Голос Бога

Джерри Джерико

В мире, не знающем вражды и ненависти, людьми правит Голос Бога – могущественное существо, контролирующее человеческие чувства и эмоции. Против единой морали, навязанной им человечеству, выступают шестеро мужчин. Студент, священник, дрессировщик, психотерапевт, политик и ученик бросают вызов божественной диктатуре и вступают в опаснейшее противостояние всемогущему пастырю человечества.

Глава 2. Дракон

В твоих глазах застыли айсберги

невырыданных слёз.

Свои мытарства продолжаешь ты,

в унынии своём застряв навечно.

Увы! Непостижимо скоротечно

И так безмерно долго длится жизнь.

Гави выдохнул изо рта пар. Выдыхал он долго, с усилием, — так полагалось выдыхать огнедышащему дракону, присевшему отдохнуть после долгого полёта. Весеннее утро было промозглым, оттаявшие вчера днём лужицы вновь подёрнулись коркой льда, в лицо бил ветер — и это именно он нагнал за ночь серые тучи и притащил столь надоевший за зиму холод.

Впрочем, дракону все эти погодные неурядицы были нипочём, он расправил крылья и понёсся дальше, не забывая мощно выдыхать пар, — Гави тронулся с места и пересёк перекрёсток, непринуждённо толкая ногами педали.

Улицы были пустынны и туманны. Город ещё не проснулся, лишь изредка попадались сонные хмурые прохожие, семенящие по скользкому тротуару.

Район был тихим, если не сказать захолустным, здания — бетонными и однотипными. Все как один отделанные бежевой штукатуркой, они напоминали выстроившиеся в ряд сухие куски хлеба, на которые постоянно покушались птицы. А голубей на крышах и впрямь было предостаточно — местные старики обожали прикармливать разбалованных доступными харчами жирных сизарей. Однако ветхих или заброшенных построек здесь не было и в помине, и хоть унылый вид строгих улиц ничем не мог зацепить взгляд, а пыльные асфальтовые дороги были словно посыпаны прахом прежних жильцов района, повсюду царила всеобщая аккуратность.

Здесь жили преимущественно старики. Вокруг небольшого, но уютного парка расположились несколько пансионатов, больница, огромный спортивный комплекс и прижавшийся к нему, словно заблудший котёнок, крохотный книжный магазин. За многоэтажными жилыми домами пыхтел паром и дымком рынок — мастерских и закусочных там было полным-полно. За рынком и эстакадой через сквер притаилось ещё более тихое место — посёлок Вишнёвый Дол, где кроме аккуратных двухэтажных домиков да раскидистых вишнёвых садов в каждом дворике, не было никаких иных построек. Главной же достопримечательностью района было большое и красивое здание крематория — высокое, закруглённое, напоминающее крепостную башню. Вокруг этой одинокой башни на самой окраине города раскинулось пустое и ровное, как крышка гроба, бетонное поле, где Гави частенько катался на велосипеде.

Гави был совершенно уверен, что лучшего места для катания, чем фастарский район Большой Берег, просто не найти — шоссе здесь были широки и пустынны, как и тротуары. Собственно, весь район был широким и пустынным, тихим и сонным, как старик. Молодёжь иногда наезжала сюда проведывать престарелых родственников, однако привычные к иному ритму жизни люди быстро дохли здесь от скуки и поскорее убирались восвояси в лоно кипучего города.

Парк не был засижен шумными компаниями, его сонный шелест не нарушал звонкий детский гвалт. Его тихие дорожки, петляющие между лужайками и мощными ветвистыми деревьями, так и манили неспешно прокатиться, а влажные от растаявшего снега поляны любезно приглашали как следует порезвиться со своей собакой, которая наверняка оценит терпкий пряный вкус ветвей, обломанных под тяжестью снега.

И сердце Гави всегда звало его именно туда, поскольку он имел привычку совершать велосипедные прогулки в компании трёх своих собак. Они послушно бежали рядом с велосипедом хозяина, не смея ни обогнать его, ни отстать, ни скакнуть в сторону ради какого-либо интереса. И лишь в парке, получив на то разрешение, они во весь дух срывались с места, неслись вскачь наперегонки, чтобы как следует подурачиться на прелой земле с редкой белёсой травой. Сам Гави, степенно спешившись с велосипеда, аккуратно расположив на скамейке рюкзак и куртку да как следует оглядевшись — не смотрит ли кто, — бросался вслед за своими собаками и радостно носился взад-вперёд, швыряя им палки и мячи.

После, весь всклокоченный и красный, он брёл к скамье и, тяжело дыша, валился на неё, не отрывая глаз от своих питомцев, которые, ни капли не устав, продолжали с лаем трепать какую-то сучковатую ветвь.

Так начиналось каждое утро Гави. Продрав глаза, умывшись и пару раз пройдясь расчёской по спутавшимся за ночь волосам, он наскоро одевался и в любую погоду спешил выгулять своих собак в парке, который располагался в пяти минутах езды от дома. Этот ритуал он соблюдал неукоснительно и не мог и помыслить о том, чтобы наспех отвести псов справить нужду на площадке возле дома. Подобное считал он чуть ли не кощунством и полным неуважением к своим возлюбленным друзьям, которые, впрочем, также души не чаяли в своём хозяине и друге.

Вернувшись домой, Гави обычно пил кофе, съедал вафлю и отправлялся на работу. Так было и в это утро. Гави варил на плите кофе и слушал радио, в то время как его собаки жадно поглощали корм, ещё с вечера заботливо приготовленный хозяином.

Радио вещало о минувшем празднике, приезде некоего важного лица, открытии нового цеха и успехах производства на железобетонном заводе. Гави задумчиво глядел на собственное отражение в чёрной панели на стене у плиты и размышлял, до чего красивым выглядит мир в чёрном глянце. Лицо его казалось серым, как и белая рубаха, размытых чернотою глаз и вовсе было не видать, хотя на самом деле были они выразительны и блестящи и чем-то напоминали собачьи карие, вечно настороженные глаза.

Он опустил взгляд на плиту и, заметив, что кофейная пенка поднялась, аккуратно снял ковшик с огня.

Кухня, отражённая в панели, казалась ему отчего-то более уютной и аккуратной, сам себе он виделся более решительным и бойким, и лишь собаки, крутившиеся у ног хозяина, были всё те же. В той чёрной реальности по радио передают новости поинтереснее, — подумалось Гави, который не спешил радоваться успехам местных рабочих, равнодушно пропуская новостную тарабарщину мимо ушей. Хотя что именно он хотел услышать, он и сам не знал. Посему, продолжая рассеянно слушать программу, он отошёл от плиты и, прихлёбывая из чашки кофе, шагнул к окну.

Тотчас лохматый белый пёс вспрыгнул передними лапами на подоконник и ткнулся носом в оконное стекло, за которым уже вовсю начинался новый день. Гави широко улыбнулся.

— Я знаю, Кецаль, что ты весь день бы там носился, — обратился он к собаке, — впрочем, как и я. Однако взгляни на улицу — народу уже полно, да и солнце, как видишь, сигналит, что я непременно опоздаю, если не перестану болтать с тобой за завтраком.

