Обольщение

Бренда Джойс, 2012

Жизнь Джулианны Грейстоун в унылой сельской глуши скрашивается пылким увлечением: юная англичанка бредит идеями французской революции, мечтая об установлении равенства и свободы повсюду. Однажды ей выпадает шанс позаботиться о непосредственном участнике этих событий – французском офицере Шарле Морисе. Герой революции так очарователен и смел, что Джулианна бросается в его объятия, позабыв обо всем на свете. Увы, вскоре выясняется, что обольщение было лишь коварным планом таившегося под маской республиканца британского шпиона, аристократа и богача Доминика Педжета. Сердце Джулианны разбито, ведь теперь ее и Доминика разделяет кромешная бездна предательства. Но разное положение в свете, политика, война и даже обман – ничто, если в деле замешана любовь. Впрочем, однажды Джулианне тоже приходится примерить на себя роль предательницы…

Глава 4

Он услышал Джулианну прежде, чем она появилась в дверном проеме. Доминик отодвинул в сторону карты, принесенные ранее Джулианной, уже досконально ознакомившись с самой южной частью Корнуолла. Взяв перо, он вернулся к письму, которое сочинял своей «семье» во Франции. В конце концов, именно так поступил бы Шарль Морис, и, если Джулианне когда-либо вздумается шпионить за ним, она сможет прочитать это ободряющее письмо, написанное его несуществующей семье. Доминик давным-давно обучился всем этим тщательным предосторожностям, позволявшим гарантировать, что никто и никогда не заподозрит его в использовании вымышленного имени.

Джулианна появилась на пороге комнаты, улыбаясь. Доминик медленно улыбнулся в ответ, глядя ей в глаза. Его немного мучило чувство вины. Он был многим обязан Джулианне, эта молодая женщина спасла ему жизнь. И теперь он понимал, что она вряд ли была бы так сильно очарована Домиником Педжетом — титулованным, влиятельным тори. Доминика почти потрясло осознание того, что вся его жизнь свелась к этой непрерывной игре — обману, заговорам и контрзаговорам.

Доминик еще недостаточно хорошо узнал Джулианну, но уже понял, что она была искренне доброй, точно так же, как и умной, образованной, упрямой. Ну а кроме того, она отличалась исключительной красотой, но совершенно не осознавала этого.

Доминик откровенно любовался Джулианной, понимая, что она заметила это очевидное восхищение ею. При одном взгляде на спасительницу его охватывало неистовое возбуждение. Сейчас Доминик шел на поправку еще быстрее, чем прежде, и его тело начинало настоятельно напоминать о своих потребностях, нуждавшихся в немедленном утолении.

Он знал, что не должен обольщать Джулианну. Она была леди, женщина знатного происхождения, без опыта в амурных делах, да вдобавок влюбленная в вымышленного персонажа — не в него самого. Она и без того уже стала податливой глиной в его руках. Проблема заключалась в том, что Доминик совершенно не терзался соображениями морали. Он был абсолютно уверен в том, что период его пребывания в Лондоне, куда он направится из Корнуолла, будет кратким. Задачей этой командировки будет гарантировать, что англичане помогут армии Мишеля Жаклина, снова снабдив войска всем необходимым. Как только Доминик договорится об этом и убедится в том, что надлежащее количество войск, оружия и других жизненно необходимых ресурсов направлено в Вандею, его отправят назад, в долину Луары или Париж.

Все его тело мучительно напряглось при одном воспоминании о Франции. Доминик изо всех сил пытался не позволить воспоминаниям о боевых действиях и разъяренной толпе принять ясные очертания. Его и так безмерно измучили сны о смерти и собственном страхе и теперь выматывало то, что малейший жест, случайно брошенное слово могли снова вызвать все те ужасные воспоминания, заставить их нахлынуть с пугающей яркостью.

— Я принесла чай, — тихо сказала Джулианна. — Я помешала?

Напротив, Доминик предвкушал возможность побыть с ней наедине. Джулианна оказалась интересной женщиной, и их беседы никогда не были приземленными, обыденными. И все же иногда у него возникало желание встряхнуть девушку, вложить хоть немного здравого смысла в ее простодушную голову.

