Дни прощаний

Джефф Зентнер, 2017

«Вы где, ребята? Ответьте». Это последнее сообщение, которое семнадцатилетний Карвер Бриггс отправил своим лучшим друзьям Марсу, Эли и Блейку. Он не мог даже предположить, что из-за невинного смс его друзья погибнут. Теперь Карвер винит себя в автокатастрофе. И не он один – семьи его погибших друзей твердо намерены призвать Карвера к ответу. В попытке справиться с горем Карвер устраивает «дни прощаний» с Марсом, Эли и Блейком, по кусочкам собирая воспоминания о своих друзьях и самого себя – заново…

Глава 10

Мы сидим в моей машине рядом с домом Джесмин.

— Есть какие-нибудь мысли? — Джесмин сидит, скрестив ноги, на пассажирском сиденье. Девчонки намного опередили парней в том, как удобно устраиваться на пассажирском сиденье.

— Ну да. Ты была в кафе «Бобби дэйри дип»?

— Нет.

— Твой отец сказал, что вы недавно переехали. Помню, Эли тоже мне говорил.

— Да, из Джексона, штат Теннесси. Несколько месяцев назад.

— Тебе нравится в Нэшвилле?

— Шутишь? Здесь повсюду звучит музыка. Это мой город.

— Итак, «Бобби дэйри дип» — это кафе-мороженое. Мы покупали там арахисовое масло и бананово-молочные коктейли.

— «Мы» — это ты, Эли, Марс и Блейк?

— Да. Это стало нашей традицией.

— Южанка и филиппинка во мне одобряют арахисовое масло и бананово-молочные коктейли.

Я завожу машину и трогаюсь с места. Мой язык опережает разум.

— А я и не предполагал…

— Что?

Черт.

— Что тебя удочерили.

Она озадаченно склоняет голову набок.

— Постой…что?

— Гм.

Она поворачивается ко мне на сиденье.

— Что… о чем ты говоришь? — мягко спрашивает она.

У меня отвисает челюсть.

— Вся моя жизнь — сплошной обман, — шепчет она с серьезным лицом. — Белые отец и мать вовсе не мои настоящие родители?

Я по-прежнему не в силах говорить.

Она начинает смеяться. Ее смех — чистый, звонкий, серебристый, словно позвякивание китайских колокольчиков на ветру.

— Да ладно, чувак, — говорит она. — Неужели тебе кажется, что Джесмин Холдер — это имя и фамилия филиппинки?

Я не могу сдержаться и тоже смеюсь.

— Я не разбираюсь в филиппинских именах и фамилиях.

— Холдер. Английское слово, обозначающее того, кто что-то держит.

— Правильно. Хорошо.

— Хорошо.

— Так значит, твои предки что-то держали? Или как еще это объяснить?

— Мне кажется, они держали… мечи или гусей, или лошадиные подковы, или что-то еще, что могли держать люди в давние времена.

— Что бы это ни было, они держали это достаточно долго для того, чтобы все вокруг решили, что их нужно назвать в честь этого.

Мы останавливаемся около кафе Бобби.

— Ну а как насчет твоих предков? — спрашивает она, не торопясь отстегивать ремень безопасности.

— Мой дед ирландец, причем самый настоящий, из Ирландии, у мамы — смесь немецкой и валлийской крови или что-то в этом роде.

— Правда? Для ирландца у тебя слишком темные волосы и глаза.

— Отец говорит, что нас называют «черные ирландцы».

— А у твоего отца есть этот прикольный акцент?

— Он уже долго живет в Америке, поэтому акцент почти исчез, но все-таки еще есть.

От острого приступа вины у меня перехватывает дыхание. Эли сейчас не здесь из-за меня, а я шучу с его девушкой, болтая о том, кто мы и кто наши предки, и собираясь соблюсти традицию, которая появилась благодаря Эли. Я с трудом справляюсь с волной головокружения и ужаса. Господи, пожалуйста, только не здесь. Не сейчас. Избавь меня от панической атаки на парковке перед кафе Бобби, когда Джесмин Холдер сидит на пассажирском сиденье моей «Хонды Цивик», скрестив ноги. Я смотрю прямо перед собой и делаю глубокий вдох. И еще раз. И еще. Голос Джесмин возвращает меня к реальности.

