Тень ушедшего

Джеймс Айлингтон, 2015

Прошло двадцать лет после свержения авгуров, правителей, что черпали силу в предвидении будущего. Однажды грядущее закрылось перед ними, и, не желая терять власть, постепенно они сошли с ума от собственной беспомощности. Теперь авгуров нет, а все люди, у которых есть хотя бы подобие магических способностей, находятся под постоянным контролем, скованные четырьмя доктринами. Давьян – один из таких одаренных, жертва войны, которая закончилась еще до его рождения. Будущего у Давьяна нет, он обречен на вечное презрение и рабство. К тому же, как выясняется, из всех возможных способностей у него есть только одна: то самое предвидение, которое уже чуть не разрушило мир, а потом исчезло. Но будущее коварно, изменчиво, и это открытие запускает цепь событий, которые приведут к самым неожиданным последствиям и множеству смертей. А на западе, в лесу, приходит в сознание странный человек. Он не помнит, кто он; не помнит, как его зовут, его одежда залита чужой кровью и, кажется, даже собственные мысли временами ему не принадлежат… Пути незнакомца и Давьяна вскоре пересекутся, и вместе им предстоит выяснить, что на свете есть опасность гораздо страшнее правления обезумевших авгуров.

Глава 3

На дороге было тихо.

Давьян не погонял Джени и шел шагом, пиная подворачивающиеся под ногу камешки и наслаждаясь греющим спину солнцем. Эту — одинокую — часть пути он любил больше всего. Стежка над обрывом была до войны большой дорогой, но с тех пор запустела, камни мостовой растрескались и раскрошились — природа брала свое, — в каждую трещинку лезла трава. Правда, она оставалась кратчайшим путем на север и для горожан, но проходила всего в сотне шагов от школы, и потому этой дорогой ходили одни одаренные.

Впрочем, скоро Давьян свернул, и за поворотом открылся вид на живописный городок Каладель, примостившийся между искрящимся морем и холмами.

Давьян вздохнул.

Его, спускавшегося по улицам с Джени и тележкой, сторонились прохожие. Несколько соколятников и купцов торговали на улице, но его не окликали. Знали, что у него нет для них денег — и, хуже того, заприметь его кто у прилавка или в лавочке, другие клиенты стали бы обходить заведение стороной.

Давьян и сам не поднимал глаз, старался не встречаться взглядами с обходившими его горожанами. Он много раз бывал в Каладеле, но настороженные, а порой и презрительные взгляды все еще причиняли боль. Вскоре мальчик поймал себя на том, что сутулится, как будто улицы давят ему на плечи. Он поспешал от цели к цели, стараясь держаться как можно незаметнее.

С покупками сегодня все шло гладко. Прежде случалось, ему отказывались продавать или запрашивали непомерную цену. В таких случаях Давьян знал: лучше вернуться в школу с пустыми руками, чем поднимать шум. Но в это утро, к его облегчению, торговцы хоть и держались холодно, но не отказывались торговать. Мало кому хотелось быть пойманным на торговле с одаренными, но школа была крупным закупщиком, а когда под конец дня подсчитываешь выручку, монетка от одаренного оказывается не хуже других.

И все равно Давьян не без облегчения подвел Джени к маленькой темноватой лавке, последней в его списке. С ее хозяином он не раз имел дело и не ждал неприятностей.

— Добрый день, хозяин Дэль, — почтительно поздоровался он, входя.

Мясник был тощ, не старше сорока и отрастил пушистые усы, скрывавшие его узкое лицо.

— Доброго утречка, парень, — равнодушно отозвался он. Никто из лавочников не трудился запоминать имена одаренных, с которыми имел дело, но Дэль был неизменно вежлив, чем выгодно отличался от большинства.

Давьян протянул ему листок.

— Здесь все перечислено.

— Все имеется, — кивнул хозяин, изучив список. За спиной у Давьяна звякнул колокольчик над дверью — вошел новый покупатель. Мясник поднял взгляд и мигом переменился.