Солнце и впрямь стремительно выкатывалось из-за домов, робко поблескивая лучами сквозь надменные тучи. Кецаль фыркнул и спрыгнул на пол, следуя за Гави, который быстро вымыл в раковине чашку и отправился к входной двери, хватая по пути куртку, сумку и ключи. Остальные собаки, виляя хвостами, также ходили за ним по пятам, тыкаясь косматыми губами в его колени и ладони. Присев у дивана, они с грустью в глазах следили, как хозяин отмыкает замок. Гави чуть помедлил, с притворным равнодушием оправляя ремень сумки, перекинутый через плечо, после чего прыснул со смеху и развернулся, чтобы заключить в объятия тотчас бросившихся к нему собак. Опершись лапами на грудь хозяина, те принялись щедро одаривать его поцелуями, не забывая при этом во все стороны лупить хвостами.

— Уици, дружище, полегче со слюнями, — Гави вытер губы, откинул назад промокшие волосы и хорошенько взъерошил косматую шерсть рыжего с чёрными подпалинами пса. — Теско, я скоро вернусь, нечего так убиваться.

Поджарый серый пёс, визгливо поскуливающий всё это время, звонко залаял в ответ. Гави присел, крепко обнял каждого пса, потрепал их лоснящиеся шкуры и протянул свою ладонь Кецалю, который с достоинством ждал в сторонке, когда наступит и его черёд прощаться с хозяином. Он торжественно вложил лапу в руку Гави и тот крепко пожал её.

— Кецаль как всегда за старшего, — объявил Гави, оглядывая своих домашних. — Не горюйте, завтра я обязательно возьму вас с собой, ребята. Но сегодня я разрываюсь от дел — одно другого важнее.

Он вышел в коридор и запер за собой дверь на ключ — владелец животного был обязан вешать на дверь замок, как и все прочие хозяева разнообразного домашнего зверья, столь любимого людьми. Гави немного постоял у двери, прислушиваясь к шорохам в квартире, и затем направился по коридору к лестнице. На ходу он застегнул куртку до самого горла и надел велосипедные перчатки. Стянув с себя свою широченную улыбку, которая простиралась на его лице упругими мимическими складками и обнажала дёсны, он плотно сомкнул губы как резные створки чугунных ворот. Теперь он смотрел по сторонам хмуро и подозрительно, как доберман, пряча пол-лица за высоким воротом.

Жил он на втором этаже, и быстро спуститься вниз, к велопарковке, не встретив никого из соседей, было проще простого. Но не успел он сойти с лестницы, как его окликнул чей-то голос — старческий, дребезжащий, с нотками любопытства.

— Гавесто́н! А, Гавестон?

Гави обернулся и глянул вверх — позади на площадке топталась пожилая соседка. Она закуталась в шаль и, шаркая по сизому бетону стоптанными домашними туфлями, принялась спускаться по лестнице вслед за ним.

— Здравствуй, Гавестон. Доброе утро, сынок.

«Пропади ты пропадом» — подумал Гави. — «Дерьмо собачье».

— Угу, здравствуйте, — пробормотал он, еле раскрывая рот. Соседка неумолимо приближалась, осторожно переставляя по ступеням ноги и крепко держась за перила.

— Ох и худой же! Худющий как фонарный столб. Непонятно чем питаешься. Ты вообще ешь что-нибудь? — причитала соседка, глядя на Гави с такой укоризной, словно тот намеренно решил извести себя голодом. — Мусор выносишь — одни упаковки от харчей собачьих. Вот наверняка одним кофем питаешься, наверняка.

«Она что, роется в моём мусоре?» — поразился Гави.

— Взглянуть страшно на тебя. Бледный, тощий, одно огорчение, — она добралась до Гави и ухватила его за руку обеими ладонями. — Вот была бы мать жива, что сказала бы?

Качая головой и вздыхая, пожилая соседка принялась похлопывать Гави по локтю, приговаривая:

— Кости одни. Смотри, сгрызут тебя собаки твои.

«Чтоб тебя волки драли!» — мысленно взревел Гави.

— Мне пора, опаздываю, — вслух пробормотал он, осторожно и настойчиво освобождая руку из непрошеных объятий.

— Погоди, погоди, я вот что хочу сказать, — соседка многозначительно и тревожно взглянула на Гави, словно собиралась поведать ему тайну о страшной угрозе человечеству, — у меня доктор есть знакомый. Он в таких делах понимает, даст пилюли какие надо — мигом жирочек нагуляешь. Ешь ты плохо, вид совсем больной, несчастный. Вот наверняка паразиты замучили, живёшь-то с собачьём. Я ясно вижу — аскариды, — по слогам отчеканила она. — Надо пить льняное маслице. Это самое верное средство! Столовую ложку с утра — и паразиты вмиг наружу полезут, сам увидишь. Доктор тот мне его и прописал. Ох, смотреть на тебя больно — аж тоска берет! Тоска! — прокричала она ему вслед.

«Да чтоб ты сдохла!» — Гави пятился к выходу.

— Спасибо, я пошёл.

— Я тебе сегодня домашненького занесу! Горячего, сытного! — донеслось до него из холла. — Мясного, жирненького. Ну для мышц чтобы, для мышц!

Гави запрыгнул на велосипед и быстро рванул прочь.

Он махом домчал до работы, поскольку остервенело крутил педали, словно за ним гнались лучшие доктора Фастара, вооружённые льняным маслом.

Ворота были распахнуты, во дворе перед двухэтажным зданием с широким крыльцом стоял автомобиль — крупный, продолговатый, с обширными окнами, высокой прямоугольной крышей и вытянутым, похожим на гроб капотом. На дверце цвета старого чая красовалась большая, слегка облупленная жёлтая эмблема — схематичное рукопожатие, вписанное в квадрат. Этот автомобиль был здесь частым гостем, и Гави, махнув рукой водителю, проехал мимо. Затем он обогнул здание и попал на задний двор, где в пристройке располагались вольеры. Там он оставил велосипед и вошёл в дом.

Служба социальной поддержки уже здесь, и, стало быть, надо поторопиться — куратор, конечно, уже начала беседу со слепым. И Гави был обязан на ней присутствовать.

Он стремительно прошёл по коридору, оставляя следы на свежевымытом полу, и резко затормозил перед приоткрытой дверью — оттуда слышались голоса. Гави досадливо вздохнул. Самый ненавистный момент. Единственное, что раздражало его в работе. Знакомства с новыми людьми всегда так волновали его, что он в глубине души даже радовался тому, что все они были абсолютно незрячими и не могли видеть, как он хмурился, краснел и тушевался. Зато они прекрасно слышали его заикание.

Он вошёл в комнату и старательно улыбнулся. Куратор — женщина лет пятидесяти с короткой стрижкой и открытым светлым лицом охотно ответила ему тем же. На груди у неё был прикреплён бейдж с именем «Нурия Рада» и по всему было видно, что она полностью оправдывала свою фамилию. Нурия благодушно улыбнулась, оглядывая всех присутствующих, и поспешила представить Гави гостям.

— А вот и наш тренер — Гавестон Фрельзи. Прошу, Гавестон, присядь, — она указала ему на табурет. — Позволь представить тебе нашего гостя — господина Ингура Вессаля.

Гави в это время вежливым кивком ответил на дружелюбное приветствие второй женщины, сидящей тут же — на ней была жёлтая форма с той же эмблемой, что и на автомобиле, и Гави видел её здесь далеко не впервые. И лишь затем он перевёл взгляд на гостя, сидящего в кресле между ними.

То был седой безбородый старик в неброской удобной одежде и затемнённых коричневым градиентом очках. На коленях его лежала трость. Руки же он сложил на слегка выпирающем животе, сцепив их в замок. Он старался держаться спокойно и уверенно, но всё же нервное постукивание левой ногой об пол выдавало его волнение.

— Д-добрый день, — выдавил из себя Гави, осторожно присаживаясь на табурет напротив слепого.

