Глава десятая
— Лампа, ты достойна премии за свой вопрос, — рассмеялся Махонин. — У девочки был отец! Ребенок, как правило, носит его фамилию.
— Отец Веры Иван Марамамакин? — уточнила я.
— Скажем так, этот мужчина записан ее отцом, — сообщил начальник отдела компьютерного поиска, — а уж от кого училка ребенка родила, знала только она сама.
— Стой, стой, — зачастила я, — директора нашей музыкальной школы звали Иван Алексеевич Марамамакин, у него была жена Людмила Павловна, очень милая дама. Она у нас не работала, но часто приходила к мужу. Красивая, хорошо одетая, никакой обожаемой советскими дамами «химии» на голове. На фоне педагогов она казалась райской птицей в стае куриц. Но если директор записал Веру как свою дочь, значит, он ее отец. Ну и ну!
— Тебя удивляет факт измены мужа супруге? — осведомился Махонин.
— Нет, — возразила я, — во все времена есть люди, которые не хранят верность партнеру по браку. Но Иван Алексеевич глава школы, скорей всего он был коммунистом. Поход «налево» мог спровоцировать развод с женой и, как следствие, развал семьи, потерю руководящей должности. В СССР строго соблюдали так называемый моральный кодекс строителя коммунизма. Пошарь в интернете, думаю, он там есть. Когда кого-то из граждан СССР собирались отправить в составе делегации в соцстрану, кандидатуры тех, кто поедет, всегда обсуждали на парткоме. Если выяснялось, что один из предполагаемых делегатов замечен в адюльтере, секретарь партийной организации заявлял:
— Сегодня он жене изменил, а завтра Родину продаст.
И вычеркивал фамилию сластолюбца из списка. Это правило распространялось как на мужчин, так и на женщин. Поэтому любовники старательно скрывали свои отношения, не хотели неприятностей ни дома, ни на работе. Иногда правда выплывала наружу, и тогда возникала война местного масштаба. Изменников могли побить их вторые половины, порой пары разъезжались, жена отправлялась к своей матери, или муж сбегал на дачу. Но посторонним о разрыве не сообщали, делали вид, что все в порядке. Получение новой квартиры, путевки на море, продвижение по службе и много чего еще зависело от морального облика человека. Мне трудно представить, что какой-то мужчина посмотрел на Анелию как на женщину. Но я рассуждаю с позиции ребенка, которому Орехова с энтузиазмом ставила колы. Интересно, почему Вера сменила фамилию, но оставила отчество? Если она затаила обиду на отца, то должна была стать Ореховой.
— Вера получила десятилетнее образование, — прервал меня Николаша. — Но есть нюанс. Девочка — инвалид. Она училась в так называемой «лесной школе». Что за болезнь у нее, я пока не выяснил. Вера получила паспорт на фамилию Марамамакина. Недуг не помешал ей поступить в институт, выучиться на редактора и работать в военном издательстве. Замуж Вера вышла за генерала, переехала жить к нему, супруг был значительно старше ее. После его кончины Вера устроилась в архив и работала там до своей смерти от инфаркта. Единственный странный шаг с ее стороны — смена фамилии за пару лет до смерти. Анелия Орехова умерла в июле, а в сентябре ее дочь стала Арамакиной.
— Марамамакина — Арамакина, она просто убрала часть отцовской фамилии, — вздохнула я. — Знаешь, Николаша, будь Анелия жива, я не согласилась бы ехать к ней ни за какие коврижки.
— А и не надо! Сходи к законной жене Ивана, — тут же предложил Махонин, — это Людмила Павловна Будкина. Живет она в паре шагов от тебя, на соседней улице, за пять минут ты легко дойдешь. Дом называется «Лебединое озеро».
— Знаю, — обрадовалась я, — это многоэтажная башня за забором. Сквозь него видно, какая у них красивая детская площадка. Киса очень хотела там играть. Но жильцы запрещают пускать посторонних. Горки, качели и все прочее только для местных ребят и для тех, кого приглашают их родители. А почему Людмила Будкина? Муж-то у нее Марамамакин?