— Убирайся, — рыкнул он, став будто вдвое выше ростом. — Мы тут таких не обслуживаем.

Давьян подумал было, что приказ относится к нему;

кое-кто из торговцев обслуживал одаренных, только если никто этого не видел. В таком случае Давьян попросту обошел бы с Джени лавку и ждал хозяина у черного хода.

Но мясник смотрел ему за спину. Оглянувшись, Давьян увидел незнакомого юношу годами пятью старше него, застывшего в дверях. Даже в полумраке видна была черная паутина жил, разбегавшаяся по его лицу от глаз.

Незнакомец не двинулся с места, и хозяин помрачнел пуще прежнего.

— Ты меня слышал! — зло бросил он.

— Я хотел только…

Не успел Давьян опомниться, как в руке хозяина возникла крепкая дубовая палица и тощий мясник выдвинулся из-за прилавка.

Тогда тень повернулся и рванул — только колокольчик звякнул вслед.

Хозяин Дэль тут же стал деловитым, словно ничего и не случилось.

— Извиняюсь.

— Да… ничего, — проговорил Давьян, постаравшись не выдать изумления. И снова оглянулся на дверь, помедлил, вспомнив Лихима. Он понимал, что лучше бы ему прикусить язык.

— Так ты теней не обслуживаешь?

Мясник ответил презрительным взглядом.

— Ни один уважающий себя лавочник их не обслуживает, и, судьбы меня побери, мне плевать, как там заведено в Илин-Иллане. Вас, одаренных, я, может, и недолюбливаю, но дело есть дело, и торгуй я только с теми, кто мне по нраву, был бы нищим. Но тени… — он огляделся, словно искал, куда сплюнуть. — Наслышан я о них и об их Шадрехине. Те дела, злые дела, которые они затевают… Ну, не всякую сплетню можно пропустить мимо ушей. Всему должна быть граница.

Давьян надеялся, что лицо его ничего не выдает. Он впервые слышал о Шадрехине: обычное дело, школа была отрезана от долетавших из столицы слухов; но этот слух слишком походил на обычную страшилку, а их блюстители распространяли охотно.

Впрочем, в лицо хозяину лавки этого не скажешь. А если скажешь, только того и добьешься, что выставят за дверь, а школа лишится надежного поставщика.

— Может, они не все такие, — заметил он по возможности кротко. — Большинство стали тенями просто потому, что не сумели пройти испытание. Ничего дурного они не сделали. Просто Толы не позволяют им остаться среди одаренных, а договор не позволяет уйти, пока они полностью не лишены способностей. Просто им… не повезло.

Мясник помрачнел, будто вспомнил, с кем разговаривает. И вместо ответа угрюмо сверкнул глазами.

После этого Давьян прикусил язык.

Вскоре он уже выходил из лавки, а мясник, возвративший себе обычное хладнокровие, указывал ему, как лучше подвезти тележку к черному ходу. Давьян, выйдя, поискал тень взглядом, но юноша скрылся. Давьян с раскаянием подумал, не надо ли было сильнее за него заступиться. Бесполезно и даже глупо было бы навлекать на себя неизбежный гнев хозяина лавки. И все-таки…

Мясник Дэль помог ему закрепить последнюю покупку и скрылся в лавке. Давьян взялся за поводья.

Что-то маленькое пролетело над его плечом всего в нескольких дюймах от лица.

Он развернулся как ужаленный и увидел в начале проулка компанию: мальчиков, годами двумя моложе его, лет четырнадцати на вид. Все они ухмылялись до ушей, радуясь его замешательству. Один перебросил из руки в руку новый камень и посмотрел взглядом, какой Давьян подмечал у высмотревших мышь котов.

— Прости, кровопивец, никак, рука сорвалась, — разыгрывая невинность, проговорил мальчишка. Остальные захохотали.

Давьян стиснул зубы, проглатывая колкий ответ. «Кровопивец». Он знал, что одаренных часто награждают этой кличкой, но в свой адрес слышал редко.

— Что вам нужно? — беспокойно спросил он. К враждебности и прямым оскорблениям он привык, но здесь ему чудилось что-то… большее.