Ей не стоило доверять ему!

Доминик не спешил с ответом, внимательно рассматривая Джулианну. Он невольно спрашивал себя, что она почувствовала бы, если бы когда-нибудь узнала правду о Франции — или о нем.

Иногда Доминика так и тянуло все ей рассказать. Подобное желание появлялось обычно в те мгновения, когда Джулианна несла весь этот возвышенный вздор о свободе и равенстве во Франции — и для всех людей. Доминика моментально охватывал гнев, который он, впрочем, умело скрывал. Как же ему хотелось поведать ей, что цель не всегда оправдывает средства, что Франция превратилась в одно сплошное кровавое месиво, что ни в чем не повинные мужчины и женщины гибнут каждый день, что он ненавидит тиранию, охватившую страну, что это именно тирания, а никакая не свобода!

Случалось, Доминику хотелось крикнуть Джулианне, что он — аристократ, а не какой-то там проклятый революционер, что его мать была французской виконтессой, что он — граф Бедфордский!

Но было в ощущениях Доминика и нечто большее. Временами, когда Джулианна смотрела на него сияющими серыми глазами, он чувствовал острый укол совести, и это безмерно его удивляло. В такие моменты ему особенно хотелось крикнуть Джулианне, что он — вовсе не герой. Не было ничего героического в том, чтобы управлять магазином гравюр в Париже и заискивать перед местными жандармами, чтобы они никогда не узнали о нем правду, или превозносить якобинцев и водить с ними дружбу, чтобы те действительно сочли его единомышленником.

Писать шифровки при мерцании свечи, а потом тайно доставлять их через сеть курьеров к побережью, чтобы переправить в Лондон, — эту деятельность нельзя было назвать героической. Скорее ужасающей. Не было ничего героического и в том, чтобы притворяться французом или изображать офицера французской армии, как и в том, чтобы схватить мушкет и броситься в самое пекло битвы, борясь из последних сил, чтобы защитить предоставленные по праву рождения привилегии в сражении с соплеменниками. Все это было настоятельной потребностью, вопросом выживания.

Все это было сущим безумием.

Легко представить, какой потрясенной и испуганной была бы Джулианна, узнай она обо всем этом!

Но она никогда не услышала бы подобную чепуху из его уст. Доминик слишком сильно слился с маской вымышленного персонажа, чтобы ненароком выдать себя. Если бы кто-нибудь в Грейстоуне выяснил, что он — англичанин, не говоря уже о том, что он — Педжет, одно единственно верное, очевидное умозаключение не заставило бы себя ждать: этот раненый — британский шпион. В конце концов, его перевезли из Франции, он говорит по-французски и выдает себя за француза. Прийти к верному выводу было бы проще простого.

В этом случае опасаться сестры и двоих братьев Джулианны, разумеется, не стоило бы — они были патриотами. Не беспокоила Доминика и их мать: из подслушанного случайного разговора стало понятно, что она — душевнобольная.

И все-таки было желательно, если бы обитатели Грейстоуна никогда не раскрыли тайну его личности. Лишь пять человек знали, что Доминик Педжет, граф Бедфордский, был британским агентом, работавшим под вымышленным именем во Франции. Этими людьми были: Уиндхэм, военный министр; Себастьян Уорлок, считавшийся куратором их шпионской сети; Эдмунд Берк, обладавший значительным весом в правительственных кругах; давний друг Доминика граф Сент-Джаст и, разумеется, Мишель Жаклин.

Этот круг посвященных не должен был расшириться — никогда. Чем больше людей узнали бы правду, тем выше была бы вероятность того, что Доминика разоблачат.

Еще одна проблема, иного рода, была связана с Джулианной. Она не была рьяной патриоткой. Эти друзья из Парижа могли в самое ближайшее время завербовать ее для активной работы в собственных интересах — именно так и работали якобинские клубы. Даже теперь он не мог ей полностью доверять. Собственно, он вообще ей не доверял, ведь однажды она могла бы выяснить, что он — Доминик Педжет.

