как ее, так и самого себя. А потом схватил ее за запястье:

— Qui êtes vous?

«Кто вы?» — машинально перевел ее вопрос Доминик.

Женщина говорила с ним по-французски, поэтому он решил отвечать ей на том же языке. До тех пор, пока он не узнает, где находится сам и кем является эта незнакомка — а заодно и поймет, насколько безопасно раскрывать свою личность, — он будет просто следовать ее примеру.

У женщины перехватило дыхание от неожиданности и волнения.

— Месье, вы пришли в себя! Я так рада!

Доминик не выпустил ее запястье. Вместо этого он притянул ее ближе к себе, вниз, ощущая, как сердце отчаянно колотится от страха. Он ненавидел этот информационный вакуум; он должен был узнать, кто эта женщина и где он очутился.

— Кто вы? Где я?

Женщина, казалось, замерла, теперь их лица разделяли считаные дюймы.

— Я — Джулианна Грейстоун, месье. Я заботилась о вас. Вы находитесь в моем фамильном доме, и здесь вы — в полной безопасности.

Доминик внимательно смотрел на нее, не позволяя себе расслабиться. Тот факт, что женщина упомянула о безопасности, означал: она что-то знает о его деятельности. Иначе с чего ей предполагать, что ему может грозить нечто страшное? И от кого, по ее мнению, он может ожидать этой угрозы? От якобинцев? Или от кого-то конкретного — вроде того наемного убийцы из Нанта?

А вдруг она считает, что опасность исходит от его собственных союзников? Может быть, она считает его французом, который может пострадать от рук англичан?

Где находится ее фамильный дом: в Англии — или во Франции? И почему она по-прежнему говорит с ним на французском языке?

Женщина судорожно облизнула губы и хрипло прошептала:

— Вы чувствуете себя лучше? Жар спал, но вы остаетесь таким бледным, месье.

Доминик боролся с внезапно накрывшей его волной головокружения. Боже, каким же слабым он был! Несчастный наконец-то выпустил запястье женщины. Но нисколько не раскаялся в том, что напугал ее. Он хотел заставить ее нервничать, суетиться — так ею можно было с легкостью манипулировать.

— Я ощущаю боль, мадемуазель. Спина ноет, но — да, мне лучше.

— Вам выстрелили в спину, месье. Рана оказалась довольно серьезной, — тихо отозвалась она. — Вам было очень плохо. Мы боялись за вашу жизнь.

— «Мы»?

— Моя сестра, мои братья и я.

«Значит, в доме есть мужчины», — пронеслось в голове Доминика.

— И вы все заботились обо мне?

— Братьев сейчас нет дома. Главным образом за вами ухаживала я, месье, хотя и моя сестра, Амелия, помогала, когда не была занята заботами о маме.

Ее щеки зарделись еще сильнее.

Выходит, он один в компании трех женщин.

Доминик испытал облегчение, но лишь незначительное. Разумеется, он должен использовать эту ситуацию в своих интересах. Даже в таком, донельзя ослабленном состоянии он обязательно найдет какое-нибудь оружие, и три женщины не смогут противостоять ему — они не должны стоять у него на пути, ведь речь идет о его выживании.

— В таком случае, мадемуазель, я, по-видимому, целиком и полностью у вас в долгу.

Поразительно, но она в который раз покраснела и вскочила.

— Пустяки, месье.

Доминик изучающе посмотрел на нее. «А она весьма восприимчива к обольщению», — подумал он. И мягко спросил:

— Вы боитесь меня, мадемуазель?

Она выглядела всерьез взволнованной, но поспешила заверить:

— Нет! Конечно нет!

— Хорошо. В конце концов, бояться совершенно нечего.

Доминик медленно расплылся в улыбке. Недавно они целовались. А перед этим она наверняка раздевала его. Возможно, именно поэтому так нервничала?

Женщина прикусила губу.

— Вы так страдали, прошли через такие мучения! Теперь я ощущаю колоссальное облегчение оттого, что с вами все в порядке.

Интересно, много ли она знает о нем?

— Да, так и есть, мне уже намного лучше.

Доминик хранил спокойствие. Блеснула надежда, что она продолжит говорить и поведает, как же он оказался в этом доме, что произошло с ним после выстрела в Нанте.

Но она замолчала, и пристальный взгляд ее серых глаз не дрогнул ни на мгновение.