Мальчишка, заговоривший первым — явно вожак стаи, — улыбнулся ему, взвешивая камень на ладони.

Беспокойство Давьяна стянулось в острие паники;

на миг все вытеснило воспоминание трехлетней давности, как он пришел в себя, не в силах шевельнуться от множества ран. Он готов был бежать, бросить покупки. Все эти мальчишки были меньше него, но окова отнимает силы, а в открытой драке выйдет пятеро против одного.

Кроме того, ему нельзя было ввязываться в ссору. Блюститель его слушать не станет, сочтет заводилой драки, как бы там ни было на самом деле.

На главной улице мелькнул голубой плащ.

— Блюститель! — возопил Давьян, стараясь, чтобы голос не выдал отчаяния.

Блюститель, заслышав крик, придержал шаг, повернул голову в сторону переулка. Этот был молод, лет тридцати. Его взгляд с холодным любопытством охватил сцену.

Затем он отвернулся и пошел дальше, почти сразу скрывшись из вида.

Мальчишки после окрика заколебались, но теперь нахальство вернулось к ним.

— Кричи громче! — с издевкой процедил один.

Вожак сунулся ближе.

— Где ты нажил такое уродство, кровопивец? — мальчишка с ухмылкой провел пальцем по своей щеке, намекая на шрам Давьяна.

Одаренный повернулся, хотел бежать — и кровь отхлынула от его щек, когда он увидел другую толпу, отрезавшую его от дальнего конца переулка.

Задира продолжал:

— Похоже, ты побывал в драке. А кровопивцам драться не положено, знаешь ли.

— Несчастный случай, — сухими губами выдавил Давьян. — Давний несчастный случай, — повторил он, сдерживая дрожь в голосе. Руки у него тряслись, он сам не знал, от страха или от гнева. Мальчик изо всех сил изображал безразличие: — Извините, но мне в самом деле пора идти.

Он хотел обогнуть одного из задир, но мальчишка шагнул в сторону, загородил дорогу и оглядел его с улыбкой, не отражавшейся в глазах.

— Напав на меня, вы нарушите договор, — отчаянно напомнил Давьян, снова шагнув вперед. На этот раз мальчишка оттолкнул его с такой силой, что Давьян растянулся навзничь, задохнувшись от удара. Вожак склонился над ним, близко, нос к носу.

— Я что, похож на блюстителя? — прошипел он с жадной злобой в глазах.

Давьян напрягся, ожидая первого удара.

Вместо удара донесся мужской голос с главной улицы, и мальчишки вдруг брызнули врассыпную, оставив его лежать на согретом солнцем камне.

Приближающегося человека Давьян скорее почувствовал, чем увидел. Сердце еще колотилось. Он поднялся на ноги и приготовился к защите.

— Спокойно, паренек, я тебя не обижу. — Человек успокаивающе повел рукой, голос звучал мягко и озабоченно. Давьян прищурился. Вроде бы знакомый голос, но этого человека он видел впервые: средних лет, тощий, сухой, как проволока, лет сорока с небольшим или, может, скорее пятидесяти. Он смотрел поверх маленьких круглых стеклышек, и очки придавали ему вид добродушного рассеянного ученого.

А главное, на нем был алый плащ одаренного, и левую руку он держал так, чтобы видна была окова. Давьян опустил кулаки и наконец рискнул оглядеться. Противники скрылись.

Он глубоко вздохнул, успокаиваясь, выговорил «Спасибо!» и стал как мог отряхиваться от пыли.

Мужчина в ответ склонил голову.

— Ты не пострадал?

— Разве что гордость, — при этих словах к щекам хлынула краска стыда.

Мужчина сочувственно кивнул.

— Это в наши дни никого из нас не минует. — Он протянул руку. — Я — старший Илсет Тенвар.

Давьян как можно тверже сжал протянутую ему ладонь.

— Давьян.

Разнимая руки, он заметил, что у мужчины недостает указательного пальца — на его месте осталась сморщенная культя.