Рано или поздно он вернется во Францию и продолжит борьбу за свою землю и своих людей. Ребенком Доминик каждое лето проводил в замке своей матери. Теперь этот замок принадлежал ему. Мужчины и мальчики, совсем недавно погибшие близ Нанта, были его соседями, друзьями и родственниками. Доминик знал Мишеля Жаклина с детства. Жаклин уже потерял свое поместье — оно было дотла сожжено революционерами. Но они не могли сжечь его титул — точно так же, как не могли уничтожить право, данное ему от рождения, — или его патриотизм.

Если бы Джулианна однажды узнала, кем на самом деле является Доминик, и выдала его тайну своим французским друзьям, он оказался бы в еще большей опасности. Внутри Франции действовали обширные шпионские сети. Люди, которых Доминик считал обычными простолюдинами, и люди, которых он знал как жандармов, могли получить его приметы и пуститься в охоту за ним. Ни один человек в Париже не мог доверять даже живущей по соседству добродушной матери семейства или пожилому торговцу книгами, державшему лавку на той же улице. Сосед шпионил за соседом, друг следил за другом. Агенты государства рыскали повсюду, ища предателей. Враги революции теперь были обезглавлены. В Париже это называлось Террором. В этом городе не осталось ничего, кроме созерцания жандармов, которые вели закованного в кандалы обвиняемого к гильотине под одобрительные возгласы уличной толпы. Не осталось ничего, кроме вида улицы, становящейся красной от крови. Нет, Доминик не выжил бы в случае разоблачения и ареста!

Но он вел себя чрезвычайно осторожно. Если все пойдет по плану, он оправится от раны и просто покинет этот дом. Доминик отправится в Лондон, чтобы спланировать пополнение запасов воюющих в Вандее военным министерством, но Джулианна должна быть уверена, что он вернулся во Францию и возобновил командование войсками французской армии.

Какая же злая ирония таилась в этой ситуации!

Да, Джулианна действительно мешала ему, подумал Доминик. Она мешала, потому что все это было игрой, а не настоящим флиртом. Он был не ее офицером французской армии, сгоравшим от желания пообщаться с ней за чашечкой чая, а британским агентом, которому требовалось добраться до Лондона, а потом вернуться во Францию. По оценке Доминика, пройдет еще неделя, прежде чем он был бы готов покинуть этот дом и отправиться в Лондон. Речь идет как минимум о двухдневной поездке в экипаже. Но через несколько дней или даже неделю Доминик сможет украсть лошадь или карету и поехать к Сент-Джасту. Даже если Гренвилла не окажется дома — а весьма вероятно, что так и будет, — штат его слуг со всех ног кинется выполнять каждый приказ Доминика, как только он объяснит, кем является.

Теперь было понятно, что время, проводимое в компании Джулианны, близится к завершению. Совсем скоро Доминику придется покинуть Грейстоун под предлогом возвращения во Францию. Его прикрытие не будет поставлено под угрозу, Джулианна запомнит его как героя, а ее братья станут считать его контрабандистом, которому они спасли жизнь.

Это было бы идеальное решение проблемы.

— Вы как-то странно на меня смотрите, — тихо заметила Джулианна.

Доминик улыбнулся ей.

— Простите. На вас хочется смотреть, — ответил он чистую правду и мягко добавил: — Мне нравится смотреть на вас, Джулианна, очень нравится.

Она больше не краснела от каждого его слова, но Доминик знал, что его лесть явно пришлась ей по душе.

— Вы можете быть просто невыносимым, Шарль! — отозвалась Джулианна, посмотрев ему прямо в глаза. — Мне тоже нравится смотреть на вас.

Джулианна уселась напротив него и начала разливать чай, дрожа всем телом. Доминик хотел ее, но она была так невинна… И все-таки он не стал бы долго раздумывать над тем, чтобы взять ее девственность, если бы на самом деле был мужчиной, которым она так сильно увлеклась. Доминик был бы рад заполучить такую женщину в любовницы, общаться с ней, делить с ней постель. Он мог открыть для нее самые прекрасные вещи в жизни или показать ей достопримечательности Лондона. Но этому не суждено было сбыться — никогда.