Доминик понял, что она вряд ли просветит его; в такой ситуации оставалось лишь попытаться ее разговорить.

— Мне очень жаль, что я расстроил вас. Слуги, несомненно, помогают, выполняя ваши поручения?

Она помедлила немного перед тем, как ответить:

— У нас нет слуг, месье. Только мальчик, конюх, но он приезжает к нам каждый день всего на несколько часов.

Услышанное принесло Доминику еще большее облегчение, но он по-прежнему был настороже.

— Почему вы так странно на меня смотрите? — хрипло вырвалось у женщины.

Доминик бросил взгляд на кисти ее рук, которые она так сильно сжимала на фоне своих белых муслиновых юбок. На пальцах не красовалось ни обручального кольца, ни кольца с бриллиантом — у нее не было вообще никаких украшений.

— Вы спасли мне жизнь, мадемуазель, так что теперь мне любопытно узнать о вас.

Ее изящные руки взлетели вверх. Она скрестила их на груди, будто защищаясь — или просто нервничая.

— Вы были в беде. Как же я могла не помочь? — заметила спасительница и, помолчав, добавила: — Вы не назвали мне свое имя.

Ложь сорвалась с его уст так же естественно, как дыхание.

— Шарль Морис. Я навечно у вас в долгу.

Женщина наконец-то улыбнулась ему.

— Вы ровным счетом ничего мне не должны, — твердо произнесла она и замялась. — Вы, должно быть, голодны. Я скоро вернусь.

Как только звук ее шагов постепенно смолк в коридоре, Доминик резко уселся на кровати и, отбросив укрывавшие его простыни, попытался встать. Боль тут же пронзила спину и грудь. Он застыл на месте, не в силах сдержать мучительный стон.

И комната закружилась перед глазами.

Черт побери!

Несмотря на мучения, Доминик не собирался снова ложиться. Ему потребовалось бесконечно много времени, чтобы попытаться побороть боль и справиться с головокружением. Оказывается, он был в намного худшем состоянии, чем предполагал. Собрав последние силы, медленно и осторожно он поднялся на ноги.

Вконец измученный, Доминик прислонился к стене. Понадобилось какое-то время, прежде чем комната перестала кружиться. Но вот перед глазами все успокоилось, и он, пошатываясь, направился к гардеробу. Внутри было пусто, и это встревожило Доминика. Где же его одежда?

Он снова выругался. А потом, по-прежнему еле волоча ноги, побрел к окну, но не смог удержать равновесие и опрокинул попавшееся на пути кресло. С трудом добравшись до окна, он вцепился в подоконник и стал пристально вглядываться в пространство между голыми, лишенными растительности утесами, в суровую даль, где плескался океан.

Доминик нисколько не сомневался, что смотрит на Атлантический океан. Он узнал серо-стальной цвет часто штормящих вод. А потом перевел взгляд на бледные утесы, пустынный, скудный пейзаж. Вдали виднелся силуэт одинокой башни. «Значит, это не Брест», — заключил Доминик. Окрестности очень напоминали ландшафт Корнуолла.

Эта местность славилась своими якобинскими симпатиями. Доминик отвернулся от окна, прислонившись к подоконнику, чтобы удержать равновесие. Перед ним оказался маленький стол с планшетом для письма, чернильницей и листом пергаментной бумаги. Доминик сделал два шага по направлению к столу, тяжело захрипел и схватился за его край, чтобы удержаться на ногах и не рухнуть на пол.

Брань в который раз сорвалась с уст Доминика. Он явно был не в состоянии убежать от кого бы то ни было, если возникла бы такая необходимость, — по крайней мере, в течение ближайших нескольких дней. Впрочем, если на то пошло, он был не в состоянии даже соблазнить свою спасительницу.

Его взгляд упал на пергамент. Она написала письмо по-французски.

Ужас охватил Доминика. Схватив бумагу, он жадно впился глазами в первую строчку.

«Мои дорогие друзья, я пишу, чтобы отпраздновать с вами недавние победы в Национальном конвенте, а в особенности — триумф принятия новой конституции, предоставляющей право голоса каждому человеку».

Так вот оно что, она относилась к проклятым якобинцам!

Она была врагом.

И Доминику снова стало нехорошо, слова тут же показались серыми на фоне светлой страницы. Тем не менее ему удалось прочитать следующие строчки.