Илсет смотрел теперь вслед скрывшимся мальчишкам, и лицо его застыло, загрубело.

— Ты их знаешь?

Давьян помотал головой.

— Впервые видел.

Илсет помрачнел еще больше.

— Значит, воспользовались подвернувшимся случаем. Трусы и дураки. А я-то думал, в пограничье, может быть, по-другому. — Он вздохнул и хлопнул Давьяна по плечу. — У тебя остались еще дела в городе?

Давьян потрепал Джени по шее, успокаивая больше себя, чем невозмутимую скотину.

— Я как раз хотел возвращаться в школу.

— Чудесно, я и сам направляюсь туда же. Тебе не слишком досадит мое общество?

Давьян искоса взглянул на Илсета — он вдруг вспомнил, где слышал этот голос. Этот человек беседовал с Таленом.

Кивнув, он незаметно расслабился, радуясь, что не придется возвращаться одному.

— Я тебе рад, старший Тенвар.

Илсет улыбнулся.

— Зови просто Илсет. По крайней мере, пока не доберемся до школы.

Они молча прошли через Каладель. Давьян, еще не опомнившийся после нападения, затерялся в своих мыслях. Когда он прокручивал в голове случившееся, в животе становилось горячо от гнева и унижения. Он ведь ничего дурного не сделал! Ничем такого не заслужил!

Илсет, словно прочитав его мысли, тронул мальчика за плечо и утешил:

— Сам понимаешь, ты не виноват.

— Просто я не понимаю, почему люди такие, — с досадой вырвалось у Давьяна. — И блюстители, и простые горожане. За что нас так ненавидят? Война пятнадцать лет как кончилась, я-то тут при чем. И те мальчишки тогда еще не родились! — Он перевел дыхание: — Знаю, мы должны принять договор и жить под догмами. Просто это, по-моему, нечестно!

Илсет замедлил шаг, разглядывая мальчика.

— Нечестно, — спокойно, как само собой разумеющееся, признал он. — По отношению к нам — нечестно. Что до других… — он пожал плечами. — Ну, они нас ненавидят потому, что боятся. А боятся, потому что знают, что не в силах нами управлять. Полностью — не смогут. Хотя, согласно догмам, они наши господа, мы всегда останемся сильнее. Лучше. Людям трудно с этим смириться, вот они и пинают нас при каждой возможности. Однажды они нас сломили и теперь боятся, что стоит чуть отпустить, мы воспрянем и отомстим.

Илсет говорил без пыла, холодно и отстраненно. Дальше они шли молча, слушая только шум ветра в листве и поскрипывание тележки. Давьян, обдумывая слова Илсета, рассеянно потирал шрам.

— Не в первый раз, да?

Обернувшись, Давьян понял, что старший за ним наблюдает.

— Не в первый, — чуть замявшись, признал он.

— Что тогда произошло?

Давьян колебался. Неловко пожал плечами.

— Это случилось несколько лет назад. Я тогда был слугой в школе — я в ней всю жизнь прожил. Госпожа Алита послала меня в город, а там кто-то, видно, знал, что я служу одаренным. Они были пьяны… Я мало что запомнил, честно говоря.

Только те обрывки, что снились ему по ночам. И больше ничего от ухода из школы до пробуждения: каждый нерв горит огнем, на лице открытая рана, а на предплечье метка-клеймо.

Мальчик остановился. Давно он никому не рассказывал этой истории. Глубоко вдохнув свежий морской воздух, он продолжил:

— Они на меня напали, хотели убить, но мимо проходил один одаренный из старших и вступился за меня. Увидев, что они со мной сделали, он их убил.

Давьян замолчал.

— А, — проговорил Илсет, словно вспоминая. — Так это ты тот мальчик, которого спас Терис Сарр.

— Ты об этом слышал? — удивился Давьян.

Илсет коротко хмыкнул, хотя ничего смешного здесь не было.

— Вряд ли в Илин-Иллане найдутся одаренные, кто не слыхал бы. Блюстители заявили, что Сарр, раз убил тех людей, нашел способ нарушить догму. Он, конечно, отрицал, но решения Стража Севера это не изменило. Сарра казнили, Тол Атьян не успел даже подать формального протеста.