— Вы такой задумчивый сегодня, — сказала Джулианна, подавая ему чашку и блюдце. — Вы думаете о своей семье?

— Вы очень проницательны, — солгал Доминик.

— Вы, должно быть, скучаете по родным, — добавила она, все так же пристально глядя на него. — Вы хотя бы понимаете, что задали мне множество вопросов, тогда как я не спросила у вас вообще ничего?

— В самом деле? — Доминик притворился, что удивлен. — Вы можете спрашивать меня обо всем, о чем пожелаете, Джулианна.

Внешне он казался легкомысленным, но внутри стремительно нарастала тревога.

— Кто такая Надин?

Доминик с изумлением воззрился на Джулианну. Откуда она узнала о Надин? Что он наговорил в бреду? Доминик старался не думать о своей невесте. Он знал, что никогда не забудет месяцы, проведенные в отчаянных попытках найти Надин, а потом в конечном счете ему ничего не осталось, кроме как смириться и заключить, что такова была ее участь.

— Я говорил о ней, когда был в бреду?

Джулианна кивнула:

— Вы приняли меня за нее, Шарль.

В любой ситуации всегда было лучше придерживаться правды, насколько это представлялось возможным.

— Надин была моей невестой, — объяснил Доминик. — Она оказалась в самом центре мятежа в Париже и погибла в ходе беспорядков.

— Мне очень жаль! — ужаснулась Джулианна.

— Париж небезопасен даже для санкюлотов, — сказал он, имея в виду безработных и бездомных. — К несчастью, толпы слишком часто подстрекают к насилию.

Стараясь сохранять хладнокровие, Доминик продолжил:

— Надин сбили с ног, когда она пыталась пробраться сквозь толпу.

Это было чистой правдой. Доминик знал Надин с детства, и их помолвка не стала ни для кого сюрпризом. Родовое поместье Надин располагалось за пределами Нанта, совсем недалеко от замка его матери, ниже по дороге. Семья Надин бежала из Франции вскоре после ее смерти.

Доминик много раз представлял себе гибель Надин в мятежной толпе, но сейчас старался гнать от себя эту картину. Старался не думать, не допускать до сознания то, что говорил. Старался не чувствовать.

— Видимо, вы больше ничего не хотите узнать.

Повисла долгая пауза, прежде чем Джулианна обрела способность говорить. Ее серые глаза блестели непролитыми слезами.

— Думаю, эта разъяренная толпа протестовала против безработицы и высоких цен. Каждый заслуживает работы, достойной заработной платы и доступной цены за кусок хлеба. Бедные не могут накормить свои семьи или даже просто защитить их!

«Речь истинного радикала», — мрачно подумал Доминик.

— Политики используют это бедственное положение, провоцируя беспорядки, — сказал он, нисколько не кривя душой. — Да, у каждого должны быть работа и зарплата, но радикалы — якобинцы — намеренно подстрекают толпу к насилию. Страх правит улицами — и людьми. Это — сила для тех, кто способен вызывать страх. А невинные, вроде Надин, попавшие в водоворот насилия, становятся жертвами этой силы.

Доминик понимал, что должен остановиться, но на самом деле он не сказал ничего неправильного. В конце концов, так говорил бы любой мужчина, нежно любимая невеста которого погибла в толпе.

Джулианна колебалась.

— То, что произошло с вашей невестой, по-настоящему ужасно, Шарль. Но вдумайтесь: если бы вы умирали с голоду и остались без средств к существованию или если бы ваш работодатель платил сущие гроши за ваш труд, сам купаясь в роскоши, разве вы не вышли бы на улицу, чтобы выразить свой протест? И я не нуждалась бы ни в каком руководстве или побуждении к бунту. И с чего бы якобинцам подстрекать к столь необузданному насилию? Я знаю, что они дорожат человеческой жизнью — они едва ли желают смерти невинным сторонним наблюдателям протестов.

«Как же она ошибается!» — уныло подумал Доминик. Джулианна решительно не понимала, как власть способна исказить даже самую великую цель.