Старик удивлённо приподнял брови и хмыкнул. Он протянул руку в сторону Гави и заметил:

— Что-то, видать, не очень-то он у вас и добрый.

Гави молча пожал протянутую ладонь.

— Надеюсь, в дальнейшем день задастся на славу, — проворчал слепой в сторону Нурии.

Куратор тронула старика за плечо и весело сказала:

— Господин Вессаль, я уверена, что всё пройдёт хорошо. Первая встреча всегда волнительна, и зачастую именно она определяет, сложится ли ваша дружба, подходите ли вы друг другу. Но у меня нет совершенно никаких сомнений, что мы подобрали для вас просто идеальный вариант.

— Увидим, увидим, — пробормотал старик.

Дама из службы социальной поддержки не обращала на их диалог никакого внимания и молча вносила записи в какой-то документ, кивая самой себе и сверяясь с блокнотом у себя на коленях.

— Схожу за Каштаном, — процедил Гави, оглядев всю компанию. Он тут же в два прыжка покинул комнату, но в коридоре, однако, замешкался и услышал, как старик удивлённо крякнул и довольно громко поинтересовался у куратора:

— И это ваш тренер?

— Наш лучший тренер, — с улыбкой уточнила Нурия.

— Да он же двух слов связать не может. Что он там бормочет? Что у него с речью?

— Не беспокойтесь о его речи, — примирительно сказала Нурия, — его отлично понимают собаки — это главное. Ещё ни один проводник, тренированный Гавестоном, не провалил экзамена, а отзывы о его воспитанниках перемежаются со слезами благодарности.

— Вон оно как, — протянул старик, беспокойно ёрзая в кресле. — Собачий заклинатель, стало быть. Выходит, мне сказочно повезло заиметь поводыря, которого взрастил местный гений.

— Не просто поводыря, но прекрасного проводника и помощника, а в дальнейшем и верного друга, — заметила Нурия. — Гавестон вкладывает в своё ремесло всю душу, собаки для него существа высшего порядка.

Старик потёр подбородок, задумчиво что-то промычав себе под нос.

— Это любопытно.

Гави возвратился в компании большого пса шоколадного окраса. Тот шёл у ног тренера без привязи, степенно переставляя свои шоколадные лапы, словно подражая походке человека. Войдя в комнату, он дружелюбно оглядел присутствующих и пару раз вежливо вильнул хвостом.

Старик взволнованно подался вперёд и протянул ладони. Он почувствовал присутствие собаки — услышал её мягкую поступь и шумное дыхание.

— Каштан, познакомься — твой хозяин и компаньон, господин Вессаль, — живо заговорил Гави, с улыбкой обращаясь к псу и указывая в сторону слепого. — Пойди, поздоровайся.

Пёс послушно направился к креслу и поднырнул под руки Вессаля, который с удивлением и восторгом принялся гладить и ощупывать животное.

— Здравствуй, здравствуй, Каштан. Ох, красавец! Ну, красавец… — бормотал старик, зарывая ладони в густую собачью шерсть. Каштан в ответ участливо вилял хвостом и облизывал слепому руки, принюхиваясь к незнакомому запаху нового хозяина. — А уж смекалистый да смирный какой. Я полагал, собаке нужно чётко подавать команды, — удивлённо проговорил Вессаль в сторону Гави, — но вы обращаетесь к нему с беседой, как к приятелю.

Гави, обмирая от волнения, опустился на свой табурет.

— П-пёс-проводник — не просто п-приспособление для передвижения по городу, — еле слышно возразил он, — он ваш п-полноценный сопровождающий. И точно так же расположен к беседе, к-как и любой ваш спутник. И в нём гораздо больше понимания и чуткости, чем у б-большинства людей.

Старик внимательно вслушивался в невнятное бормотание Гави, стараясь не пропустить ни одного слова.

— Что ж, — усмехнулся он, согласно кивая объяснениям тренера, — собеседник, который внимательно выслушивает чужие вздохи да размышления — либо психотерапевт, либо собака. И тот, и другой способны помочь обрести покой и равновесие в нелёгкие времена. А сейчас и вовсе тот редкий случай, когда они нашли друг друга, — старик рассмеялся и потрепал пса по голове, — и я уверен, что мы подружимся.

Гави смерил его взглядом.

— Вы психотерапевт?

— Он самый, мэтр Фрельзи. Не практикую, но, как говорится, если и встречаются бывшие водители и бывшие учителя, то бывших психотерапевтов не существует.

Гави промолчал и отвёл глаза в сторону, — разглядывать незрячего собеседника казалось ему совершенно беззастенчивым занятием.

— Вы ему безумно нравитесь! — заключила Нурия, наблюдая за знакомством пса и хозяина. — Господин Вессаль, определённо это любовь с первого взгляда.

Каштан прищурил глаза и вывалил длинный розовый язык, явив всем почти человеческую добродушнейшую ухмылку. Он безостановочно вилял хвостом и буровил носом щёки Вессаля, который, бормоча в адрес пса десятки комплиментов, неустанно гладил его по голове.

— Я думаю, нет никаких сомнений, — обратилась Нурия к работнице соцслужбы, — что всё сложится самым удачным образом.

Та кивнула и взглянула на Гави.

— Вы согласны, мэтр Фрельзи?

Кивнул и Гави. Как и Нурия, он поставил свою подпись на документе, после чего работница торжественно захлопнула папку с исписанными листами.

— Господин Вессаль, ваше слово решающее.

Старик усмехнулся и покачал головой.

— Ни за что не расстанусь со своим чудесным приятелем. Теперь если и выйду отсюда, то только своим ходом, и непременно в его компании.

Служащая улыбнулась и дотронулась до его плеча.

— Что ж, тогда я оставляю вас здесь. Завтра я позвоню, чтобы узнать, как у вас дела.

Она встала и засобиралась, складывая свои бумаги в большую угловатую сумку.

— Я вас провожу, — Нурия спешно засеменила вслед за ней. — Господин Вессаль, я скоро к вам вернусь, знакомьтесь пока, привыкайте друг к другу. В вашем распоряжении остаётся Гавестон. Любые вопросы, господин Вессаль, не стесняйтесь, любые вопросы!

Слепой старик едва махнул рукой вслед обеим женщинам.

Гави облегчённо вздохнул, убедившись, что компаньоны и впрямь легко сблизились и, по-видимому, замечательно поладят. Этот старик будет хорошим другом Каштану…

— А вы, значит, местная знаменитость? — спросил вдруг Вессаль. Гави встрепенулся и тут же покраснел до корней волос. — Гениальный тренер, собачий заклинатель?

— Гениальности во мне ровно с-столько же, с-сколько и в остальных тренерах, — смущённо буркнул Гави, принявшись ковырять заусенцы.

— Но лишь вас расхваливают на все лады. И мне кажется, небезосновательно.

— Возможно, дело в моём подходе, — пожал плечами Гави, — я с собаками на одной волне.

— В таком случае, вы выбрали идеальную профессию, — кивнул Вессаль, отпустив, наконец, Каштана, и откинувшись в кресле. — Талант и любовь к своему ремеслу рождают успех и славу — ваше имя, что отныне у всех на устах. Кстати у вас очень красивое имя. Гавестон… выбирал отец?

— Нет, — выдохнул Гави, мотнув головой, — он был не мастак выдумывать.

Вессаль уловил в его словах рассеянный тон давних воспоминаний и понимающе кивнул.

— Вы, вероятно, были ребёнком, когда он умер?

— Да, — Гави пожал плечом, — я его плохо помню.