«Наше Общество надеется, что впереди вас ждут новые победы над оппозицией. Мы хотели бы спросить у вас, каким образом можем и впредь помогать нашему общему делу установления принципов равенства и свободы во Франции, а заодно и по всей Европе».

Теперь слова быстро расплывались перед глазами, становились темнее, и Доминик уже не мог их разобрать. Он слепо уставился на лист пергамента. Выходит, она была якобинкой.

«Неужели она играет со мной в кошки-мышки?» — задался вопросом Доминик. Во Франции все вокруг шпионили за своими соседями, выискивая бунтарей и предателей. А вдруг такие же нравы царили в Великобритании? Что, если она, верная якобинцам, охотилась на мужчин, подобных ему? Пыталась распознать британских агентов, чтобы потом обречь их на верную гибель?

Или эта незнакомка просто-напросто сочла его французом? Что ж, теперь Доминику предстояло убедиться в том, что она не знает правды, даже не догадывается, что незваный гость ее дома — англичанин. Интересно, а как много она вообще знает? Известно ли ей, что раненый только что прибыл из Франции? Черт возьми, как же Доминику сейчас требовалось хоть немного информации!

Он покрылся испариной и стал задыхаться. Его охватило беспокойство — настолько сильное, что справиться с ним в нынешнем, измученном состоянии просто не представлялось возможным. Слишком поздно Доминик осознал, что пол под ногами был неровным, волнообразным. Бормоча под нос ругательства, он выронил из руки страницу.

Темные тени обступили его.

Стало тяжело дышать. Комната вместе со всей своей обстановкой снова медленно закружилась перед глазами.

Нет, он не мог упасть в обморок прямо сейчас!

Не сумев преодолеть слабость, Доминик медленно опустился на пол. Растянувшись там, из последних сил пытаясь оставаться в сознании, он услышал шаги, стремительно приближавшиеся к нему. Ужас пронзил его.

— Месье!

Он старался сохранять настороженную сосредоточенность, прикладывая такие усилия, что пот уже покрывал все его тело. Кулаки Доминика сжались, и он набрал в легкие воздуха, открывая глаза.

Первым, что он увидел, был пристальный взгляд серых глаз хозяйки дома, устремленный на него. Она стояла перед ним на коленях. На ее лице застыло что-то вроде беспокойства.

И вдруг, как по волшебству, комната перестала кружиться.

Доминик внимательнее взглянул на якобинку — она по-прежнему смотрела на него с явной тревогой.

Напряжение сковало Доминика, распластавшегося на полу. Женщина высилась над ним, а он был слишком слаб, чтобы защищаться, и прекрасно понимал это. Да она и сама должна была это знать.

Но ожидаемого оружия в ее руке не появилось. Вместо этого она коснулась голых плеч Доминика:

— Месье! Вы упали в обморок?

Ее голос звучал хрипло. И вскоре Доминик понял почему.

Он был обнажен, она — полностью одета.

— Я упал, мадемуазель, — спокойно, без запинки, солгал Доминик. Он ни за что не дал бы ей понять, насколько слабым оказался на самом деле. Нет, она должна была поверить, что этот раненый в состоянии защитить себя — и даже дать агрессивный отпор. Он с трудом поднял руку и коснулся ее щеки. — Вы остаетесь моей спасительницей.

На какое-то мгновение их взгляды встретились. А потом обладательница прекрасных серых глаз резко вскочила, отворачиваясь, чтобы ненароком не увидеть обнаженное мужское тело. Ее лицо стало пунцовым.

Доминик не сомневался в том, что она никогда еще не видела голого мужчину. Эта неопытность могла бы сыграть ему на руку — так якобинкой легче было управлять.

— Прошу меня простить, — сказал Доминик, усаживаясь на полу и молясь, чтобы снова не рухнуть без сил. — Я не могу найти свою одежду.

— Ваша одежда, — небрежно бросила женщина, — отправилась в стирку.

Доминик отметил, что она по-прежнему старательно отводит взгляд, и поднялся на ноги. Сейчас бедняге хотелось только рухнуть на матрас, но вместо этого он стянул с кровати простыню и обернул ее вокруг талии.

— Это вы раздели меня? — спросил Доминик, взглянув на свою спасительницу.

— Нет. — Она явно удерживалась от того, чтобы не посмотреть на него. — Это сделал мой брат — нам нужно было омыть вас океанской водой, чтобы сбить жар.