— Боюсь, я не питаю симпатии к политикам, даже к радикально настроенным. — Он заставил себя смягчиться, думая о том, что пора бы перевести разговор в иное русло.

Но Джулианна была озадачена его словами.

— Вы говорите почти как мой брат Лукас. Он поддерживает реформы, но не революцию. Он не выносит толпу. Он обвиняет радикалов в Париже в тех же самых действиях, что и вы. А еще Лукас боится насилия здесь, на родине.

— Реформы могут проходить мягко, а насилие всегда будет порождать страх.

Ее глаза изумленно округлились.

— Французское дворянство — французский король — никогда не дали бы стране конституцию без существенного давления, Шарль. Обеспечение гарантии прав исходит от сотен угнетенных людей, поднявшихся на протест.

Доминик улыбнулся Джулианне, осознавая, что она действительно верит в то, что говорит. Но давление, о котором она упомянула, вызвало казнь короля Людовика. Из-за этого, с позволения сказать, «давления» теперь рухнули надежды на установление конституционной монархии. Тысячи французских аристократов покинули страну — и больше никогда не вернутся на родину. Их поместья были отняты или даже уничтожены. Ну почему же Джулианна не видела ужасающих лишений, которые принесла революция? Почему не осознавала, какой страшной силой были эти неистовые и жестокие толпы — и сколько невинных мужчин, женщин и детей погибли по их вине? Пойми она это, стала бы по-прежнему настаивать на том, что это была свобода? Равенство?

— Я — против угнетения. Да и кто стал бы настаивать на ином? Но насилие, захлестнувшее Францию, недопустимо. Существуют разные пути, позволяющие достичь одной и той же цели, Джулианна, — после долгого молчания сказал Доминик.

Она уставилась на него, потрясенная этой речью. Потом наконец спросила:

— Вы были мобилизованы?

Доминик понял, что слишком увлекся, и пора идти на попятную.

— Я добровольцем пошел на войну, — ровно произнес он. — Во Франции нет никакой мобилизации. Разумеется, я — не против революции, Джулианна. И все же я предпочел бы другие средства — другое начало преобразований. Но созыв Третьего национального конвента привел нас к этой междоусобной войне, и возврата нет. Ни в чем не повинные мужчины — и совсем еще мальчики — продолжают умирать. Думаю, я даже рад, что вы на самом деле не понимаете суровой реальности.

— Нет, я все понимаю, — прошептала Джулианна, накрывая его руку своей ладонью. — И мне так жаль тех, кого вы потеряли! А еще мне очень жаль, что на вашу долю выпало так много страданий…

«Она вообще ничего не понимает», — с досадой подумал Доминик.

— Я буду сражаться не на жизнь, а на смерть ради своей цели — ради свободы.

А свобода для него означала возможность жить в долине Луары без страха репрессий — без страха, что у него отнимут собственный дом. Сейчас его родные и друзья боролись за эту самую свободу в долине Луары, израсходовав все запасы оружия и еды и отчаянно нуждаясь в подкреплении.

— Вы пугаете меня.

Он взглянул на Джулианну.

Желание заключить ее в объятия становилось все более настойчивым.

— Я не собирался этого делать.

Она спасла ему жизнь, и Доминик был у нее в неоплатном долгу, что не подразумевало подобного обмана. Как не подразумевало и обольщения. Но Доминик не мог отрицать то невероятное влечение, которое чувствовал к этой женщине.

— Вы боитесь меня.

— Да, — прошептала она.

— Смерть — часть войны, Джулианна. Даже вам это известно.

— Как вы можете так легкомысленно рассуждать об этом? — вскричала она.

В этот момент Доминик захотел признаться Джулианне, насколько все это для него серьезно. Но он никогда не сказал бы ей ничего подобного, поэтому небрежно бросил:

— Рано или поздно умирают все — либо из-за войны, либо из-за болезни, либо от старости.

Пораженная, она смотрела на него во все глаза.

— Я должна спросить у вас кое-что, Шарль, и это для меня очень непросто.

