На грани безумия

Джеймс Кэмирон Гейтсбери, 2019

Пройдя жестокие испытания детства, девушка-сирота попадает в дом, где сталкивается с человеком, способности которого удивляют и шокируют её. То, что он представляет собой находится за гранью разума.

Глава VI

Итак, мы оказались на улице. Невыносимый жестокий холод тут же сковал наши лица и руки. Ветер неистово стенал и гулом завывал в потрескивающей вершине деревьев, а опускаясь на землю, вихрем поднимал снег и, кружа перед нами, больно, как осколки режущего стекла, впивался нам во всё тело. Иногда мимо нас проходили люди, укрываясь руками, как и мы, от снежной бури. Долго и утомительно, преодолевая снежные препятствия, мы добрели до покрытой изморозью скамейки, одиноко стоявшей среди заснеженных деревьев. Мама тяжело опустилась на неё. Я заметила по выражению её лица, будто она внутренне преодолевает какую-то сильную боль. Увидев моё беспокойство, она тут же произнесла:

— Сейчас, дочка. Я немного передохну, и пойдём дальше.

Наконец приподнявшись, она тут же схватилась рукой за грудь.

— Что с тобой, мама? — в замешательстве, спросила я.

— Ничего, дочка не беспокойся. Это сейчас пройдет, — сказала она, пытаясь меня успокоить, но её лицо говорило о том, что она всё ещё с трудом преодолевает боль в груди. Она свернулась комочком в своём сером драповом пальто, которое казалось очень лёгким для зимы. Она утерла покрасневшей рукой лицо от слёз, которые выбил из её глаз сильный ветер, в обрамлении пушистой белой шапочки её лицо казалось совсем бледным и осунувшимся, несмотря на холод. Вскоре она, будто очнувшись, поднялась со скамейки, а я следом за ней. Мы медленно побрели дальше.

— А куда мы идём? — спросила я, нарушив молчание, которое нарушало разве что гулкое завывание ветра.

— К крёстной, Кристина. Нам ведь больше не к кому идти. У нас никого больше нет.

Мы дошли до очередной скамейки, и мама снова тяжело опустилась на неё. Я присела рядом. Вскоре я заметила, как она что-то долго ищет у себя в кармане, после чего она вытащила оттуда маленький клочок свёрнутой бумаги и протянула его мне.

— Здесь адрес, Кристина, если со мной что-нибудь случится, — её губы в этот момент сильно посинели, она дрожащими руками вложила мне в ладони листок с адресом. Затем, тяжело потянувшись рукой к сердцу, она наклонилась немного вперёд…

— Мама, тебе плохо? — беспокоилась я, видя её болезненное состояние.

— Нет. Нет. Сейчас пройдёт, — успокаивая меня, ответила она.

— Но я же вижу, что что-то не так.

— Сейчас отпустит, — взяв меня левой рукой за руку, сказала она. — Всё хорошо, Кристина, всё хорошо.

Через какое-то время, всё еще сидя на заснеженной скамейке, я почувствовала, как её рука тяжело упала ей на колени.

— Мама, мама? — встрепенувшись и вскочив со скамейки, я бросилась трясти её за руки.

— Мама, очнись! Что с тобой? — сквозь жестоко хлеставший мои глаза сильный ветер кричала я, но он заглушал мой крик. Она сидела неподвижно. Я продолжала трясти её, сколько во мне только было сил, но её тело в ответ вдруг тяжело опустилось, а затем упало на скамейку. Меня охватил ужас.

— Нет! Нет! Мама, прошу тебя, очнись! Мама! — уже плача, твердила я.

Мимо проходили люди, и, казалось, никто из них не обращал на нас никакого внимания. Они продвигались вперёд, сквозь снежную бурю, пытаясь призрачно бороться с ней движениями рук, устремляясь вперёд, и были целиком увлечены своими мыслями и чувствами до самозабвения, не замечая, что творится вокруг. Я не раз задавалась вопросом: что происходит с людьми? Откуда в них это равнодушие и безразличие? Что вообще происходит с миром? Но каждый раз моё сознание заходило в тупик. Кто мы и что мы делаем на этом свете? Созидаем ли мы добро или безжалостно творим зло, опрометчиво следуя своим страстным желаниям? Что движет душой человека, его помыслами и чувствами? Сейчас мне ясно одно: злость и жестокость, неотъемлемо следуя друг за другом, укореняются в нашей жизни. Судьба безжалостно калечит и ломает, кого-то делая злым и мстительным, а кого-то — слабым и бесхарактерным. Но есть и те, у кого сквозь это тяжёлое бремя жизни проявляется луч света, словно их душа понимает что-то, чего не могут понять многие из нас. Хотя они нам кажутся наивными и странными, но именно они несут добро и свет миру, и если бы их было больше, то, возможно, мир бы просветлел от этого чувства разума и души, которая и должна нести свет в человеке…

