Кира и наследники. Роман

Дарья Гущина-Валикова

Согласно сюжету, и в дешёвой серии непрестижного издательства могут выходить книги талантливые и оригинальные; только критики и читатели не способны распознать это сразу, но лишь после смерти их автора. А незаметная девушка, обречённая на замкнутое существование, может серьёзно изменить свою жизнь, если не побоится действовать вопреки мнению окружающих.

ГЛАВА 5. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ КИРЫ К.

Недели три спустя, я как всегда сидела днём дома, трудясь над заказом. Отлично помню этот заказ — свитер из собачьей шерсти, на груди которого требовалось изобразить портрет скочтерьера (фото прилагалось). Несчастная псинка, которую как раз накануне обстригли, погибла под колёсами БМВ — и как!.. Её хозяева из соседнего дома — мама и сын лет десяти, придя ко мне с пряжей и фотографией, глотали слёзы: вся улица видела, что их Кляксу, спущенную с поводка и скромно трусившую по самой кромке, подлый лимузин сшиб совершенно намеренно, проделав для этого целый трюк и весело отсалютовав затем фарами… «Ну что она ему сделала, а? — вопрошала женщина, простая бюджетница. — Мы для них — пустое место, так и не замечали бы, нам и лучше! Нет, надо последней радости лишить!..»

Я тоже вскипела, от души пожелав этому гаду разбиться в своей поганой тачке в лепёшку, нет, лучше — взорваться так, чтобы его мелкие фрагменты долго собирали по всей округе. И, хоть сама идея с портретом лично мне показалась сомнительной — почти как набить из Кляксы чучело и поставить на видное место! — я согласилась: пускай малец носит, если это будет его греть в обоих смыслах. И даже решила, что плату с них возьму чисто символическую — при том, что пряжи тут явно не хватит и придётся добавлять из собственных запасов.

Я выполняла эту благотворительную акцию под чинную клавесинную музыку, льющуюся с кассеты, что подарила мне на Новый год Алевтина, когда раздался телефонный звонок.

— Привет, Ветка! Поздравляю тебя со всеми прошедшими праздниками сразу — уж извини за такое опоздание! — Голос Киры был бодр, тон, как и прежде — безмятежно-благожелателен.

— Кира?! — изумилась я. — Спасибо, и тебя, разумеется…

— Давно хотела позвонить — всё никак не получалось. Хлебодаров тебя тогда нашёл?

— Кто?.. Ах, да, конечно — только он представиться забыл…

— С ним бывает, он такой… Прочла?

— Ну, разумеется!!

— И как?

Вопрос был задан мимоходом, и, следовательно, требовал подобного же ответа — быстрого и ёмкого.

— Б-брутально! — выдохнула я, чуть подумав.

Кира рассмеялась:

— Между прочим, не ты первая охарактеризовала именно этим словом…

— Вот видишь!.. Ой, а интервью-то к тебе попало? Жаль, что оно такое маленькое и вообще, по шаблону, но иначе там и быть не могло, ты ж понимаешь…

— Да, спасибо. Всё нормально, не бери в голову, — беспечно ответила она. — Я чего звоню: ты как, вечером занята? Нет? Тогда — малость развеяться не желаешь? Мне сегодня, как ни плачь, — тридцать стукнуло. Ш-ш, — тут же прервала она мои возгласы, — это я тебе почти по секрету. На этом решено не зацикливаться. Поздравления и подношения исключаются. Мне тут уже и так, можно сказать, коллективный подарок сделали — завтра в Англию лечу на пару недель, к знакомым по вызову.

— Классно! — не могла не одобрить я.