Он взглянул на нее бесстрастно, хотя душу кольнула тревога.

— Сколько времени прошло с тех пор, как вы потеряли Надин?

Доминик тут же все понял.

— Это произошло полтора года назад, Джулианна. — Ответив, он заметил вспышку облегчения в ее глазах и в который раз испытал угрызения совести. Неужели она действительно влюбилась в своего придуманного героя революции? — За последние несколько лет вокруг было так много смерти… Тут поневоле научишься мириться с этим довольно быстро.

Джулианна встала, подошла к Доминику и положила дрожавшие руки ему на плечи.

— Вы все еще любите ее?

— Нет.

— Ах, простите! — Она наполовину отвернулась. — Мне не стоило спрашивать. Это было эгоистично с моей стороны.

Доминик поднялся, заключил Джулианну в объятия, и ее мягкое, с пышными формами, чувственное тело мгновенно воспламенило его.

— Вы имели полное право спросить об этом.

Она задрожала. Сейчас Доминик мог чувствовать в ней ту же безрассудную, настойчивую потребность, которую ощущал сам. Коснувшись подбородка Джулианны, он приподнял ее лицо.

— Я очень привязался к вам, Джулианна.

— Я тоже, — выдохнула она. — Я так рада… что Джек привез вас сюда. Я так счастлива… что мы с вами — друзья.

Он сосредоточенно, с особым вниманием посмотрел на ее приоткрытые губы. Мыслить связно становилось все труднее.

— Но мы — больше чем друзья, не так ли? — тихо спросил Доминик.

— Да, мы — больше чем друзья, — хрипло прошептала Джулианна.

— Совсем скоро я вернусь во Францию, — наконец-то сказал он правду.

Ее глаза наполнились слезами.

— А я буду скучать по вас.

И в этот момент, когда они посмотрели в глаза друг другу, Доминик услышал, как внизу хлопнула входная дверь.

Он не мог поверить, что сестра Джулианны вернулась домой так не вовремя. Амелия могла зайти в спальню и застать их — ни Доминику, ни его хитрой «легенде» подобная неловкость не сослужила бы хорошую службу. Но пути назад отныне уже не было. И определенно, один поцелуй никак не навредил бы ни Джулианне, ни ему самому.

Доминик склонился над Джулианной, прикоснувшись ртом к ее губам. А потом медленно, очень осторожно подался вперед, так что ее уста соединились с его губами. Стоило им слиться в поцелуе, как на Доминика нахлынула ослепляющая волна неистового, страстного желания.

Джулианна чуть не задохнулась, вцепившись в его плечи и открываясь его ласкам.

Доминик почувствовал, как вожделение откликается внутри странной, мучительной болью. Пока он требовательно терзал губы Джулианны, воспоминания о крови и смерти, ярости и ненависти, горе и отчаянии поглощали его. Одна половина Доминика находилась во Франции, страдая, другая же была с Джулианной, паря на крыльях экстаза. Он не мог оторваться от этих желанных губ, не мог сдерживать свои порывы. И не хотел этого.

Поцелуй стал глубже, настойчивее, словно Доминик жаждал получить от Джулианны все, и ее язык соединялся с его языком в неистовом, страстном танце…

И Доминик вдруг в который раз подумал о том, что ей следует быть осторожнее и не доверять незнакомцу.

Амелия с Джулианной отправились в городок Сент-Джаст за продуктами. Доминик стоял на верху лестницы, оставаясь незамеченным, и наблюдал, как сестры выходят из дома.

Джулианну беспокоила необходимость оставить его одного на час-другой, но Доминик успокоил ее.

Она взяла с него обещание, что он будет отдыхать. Доминик держался стойко и невозмутимо, однако в душе чувствовал волнение.

Теперь шпионаж был его второй натурой. Все, что он узнал о Грейстоуне, семье, в которую попал, о местности и ее жителях, поведала ему Джулианна. Доминику не терпелось осмотреть дом, тщательно все здесь обследовать, сунуть нос в жизнь хозяев и их дела. Он не рассчитывал выяснить слишком много, но никогда ведь не знаешь, на что можно ненароком наткнуться… Самые большие ожидания Доминик связывал с Джеком Грейстоуном. Тот мог сколько угодно заверять, что ему безразлична война, и прикидываться обычным контрабандистом, но на самом деле наверняка был активно вовлечен в происходящие события.