Просидев довольно долго на скамейке возле мамы, я начала чувствовать, как мои руки и ноги начинает щипать сильный мороз, но мне было уже всё равно. Я сидела, как обречённая, пригвожденная к морозной скамейке. Вскоре острый холод своим болезненным пощипыванием начал отпускать меня, а ему на смену пришло спокойствие. Мои глаза начали медленно смыкаться, я постепенно погружалась в сон, он принёс с собой другое леденящее ощущение в теле.

— Девочка, девочка, — словно с неба кто-то позвал меня на эту землю, но мой сон был так сладок, что я совершенно не хотела просыпаться.

— Девочка, очнись!

Кто-то грубо начал трясти меня за руки, за ноги, затем я почувствовала резкие удары по щекам:

— Очнись же. Очнись! Неожиданный голос своим велением и движением Божьим вернул меня на землю.

— Господи, да ты вся замёрзла. Ты закоченела вся. А ну-ка, вставай. Вставай, детка. Рано тебе ещё на тот свет. Рано, поверь мне…

Перед моими глазами, как в бреду, мелькнуло лицо пожилой дамы в очках с внимательными светлыми глазами. Я начала приходить в себя. Только это возвращение стоило мне невыносимо тяжёлых, я бы даже сказала, адских мук, потому как моё почти омертвевшее тело начало отходить от сна и пробуждаться к жизни. Женщина тем временем, присев рядом со мной, стала с силой тереть мне руки и ноги. Я почувствовала, как волна тепла хлынула к моим жилам, и кровь, почти застоявшись уже в них, пробудившись, новой жизнью с болью бросилась по всему моему телу, так, что у меня выбились слёзы из глаз.

— Больно, — твердила я. Женщина, оглядываясь по сторонам, начала кричать:

— Люди! Помогите! Кто-нибудь! Женщине плохо, и девочка совсем замёрзла… Помогите!

Я смутно помню, что было дальше, кажется, к нам, наконец, подошло несколько человек. Они вызвали скорую помощь, после чего маму увезли, а меня эта женщина привезла к себе домой. Мне запомнились быстрота и лёгкость в движениях этой пожилой женщины. Несмотря на свой возраст, всё, что бы она ни делала: разливала ли чай по чашкам, расставляла ли столовые приборы на столе, — всё она делала с лёгкостью и грациозностью. Её маленькая хрупкая фигура и мягкое выражение лица производили впечатление доброго и внимательного человека.

Обстановка в её доме призрачно пронеслась перед моими глазами и не оставила особого следа, потому как я чувствовала себя настолько усталой и измождённой, что только свет, выбивавшийся из-под красного абажура, бросился мне в тот миг в глаза. Женщина напоила меня горячим чаем с лимоном и попыталась покормить, хотя мне и крошка хлеба не шла в горло после всех сегодняшних испытаний. После она спросила, есть ли у нас здесь кто-то из родных или знакомых, чтобы сообщить им, где я нахожусь. Тогда я вдруг вспомнила, что мама напоследок сунула мне в руки клочок бумаги с адресом. Странное дело, при всех происшествиях сегодняшнего дня скомканный листок бумаги до сих пор находился в моём сжатом кулачке. Словно это был последний остаток моей жизни, точнее, остаток той жизненной силы, который не дал мне уйти туда, угаснуть. Женщина уложила меня в тёплую постель, укрыв пушистым мягким пледом. Слишком тяжёлыми оказались для меня воспоминания сегодняшнего дня, они были для меня непосильной ношей, поэтому сон тут же сморил меня, как только моя голова коснулась пуховой подушки.