Давьян грустно кивнул. Он так и не поблагодарил своего спасителя. В чем-то казнь Сарра тревожила Давьяна больше, чем собственные раны. Она показала, как мало ценится спасение его жизни.

— Ты его знал? — спросил Давьян.

Илсет покачал головой.

— Лично — нет. Когда началась осада, он был в Толе, а потом много путешествовал, так что мы не встречались.

Давьян опять кивнул. Первоначально существовало пять Толов: пять твердынь одаренных, и каждая обучала своей философии, своим искусствам, играла свою роль в правлении авгуров. Осады обозначили начало войны: три Тола и все андаррские школы стерли с лица земли за несколько месяцев. До конца продержались только Тол Атьян с подчинившейся ему школой и Тол Шен.

Давьян, вдруг сообразив, о чем говорил старший, вскинул голову.

— Так ты… во время войны был не в Толе Атьян? Ты сражался?

Илсет хихикнул.

— «Сражался», пожалуй, слишком сильно сказано. — Взглянув в лицо мальчика, он поморщился и уточнил, вздернув бровь. — Точнее будет сказать, скрывался.

— Ох… конечно. Прости, — смутился Давьян. Все называли случившееся войной, но каждый знал, что кровь проливали большей частью с одной стороны. Он с любопытством покосился на Илсета. — Просто я впервые вижу человека, который провел войну не в Толе.

Илсет хмыкнул.

— Это потому, что нас мало осталось к концу. Кому не посчастливилось с самого начала оказаться за стенами Атьяна или Шена, тому… трудно было выжить. Ты уж мне поверь.

— Как это было? Если я смею спросить? — поспешно добавил Давьян, сообразив, что сует нос куда не следует.

Илсет почти рассеянно пожал плечами.

— Смеешь, парень. С тех пор много лет прошло. — Он почесал бороду. — Как было? Одиноко. Многие сказали бы, что хуже всего постоянно чувствовать себя дичью, вечно бояться, вечно быть настороже. Они не то чтобы неправы: спать приходилось вполглаза и радоваться, если дожил до вечера. Но мне больше всего запомнилось одиночество.

Давьян вытер капли пота со лба; дорога от Каладеля шла в гору, да и солнце жарило.

— Ты не пробовал пробиться в Тол Атьян?

Илсет невесело улыбнулся, будто услышал глупую шутку.

— На это решались только те, кто больше не мог держаться. Самоубийством было даже приблизиться к столице, не то что пробиваться в Атьян. Как и в Шен на юге, а три других Тола к тому времени были уничтожены.

Он слегка покачал головой, отвечая своим воспоминаниям, и продолжил:

— Нет, я просто ходил от селения к селению, держался тихо и остерегался охотников и ревнителей. И всегда был один. В те времена, заподозрив в ком-нибудь одаренного, ты сворачивал в другую сторону. Большинство выживших, так же, как я, сообразили, что без прямого соприкосновения щупы тебя не учуют, пока ты не пользуешься сутью. А если ты почувствовал другого одаренного, значит, он как раз пользуется… И значит, охотники уже спешат сюда.

Давьян замолчал, пытаясь вообразить: ревнители — сторонники короля во время восстания — под командованием прославленного военачальника Вардин Шала вдруг объявляются в каждом городке, вооружившись щупами и прочим оружием против сути. Целых три Тола стерты с лица земли, два оставшихся — в осаде. Все школы в стране уничтожены, ученики и учителя вырезаны. Тогда одаренным пришлось воистину худо, тогда они обеими руками ухватились за договор и подчинились догмам.

Он краем глаза наблюдал за Илсетом. Старшие в их школе воздерживались от разговоров о Невидимой войне, а Илсет вспоминал о ней охотно.

— Ты когда-нибудь встречал авгуров? В смысле, до того, как все началось.

Илсет покачал головой.