Доминик вошел в женскую спальню. Он увидел две кровати, две прикроватные тумбочки, на каждой из которых стояло по свече, висевшую на настенных крючках одежду — и понял, что сестры делили одну спальню. Джулианна носила наряды исключительно из белого муслина, тогда как Амелия предпочитала серые платья, словно нарочно пытаясь придать своему облику унылость.

Десять минут потребовалось Доминику, чтобы скрупулезно обыскать комнату. Он нашел несколько старых журналов, немного туалетных принадлежностей, запасные свечи и скрученные в трубочку письма, спрятанные в гардеробе под стопкой блузок.

Доминик замер на месте, озадаченный этой находкой. Сверток был перевязан голубой лентой, и в голову тут же пришло, что эти письма принадлежали Джулианне.

Но потом Доминик мельком взглянул на одно из них — и понял, что это были любовные письма, адресованные Амелии. Испытав странное облегчение, он аккуратно положил письма туда, где их нашел.

Следующая комната принадлежала Джеку. В этом Доминик не сомневался. Все здесь пахло кораблями и морем.

Доминик бросился быстро, но тщательно обыскивать комнату. На глаза не попадалось ничего интересного, пока он не заглянул под матрас, где обнаружил с десяток навигационных морских карт. Карты были начерчены дотошно, с учетом всех мелочей. У него возникло ощущение, что Джек Грейстоун составил эти карты сам. Доминик уселся на кровать, тщательно рассматривая первую карту, на которой была в деталях изображена бухта у мыса Лендс-Энд, вплоть до подводных рифов и скал. Он быстро просмотрел все карты. Джек начертил весь Корнуолльский полуостров, от мыса Корнуолл, чуть выше Сент-Джаста, к Пензансу.

А еще там нашлись карты бухт и берегов близ Бреста.

Доминик снова взглянул на одну из корнуолльских карт. Кое-где Джек пометил побережье крестиками. Оставалось только гадать, что означали эти знаки.

Местность выше Сент-Джаста Джек обозначил звездочкой, написав над ней слово «флот».

— Какой мудрец! — пробормотал Доминик.

И в этот самый момент с улицы донеслось ржание лошади.

Он вскочил, подбежал к окну и увидел Амелию и Джулианну. Они выходили из кареты, неся огромные корзины. Доминик невозмутимо повернулся и принялся аккуратно сворачивать каждую карту. Сестрам понадобится несколько минут, чтобы выгрузить покупки, подумал он, собираясь положить все карты в том же самом порядке, в котором их и обнаружил.

Старательно складывая в прежней последовательности карты, теперь скрученные и перевязанные, Доминик услышал хлопок входной двери. Он приподнял матрас и положил карты на место, потом аккуратно расправил покрывала. Доминик был абсолютно уверен в том, что удачливый контрабандист окажется достаточно проницательным, чтобы заметить: в его личной комнате что-то трогали.

Входная дверь снова хлопнула.

Довольный тем, что спальня выглядела точно так же, как тогда, когда он только-только в ней оказался, Доминик подошел к окну и выглянул наружу. Он слегка встревожился, увидев у кареты лишь Джулианну, достававшую оставшиеся пакеты. Куда подевалась ее сестра?

Джулианна легко поддавалась на обман, но Доминик не питал подобных иллюзий в отношении Амелии. Старшая из сестер словно не замечала его привлекательности. И обладала, кстати, внушительным запасом здравого смысла. Хотя фактически они были в некотором смысле союзниками, в этот самый момент считались врагами — Доминику приходилось поддерживать «легенду». Он не хотел обманывать и старшую сестру, которая явно дала понять, что ей нет ровным счетом никакого дела до Шарля Мориса.

Доминик уже пересекал коридор, когда на самом верху лестницы появилась Амелия. Глаза старшей сестры удивленно округлились, стоило ей заметить гостя дома.