— А сегодня просто один приятель свой вечер поэтический проводит — у знакомой нашей тут такой частный маленький салон образовался… У него тоже как раз день варенья, только дата не круглая. Вот заодно такая общая тусовка и намечается, всякой твари по паре. Поговорить, правда, толком вряд ли удастся — но хоть вот его, Севу Кладько, послушаешь. Он такой мистификатор — может, тебе будет занятно… Так что подъезжай часикам к семи; адресок такой…

Ну, разумеется, она — Водолей, самый творческий знак, могло ли быть иначе… А что это ещё за «маленький салон»? По идее, таковой должен просто собираться на чьей-то квартире, однако, судя по адресу, вырисовывалось нечто вроде клуба. Интересно также узнать, а чего туда, собственно, надевают; как же давно я нигде не бывала…

Не придумав ничего лучше новых джинсов — обычных чёрных «Ли» и одного из моих фирменных свитерков, я накинула наверх лишь лёгкую осеннюю куртку — начало февраля, а в Москве уже тепло и сыро, разгар весны, да и только. В семь я была на «Пушкинской»; выйдя на буйно освещённую Тверскую и поозиравшись по сторонам, двинулась в направлении нужного переулка, свернула туда и вскоре нашла искомую подворотню.

Двор, что за ней скрывался, был глух и совершенно тёмен — и не скажешь, что в двух шагах отсюда главная улица главного города самой огромной страны… Надо же, прям стихи получились, отметила я, не решаясь ступать на эту пугающую территорию, но к счастью, следом тут же подоспела небольшая компания, по чьим репликам стало понятно, что ищет она тот же самый вход. Незаметно присоединившись, уже через несколько минут я ввалилась вместе со своими попутчиками в какой-то полуподвал, встретивший с порога ярким светом и ненавязчивым французским шансоном на фоне людского гомона.

— Свои, свои! — крикнула подоспевшая Кира неприметному мужичку на входе, пытавшемуся выяснить, кто мы и откуда.

Компания с шумом её обступила, вручив неслабый букетец, который я и не заметила в темноте.

— Подарок за мной, — успела шепнуть я, когда она ко мне подошла, освободившись ото всех приветственных объятий.

— Брось, тебе говорят. Здесь всё по-простому, сама увидишь. Раздеваются вот тут, выпить берут вон там. Расслабляйся пока, Сева начнёт через полчасика…

Она исчезла, кем-то куда-то увлекаемая; я пристроила куртку в маленький гардероб и отправилась в одиночку изучать помещения.

В довольно просторном холле, помимо гардероба, было много глянцево-зелёных растений в разнообразных керамических ёмкостях с хорошей авторской росписью, а под потолком ещё серебрилась забытая мишура новогодних тусовок. Но народ в основном кучковался в баре и гостиной. Несколько столиков и табуретов в тесноватом баре были плотно заняты, но большая часть входящих и выходящих брала коктейли, которые споро сооружали и выставляли на большой поднос молчаливые парень с девушкой, и отправлялась с ними гулять. Я тоже взяла стакан с жидкостью цвета морской волны и неизбежным зонтиком на соломинке, прихватила с другого подноса тарталетку и побрела в гостиную. Та была довольно-таки просторной, разделяясь на две неравные половины: небольшой, но вместительный зал с рядами стульев и настоящей сценой (микрофоны, подсветка, всё, что полагается), а также целый отсек с камином, креслами и диванами. Последний заполнила неоднородная публика: и мальчики-девочки в прикидах с продранными локтями и прочими приколами от Галери Лафайетт, и куда более практично и демократично одетые трудящиеся, явно заявившиеся сюда прямо из своих редакций или кафедр.

Я увидала шарф и патлы Хлебодарова; меня он не узнал в упор, скользнув рассеянным взглядом, и подошёл к какому-то мужику, расположившемуся со своим стаканом у каминной полки. После их взаимных приветствий до меня донеслось:

— Да, это ты верно: прямо филиал ЦДЛа у Татьяны тут образовался. Но только — три дня в неделю и крепче вина ничего не положено. Так ты в первый раз здесь, значит? К Кире или к кому? — Голос у Хлебодарова, как и в прошлый раз, был отчётливым и недовольным — недовольным, по-видимому, не от настроения, а от особого тембра; его же собеседник говорил совсем тихо.