— Эй, Карвер. Ты в порядке?

Я смотрю на нее, но не в состоянии подобрать слова. Пытаюсь решить, что же сказать, но голова меня не слушается.

— Ты так побледнел, — говорит она. — Все в порядке?

Я неуверенно киваю и снова глубоко вздыхаю.

— Да. Все…супер. Я в порядке.

— Ты уверен? — Она отстегивает ремень.

Я уже собираюсь ответить утвердительно, но к горлу подкатывает тошнота и я просто поднимаю вверх большие пальцы.

* * *

К тому времени, когда мы забрали свои молочные коктейли, мне стало гораздо лучше.

— Эли когда-нибудь рассказывал тебе о беличьем родео? — спрашиваю я, выезжая с парковки и направляясь в сторону парка.

Джесмин взирает на меня с таким видом, с каким взглянул бы любой, кого спросили бы о чем-то вроде «беличьего родео».

— Судя по всему, не рассказывал, — заключаю я. — Это часть нашей традиции. Купив коктейли, мы отправлялись в парк и играли в беличье родео. Это игра, в которой участник должен гнать белку по дорожке, не давая ей ускользнуть в сторону.

— Не представляю, почему Эли не рассказал об этом своей девушке, — говорит Джесмин.

— Это гораздо забавнее, чем кажется.

— А это вообще возможно? — В уголках ее губ мелькает едва заметная улыбка.

Я улыбаюсь, и мы едем дальше.

— Ну и… — произношу я спустя некоторое время. — Как ты?

— Последнее время я плохо сплю, — отвечает она.

— У меня та же проблема. Не знаю, буду ли я когда-нибудь снова чувствовать себя нормально.

— Я разговаривала об этом с мамой. Она потеряла друга в колледже. И она сказала, что потребуется время. Это ведь не таблетка, которую можно легко проглотить.

Но я, даже существуй такая таблетка, не уверен, что принял бы ее. Я не уверен, что заслуживаю это.

— Значит, с твоими родителями можно поговорить по душам? — спросил я.

— Точно.

— Здорово.

— А ты многое рассказываешь родителям?

— Вообще-то нет.

— Почему?

— Знаешь, они замечательные родители и всегда говорят, что я могу к ним обратиться. Но я не обращаюсь. Это очень странно.

Она слизывает каплю, стекающую по краю стаканчика.

— А тебе есть с кем поговорить? Конечно, мы с тобой разговариваем, но…

— Да, с моей сестрой Джорджией. Мы с ней близки. Но у нее начинаются занятия в колледже через неделю после нас.

— Мне бы хотелось иметь брата или сестру примерно одного возраста со мной. У меня есть два старших брата, Бо и Зеке, но они на десять и на двенадцать лет старше.

— Круто.

— Да, они женаты, у них уже свои дети и все такое прочее. И живут они далеко отсюда. Так что фактически я единственный ребенок в семье.

Уже смеркается, когда мы приезжаем в парк и отправляемся бродить по тропинкам.

— Ладно, настало время беличьего родео, — решительно заявляю я.

— И что я должна делать?

Я объясняю.

— Значит, я должна удержать белку на дорожке в течение восьми секунд? — спрашивает Джесмин.

— Именно.

Мы проходим мимо людей, которые гуляют, взявшись за руки, устраивают пикники, делают фото на память о помолвке, целуются, подбрасывают детей в воздух. Летние парки — это места, где происходят самые запоминающиеся события человеческой жизни. Я задумываюсь, обретет ли для меня когда-нибудь свою прелесть наблюдение за жизнью людей вокруг.

Я вглядываюсь в лицо Джесмин, пытаясь понять, о чем она думает. Но я пока не научился ее разгадывать.

Она хлопает меня по плечу.

— Что?

— Ничего.

— У меня что-то на лице?

— Нет.

— Ладно, — мягко отвечает она, указывая на белку, которая сидит рядом с тропинкой, изогнув хвост. — Запускай секундомер.

Она осторожно ступает вперед, направляя белку на тропинку. Зверек делает несколько прыжков и замирает. Джесмин следует за белкой быстрыми легкими шагами, ее ковбойские сапоги звонко цокают по гладкой поверхности тропинки, словно маленькие подковы. Белка еще немного скачет по тропинке и начинает уклоняться вправо. Но Джесмин не дает ей сбиться с курса, снова направляя вперед.