Проснувшись, я увидела взволнованное лицо крёстной. Она, тяжело качая головой, протянула ко мне свои тонкие руки и обняла меня, заботливо прижав к себе. Вскоре я оказалась в её доме. Это была старинная красивая усадьба, вокруг неё был расположен большой сад, правда, сейчас все деревья в нем, скамейки для отдыха и лужайка были покрыты толстым слоем снега, словно белым пушистым покрывалом. Создавалось впечатление, что всё здесь было сковано тихим таинственным сном. Внутри дом выглядел уютно и просторно. При входе я оказалась в огромном фойе, по правую сторону которого находились три больших окна. Их украшали объемные бордовые портьеры, они тяжело опускались на пол и по бокам были собраны позолоченными крупными кистями в подхваты. Сверху над окнами опускались пышные оборки. Перед входом был расположен большой персидский ковёр с красно-зелёным узором на пастельном фоне, окаймленным крупными цветами роз. Тут же возносилась вверх парадная лестница с широкими гранеными ступеньками, она вела на второй этаж. По левую сторону фойе находились гостиная и кухня. На втором же этаже были расположены несколько спален, уборная и комнаты для отдыха. Дом произвёл на меня неизгладимое впечатление, невозможно было не восхищаться теплом и уютом здешней обстановки, они невольно погружали в атмосферу жизни дома и его обитателей. Не говоря уже об огромной библиотеке с многочисленными полками старинных книг и бесценной, на мой взгляд, картотекой. Всю центральную стену в библиотеке занимал камин из тёмно-коричневого гранита. Над ним висела большая картина в позолоченной раме с изображением прекрасного пейзажа в летнюю тёмную пору, в центре сияла таинственно-робкая луна, сквозь серые лёгкие облака, плавно проплывающие синеватой дымкой, отблеск этой луны падал на озеро, в котором отражались струйками блики, исходящие от небесного светила. Крёстная познакомила меня со всем домом, затем провела наверх и показала мне мою комнату, которая меня сразу расположила к себе. Спокойные тона стен защитного цвета, шторы и ковёр во весь пол под цвет стен и письменный стол, расположенный напротив большого светлого окна, а рядом — уютный, с роскошной обивкой, мягкий диван. Крёстная решила оставить меня одну, чтобы дать мне время оглядеться и привыкнуть к обстановке, сказав, что перед обедом она обязательно зайдёт за мной.

На следующий день я, уже немного освоившись, спустилась вниз, в фойе, и хотела пройти в библиотеку, но так как гостиная была неподалёку от неё, я заметила чуть приоткрытую дверь. Я услышала громкие голоса, которые привлекли моё внимание, и я тихо подошла к двери гостиной, но то, что я услышала в следующее мгновение, повергло меня в смятение. Опустившись на корточки и обхватив руками коленки, я тихо заплакала. Через какое-то время я почувствовала, как меня кто-то трогает за плечо.

— Кристи, Кристи…

Я подняла от колен заплаканные глаза и увидела Макса.

— Кристи, что случилось? — внимательно глядя на меня, спросил он. — Почему ты плачешь?

Я в ответ попыталась рукавом утереть накатывающиеся на глаза слёзы.

— Моя мама, она… Она умерла! Меня теперь отдадут в детский приют?

— С чего это ты взяла, Кристи? — удивился он.

— Но как? Ведь у меня теперь никого нет. Я осталась совсем одна, — сказала, всё ещё всхлипывая, я.

— Что ты такое говоришь, Кристи? Как это никого нет? У тебя есть крёстная и я — твой крёстный брат, — сказал он и, попытавшись меня успокоить и подняв меня с пола, взял меня за руку.

— Ничего не бойся, Кристи. Ведь я рядом!

Похороны мамы состоялись через три дня. Как ни странно, в это утро выглянуло солнце, оно неожиданно пробралось сквозь призрачно-слабые тучи, которые медленно проплывали по небу, подгоняемые лёгким ветром. Было что-то во всей природе тихое смиренное, упоённое покоем и тишиной.

Всё утро я отрешенно молчала, следуя за похоронной процессией. Но когда в последний раз были сказаны прощальные слова, и гроб накрыли плотной крышкой, опустив его затем в глубокую чёрную яму, тогда я вздрогнула, а когда на него начали бросать комья сухой промёрзшей земли, я вдруг почувствовала отчуждённость, полную глубокого одиночества. Я поняла, что мама ушла навсегда, что её больше нет, и не будет. Чувства протеста и глубокого осознания того, что я осталась одна на этом свете, разволновали меня настолько сильно, что вызвали бурю раздирающих душу эмоций.

— Нет, нет, — прошептала я. Слёзы настолько сильно стали душить меня, разрывая все мои детские чувства, что я в отчаянии и с криком в сердце закричала и бросилась бежать, куда глаза глядят, лишь бы ничего этого больше никогда не видеть.