Доминик сел на кровать. Боль, казалось, разрывала все внутри, но он старался не замечать этого. Он еще давным-давно овладел навыком сохранять сдержанное, бесстрастное выражение лица в любой ситуации.

— Тогда я должен снова поблагодарить вас.

— Вы прибыли к нам, одетый лишь в бриджи и сапоги, месье. Бриджи еще не высохли. С тех пор как вы оказались у нас, шел дождь. Но я принесу вам бриджи своего брата Лукаса.

Теперь Доминик принялся настойчиво искать ее взгляд, пока она наконец-то не посмотрела ему в глаза. И в который раз смутилась, случайно бросив взор на его обнаженное тело. Если Доминику повезет, эта якобинка не заметит, насколько он слаб и измучен. Он улыбнулся:

— Я был бы признателен вам и за рубашку.

Женщина посмотрела на Доминика так, словно он говорил на неизвестном ей иностранном языке. Она явно не нашла ничего веселого в его замечании.

Он тут же посерьезнел:

— Мне очень жаль, если я невольно задел или как-то оскорбил вас, мадемуазель.

— Что это вы тут пытались делать, месье? Почему решили подняться без моей помощи?

Доминик собрался было ответить, но тут на глаза ему попалось письмо, которое лежало на полу позади нее, там, где он его уронил. Он хотел осторожно отвести взгляд, но женщина уже обернулась на то, что так привлекло его внимание.

Доминик тихо объяснил:

— Падая, я свалил кресло, а заодно и налетел на стол. Прошу прощения. Надеюсь, я не сломал кресло.

Якобинка поспешила поднять письмо и положить его под чернильницу, а потом так же быстро подняла и поправила кресло.

— Я подумывал открыть окно, чтобы подышать свежим воздухом, — добавил Доминик.

Не оборачиваясь, она бросилась к окну, открыла его затворы и толкнула раму наружу. Прохладный воздух с Атлантики ворвался в комнату.

Доминик не отрываясь смотрел на женщину, внимательно изучая ее.

Внезапно она повернулась, перехватив его пристальный взгляд. И в этот момент Доминик понял: он не ошибся, уловив неловкость, так и нараставшую между ними.

Наконец его спасительница слабо улыбнулась в ответ:

— Простите. Вы, должно быть, сочли меня очень глупой. Я… не ожидала, что по возвращении в спальню обнаружу вас на полу.

Эта якобинка была хорошей лгуньей, но не могла превзойти его в искусстве врать.

— Нет, — отозвался Доминик. — Я думаю, что вы — очень красивая.

Она так и застыла на месте.

Доминик опустил глаза. В комнате повисла тишина. И он вдруг осознал: для того чтобы быть в полной безопасности, ему достаточно лишь завести любовную интрижку с этой скромницей.

Если, разумеется, она на самом деле не была шпионкой, как опасался Доминик, и ее наивность не была притворной. В этом случае она могла оказаться той, кто одержит верх в запутанной, хитрой игре.

* * *

— Джулианна? Чем ты так обеспокоена? — спросила Амелия.

Они стояли на пороге гостевой спальни, глядя в комнату. За окном царила звездная ночь, и Джулианна зажгла камин, осветив спальню. Новый знакомый, Шарль, по-прежнему спал, и его поднос с ужином стоял на столе нетронутым.

Джулианна никак не могла отделаться от страха, пронзившего ее, когда она нашла раненого лежавшим на полу; на какое-то мгновение она испугалась, что несчастный умер! Но он не был мертвым, он просто упал. Когда Шарль медленно поднялся на ноги — совершенно, восхитительно, шокирующе голый, — Джулианна притворилась, что не смотрит на него, но на деле так и не смогла заставить себя отвести взгляд.

— Прошло уже больше двадцати четырех часов с тех пор, как он последний раз просыпался, — ответила она сестре.

— Он поправляется после ужасной раны, — приглушенным тоном напомнила Амелия. — Ты начинаешь напоминать мне беспокойную наседку.

Джулианна вздрогнула. Амелия была права: она действительно слишком сильно беспокоилась — просто хотела, чтобы бедняга очнулся. В этом Джулианна убеждала себя сама. Но что на самом деле было причиной этого волнения?

— Вздор. Я беспокоюсь не больше, чем любой на моем месте.

Амелия пронзила сестру взглядом, уперев руки в свои маленькие бедра:

— Джулианна, я, может быть, и не разговаривала с ним, как ты, но я — не слепая. Даже сейчас, когда он спит, очевидно, что это очень красивый мужчина.