— Вы жили с матерью, — осторожно сказал Вессаль, скорее утверждая, чем спрашивая. Гави едва кивнул, разглядывая свои заусенцы.

— Жил.

Словно очнувшись, он вдруг резко поднял голову и недоверчиво покосился на Вессаля.

«Любопытный старый хрыч! Думал вот так запросто устроить мне допрос? Заболтать, как своих психов в клинике?»

— А вы? — старательно процедил он в его сторону. — Не расскажете о своей работе?

Вессаль улыбнулся в ответ на его резкую холодность. Он весело крякнул и охотно рассыпался речью.

— О, моё ремесло не из лёгких, мэтр Фрельзи! Тем не менее, оно крайне увлекательно и бесспорно приносит огромное удовлетворение от проделанной работы и лицезрения плодов труда своего. И знаете, я думаю, в чём-то мы с вами даже похожи. Как и вам, мне надлежало иметь дело с теми, кто в какой-то степени лишён внутренней Благодати. С теми, кто не слышит Голоса или же противится ему. Эти люди существуют как животные — они звереют от своей свободы и ударяются в беспутство без дрессуры. Они ненавидят Голос — мы, доктора, называем его Ментальным Сержантом, — и без этого Сержанта в голове постепенно теряют человеческий облик.

— Ментальный Сержант? — переспросил Гави.

Вессаль кивнул.

— Сержант знает, как сохранять лицо, спокойствие и быть достойным членом общества. Противиться ему может лишь безумец, при этом он, к тому же, становится опасен. Наша задача — образумить его и научить любить Благодать и слушаться её.

— А Сержант не справляется с этим самостоятельно?

— Безумцы стремятся изгнать Ментального Сержанта, они ненавидят его и постоянно находятся в борьбе, мучаются, изнывают в неравном противостоянии, которое всегда заканчивается одинаково — их гибелью. Печальное зрелище, мэтр Фрельзи. Мы приходим им на помощь и прекращаем эту борьбу.

— Вы исцеляете их всех?

— Отнюдь. Это, пожалуй, хоть и весьма желаемый исход, но всё же невозможный. С теми, кто не смог исцелиться, как раз и справляется Сержант.

— Каким образом?

— Он уводит их туда, где они могут попрощаться со своей жизнью.

— Куда? — Гави открыл рот.

— Это уже, мэтр Фрельзи, не наша забота, — махнул рукой Вессаль. — На всё воля божья, всё подчинено Гласу Божьему.

— Безусловно это так.

Гави встал и заходил по комнате. Вессаль, вновь запустив пальцы в тёплую шерсть Каштана, с интересом прислушивался к его беспокойным шагам. Вот он постоял у окна, у кровати, вот прошёлся до платяного шкафа. Вот направился к столу. Щёлкнул переключатель, заиграла музыка — Гави включил радио.

— Я вернусь за вами через час, сегодня у вас с Каштаном первое совместное занятие. А сейчас меня ждёт работа.

Пробурчав пару вежливых прощальных слов, Гави поспешно убрался прочь, оставив пожилого врача в компании пса и радио. Вессаль не успел и рта раскрыть, как дверь его комнаты захлопнулась за Гави.

Тот стремительно выбежал на широкий двор, где уже собирался в ожидании самый разный люд с собаками на поводках. Стоял жуткий гвалт — вертлявые собаки лаяли, люди громко переговаривались, здоровались и смеялись, одёргивая своих неуёмных питомцев. Гави, как и все, громко здоровался и смеялся, не встречаясь, однако, взглядом ни с кем из хозяев, но дружелюбно посматривая на их собак. Радостно потерев ладони и ещё раз оглядев весёлое сборище на тренировочной площадке, Гави начал очередное занятие из обязательного общего курса дрессировки.

В обед ему не удалось как обычно удрать домой, поскольку после полудня его уже ожидала комиссия во главе с инспектором, собравшаяся по очень важному поводу — очередной подопечный Гави готовился сдавать экзамен. Новоиспечённого пса-проводника должны были вписать в особый реестр под присвоенным ему номером, и этот волнительный момент стоил Гави немалых переживаний. Целый день он мотался с тренировки на тренировку, из питомника на площадку, из учебно-кинологического центра в город, где проходил экзамен, после чего вновь отправился на работу, отвёл пса в вольер и помчался на вечернюю тренировку.

Он ехал домой, слегка пошатываясь от усталости, и то была приятная усталость. Однако Гави был взволнован и сконфужен — его друзья целый день томились дома, дожидаясь хозяина, и ему было стыдно, что он так надолго оставил их одних взаперти. Он торопливо крутил педали и попутно беседовал с внутренним Голосом, поверяя ему все свои тревоги и печали. Нельзя так подводить своих… Нельзя подводить, бросать! Когда кто-то ждёт, надеется, не может допустить и мысли, что ты не вернёшься. А тебя всё нет и нет. Нет и нет. Ведь кто-то ждёт тебя. Он словно положил у порога своё сердце. Положил у порога, как у самого священного места, откуда ты вот-вот явишься. Но тебя нет. Нет час, два. Неделю. Год. Но кто-то всё ждёт тебя. Ждёт уже двадцать пять лет. Но тебя нет. Кто-то печалится, что ты задерживаешься, но всё еще ждёт и будет ждать вечно. Ведь этот кто-то любит тебя.

Гави осёкся мыслью и задумался в другом направлении, вспомнив свой разговор с Вессалем. Хоть он и обронил в беседе с ним всего пару обрывочных фраз, ему отчего-то казалось, что он вывалил на стол доктору всё, что лежало на душе. Он ничего не рассказывал о своей жизни, но его рассеянные кивки да угуканья по какой-то причине теперь казались ему излишней откровенностью. И всё бы ничего, но этот Ингур Вессаль смотрел с таким… пониманием, интересом и участием. Хотя постойте. Смотрел?! Да он же слеп, как дождевой червяк!

Примчавшись к дому, Гави наспех припарковал велосипед и побежал наверх, перепрыгивая длинными как жерди ногами через две ступеньки. Прежде чем пройти в коридор, он осторожно выглянул из-за угла. Соседки не было. Дверь её квартиры была прикрыта, но тихо прокравшись мимо, Гави уловил бодрый гомон радио.

У своей же двери Гави обнаружил самое настоящее подношение. На полу торжественно стояла здоровенная жаровня, укутанная полотенцем, как святой доминус мантией. Она была ещё тёплой. Приподняв крышку, Гави выпустил ароматное облако пара и обнаружил, что жаровня была полна тушёного мяса с картошкой. Рядом, как верный лакей подле лорда, стояла непочатая бутыль льняного масла. К ней была примотана записка с номером какого-то замечательного доктора. Гави тяжело вздохнул и покачал головой.

За дверью уже вовсю кто-то громко скулил, фыркая влажным носом и постукивая хвостом о дверной косяк, поэтому Гави поспешно сунул бутыль в карман, обнял жаровню и завозился с замком, гремя ключами. Он протиснулся в квартиру, пытаясь не запутаться ногами в своих ликующих собаках, и уже через пару минут весело трепал их лохматые шкуры, валяясь на полу. Он с восторгом купался в искренней и безудержной радости, с которой его приветствовали верные псы. Казалось, из их глаз хлещет неистребимая любовь, в груди же колотится горячая преданность. Их привязанность была совершенно безусловной. Они не владели речью, но их взгляды красноречивее всяких признаний возвещали: хозяин, мы любим тебя любым, и каков бы ты ни был — худ или толст, высок или низок, красив или убог, чист или грязен, зол или добр — ты останешься нашим любимым всегда! До последнего вздоха!