Услышав что-то про Киру, я невольно пододвинулась поближе и прислушалась.

— Ты её последнюю-то вещь читал?

— Да, — еле слышно отвечал тот мужик, загороженный от меня Хлебодаровым. — Драйв такой хороший… настоящий… А она что, у Стебловского на договоре?

— Ну да. Это ж я её в своё время надоумил: чего сидеть без копейки, напиши для Аркаши пару глав, он тебе — аванс тут же!.. Ну и пошло-поехало. А сейчас он, подлец…

— Вы не позволите? — Прозвучавший голос был виновато — просителен.

Я рассеянно пропустила невысокую девушку, которая села рядом со мной в освободившийся уголок дивана.

Те, к разговору которых я прислушивалась, двинулись в сторону бара — чёрт, вот жалость, но не идти же вслед за ними!..

— Простите, — сказала девушка, — вы случайно не знаете, где может быть Кира Колесникова?

У девушки были пепельные волосы, подстриженные как-то очень тщательно и замысловато, и нежный цвет лица; пальчики с перламутровыми ноготками нервно перебирали незажжённую ментоловую сигарету.

Что-то ты больно робко держишься для такой дорогой стрижки, подумала я, а вслух ответила:

— Да где-то здесь ходит.

…А и правда, где ж она ходит?

— У вас очень интересный свитер, — произнесла девушка после паузы.

— Что? Ах, свитер. Да, спасибо, — ответила я, озираясь по сторонам.

Ещё бы, ласточка, «аранское вязание» — дело хлопотное… А Киры и впрямь не видать.

С эстрады объявили начало вечера, и народ не спеша потянулся рассаживаться поближе. Та самая Татьяна — моложавая хозяйка заведения, явно следовавшая заветам старушки Коко, что утверждала: если вы завтра не сможете вспомнить, в чём была женщина накануне вечером, значит, она была одета в высшей степени хорошо и уместно, — представила щуплого поэта по фамилии Кладько, хотя большинству присутствующих он явно был знаком.

Зазвучавшая поэзия оказалась сплошной стилизацией под древнекитайскую, точнее вряд ли кого обманувшей попыткой мистификации, поскольку была объявлена вольным переложением недавно найденных рукописей безымянного автора. Всё это мало меня вдохновляло, тем более что было явно чем-то неновым — по-моему, мне уже где-то когда-то попадались нашенские подражания не то японцам, не то корейцам… Дальний Восток в моде, только почему он ограничивается двумя-тремя странами? Взял бы для разнообразия какой-нибудь Вьетнам, что ли, — раздражённо подумала я.

Слава Богу, перемещения во время чтения вполне допускались — многие входили и выходили свободно, не создавая шума, чему способствовали мягкие ковры и идеально смазанная дверь с лилово-чёрным витражом. Я вскоре тоже поднялась и ушла в бар, где в сизых облаках дыма различила у стойки силуэт Киры. Его, в свою очередь, полуобнимал силуэт мужской; я меланхолически отметила, что волосы у Киры отросли уже ниже плеч (замечательно густые волосы!), взяла с подноса ещё один коктейль — на этот раз золотисто-жёлтый, кинула в рот какой-то орешек и вышла проч.

В холле никого не было, кроме курящей у гардероба стайки стильных девчонок и ещё долговязой фигуры, маячившей возле кадки с лимонным деревцем, в которой я вдруг узнала питерского Ника. Мы молча кивнули друг другу издали, и я отправилась бродить дальше.

За время моих последующих блужданий туда-сюда, включивших ещё парочку коктейлей, мистификатор успел закончить, выслушать какие-то вопросы и ответить на них. Затем ему слегка поаплодировали, поднялись с мест, вновь сбились в несколько тесных компаний, и через полчасика большинство, наконец, потянулось на выход; одни при этом громко прощались, другие, как видно, собирались отправиться куда-то ещё. Издали я видела, как Кира провожала ту робкую девицу, а затем её, Киру, подхватили и увлекли за собой Хлебодаров с какой-то тёткой… В общем, я поняла, что даже попрощаться толком не выйдет, и решила уходить по-английски.