— Кристи, постой! — доносились за моей спиной чьи-то голоса, но я уже ничего не слышала и не видела. Я бежала сломя голову неведомо куда и зачем и, казалось, уже выбилась из сил, но остановиться не могла.

Внутренний протест против всего, что произошло в моей жизни за последнее время, вывернул всю мою душу наизнанку и поработил мою детскую волю.

— Постой же, ну, Кристи, — услышала я уже близко, за моей спиной, как неожиданно кто-то пересек мне дорогу. Какое-то время меня долго трясли за плечи, пытаясь образумить и привести в чувство, но из-за слёз я ничего не видела перед собой и не слышала. Затем я почувствовала, как меня обняли и, успокаивая, начали гладить по голове.

— Успокойся, Кристи. Прошу тебя, успокойся. Я знаю, как тебе сейчас плохо, и что ты сейчас чувствуешь. Лучше поплачь. Поверь, тебе станет легче. Я испытывал такие же чувства, что и ты. Со мной было то же самое, когда умер мой отец.

Но я слышать ничего не хотела. Я продолжала вырываться и сильно била кулаками по груди того, кто не давал мне вырваться из крепких тисков. Когда же мои силы окончательно иссякли, а руки отказались подниматься на того, кто всё это время смиренно и безропотно терпел мои отчаянные побои, я подняла глаза и сквозь пелену слез увидела Макса. Он крепко сцепил руки за моей спиной, чтобы я не вырвалась и не убежала. Почувствовав, по-видимому, что я немного успокоилась, он посмотрел на меня. В его глазах тоже стояли слёзы.

— О, Крис, — покачал он головой. Затем снова прижал меня к своей груди, желая тем самым оградить от всего.

Прошло несколько месяцев. Спустившись однажды в гостиную, крёстная сообщила, что очень скоро Макс уедет учиться в Англию, этому поспособствовало то обстоятельство, что единственный брат крёстной — солидный мужчина пожилого возраста — имел свою большую строительную компанию и был довольно состоятельным человеком, но одиноким и бездетным, и единственной его надеждой был племянник — Макс, на которого он возлагал большие надежды. Как он не раз сообщал об этом крёстной, он мечтает, чтобы Макс получил блестящее образование в Англии, все расходы, соответственно, он возьмёт на себя, а затем он хочет передать ему дело всей своей жизни. Таким образом, он не раз уговаривал крёстную выполнить его единственную просьбу. После долгих и тяжёлых раздумий и колебаний, поговорив с Максом и обсудив всё с братом, она, наконец, дала своё согласие, и Макс начал собираться в дорогу.

— Кристи, — столкнувшись однажды со мной в дверях гостиной, произнёс взволнованно он. — Меня не будет здесь какое-то время. Но знай, это совсем не значит, что я не слышу и не вижу тебя.… Помни, я чувствую всё, что с тобой происходит, даже на расстоянии. Я могу ощущать всё то, что ощущаешь ты. Поэтому у меня к тебе будет одна просьба: будь хорошей девочкой. Слушайся крёстную и… Марию, они ничего плохого тебе не посоветуют. Ведь они тебя любят, как и…, — он вдруг замолчал, но затем продолжил:

— А главное… Береги себя. Одевайся теплее и не принимай все невзгоды близко к сердцу. И помни, я буду переживать всё то, что переживаешь ты, и если ты будешь полна печали, то и я тоже буду грустить. А теперь давай простимся, Кристи.

И, подойдя ко мне, он обнял меня, бережно и крепко прижав к своей груди. Я слышала, как громко и отчётливо бьётся его сердце, отдаваясь и стуча в моих висках каким-то странным и непонятным мне чувством, словно это моё сердце бьётся так у меня в груди, и я слышу его отчётливый стук. После отъезда Макса крёстная занялась оформлением опекунства надо мной. За всё время, что Макс провёл в Англии, а это было несколько долгих лет, я видела его лишь несколько раз, и каждый его приезд был совершенно неожиданным для нас, как снег, свалившийся на голову жарким июльским днем. Но каждый раз его появление вызывало во мне очень странные и непонятные мне чувства. Ощущения, словно подо мной разверзается земля, и мне некуда приткнуться, чтобы избежать этих плохо сочетающихся чувств самообладания с волнением и полной растерянностью.