Всласть натешившись шерстяными объятиями, Гави повёл собак в парк. На улицах темнело, и прохладные сырые дорожки уже были безлюдны, никто не наслаждался дремотной природой, разглядывая набухшие ветви кустарника, и поэтому Гави с удовольствием принялся швырять псам мячи и палки, которые те с радостью приносили ему обратно в руки.

Гави был зверски голоден и, едва переступив порог дома, кинулся на кухню. Он, однако, не притронулся к еде до тех пор, пока не разложил корм по собачьим мискам. После этого он жадно набросился на соседкину стряпню, с наслаждением поглощая мягкие, сочные куски мяса. Моментально уничтожив полжаровни, Гави, постанывая от наслаждения, завалился на диван. Он вдруг спохватился, что до сих пор не включил радио, и потянулся к небольшому приёмнику на столе.

Раздалось энергичное пение. Подпевая, Гави принялся раздеваться, аккуратно складывая одежду на спинку стула у кровати. Собственно, это была вся нехитрая, но вполне уютная обстановка его жилища — очень широкая удобная кровать, пара стульев, мягкий, ободранный собачьими когтями диван и журнальный стол. На полу лежал ковёр с мелким ворсом, через перегородку, которая попутно служила кухонным столом, располагалась кухня — плита, мойка и холодильник. Голые кирпичные стены выглядели довольно небрежно, но их суровость сглаживал добротный гладкий пол да ещё лёгкий кудрявый тюль на окнах, слегка пожёванный собаками.

Книги Гави девать было некуда. Шкаф покупать не хотелось, а загромождать стены полками и подавно. Поэтому Гави складировал их где придётся — на подоконнике, под кроватью, на холодильнике, стульях, да по углам. Читать он любил, занимался этим с упоением, но всякий раз, закончив очередной роман, не мог отделаться от мысли, будто автор сокрыл от него нечто важное, утаил главный ошеломляющий эпизод. Эта постоянная недосказанность преследовала Гави в каждой читаемой книге, и ему никак не удавалось отыскать среди них ту, что была бы полностью ему по душе. Все его последние приобретения были интересны, даже увлекательны, но и в них чего-то не хватало. И этот неуловимый изъян не давал Гави покоя. Поэтому он, помимо прочего, ещё и вдохновенно рисовал, пытаясь изобразить то, чего жаждало воображение.

Гави включил напольный светильник у дивана, достал из-под стола планшет с белоснежными перекидными листами и стакан с карандашами. На бумаге темнел неоконченный рисунок. Гави завязал волосы в хвост, взял угольный карандаш и принялся неспешно заштриховывать обведённый контур.

Это был большой дракон, расправивший крылья в вольном полёте. Тело его было собачьим — поджарым, шерстистым, с мощными мягкими лапами. Хвост тоже был собачьим, но неимоверно длинным и грациозным, как у настоящего ящера. Крылья дракона походили на голубиные и было их почему-то шесть. Почему — Гави и сам не знал. Это было красиво, и точка. Морда дракона также напоминала собачью, однако обросла рогами и бородкой. Глаза Гави никак не удавались, поэтому он рисовал их в ванной перед зеркалом, копируя со своих собственных.

Получился горделивый, но в то же время настороженный дракон. Сейчас Гави дорисовывал гриву — а дракону обязательно полагалась грива, причём точь-в-точь как у Гави — тёмная, слегка волнистая шевелюра.

В квартире вечером было прохладно, ветер колыхал занавески на окнах, от порывов чуть дрожало в рамах стекло, однако Гави рисовал почти нагишом. Ему было хорошо. Сидя на диване в окружении сыто дрыхнувших псов, он получал именно тот уютный покой, ради которого он каждый день и возвращался домой.

За окном совсем стемнело, быстро и тревожно закрапал дождь. Из открытой форточки доносился терпкий запах холодной пыльной сырости. Гави вздохнул полной грудью и улыбнулся. Самый приятный аромат на свете. Аромат самой реальности, дух осязаемой природы — так пахнет планета, так пахнет жизнь! И именно так пахнет грусть. Грусть от осознания скоротечности жизни — ты умрёшь, а дождь будет лить и лить без тебя, и запах предгрозовой свежести будет разноситься повсюду, но ты его уже не услышишь. Капли омоют твоё тело, и начнут вбивать его в окружающий мир, растворяя в нём, возвращая тебя туда, откуда пришёл.

Гави бросил на стол планшет и карандаш, зевнул во весь рот и сонно потянулся. Да, ничто не вечно, и это к лучшему. Вся эта бесконечность, о которой грезили люди прошлого… что бы они с ней делали, заполучив её? Люди не умеют обращаться с бесконечностью, не нужна она им. Всё имеет начало и конец, и тем славно, и тем приятно человеку. Так говорит Глас Божий. Всё имеет начало и конец… Гави снова зевнул…как и этот день. Он навсегда и бесповоротно окончен.

Осторожно перешагнув спящего в его ногах Кецаля, он направился в ванну, откуда вышел с покрасневшим от полотенца лицом и влажными волосами. Он выключил свет, улёгся на кровать, завернулся в одеяло и прислушался. В ночной тишине сквозь шелест дождя раздавался мерный стук сердца из радиоприёмника. Вскоре по ковру зашуршали торопливые шаги — собаки поспешили присоединиться к хозяину и скрутились подле него большими тёплыми калачами. В окружении своей верной гвардии Гави уснул. За окном била гроза.

На следующий день Гави явился на работу в сопровождении всех троих псов. На время занятий он отводил их в пустующий вольер, в перерывах выпускал на площадку. Когда настало время занятий с Вессалем, он не стал запирать собак и, глядя на их совместные кувыркания посреди двора, присел на скамейку в ожидании слепого со своим поводырём. Но Вессаль не явился.

Прождав некоторое время, Гави отправился на поиски старика и обнаружил его в гостевой комнате, где тот увлеченно слушал радио, похохатывая, поддакивая и даже что-то отвечая диктору. Вессаль в тёплой уличной одежде сидел за столом, у ног его пристроился Каштан, экипированный специальной шлейкой с удобной массивной рукоятью, за которую должен был держаться слепой.

— Добрый день, — сказал Вессаль, спустя некоторое время. — Это вы, Гавестон?

Гави раздражённо вздохнул. Слепой старик отлично слышал, бессмысленно было воображать его бесчувственным предметом мебели.

«Вот же локатор-недотёпа!»

— Д-да, — пробормотал Гави. — Здравствуйте.

Он шагнул в комнату.

— Вы не пришли.

Вессаль скорчил удивлённую мину и похлопал себя по карманам.

— Неужели пора? Мой будильник отчего-то не сработал. Прошу меня извинить. Славно, что вы пришли, мэтр Фрельзи, благодарю вас и ещё раз прошу прощения. Славно, что вы пришли…

Кряхтя, старик засобирался. Одной рукой он выпростал трость, другой ухватился за рукоять шлейки Каштана. Гави покачал головой. Он понял, что Вессаль прекрасно ориентировался во времени по радио и не мог не заметить, что одиннадцатичасовая программа уже окончилась.

«Что за рохля!»

— Вы не должны бояться, — сказал он.

— Простите, что вы сказали? — не разобрал его бормотания Вессаль.

— Вы не должны бояться, — громче повторил Гави.

— Что вы имеете в виду? — Вессаль встал. Моментально поднялся и Каштан.