Верхнюю одежду почти всю уже размели; девушка, которая подавала коктейли, подбирала оставленные прямо на гардеробной стойке стаканы и пепельницы. Я шагнула забрать свою куртку, но кто-то меня опередил, подхватив и подав её, как полагается, и этот кто-то оказался Ником.

— Бла-го-да-рю, — произнесла я, влезая в рукава.

— Кира просила передать: продолжение следует, — сказал он глуховатым голосом.

— Что?

— Они едут в клубешник тут один. Желающие могут присоединиться.

Он сообщил это без малейшего энтузиазма, да и я, немного удивившись предложению, тут же подумала — нет, спасибо, мне, пожалуй, пора, я и здесь-то проторчала одна, никому не нужная, куда ж ещё тащиться в какие-то ночные заведения!.. Но не успела и рта раскрыть, как раздался чей-то недовольный голос:

— Никита, ну вы идёте или нет? Все уж сидят, ждут!..

И Ник, так и не дождавшись моего ответа, автоматически подтолкнул к выходу — вежливо, но решительно, а в дверях даже взял за руку, чтобы не потерять среди бестолково прощавшейся группки людей. И мы как-то быстро оказались на заднем сиденье машины, где ещё трое человек, которым до нас дела не было, оживлённо спорили, как будет лучше проехать — по Тверскому вниз или сразу по Бронной? Девица на переднем сиденье возмущённо говорила, что дворами тут пройти будет и то быстрее, чем ехать по бульвару, однако при этом вылезать из машины явно не желала. Наконец отправились, и, несмотря на остановки у светофоров, действительно, довольно быстро очутились у цели: длинного одноэтажного строения, — кажется, пристройки к какому-то большому особняку дореволюционной поры. Вход для женщин — надо ж, повезло! — в тот вечер там был объявлен отчего-то бесплатным.

Внутри клуб оказался вполне камерным — никаких танцзалов, бильярдных, курительных, что так часто упоминаются в современных романах (в том числе и Кириных), явно не просматривалось. Похоже, тут было всего два зала — маленький каминный, где сидели за столиками при свечах под стеклянными колпаками, и, побольше, подемократичнее, — с баром и эстрадой. Мы, как и прочий народ из татьяниного заведения (многие уже были знакомы мне визуально) влились в этот второй зал, увешанный портретами джазменов и рокеров, и быстро смешались с местными обитателями.

Столиков тут было мало, но на свободном пространстве никто не танцевал, большинство предпочитало сидеть на табуретах у стойки или банкетках по углам и внимать. Внимать было чему, во всяком случае, на мой неискушённый слух. Саксофонист на эстраде играл… с немыслимо-убедительным драйвом, если воспользоваться терминологией того мужичка, что говорил о Кирином «Шоколаде» (ныне затасканное это словечко ещё только входило в быт; я тогда даже не знала точного его перевода, но смысл угадывался легко)… Где, где, кстати, тот мужичок, я хочу, между прочим, задать ему пару вопросов… вот только дослушаю это пронзительно-бередящее… Чёрт, как же оно меня цепляет… а может, просто алкоголь так действует?..

Я думала что-то подобное, активней всех аплодируя умолкнувшему музыканту, когда ко мне подошёл Ник.

— Ник, откуда ты возник? — поприветствовала я.

— Что будешь пить? — осведомился он слегка неприязненно.

— Как мило с твоей стороны. С чего бы это?

— Что будешь пить? — повторил он, не глядя на меня.

— Скажи, с чего бы это — и я скажу, что буду пить, — заявила я неумолимым тоном.

— Тебя велено развлекать, — произнёс он почти с отвращением.

— Ну, и кем же это велено?..

Он молчал.

— Ну, раз велено, так развлекай, — посоветовала я. — А не стой с кислой рожей.

Он не сдвинулся с места.