— Я работал во дворце, так что вокруг их было много, но лично никого не знал. Я в те времена только вышел из учеников.

— Но ты видел, как они используют свои силы? — стараясь говорить непринужденно, настаивал Давьян.

Илсет с улыбкой поднял бровь.

— Пожалуй, что видел — в те разы, когда наблюдал, как они читают просителей. Хотя, по правде, видеть было нечего. Кто-то входил с прошением, дежурный авгур несколько секунд вглядывался в него, заводил разговор и выносил суждение. Думаю, это было не увлекательнее, чем видеть за работой короля и Ассамблею.

Давьян нахмурился.

— Разве они для чтения людей не применяли суть?..

— Нет, конечно.

— Ты уверен?

Давьян затаил дыхание. Он давно это подозревал, но прямого ответа не добился ни от старших, ни от немногочисленных одобренных блюстителями книг.

Илсет фыркнул.

— Парень, чему тебя учили в школе? Подумай сам. Суть может только физически влиять на вещи: поднимать или разламывать. Тянуть, толкать. Портить или исцелять. Как же ее использовать для чтения мыслей?

Давьян покивал, в увлечении забыв смутиться.

— Но и суть авгуры тоже могли использовать? Как одаренные?

Илсет поправил очки на носу.

— Н-ну… Да. Помнится, один человек пытался их обмануть — верь не верь, а кое-кто считал это возможным, — понял, что попался, и бросился наутек. Авгуры связали его сутью быстрее, чем стражники двинулись с места.

Давьян молча переваривал услышанное, и в груди его разгоралась искорка надежды. Значит, дело не в той его способности. Это ничего не решает, и одной тревогой стало меньше.

— Стало быть, они умели читать людей и провидеть будущее. А еще? — наконец спросил он.

Илсет улыбнулся.

— А ты из любопытных.

— Прости, — покраснел Давьян. — Я часто думал, как все было до Невидимой войны, но старшие не хотят об этом говорить.

Илсет поморщился так, что Давьян даже испугался, не рассердил ли старшего.

— Ну и дураки, — сказал Илсет, и Давьян не сразу сообразил, что он имеет в виду старших. — Мне безразлично, что сказано в договоре. Верные, уничтожив Тол Тан, сожгли половину наших знаний. Нельзя допустить, чтобы вторая половина пропала по трусости.

Несколько секунд было тихо, потом Илсет вздохнул, успокаиваясь.

— Отвечая на твой вопрос: что еще могли авгуры, не знал никто, кроме самих авгуров. Их никак нельзя было назвать разговорчивыми, и в любое время их бывало не больше дюжины. Единственные их способности, о которых известно наверняка, — те, что упомянуты в договоре.

— Значит, чтение и провидение, — Давьян наизусть знал эту часть договора.

Илсет кивнул.

— Дальше ты вступаешь в область слухов и предположений. А их мы в достатке получаем от блюстителей, что ж мне еще добавлять.

Давьян кивнул, скрывая разочарование, и пнул попавшийся на дороге камешек.

— Ты их ненавидишь?

Илсет озадаченно нахмурился.

— Авгуров? Почему такой вопрос?

— Старшие не говорят, но я вижу: они винят авгуров за то, как обернулись дела, — неловко пожал плечами Давьян. — Блюстители рассказывают, будто авгуры были тиранами, и я ни разу не слышал, чтобы им возражали.

Илсет задумался.

— Блюстители еще скажут, что мы им сознательно помогали, что тогда, в прошлом, каждый использовал дар для угнетения менее удачливых, — напомнил он. — Большей частью это демагогия: берут исключение и выдают его за правило. Авгуров не то чтобы любили — честно говоря, скорее боялись, — и не все их действия встречали поддержку. Но до предвоенных времен люди их принимали. Понимали, как много добра приносит их власть.

Давьян нахмурился.

— Так они никого не угнетали?