— Вам страшно полагаться на пса. Но вы не должны бояться. Вы должны привыкать к нему, привыкать к взаимодействию. Вчера вы целый день с большим энтузиазмом тренировались выходить с Каштаном из дома, а сегодня вам страшно. Вы боитесь довериться собаке без инструктора.

Вессаль усмехнулся.

— Что ж, вы правы, Гавестон. Я струсил. Я ждал вас.

— Выйти из гостевого домика несложно, вы должны делать это сами.

Они неспешно двинулись к двери.

— Совершенно согласен — выйти несложно. Но куда проще мне было бы самому нащупать выход тростью, чем доверять собаке.

Гави вспыхнул.

«Ещё один олух, который не понимает зачем он здесь!»

— Никто не отнимает вашу трость. Поймите одно: нет никого в мире, кому можно было бы доверять больше, чем собаке. Тем более такой великолепно воспитанной, как Каштан. Он не предаст вас никогда, — твёрдо изрёк Гави.

Вессаль улыбнулся, услышав его ясную речь.

— Я не боюсь предательства. Поймите меня правильно, мэтр Фрельзи, я нисколько не умаляю вашего мастерства, как и преданности, и профессионализма Каштана, но всё же животные есть животные — они подвержены инстинктивным порывам. Нелегко так наскоро привыкнуть к тому, что за тебя глядит по сторонам не рассудительный человек, а дрессированный пёс. Что ты не сам ответственен за своё передвижение, но доверяешь свою жизнь тому, кто в любой момент может рвануть с места или ввязаться в драку.

Они вышли на просторное крыльцо с широкими, низкими ступенями, и Вессаль снова замешкался, придержав Каштана за шлейку.

— Это совершенно исключено, — серьёзно произнёс Гави. — Каштан никогда не ввяжется ни в какую драку. Никогда не возьмет посторонней еды, никогда не погонится за кошкой, не станет пить из лужи, не ускорит шаг без разрешения. Он не подаст голос без надобности, он не послушает никого кроме вас. Это добрый и умный пёс, воспитанный не в жёсткой муштре, но в любви и понимании. Он вырос в волонтёрской семье, где ему привили прежде всего любовь к человеку и ответственность перед ним.

— Ответственность? — улыбнулся Вессаль. — Хорошо, Гавестон. Представьте, что мне вздумалось отправиться по незнакомому маршруту в сопровождении Каштана. По дороге я теряю трость — допустим, роняю в решётку канализации. И тут на пути нам встречается лестница…

— Собака останавливается перед любой встречной лестницей.

— Пусть так. Но некто, предположим, уборщик, по недосмотру оставил на ступенях ведро. Меня ведет пёс, который легко сможет обойти препятствие. Но мне останется лишь кубарем скатиться вниз, и дай бог, шею не сломать. Ведь пёс не сможет предупредить меня, отчитавшись о столь неопасной с его точки зрения вещи, как о фатальном для меня препятствии.

Дождавшись, когда Вессаль окончит монолог, Гави усмехнулся и с уверенностью ответил:

— Он обязательно предупредит вас.

— Каким же образом?

— Он застынет на месте. Перегородит вам дорогу.

— Откуда ему понять, что обычное ведро угроза для меня?

— Он понимает куда больше, чем вам кажется, — Гави радовался, что старик не может видеть его укоризненного прищура, — он оценивает безопасность вашего пути как приоритетную. Пока вы не отыщете ведро, он не двинется с места. Ещё раз повторю — доверяйте собаке.

— Оценивает? Это интересно, — хмыкнул Вессаль. — Но вот я приказываю ему: вперёд! Вперёд давай! Что ему остаётся? Пойдёт вперёд и результат неизменен — мне конец.

«Может, оно было бы и к лучшему».

— Нет, — твёрдо возразил Гави. — Эта ситуация совершенно невозможна.

— Почему же?

— Он не подчинится вам.

— То есть как? Ослушается хозяина?

— Именно. Не сдвинется с места, хоть заприказывайтесь.

— Как это возможно? — пробормотал Вессаль.

Гави с охотой пустился в объяснения.

— Как и любой пёс-проводник, Каштан умеет оценивать ситуацию и знает, как уберечь хозяина от ошибки. Именно в этом состоит исключительная ценность собак-поводырей. Как и все собаки, они невероятно умны и отзывчивы, но помимо этого обладают чудесным навыком разумного неповиновения.

— Разумного неповиновения… — повторил Вессаль.

— Да. К примеру, если на вашем привычном маршруте кто-то начнёт ремонтные работы и выкопает яму, Каштан не подпустит вас туда, хоть вы тысячу раз ему прикажите, хоть тяните, хоть пытайтесь обойти его. И кстати, — веско заметил Гави, — не стоит приказывать. Беседуйте с ним как с человеком. Он знает все команды, но достоин общения ничуть не меньше, чем человек, и понимает обращённую речь ничуть не хуже.

— Гавестон, — Вессаль обратил к нему слепой взгляд, протягивая куда-то в пустоту свою ладонь, — вы великий мастер. То, что вы делаете, достойно самого глубокого уважения.

Гави неуверенно вложил в его ладонь свою худую руку, и старик крепко пожал её.

Затем Вессаль ухватил левой рукой Каштана за шлейку, спустился с крыльца и невозмутимой походкой направился на тренировочную аллею, ступая так уверенно, словно вот уже много лет гулял здесь. Правой рукой он держал трость, которой проворно ощупывал пространство перед собой.

— Ну что, дружок, погуляем? Давай пройдёмся, а, Каштанчик? Покажи-ка мне, где здесь можно славно пройтись.

Они довольно быстро удалялись от Гави, который оценивающе смотрел им вслед и не мог не признать, что пёс и его новый хозяин пришли к полному взаимопониманию и прекрасно подходили друг к другу. Вессаль пересёк двор и при помощи Каштана быстро отыскал калитку, ведущую в прогулочную зону. Пёс застыл перед входом, чтобы слепой мог найти тростью дверной проём, и к тому времени их догнал Гави.

Они двинулись по дорожке, посреди которой периодически встречались разнообразные препятствия. Каштан бодро бежал вперёд — он знал наизусть все преграды и легко уклонял от них Вессаля, помогая слепому продолжать свой путь по непростой аллее. Вессаль столь же бодро шагал рядом. Он жизнерадостно улыбался и постоянно что-то приговаривал, обращаясь то ли к Каштану, то ли к себе, то ли ко всему миру, который вовсю распускался кругом сонной весной. В носы им ударял пряный запах влажной прошлогодней листвы, смешанный с ароматом свежих липких тополиных почек. Сырые после вчерашнего дождя деревья отогревались на солнце, и от них парило, как и от сверкающего лужами асфальта.

— Вы не должны подстраиваться под Каштана, — сказал Гави после некоторого молчания, — напротив — он подстраивается под вас. Под вашу походку, скорость, ваш ритм, ваш настрой. Вы — его друг, но при том именно вы и хозяин, не наоборот.

— Так и есть, мэтр Фрельзи, — кивнув, ответил Вессаль, — так и есть.

— Вы что, всегда так быстро ходите?

— О нет, друг мой, спешить мне особенно некуда.

— Вы только что боялись выйти с Каштаном из своей комнаты, — недоуменно пробормотал Гави. — Но вот вы вприпрыжку несётесь по тренировочной аллее.

— Вы вселили в меня космическую уверенность.

Гави недоверчиво скривился.

«Да что ты мне тут голову морочишь, хитрый старикан!»

— Рад это слышать.

— Вы так любите собак, — внезапно изрёк Вессаль. — У вас дома, полагаю, живёт штук десять, не меньше.

— Трое, — буркнул Гави.