Джулианна из последних сил старалась казаться безразличной.

— В самом деле? А я и не заметила.

Амелия рассмеялась, что случалось с ней довольно редко:

— О, пожалуйста, перестань! Я заметила: когда ты находишься с ним, не можешь отвести от него взгляд. Хорошо, что он все время спит, иначе обязательно увидел бы, как ты с вожделением смотришь на него! Но меня эта ситуация радует. Я уже было подумала, что ты совершенно холодна к мужчинам.

Амелия наверняка не веселилась бы так, узнай она то, что удалось выяснить Джулианне об их госте. Джулианна собиралась посвятить в это сестру в самое ближайшее время, когда вся семья соберется под одной маленькой крышей. Амелию нисколько не интересовала политика. И все-таки она была патриоткой, а еще самым разумным человеком, которого знала Джулианна. Сестра пришла бы в ужас, если поняла бы, что они приютили врага родины.

— Ну надо же, кто бы говорил! — поспешила воскликнуть Джулианна, меняя тему разговора.

— Я не всегда была равнодушна к привлекательным мужчинам, Джулианна, — тихо отозвалась Амелия.

И Джулианна тут же пожалела о том, что разговор пошел в этом русле. Ей было всего двенадцать тем летом, когда Амелия влюбилась в младшего сына графа Сент-Джаста, но воспоминания о его коротких, пылких ухаживаниях до сих пор жили в памяти. Джулианна не забыла, как стояла у окна, глядя вниз на парочку влюбленных, быстро удалявшихся верхом от дома, — Саймона Гренвилла, пустившегося вдогонку за ее сестрой. Он был таким удалым, таким смелым, что казался самым настоящим отважным принцем, и Джулианна считала, что сестре необычайно повезло. А еще она хорошо помнила, какое потрясение испытала Амелия, когда до них донеслась новость о смерти брата ее возлюбленного. Саймона вызвали в Лондон, и Джулианна думала тогда, что сестре не стоит плакать, ведь Гренвилл любит ее и обязательно вернется. Но Джулианна была наивна и глупа. Он так и не вернулся. Долгие недели Амелия засыпала в слезах, ее сердце было разбито.

Судя по всему, Саймон быстро забыл Амелию. Джулианна знала, что он так и не написал, не прислал ни единого послания, а два года спустя женился на дочери виконта. За последние девять лет Саймон так ни разу и не побывал в своей графской усадьбе, расположенной немного к северу от Сент-Джаста.

Джулианна знала, что Амелия так и не смогла забыть его. Спустя год после отъезда Саймона она отвергла два очень выгодных предложения руки и сердца — от молодого состоятельного адвоката и статного офицера британского флота. С тех пор предложений больше не было…

— Мне двадцать пять, и я — отнюдь не красотка, — сухо произнесла Амелия. — Приданое у меня скудное, к тому же я обязана заботиться о маме. Если сейчас я равнодушна к мужчинам, то только потому, что иного выбора у меня нет.

— Ты очень привлекательна, но, кажется, готова поставить на себе крест! — Джулианна запнулась, не решаясь продолжить, но все-таки добавила: — Возможно, однажды ты встретишь того, кто заставит твое сердце яростно биться.

И покраснела, подумав о Шарле Морисе.

— Надеюсь, что нет!

Джулианна поняла, что стоит сменить эту больную тему.

— Очень хорошо. Я — не слепая, так что — да, признаю, что месье Морис довольно красив. И был столь же мил, когда очнулся. Он просто очарователен.

И в самом деле, Шарль Морис оказался весьма красноречив, что указывало на хорошее воспитание и, возможно, благородное происхождение. А еще он был опасно обворожителен.

— Ах, если твои слова — правда, у меня уже нет сомнений, что он успел завоевать твое ветреное сердце!

Джулианна знала, что сестра поддразнивает ее, но не могла заставить себя улыбнуться в ответ. Она думала об их госте и днем и ночью, причем еще задолго до того, как он очнулся. Джулианне оставалось только надеяться, что она не увлеклась этим незнакомым французом, как уже начинало казаться. Возможно, настал подходящий момент для того, чтобы раскрыть сестре глаза на его личность.

— Джулианна? — окликнула Амелия подозрительно притихшую сестру.

Джулианна потянула ее в сторону от входа в комнату:

— Мне нужно кое-что тебе сообщить.