Его сердце учащенно забилось, но он тут же приказал себе успокоиться. И улыбнулся Амелии.

— Мне показалось, я слышал лошадь.

— Вы были в комнате Джека? — спросила Амелия.

— Я подошел к окну, чтобы посмотреть на дорогу. Я могу помочь с пакетами? — любезно предложил Доминик.

Амелия пристально взглянула на него. Разумеется, гостю было совершенно неприемлемо заходить без приглашения в чьи-либо личные покои. Она прошла мимо него и открыла дверь в спальню Джека, словно ожидала увидеть там беспорядок.

— Прошу меня простить, — дружелюбно сказал Доминик. — Дверь оказалась приоткрытой, и я знал, что вашего брата нет дома.

Амелия яростно, с громким стуком захлопнула дверь.

— Понятно. Вы проводите много времени с моей сестрой, и она ведет с вами откровенные беседы, не так ли?

— Она — необыкновенная женщина. Я благодарен ей за приятную компанию во время моего выздоровления.

Амелия метнула в него резкий взгляд:

— Я не глупа, сэр. Вы можете сколько угодно отрабатывать свои хитрые уловки на моей сестре, но я категорически не одобряю вас и ваши методы.

Прежде чем он успел ответить, раздался голос задыхавшейся от возмущения Джулианны:

— Амелия!

Они как по команде обернулись, увидев Джулианну на лестничной площадке. Она бросилась к ним.

— Он был в спальне Джека, — поведала Амелия.

Джулианна удивленно воззрилась на Доминика.

— Я услышал лошадь, — невозмутимо объяснил провинившийся гость, — и подошел к окну, чтобы посмотреть, кто приехал.

Он многозначительно взглянул на Джулианну.

И она тут же поняла значение этого странного взгляда, вспомнив об исходившей от соседей опасности. Джулианна обернулась к сестре:

— Амелия, никто не должен узнать, кто он или что он находится здесь. Нам не следовало оставлять его одного! Разумеется, он встал с кровати, чтобы посмотреть, кто приехал. Наши друзья — не его друзья.

Взгляд Амелии с сомнением метался между Домиником и Джулианной.

— Надеюсь, ты права.

— Ты не доверяешь ему, потому что он напоминает тебе Сент-Джаста, — предположила Джулианна.

«Интересно, о чем это она?» — пронеслось в голове Доминика.

Амелия вздрогнула:

— Это очень грубо с твоей стороны, Джулианна. Твой француз не имеет ничего общего с Сент-Джастом — они даже внешне разные.

— У них одинаковый облик, одинаковая манера держаться, — не сдавалась Джулианна. Она обернулась к Доминику: — Все в порядке, месье, ничего страшного не произошло.

Амелия взяла ее за руку.

— Я хотела бы поговорить с тобой внизу. — Потом старшая сестра обратилась к Доминику: — Вам не нужно спускаться вниз и помогать с покупками. Вы, как-никак, больны.

Он улыбнулся ей:

— Я хотел бы помочь.

— Исключено. — Амелия резко повернулась и, прошагав через коридор, принялась спускаться вниз.

— Мне очень жаль, — тихо произнесла Джулианна.

— Она беспокоится о вас. Я едва ли могу осуждать ее. — Доминик подошел ближе, вызывая в памяти воспоминания об их весьма пылком поцелуе этим утром. — Вам не стоит обсуждать меня с ней.

— Вы правы. Но она как суетливая наседка. Вечно расспрашивает о времени, которое мы проводим вместе.

— Отвлеките ее на что-нибудь другое, — посоветовал Доминик. Потом потянулся к Джулианне, чтобы погладить ее подбородок большим пальцем. Этот жест был импульсивным, непроизвольным. Осознав, как сильно он хочет прикоснуться к ней, Доминик отдернул руку.

Джулианна помедлила, не решаясь дать волю чувствам, но все-таки погладила ладонью его щеку, не сумев скрыть пылкого взгляда.

Все тело Доминика напряглось от желания.

— У нас так мало времени, Джулианна…

Конец ознакомительного фрагмента.