— О, как вам, наверное, весело вчетвером.

— Угу.

Гави был раздражён. Он не обратил внимания на то, как Вессаль легко догадался о его холостяцком одиночестве, но досадовал, что тот возглавлял их шествие, хотя предполагалось, что именно Гави поведёт слепого по аллее, объясняя, как управляться с собакой. Между тем старик не умолкал.

— Я должен ещё раз от всего сердца поблагодарить вас, Гавестон. Каштан чудесный пёс, чуткий, внимательный и ласковый малый, а то что он умеет — ваша заслуга. Благодаря вам обоим я чувствую, будто обрёл крылья. Утратил зрение, но обрёл крылья — да-да, именно так. Как же я раньше обходился без него? За эти два дня жизнь моя перевернулась с ног на голову, — серьёзно добавил он.

— Значит, вы доверяете ему?

— Ваши слова произвели на меня впечатление. Сам по себе Каштан замечательный компаньон, но зная о его способностях, я ни на секунду не сомневаюсь в том, что могу полностью довериться ему.

— Что же вас так впечатлило?

— Безусловно, его чуткость и знание команд достойны всяческих похвал. Но больше всего меня поразила его способность проявлять разумное неповиновение.

Гави хмыкнул.

— Все хорошие проводники умеют это.

— Разумное неповиновение интересное явление, мэтр Фрельзи. Такое поведение встречается, к примеру, во врачебной практике. Иногда цена спасённой жизни — неповиновение протоколу, принятие собственного решения, применение собственных знаний, исходя из необходимости, даже вопреки приказам. Такие ситуации, впрочем, невероятно редки. Если собаке присущи подобные способности, это о многом говорит.

Гави улыбнулся и кивнул.

— Я всегда говорил, что собака умнейшее существо.

— И добрейшее, — заметил Вессаль.

— У собаки огромное сердце, — горячо согласился Гави. — И она дарит его тебе целиком, причём безвозмездно.

— Ценное качество, не правда ли? Вот бы и люди обладали им, верно?

Гави вздохнул и пожал плечами.

— Люди порой ошибаются, Гавестон. Не смотря ни на какие усилия — собственные, Ментального Сержанта. Некоторых не спасти от ошибок.

Гави молчал.

— Вы делаете много добра людям, Гавестон. Вы тренируете превосходных поводырей, хотя могли бы сосредоточиться, к примеру, на обычной дрессуре.

— Это просто моя работа, — отмахнулся Гави.

— Но это вы её выбрали.

— Скорее она меня.

— Почему же? Разве вами не двигало сострадание к инвалидам, жажда помочь людям и подарить им счастье — друга и проводника во тьме? У меня перед глазами почти всегда темнота, — Вессаль покачал головой. — Но когда рядом Каштан, я словно начинаю видеть по-новому, каким-то внутренним глазом.

Гави искоса глянул на него.

«Я делаю это не ради людей. Уж точно не по доброте душевной!»

— Я рад за вас.

Своим кратким ответом Гави обрубил их разговор словно гильотиной. Они как раз подошли к калитке — аллея препятствий заканчивалась ровно там же, где и начиналась, — и молча двинулись в дом, где Гави продолжил свой инструктаж. Теперь старик мог самостоятельно наощупь провести базовый медосмотр и накормить пса, и выходило это у него так ловко, словно он и прежде всю жизнь возился с собаками.

Домой Гави еле тащился. Он шёл пешком, вяло толкая велосипед, и еле переставлял усталые ноги. Притихшие собаки медленно брели рядом с хозяином, встревоженно поглядывая на него — Гави вполголоса говорил сам с собой, время от времени горестно вздыхал и почти не смотрел по сторонам.

Вечерело. На тёмной улице было безлюдно. Дул промозглый ветер, зловеще шипя меж голых ветвей берёз, стоявших строем по обочинам тротуара. В стороне от дороги приютился крохотный сквер с несколькими лавочками и небольшим иссохшим фонтаном перед ними. Гави бросил велосипед у берёз и, спотыкаясь, побрёл к ближайшей скамье. Он тихо опустился на её краешек, весь дрожа, и поднял влажные глаза к сумрачному небу.

Добр ли я. Сострадаю ли я. Стараюсь ли ради других? — думал Гави. — Нет. Нет, я не добр. Я паршив, я зол. Как тысяча волков.

Но почему? Что со мной? Я не помню, не могу вспомнить! Что отравляет мне душу? Что прячет во мне Благодать? Что скрывает она от меня?

Почему я это делаю? Зачем я всё это делаю?..

Гави атаковал себя вопросами, превозмогая мучительную головную боль, от которой его клонило к земле и в сон. Схватившись за виски, он тяжело дышал и не видел вокруг ни деревьев, ни фонтана, ни собак, сочувственно трогающих влажными губами его колени. Почувствовав на собственных губах кровь, хлынувшую носом, Гави словно распробовал отрезвляющее лекарство, поскольку тут же встрепенулся, вскочил и громко заговорил сам с собой.

— Я учу собак. Учу их принимать решения — собственные решения, учу брать ответственность за себя и за других, заботиться и опекать. Я учу их… неповиновению! И это неповиновение делает их уникальными, умными, опытными. Делает их… свободными! Свободными!

Прокричав в холодную, ветреную темень эти слова, он крепко зажал себе рот рукой.

В его памяти, словно преодолевая радиопомехи, обрывочно вспыхивали воспоминания. Вспышки, промелькнув, тут же гасли и появлялись вновь всё ясней и чаще, пока Гави с изумлением не признал, что до сего дня совершенно не помнил самую страшную пору своего детства.

Он вспомнил зеркало. Оно всегда пугало его — такое узкое, длинное во всю дверь. Когда дверь открывали или закрывали, отражение двигалось и иногда ловило самого Гави. Вот и сейчас он вспомнил своё отражение в этой двери — маленькое, тоненькое, словно искажённое кривым зеркалом. Гави был потрясён, вспомнив себя ребёнком, ведь прежде ему казалось, он всегда был высоким и длинноногим, и сильным, и… самим по себе. Но маленький Гави был не один.

С ним был некто. Гави хорошо это чувствовал, глядя на зеркальную дверь, за которой в сумрачной комнате кто-то тихо двигался, стараясь быть неуслышанным. Маленький мальчик в тёмно-зеленом вязаном свитере и синих домашних штанишках теребил в руках шнурки на поясе и испуганно смотрел из зеркала на Гави, боявшегося тронуться с места и заглянуть за дверь.

Однако таинственный шум до того сводил Гави с ума, что он в конце концов всё же робко толкнул дверь, слегка приоткрыв её.

Из темноты комнаты тут же показалась кровать со смятым в беспорядке бельём. Кто-то сидел на самом краю кровати и горько плакал, подрагивая плечом. По полу, поблёскивая, бежала тёмная змейка, и приглядевшись, Гави понял, что это был ручеёк густой жидкости, юркий и быстрый, как ртуть.

Плечо всё подрагивало, а Гави всё смотрел на ручеёк, теребя шнурок на поясе и не смея открыть дверь шире. Внезапно его заметили — плечо двинулось, рыдающий повернулся в его сторону. Гави закричал и, схватившись за голову, упал на колени возле скамейки. Его охватил острый, давящий ужас — страшная догадка, благодаря которой в его память ворвалось лицо — худое, бледное, заплаканное.

«Гави! Малыш, не смотри. Не смотри, малыш!».

Мальчик попятился. Краем глаза он успел заметить оголённую ногу, на которой бурел чудовищный порез.