Амелия изумленно уставилась на нее:

— Судя по всему, мне это не понравится.

— Думаю, так и будет. Ты считаешь месье Мориса французом, потому что так сказала тебе я, Амелия… но он — не эмигрант.

Амелия с подозрением сощурилась:

— О чем ты говоришь? Несомненно, он — контрабандист, как Джек.

Джулианна в волнении облизнула губы и выпалила:

— Он — офицер французской армии, Амелия. Он пережил ужасную битву и потерю множества своих людей!

Амелия изумленно открыла рот.

— И что заставило тебя прийти к такому выводу? Он сказал тебе это, когда пришел в себя?

— Он бредил… — начала объяснять Джулианна.

Но Амелия уже повернулась, чтобы в спешке удалиться. Джулианна едва успела схватить ее за руку.

— Я должна уведомить власти! — воскликнула сестра.

— Нет, ты не можешь так поступить! — Джулианна бросилась вперед, преграждая ей путь. — Он серьезно ранен, Амелия, и он — настоящий герой!

— Только ты могла подумать такое! — возмущенно вскричала Амелия. Но опомнилась и, понизив голос, продолжила: — Не думаю, что это законно — оставлять его здесь. Я должна рассказать все Лукасу.

— Нет, пожалуйста! Он не причинит вреда — он ранен! Ради меня, давай поможем ему поправиться, а потом он продолжит свой путь! — взмолилась Джулианна.

Амелия во все глаза смотрела на нее, ошеломленная, мрачнее тучи. После долгого молчания она наконец произнесла:

— Кто-нибудь узнает.

— Я хочу как можно быстрее увидеться с Томом. Он поможет сохранить в тайне пребывание раненого в нашем доме.

Недовольство ясно читалось по лицу Амелии.

— Я думала, Том ухаживает за тобой.

Джулианна улыбнулась: тема беседы изменилась, и это означало, что она добилась своего.

— Мы с Томом вечно обсуждаем политику, Амелия. Мы разделяем одни политические взгляды. Но это едва ли можно назвать ухаживаниями.

— Он явно влюблен в тебя по уши. И может не одобрить нашего гостя.

Джулианна бросила взгляд в спальню — и побледнела.

Шарль внимательно наблюдал за ними, на его лице застыло странно настороженное, даже тревожное выражение.

В тот самый момент, когда француз заметил, что Джулианна смотрит на него, он поспешил улыбнуться и попытался усесться на кровати. Простыни упали к его талии, обнажая мускулистую грудь.

Джулианна застыла на месте. Ей показалось или раненый только что посмотрел на нее как на врага, которому не доверяет?

Амелия бросилась в комнату, на лице сестры мелькнула досада. Джулианна последовала за ней в спальню, ощущая, как уже знакомая неловкость постепенно сковывает тело.

Неужели он подслушал их спор?

Если Шарль и стал нечаянным свидетелем их разговора, то виду не подал. Вместо этого он искоса бросил на Джулианну глубокий, чересчур сердечный взгляд. Внутри у нее все перевернулось — Шарль посмотрел так, словно их связывала какая-то греховная тайна.

Но разве у них были общие секреты?

Картины недавнего прошлого замелькали перед мысленным взором Джулианны: Шарль поднимается на ноги, совершенно обнаженный, после падения; простыня наброшена вокруг его талии — небрежно, явно не из заботы о благопристойности; вот он медленно, обольстительно улыбается, словно намекая на нечто непристойное, и пылко целует ее в горячечном бреду.

Теперь сердце Джулианны неистово колотилось, заходясь от волнения.

Она пристально взглянула на Амелию, но по сестре нельзя было сказать, что она заинтересовалась широкой, искусно вылепленной грудью француза. Он целомудренно подтянул простыни повыше. А когда Амелия направилась к столу, чтобы забрать поднос с едой, Шарль снова взглянул на Джулианну, и его глаза засияли теплым светом.

— Это ваша сестра, полагаю? — спросил раненый.

И прежде чем Джулианна смогла ответить, Амелия обернулась к нему, держа поднос с ужином. Старшая сестра превосходно говорила по-французски, а еще знала испанский и немного немецкий и португальский языки.

— Добрый вечер, месье Морис. Надеюсь, вы чувствуете себя лучше. Я — Амелия Грейстоун.