— Не думаю, чтобы угнетали сознательно, — поколебавшись, ответил Илсет, — хотя под конец, осознав, что их видения уже не точны, они всполошились. Сначала никому не говорили, что происходит, даже одаренным. Замазывали самые грубые ошибки, а когда люди узнали, отказывались уступить власть, вместо того принимали все более строгие законы и вводили все более суровые наказания для противоречащих, и вынуждали одаренных следить за исполнением. — Старший пожал плечами. — Думаю, они всего лишь старались выиграть время, чтобы узнать, что стряслось с их провидением, но… потом все смешалось. Разом.

Он вздохнул.

— Словом, да, за то, как они вели себя перед Невидимой войной, их можно винить. Бесспорно. Но ненавижу ли я их? Нет. Понимаю, почему их могут ненавидеть другие, но я — нет.

Давьян, заслушавшись, кивнул.

— А как ты думаешь, что случилось с их провидением?

На эту тему старшие тоже держали языки за зубами.

Илсет вздернул бровь.

— А где искать изумруд Сандина, тебе не сказать? Или назвать имена пяти Изменников Керета? Или рассказать, кто были зодчие и как создавали свои чудеса, и заодно уж объяснить, куда они скрылись? — рассмеялся он. — Это же величайшая тайна поколения. Я не знаю, и никто не знает. Теорий множество, но стоящих доказательств никто не нашел. Они просто… Перестали видеть вещи как есть. — Илсет вздохнул. — Знаешь, я ведь был тогда во дворце — в ту ночь, когда Вардин Шал со своими сторонниками нанес удар. Когда погибли авгуры.

Давьян круглыми глазами смотрел на него.

— Как это было? — не удержался он.

— Хаос, — мрачно отозвался Илсет, как видно, не возражавший против расспросов. — Люди бегают, орут. Одаренные, не зная о ловушках, не подозревая, что их суть можно подавить, гибнут на месте. Ничего похожего на славную битву, как бы ни хотелось того охранителям. — Он покачал головой. — Я в ту ночь допоздна засиделся за книгами, тем и спасся. Всем одаренным, кто спал в своих постелях, перерезали глотки. Даже детям.

Давьян побледнел. Таких подробностей он прежде не слышал.

— Ужасно!

Илсет покачал головой.

— Это было горько и жалко. А вот войти в зал собраний и увидеть мертвыми всех андаррских авгуров — это был ужас. — Он передернулся, вспоминая. — Твоему поколению трудно понять, но они были для нас не просто вождями. Их уход обозначил конец образа жизни.

Илсет замолк, уйдя в воспоминания.

Давьяна жгли новые вопросы: те старшие, кого он знал, не откровенничали о Невидимой войне, а об авгурах тем более, но мальчик прикусил язык. Он за несколько минут узнал больше, чем за год тайных изысканий, и опасался, не заподозрит ли его Илсет, если он станет слишком наседать. Впрочем, чужие старшие редко проводили в школе меньше недели. Будет еще время для осторожных расспросов.

Они шли дальше. Илсет выглядел задумчивым, и Давьян, которого разговор отвлек от происшествия в Каладеле и успокоил, тоже помалкивал.

Немного погодя Илсет словно встрепенулся.

— Кстати, о переменах, — сказал он с немного натужной веселостью. — Ты к завтрашнему дню готов?

— К завтрашнему? — нахмурился Давьян.

— К испытанию. — Илсет поднял бровь.

Давьян выдавил нервный смешок.

— Испытание только через три недели, на праздник Воронов.

Илсет поморщился и ответил не сразу.

— А, тебе еще не сказали? — он сочувственно тронул мальчика за плечо. — Извини, парень, но по разным причинам нам в этом году пришлось перенести испытание. Потому-то я и здесь: Тол Атьян прислал надзирать за происходящим. — Увидев лицо Давьяна, старший прикусил губу. — Право, мне жаль, Давьян. Я думал, тебе уже известно.

Мальчик чувствовал, как отливает кровь от щек, да и колени готовы были подогнуться.

— Завтра? — как во сне переспросил он.

Илсет кивнул.

— С рассветом.

У Давьяна так кружилась голова, что ответить он не сумел. К воротам школы мальчик подошел на негнущихся ногах, так до конца и не поверив.