«Пойди поиграй. Поиграй в своей комнате, поиграй со щенком!».

Но мальчик не уходил. Он мысленно сложил воедино тёмный ручеек и порезанную ногу и теперь опасался, как бы из мамы не вытекла вся кровь, какая есть. Он хотел предложить заткнуть чем-нибудь рану, но от волнения и страха не мог произнести ни слова.

«Ах, мой милый Гавестон! Такова цена свободы, малыш. Это спасение. Помни, чтобы стать свободным, ты сам не должен быть тюрьмой».

За этой речью последовал отчаянный вскрик. В руке у неё был нож, и, едва договорив, она быстро полоснула себя по второй ноге. По бледной коже побежала новым ручейком тёмная кровь, блистая, как и глаза матери, большие и круглые, пугающие Гави страдальческими слезами и невыносимо горьким отчаянием.

Воспоминание тут же угасло.

— Мама! — Гави вскочил на ноги, схватившись за виски как за антенну приёмника. — Куда ты пропала? Где же ты, мама?! Где же ты теперь…

В ответ ему в унисон с ветром завыл Теско. Собаки в великой тревоге крутились у ног хозяина, и так гурьбой и пошли за ним, слепо бредущим по скверу. Гави тщился снова нащупать нить воспоминаний и вернуть видения, выцарапанные им из глубин сознания.

Но больше он не слышал слов матери, слышал лишь Голос, погружающий его в оцепенение, баюкающий словно маленького ребёнка, Голос властный и нежный, куда более могущественный и значимый, нежели материнский. Гави вскоре бессильно опустил руки, машинально приласкал ластящихся к нему собак и поплёлся к велосипеду.

Кое-как притащившись домой, Гави чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Всё вертелось перед его глазами, отяжелевшая голова отчаянно клонилась к груди, однако он, цепляясь за мебель, умудрился пробраться на кухню и вывалить в собачьи миски заготовленный корм.

После этого, едва успев убраться подальше от собачьей толчеи на кухне, Гави в глубоком обмороке опустился на пол у дивана.

Обморок плавно перетёк в сон.

Он снова явственно увидел мать, сидящую на каком-то возвышении, подобном трону, и себя, пристроившегося у неё в ногах. Мать нежно улыбнулась ему и обнажила грудь. Сам он также улыбнулся ей и почувствовал, как рот его растянулся непривычно широко. Ощупав себя, он обнаружил, что голова его была собачьей — чёрной, лохматой и красноглазой с огромной белозубой пастью. На голове росли рога вроде тех, что рисовал он на своём драконе.

Гави припал к груди мохнатой пастью и начал жадно пить молоко — оно горячими струями лилось в его глотку, но не дарило сытости и словно вовсе не попадало в желудок. В ногах своих он почувствовал возню и, скосив глаза, заметил, что повсюду ползают странные твари, угодливо ластясь к нему. Тела их были собачьими, головы же — человечьими, безволосыми и гладкими. Они жалостливо смотрели на него и, раскрыв рты, вываливали сухие серые языки.

Гави поднёс к горлу руку — безобразную, волосатую и когтистую, словно лапа чудовища. Не прекращая сосать, он острым когтем распорол себе горло, и из раны немедля брызнули струи молока. Твари у его ног принялись наперебой ловить эти струи, смешивающиеся с кровью, и жадно испивать их, подбираясь к разорванному горлу всё ближе.

Однако чья-то светлая, мягкая и тёплая ладонь укрыла рану от их алчущих ртов и сжала горло Гави, уняв поток. Подняв взгляд, Гави не увидел матери — на её месте возникло иное существо, ослепительное и лучистое, озарённое горячим нимбом. В его ярком сиянии не видать было лица, Гави приметил лишь любящую улыбку да почувствовал ручьи нежных, гладких волос, окутавших его словно одеяло.

Внезапно свет померк, и в сон вновь ворвались воспоминания. Гави, избавившись от собачьего облика, вновь увидел себя ребёнком. Он сидел на кухне у окна и пил молоко из большой кружки. Мать, хромая, ходила взад-вперёд, одной рукой накидывая на плечи уличный плащ и то и дело помешивая в кастрюле какое-то ароматное варево. Оба они были веселы и время от времени ловили радостные взгляды друг друга. Окна запотели от уютного, вкусного пара. Снаружи хлестал дождь.

«Как я могла забыть! Без перца ничего не выйдет. Я быстро, Гави. Сейчас вернусь. Последи за супом, будь умницей. Тебе купить что-нибудь?»

«Сладкой кукурузы!» — весело выкрикнул мальчик.

Мать улыбнулась.

«Хорошо. Я мигом, Гави. Сиди здесь и жди меня. Да следи за кастрюлей! Я сейчас вернусь, понял? Я вернусь».

Гави выглянул в окно — она перебежала через улицу, скрывшись за большим чёрным зонтом. Больше Гави никогда её не видел.

В полной тишине сгущалась тьма. К вечеру тьма словно стала осязаемой, разбавленная паром из выкипевшего до дна супа. Часы тянулись бесконечно, а ночью время и вовсе застыло, и Гави понял, что застыло оно на долгие годы.

Он тщетно пытался разглядеть лица тех, чьи голоса он слышал над своей головой, чьи руки беспрестанно гладили его по волосам, чьё дыхание так сбивчиво холодило его шею.

« — Бедный ребенок… это надо же…

–…что с ним?…смотрит в одну точку. Он болен? Это пройдёт?

–…ужасно! Что же теперь?

–…мы не можем забрать его. Метраж не позволяет.

–…увезти в интернат. И там… а кто же поручится? Будем наблюдать…

–…соберите его вещи.

–…Гавестон. Гавестооон!…он не реагирует.

–…какой кошмар. Кошмар!

–…и заберите щенка. Пристройте его в приют. Да уберите же собаку!».

Пробудившись, Гави разлепил глаза с большим трудом. Он не знал который час, но по мутному алюминиево-серому небу за окном предположил, что было примерно восемь утра. Почувствовав движения хозяина, собаки, обложившие ночью его своими тёплыми телами, радостно завиляли хвостами и принялись потягиваться, распрямляя сильные ноги да позёвывая. Не умея сказать, они выражали своё сочувствие и поддержку беспрерывными поцелуями, вылизывая ему руки и лицо.

Вяло погладив каждого по макушке, Гави кряхтя встал с пола и поплёлся к окну. Выглянув навстречу прохладному утру, он тотчас убедился, что это была та самая улица, которую перебегала мать в тот злополучный дождливый день, укрывшись за стареньким сломанным зонтом. Квартира была другой — прежнюю Гави продал и купил поменьше этажом ниже. Оставшейся суммой он оплатил своё обучение в зооветеринарной академии, где получил специальность кинолога.

Гави устало опёрся на подоконник. Сон, полный видений и воспоминаний, утомил его.

Едва вспомнив своё прошлое, он уже запутался в вопросах и догадках о судьбе своей матери. Несомненно, она была самовредящей, и Благодать забрала её, увела туда, где, по словам Вессаля, она могла попрощаться с жизнью. Иными словами — на смерть. Но ведь она была такой сильной, столь долго сопротивлялась Голосу ценой ужасных мучений. Неужели она мертва? Неужели убита Благодатью? Могла ли она избежать этой страшной судьбы? Да и… в силах ли вообще человек избежать своей судьбы?

Гави сплюнул кровь, внезапной струёй вновь пролившуюся из носа, и закрыл окно.

Ему опять стало дурно. Необходимо было перестать об этом думать. Хотя бы на время. Хотя бы ради своих собак.