Я наблюдаю за ней в желтоватой дымке уходящего дня. Джесмин красиво двигается, возможно, потому что она музыкант. Я радуюсь, что еще способен увидеть в чем-то прекрасное.

Она с улыбкой оборачивается ко мне.

— Сколько секунд?

— Что?

— Приятель, ты должен был засечь время.

— У меня случилась паническая атака, — выпаливаю я, сам не понимая, почему признаюсь в этом именно сейчас.

Ее улыбка угасает, словно солнце скрылось за облаком.

— Что? В тот момент, когда ты засекал время?

— Нет, нет. В день похорон Блейка. У меня случилась самая настоящая паническая атака. Сестра отвезла меня в больницу и все такое.

— Блин, Карвер. — Она указывает на ближайшую скамейку, и мы садимся.

— Сейчас я в порядке. Врач даже не назначила мне лекарства.

— На что это было похоже?

Я уже открываю рот, чтобы ответить, но умолкаю, дожидаясь, когда мимо нас пройдет пара с детской коляской.

— Это все равно что быть похороненным заживо. Словно провалиться под лед.

— И как ты станешь это лечить?

Я наклоняюсь вперед и пробегаю пальцами по волосам.

— Возможно, я… на самом деле я пока не знаю. Думаю, я понаблюдаю, будут ли приступы происходить и дальше, и если они повторятся, то, наверное, поговорю с кем-нибудь.

— С психотерапевтом?

— Вообще-то мне не очень хочется.

— Будь я на твоем месте, то непременно бы обратилась к врачу.

— Ты обращалась к кому-нибудь? К специалистам?

— Нет, я разговаривала только с родителями. Но обратилась бы, если бы у меня случались панические атаки.

Некоторое время мы сидим молча.

— Прости, что обломал тебе весь вечер, — говорю я. — Мне казалось, будет весело. Что мы сможем хотя бы ненадолго вернуться к нормальной жизни. Вспомнить нашу традицию.

— Ты ведь знал Эли. Неужели ты думал, что все наши свидания были радужными праздниками с пони и мороженым?

— Нет.

— Хотя у нас ведь не свидание.

Я краснею.

— Знаю.

К счастью, Джесмин не замечает моего замешательства.

— Мы говорили о реальных проблемах. Я не боюсь откровенных разговоров.

— И я тоже.

— В таком случае у нашей дружбы есть все шансы.

— Надеюсь.

Мы замолкаем и спокойно наблюдаем, как постепенно темнеет небо и солнце садится за горизонт. Нас овевает легкий ветерок, словно день тихо дышит, постепенно засыпая.

Наконец я заговариваю, но не для того, чтобы нарушить затянувшееся молчание, а потому, что мне хочется поговорить.

— Бабушка Блейка пригласила меня провести с ней еще один день. Она предложила провести этот день так, как это сделали бы они с Блейком в его последний день на Земле. Попытаться воссоздать его образ или жизнь, или что-нибудь в этом духе.

— Каким образом?

— Я пока не знаю.

— Кажется, это не так-то легко. В эмоциональном плане.

— Да, я уже думал об этом.

— И ты согласишься?

— Не уверен. — Мне хочется рассказать ей, как я жажду искупления. Но тогда я признал бы свою вину, а пока что это мой секрет, клубок ядовитых змей у меня под подушкой. Мне также хочется признаться, как сильно я боюсь, что не смогу воссоздать правдоподобного образа Блейка, и потому сомневаюсь, стоит ли.

Проходит несколько мгновений.

— Ты была когда-нибудь на море в ноябре? — спрашиваю я.

Она качает головой.

— А я был. Один раз. Моя тетя вышла замуж в Аутер-Бэнкс, штат Северная Каролина. В ноябре. Мы с Джорджией были в восторге, что поедем к морю, и взяли с собой купальники и все для пляжа.

— Но разве там не холодно в это время?