— Очень рад познакомиться с вами, мисс Грейстоун. Не могу выразить всю благодарность, которую чувствую по отношению к вам и вашей сестре. Я так признателен вам за оказанное гостеприимство и доброту, которую вы проявили при уходе за мной во время выздоровления от тяжелых ран!

Амелия протянула Шарлю поднос.

— Не стоит благодарности. А вы действительно отличаетесь хорошими манерами и красноречием, как утверждала моя сестра. Вы говорите по-английски?

Шарль принял из ее рук поднос. А потом с сильным акцентом произнес на английском:

— Да, говорю.

И снова посмотрел на Джулианну.

Улыбка медленно сбежала с его лица.

— Должно быть, мои уши должны сейчас… гореть?

Джулианна почувствовала, как покраснела.

— Ваша речь превосходна, месье. Я упомянула об этом в разговоре с сестрой. Только и всего.

И Джулианна подумала о том, что его английская речь, хотя и сдобренная сильным акцентом, тоже весьма впечатляет.

Это замечание, похоже, порадовало француза. Переведя взгляд на Амелию, стоявшую у его кровати, Шарль спросил:

— А что еще сестра рассказала вам обо мне?

На лице Амелии мелькнула натянутая, неестественная улыбка.

— Возможно, вам лучше спросить об этом у нее самой. Прошу прощения. — Старшая сестра повернулась к Джулианне: — Маме пора ужинать. Увидимся позже, Джулианна.

И Амелия удалилась.

— Я ей не понравился, — заметил Шарль, снова переходя на французский язык, и в его тоне засквозили смешливые нотки.

Джулианна резко вздрогнула и увидела, как Шарль положил руку на обнаженную мускулистую грудь.

— У Амелии очень строгий, рассудительный характер, месье.

— В самом деле? А я и не заметил.

Джулианна почувствовала, как часть сковавшей ее напряженности улетучилась.

— А вы, месье, в прекрасном настроении.

— Да и как может быть иначе? Я проспал несколько часов, а сейчас нахожусь в компании красивой женщины — моей собственной сестры милосердия.

И он в который раз одарил ее долгим взглядом.

Джулианна вмиг почувствовала, как тяжело перевернулось сердце в груди. И поспешила напомнить себе о том, что все французы обожают флиртовать. Чтобы скрыть смятение, она произнесла:

— Вы проспали больше суток, месье. Разумеется, вы чувствуете себя гораздо лучше.

Его глаза удивленно распахнулись.

— Какое сегодня число, мадемуазель?

— Десятое июля, — ответила она. — Это важно?

— Я совсем утратил чувство времени. Как долго я нахожусь здесь?

Джулианна не могла понять, что так беспокоит гостя их дома.

— Вы здесь вот уже восемь дней, месье.

Его глаза округлились.

— Этот факт тревожит вас? — Она подошла ближе. Сестра оставила поднос с едой для больного на прикроватном столике.

Шарль снова улыбнулся:

— Я просто удивлен.

Джулианна подтянула кресло к изголовью кровати.

— Вы голодны?

— Просто умираю с голоду.

Она уселась рядом с Шарлем:

— Вам нужна помощь?

— А вы не устали ухаживать за мной?

Осторожно глядя на него, Джулианна ответила:

— Конечно нет.

Подопечному, судя по всему, понравился ее ответ. Джулианна вдруг осознала, что они смотрят друг другу в глаза — уже довольно долго — обреченно, не в силах оторваться. Ценой невероятных усилий Джулианне удалось отвести взгляд. Ее щеки, казалось, горели. Точно так же, как горло и грудь.

Она помогла Шарлю поставить поднос на колени и уселась обратно в кресло, когда он приступил к ужину. В комнате воцарилась тишина. Раненый явно проголодался. Джулианна уже без утайки, открыто смотрела на него, начиная думать, что он счел ее привлекательной в той же степени, что и она — его. Конечно, все французы склонны заигрывать… но что, если Шарль чувствовал к ней то же самое, что и она — к нему?

Сердце неустанно колотилось в груди. Джулианна смотрела на тени в комнате, огонь в маленьком камине, темную лунную ночь за окном — и осознавала, что они с Шарлем только вдвоем, наедине в его спальне, поздним вечером.

Покончив с ужином, он снова откинулся на подушки — так устало, словно поглощение пищи потребовало немалых усилий, и все же его взгляд по-прежнему был серьезным и проницательным. Джулианна переставила поднос на стол, гадая про себя, что же мог значить этот сосредоточенный, пристальный взгляд.