— А, так ты про насчёт ещё выпить, — вспомнила я. — Спасибо, но мне, пожалуй, хватит.

Я, хоть и явно слегка перебрала сегодня (моему организму много-то и не надо, если речь о чём-то чуть покрепче тех же «Московских каникул»), но всё-таки вполне отдавала себе в этом отчёт.

— Можешь, впрочем, добыть мне минералки, что ли, если тут водится. А вообще, где Кира?

Он ушёл, не ответив на этот коронный вопрос вечера. Киру, впрочем, я тут же заметила в противоположном конце зала — как всегда, в плотном окружении… Но вскоре я даже успела о ней забыть, перебравшись поближе к эстраде, поскольку там неистовствовал теперь уже гитарист. Наверно, мне не почудилось, что он играл фантастически, поскольку аплодисменты, хоть и были тут, как я успела заметить, довольно вежливыми и воспитанными, принципиально без ажиотации, — продолжались после его выступления целую вечность.

Они уже смолкали, когда я, случайно обернувшись, заметила неподалёку Ника, явно направлявшегося ко мне со стаканом в руке, и только что его настигшую Киру.

— Держи, мы уезжаем, — расслышала я. — Только не потеряй, комплект ведь один!

Тот молча взял то, что она ему протягивала (связку ключей — скорее догадалась, чем увидела я) и также молча сунул в карман.

Кира тут же исчезла в людском мельтешенье, возобновившемся во время затишья на эстраде; Ник подошёл ко мне и протянул стакан.

— Куда она? — для чего-то спросила я, хотя спрашивать было более чем глупо. Небось, куда-нибудь с этим, весь вечер возле неё отиравшимся, — чёрт, ведь я даже толком и не рассмотрела данную особь… Должно быть потому, что глазу и не за что было уцепиться-то…

— Развлекаться, — угрюмо ответил Ник. — Непонятно, что ли — установка сегодня такая: всем развлекаться! — Затем, помолчав, добавил: — Ну, так, может, приступим? Ты, вроде, тоже хотела!..

И вдруг незаметно протянул мне то, чего я раньше в глаза не видала, но, тем не менее, почему-то догадалась, что именно передо мной. Догадалась, конечно, не сразу — поначалу лишь тупо разглядывала маленькую бледно-зелёную подушечку… нет, таблеточку… с еле-проступающем изображением вроде как бабочки…

— Это что — наркота такая, да? — осенило меня. — От которой скачут до утра, что ли? Сейчас вспомню, как это называется, сейчас…

— Орать на весь клуб необязательно, — прошипел он.

И вовсе я не орала, — никто вокруг и внимания не обратил!

— А это как — неужто за счёт заведения? — невинно спросила я.

— Считай, что да, — поморщился Ник.

(До сих пор не знаю, откуда были дровишки; неужто это он тогда… на свои кровные? Забава-то — не из дешёвых… Вот свезло девушке в тот вечерок!..)

— А мне-то почудилось — такое приличное местечко, — не унималась я.

Ведь действительно, клуб, как было сказано, казался вполне респектабельным — никакой отвязной молодёжи дискотечного типа, публика в основном состоятельная, но не чересчур — похоже, собираются меломаны, в большинстве знакомые друг с другом завсегдатаи, слушать приглашённых музыкантов — и только. Так что предлагаемое выглядело тут делом не слишком уместным — оно явно было занесено кем-то из этой самой разношёрстной полуслучайной компании, с которой и я сюда попала…

— Так ты будешь или нет? — осведомился тот ледяным тоном.

— А вот и буду! — заявила я. — А то такая тоска с тобой!.. И что, запивать полагается?

Он пожал плечами и отвёл глаза. Я отважно проглотила это дело, затем ещё глотнула минералки, затем осведомилась:

— А сам-то что?

Ник ответил то ли «уже», то ли «успею», — я не расслышала, поскольку опять зазвучала музыка; а после он вообще куда-то делся — ну, и скатертью дорога!..