— Родители пытались нас в этом убедить, но мы их не слушали. И вот мы приехали туда, а все вокруг закрыто. Ни души, замерзший пляж. Невозможно описать словами, каким холодным выглядел этот пляж. Там не было голых деревьев или чего-то подобного. И океан выглядел тем же самым. Все казалось таким же, как и летом. Это вполне могло бы быть и летом, но только пляж выглядел безлюдным и все было закрыто. Полное ощущение грусти и одиночества.

Джесмин убирает за ухо прядь волос.

— Не сомневаюсь.

— Вот именно так я и ощущаю себя сейчас. Как тот пляж в ноябре.

Джесмин встала.

— Пойдем со мной.

— Ты хочешь домой?

— Нет, туда, где видна линия горизонта. Я еще не привыкла каждый день видеть одни небоскребы.

Мы идем на другой конец парка, откуда видно небо над Нэшвиллом, мерцающим расплывчатыми от влаги огоньками. Джесмин опускается на траву.

— Не боишься клещей? — спрашиваю я.

— Ни капельки.

Я плюхаюсь рядом.

— Тогда разделю с тобой эту беду.

— Теперь я понимаю, почему Эли так тебя любил.

— Правда?

— Да. Твои мысли похожи на тексты песен.

— Это хорошо?

— Я не собираюсь тебя обижать после того, как ты изменил мою жизнь, показав беличье родео, — с едва заметной улыбкой откликается Джесмин.

— Вы с Эли много разговаривали о музыке?

— Девяносто процентов времени — это много или мало?

— Разговор со мной, вероятно, похож на морской пляж в ноябре.

Джесмин покачивает головой и переводит взгляд на упирающиеся в небо белые пики небоскребов. Она кажется мне отстраненной, встревоженной.

Я вглядываюсь в ее лицо.

— Прости, если сморозил глупость.

— Вовсе нет.

— А что тогда?

Она по-прежнему не отводит взгляд от горизонта. Затем глубоко вздыхает.

— Мне страшно. Через два дня начнутся занятия, а я не уверена, что готова.

— Я тоже.

— И хотя Эли больше нет, у меня совершенно неожиданно появился еще один друг. Но я все равно боюсь.

— У меня осталось ненамного больше друзей, чем у тебя. Так что я это хорошо понимаю.

Джесмин меняет позу и садится, скрестив ноги. Она теребит остроконечные стебли травы.

— А теперь я боюсь умереть, не успев попробовать в этой жизни все что хочу. Ведь семнадцать лет — это так мало. Я еще многому хочу научиться. Хочу записывать альбомы и выступать. И раньше я никогда не была одержима мыслями о смерти.

— Я тоже. Сейчас я иногда смотрю на свою книжную полку и думаю о том, что однажды умру, не успев прочитать многие из своих книг. А ведь одна из них вполне могла бы изменить мою жизнь в лучшую сторону, но я этого не узнаю.

Джесмин протягивает руку и осторожно снимает с моего рукава божью коровку.

— Пойдешь со мной в колледж в первый учебный день? Как тебе эта идея?

— Я собирался попросить тебя о том же.

Джесмин ложится на траву, закинув руки за голову. Я остаюсь сидеть.

— Я и не предполагала, — бормочет она в ответ.

— Правда?

— Мы должны договориться, что станем вспоминать о прошлом только время от времени.

— Думаю, это хорошая идея. — Я рад, что она это предложила, потому что мне казалось, что сам я не имею на это права.

— И это не означает, что мы стали меньше их любить. Это означает, что мы должны жить дальше.

По улице, примыкающей к парку, мчится машина, из открытых окон разносится громкая музыка. Компания из семи-восьми подростков проходит мимо нас, болтая и хихикая. По тропинке неторопливо прогуливаются отец и мать, отец несет на плечах уставшего малыша.

Ночь опускается, словно падающее одеяло. Город превращается в созвездия огней, каждый из которых родился благодаря руке, повернувшей выключатель. Руке, связанной с разумом, вмещающим в себя целую вселенную воспоминаний и вымыслов — обычную историю чьей-то любви и боли.

Повсюду жизнь, пульсирующая, жужжащая. Огромное вращающееся колесо. Свет вспыхивает или гаснет то здесь, то там. Вечная смерть. Вечная жизнь. Мы продолжаем существовать, пока не перегораем.

И эта бесконечная смена начала и конца — единственное, что не имеет конца.