— После смерти Ивана Алексеевича вдова вернула себе девичью фамилию, — объяснил Николай.
— Какая-то странная чехарда, — пробормотала я. — Вера тоже сменила фамилию.
— Я договорился с Людмилой, — сообщил Махонин, — позвонил ей до того, как соединился с тобой. Просто подумал: если муж признал девочку от любовницы, то жена точно знает о существовании незаконнорожденной. И какие чувства к Арамакиной она испытывает?
Забыв, что Махонин меня не видит, я кивнула:
— Возможно, добрые, но скорее всего не очень.
— Значит, она расскажет про Веру все, что знает! Без прикрас! Ой! — воскликнул Николаша.
— Очки опять разбил? — спросила я.
— Нет, раздавил, — расстроился мой собеседник. — Одна пара упала, а я не заметил, решил на стуле до подоконника доехать и прокатился по оправе. Капец ей!
— У Энтина для тебя всегда есть набор вторых глаз, — напомнила я. — Мой тебе дружеский совет: хоть раз в месяц передвигайся по комнате на ногах. А то они отсохнут за ненадобностью. Во сколько мне завтра надо прийти к Людмиле?
— В восемь! Утра!
— Ты уверен? — удивилась я.
— Да. Она так сказала!
— Ну ладно, — согласилась я, — заведу будильник на шесть тридцать.
— Зачем вставать в такую рань? — спросил Махонин. — Полвосьмого поднимешься, не опоздаешь. Идти тебе пять минут черепашьим шагом.
— Надо умыться, причесаться, одеться, наложить макияж, позавтракать, — перечислила я, — за тридцать минут я не успею.
— Как у вас все сложно, — хмыкнул Коля, — хорошо, что я родился не женщиной! Сплошное неудобство и трата времени на всякую ерунду.
— Ой, мама! — закричала Роза Леопольдовна. — О господи!
— Все, пока. До встречи завтра в офисе, — скороговоркой выпалила я и помчалась в коридор.
Краузе была в гостевом санузле, который превратился в фабрику по производству косметики. Кроме няни там оказался Макс, он успел вернуться домой, пока я говорила с Махониным. Муж стоял спиной к двери и молчал. А Роза заламывала руки и твердила:
— Ну… ну… ну…
— Что случилось? — спросила я.
Вульф повернулся ко мне:
— Привет. Как это тебе?
— Что? — не поняла я.
— Не видишь? — рассмеялся супруг.
— Куда смотреть надо? — уточнила я.
— Смотреть в глаза, — рявкнул Макс и рассмеялся. — Фразочка из старых кинофильмов и современных дурных сериалов. Но в этом случае она очень даже актуальна.
Я уставилась на Вульфа.
— Ну? — спросил муж.
— Зачем, зачем, зачем… — простонала Краузе, — ну, зачем?
— Лампудель, ответь, — попросил Вульф. — Как я выгляжу?
— Обычно, — ответила я.
— Да? — уточнил супруг. — Ты уверена? Я не похорошел?
— Ты всегда прекрасно выглядишь, — сказала я.
— Я в противогазе, — расхохотался муж.
— Его на тебе нет, — удивилась я.
— Просто я вспомнил старый анекдот, — проговорил сквозь смех Вульф. — Пришел мужик с работы, женушка его в прихожей встречает, спрашивает: «Как я тебе?» Он в затылке почесал: «Платье новое?» — «Нет». — «Волосы покрасила?» — «Нет!» — «Губная помада другая?» — «Нет!» — «Так что изменилось-то?» — «Я в противогазе перед тобой стою».
Макс опять расхохотался.
— На его лоб посмотрите, — прошептала Краузе. — Над глазами что?
— Ничего, — ответила я. — А что там должно быть?
— Я в противогазе, — пропел Вульф.
— Брови! — выкрикнула Краузе. — Роскошные такие, соболячьи! Черные. Где они?
— Нету! — подпрыгнула я. — Макс! Что ты сделал со своим лицом?