Вначале я совершенно ничего особенного не чувствовала, разве то, что этот дьявольский саксофон (снова саксофон!) приводит меня в полное исступление — ну, тут, впрочем, и удивляться особо нечего, не дилетанты, поди, выступают, а разве доводилось мне когда слышать живьём работу таких профессионалов?.. А потом оно всё-таки настигло — форменное желание взмыть и летать! Летать было негде и некуда, поэтому я лишь бесцельно кружила со своим опустевшим стаканом — вокруг эстрады и стойки, возле столиков и по коридорчику с диваном для курящих, и когда случайно кого-то задевала, то извинялась порывисто и сердечно — мне ужас как все они нравились! — и меня благосклонно прощали.

Было очень здорово, только слишком уж тесно. Потому, когда однажды меня настиг Ник и, крепко взяв за локоть, решительно произнёс: «Всё, мы уходим!» — возражать не стала, а напротив, бодро отправилась с ним в гардероб, заранее радуясь мысли, что вот как вырвусь-то сейчас на морозный простор!..

На улице и впрямь похолодало, даже редкий снежок пошёл.

— Так, метро — в эту сторону, кажется?

— Спохватилась, — ответил Ник. — Не успеть уже на метро.

— Да? — Я огорчилась, но не слишком.

— Пошли, — потянул он меня.

— Куда это?

— Пешком тут пройдём. Будет тебе раскладушка.

Слово «пешком» мне очень понравилось. Пешком я сейчас могла прошагать хоть пол Москвы!

Прошли мы с ним, надо сказать, хоть и не пол Москвы, но достаточно, как поняла я уже потом. Таинственно темнеющие переулки столичного центра, с редкими прохожими, бешено пролетающими дорогими тачками, что пронзительно визжали тормозами у зелёных светофоров, вызывали у меня прямо-таки безумные приливы энтузиазма. Я то приставала к Нику с возгласами типа: «Понял, питерский, что такое русская столица?», то вдруг вспоминала, что, кажется, где-то тут неподалёку находится классный Шехтелевский особняк — посольство Уругвая, и порывалась его искать и показывать… Но Ник никак не реагировал и, крепко держа меня за руку, неумолимо вёл куда следует.

Миновав оживлённое даже сейчас, ночью, Садовое, мы двинулись дальше, — переулками, затем дворами. А потом оказались на крутой лестнице солидного старого дома, и, наконец, в квартире с высокими потолками, но при этом небольшой и почти пустой. То есть там были какие-то чемоданы, какие-то опять холсты задниками наружу, но почти при полном отсутствии мебели — кажется, только низкая тахта под пледом в единственной комнате и разобранная раскладушка на кухне. Куда мне, вроде бы, и было предложено укладываться… Или, наоборот, — на тахту? Точно не помню, но в любом случае, спать я не желала. Мне хотелось препираться, спорить, качать какие-то права!

Я, кажется, принялась выступать в том духе, что с таким унылым ничтожеством, как он, Ник, можно сдохнуть со скуки, не дожив до утра, ну и так далее — не помню точно, как именно задирала его ещё; не исключено, что и обидно — хотя, на самом деле, по-прежнему чувствовала исключительную симпатию ко всему сущему: стопке белья и утюгу, занявшим единственное кресло в комнате, которое, впрочем, виделось расплывчато, словно во сне; настенному календарю с репродукцией хокусаевской Фудзи, той, где большой мост и лодка (вот он почему-то запомнился чётко); к свету уличного фонаря, слабо светившему сквозь тонкие занавески на кухне, когда выключили свет электрический; ну, и к самому Нику заодно…

Дальше память фиксирует некий провал, следом за которым сразу всплывают еле слышные, но упорные звонки, доносящиеся откуда-то извне. Разлепив глаза, я пыталась понять, что это собственно было — сон, полубредовое бодрствование? В комнате, казалось, плавал серый туман; лёжа на тахте, я не без труда различила моего спутника — вроде бы он натягивал на себя какую-то одежду.

Конец ознакомительного фрагмента.