В этот очень поздний час было неприлично оставаться здесь, наедине с едва знакомым мужчиной. Но он только что проснулся. И как ей поступить — уйти? А если она останется, Шарль поцелует ее снова? Наверняка нет, он, вероятно, даже не помнит тот поцелуй!

Шарль нарушил молчание, тихо спросив:

— Я заставляю вас чувствовать себя неловко?

Джулианна вспыхнула, уже приготовившись отрицать это. Но потом передумала:

— Я просто не привыкла проводить так много времени в компании незнакомого человека.

— Да, я так и подумал. Очевидно, уже поздно, но я только что проснулся. И мне хотелось бы побыть с вами, мадемуазель, совсем недолго.

— Конечно, — задрожала она от радости.

— А можно ли позаимствовать одежду вашего брата прямо сейчас? — Шарль медленно, лениво расплылся в улыбке.

Джулианна подумала о том, что это, разумеется, значительно облегчило бы ситуацию. Она ненадолго ушла, принесла обещанную одежду, вручила гостю и покинула комнату. В коридоре она прижала ладони к лихорадочно горевшим щекам. Что же с ней происходит? Ведет себя совсем как девчонка, хотя на деле — уже взрослая женщина! Раненый поцеловал ее, мечась в бреду. Теперь бедняга казался таким одиноким… Вот, собственно, и все. А еще у нее была масса вопросов к этому французу — хотя она никак не могла перестать думать о его губах, прижимавшихся к ее губам.

Дверь за спиной Джулианны открылась, и на пороге возник Шарль, на котором теперь красовались бриджи Лукаса и простая батистовая рубашка. Француз молчал, что только усиливало охватившее Джулианну чувство неловкости, просто ждал, когда она войдет в спальню перед ним. Он вернул кресло к столу, предусмотрительно отставив, чтобы Джулианна могла сесть. Сейчас повисшая тишина казалась еще более неловкой, чем прежде.

«А этот Шарль — настоящий джентльмен», — подумала Джулианна, усаживаясь за стол. Такой человек ни за что не воспользовался бы ситуацией и не попытался бы заполучить еще один поцелуй.

Шарль опустился во второе кресло.

— Я изголодался по новостям, мадемуазель. Что происходит во Франции?

Джулианна вспомнила, о чем раненый говорил в бреду, и хотела было спросить его о сражении, которое он переживал снова и снова. Но испугалась, что это может лишний раз потревожить, причинить ему страдания. И очень осторожно, тщательно подбирая слова, сказала:

— Есть хорошие новости и плохие новости, месье.

— Пожалуйста, расскажите. — Он доверительно наклонился к ней.

Джулианна нерешительно помедлила.

— После поражения французов во Фландрии Великобритания и ее союзники продолжают перебрасывать войска к франко-бельгийской границе, укрепляя свои позиции. Майнц остается в осаде, а в Тулоне, Лионе и Марселе вспыхнули восстания роялистов.

Шарль пристально смотрел на Джулианну, его лицо казалось твердым как камень.

— А хорошие новости?

Она попыталась заглянуть Шарлю в глаза, но так и не смогла уловить в них сейчас вспышку волнения.

— Роялистов разгромили близ Нанта. Правда, мы пока не знаем, подавлен ли их мятеж раз и навсегда, но это кажется возможным.

Выражение лица Шарля оставалось неизменным, словно он и вовсе не слушал ее.

— Месье? — порывисто выпалила Джулианна. — Когда же вы скажете мне правду?

— Правду, мадемуазель?

От волнения она, казалось, утратила способность дышать.

— Вы бредили.

— Да.

— Я знаю, кто вы.

— А это что, тайна?

Джулианна почувствовала себя так, словно оказалась в самой гуще какой-то ужасной игры.

— Месье, в бреду вы плакали в моих объятиях, страдали, что потеряли очень много людей — солдат — своих солдат. Я знаю, что вы — офицер французской армии!

Его взгляд остался таким же невозмутимым.

Джулианна потянулась к руке Шарля и сжала ее. Ни один его мускул не дрогнул.

— Я плакала вместе с вами, Шарль. Ваши потери — мои потери. Мы с вами — на одной стороне!

И тут Шарль наконец-то оттаял и посмотрел вниз, на ее руку. Джулианна по-прежнему не решалась взглянуть ему в глаза.

— Тогда я спокоен, — тихо сказал он. — Потому что оказался среди друзей.