Первый год. Чужая эра

Даниил Кислевский

Кто знает, имеет ли смысл писать аннотации к первой книге, выпущенной после краха цивилизации? Есть ли резон предвосхищать впечатление читателей, в последнюю очередь думающих о литературе в эти тяжелые дни? Если да, то текст должен быть краток и понятен: четыре времени года – первого года чужой эры. Четыре истории живых людей, оказавшихся в мертвом сибирском городе. Первые истории мира, потерявшего свою собственную.Интригует?Пусть нет. Ведь задача произведения – совсем в другом… Книга содержит нецензурную брань.

Клетка

Лето.

Резкий, неприятный звон будильника вырвал Ореха из тревожного сна. Он мгновенно открыл глаза и прислушался к телу. Как и вчера вечером, его все еще слегка подташнивало. За три дня размещения на борту «Циклопа» Орех так и не смог привыкнуть к временами набегающей качке и подступающей легкой тошноте.

Силясь побороть очередной приступ, он сидел на своей койке, спросонья нервный и злой. Его злил не ранний подъем после трехчасового сна и даже не ставшая уже почти привычной тошнота. Злило его то, что вчера вечером старшина и капитан в один голос утверждали, что «Циклоп» подойдет к точке назначения в семь утра. На часах Ореха было уже 6.40, но никакого городского пейзажа за иллюминатором, забранным снаружи решеткой, видно не было. Судно, покачиваясь, шло в рассветном тумане погасив огни, словно в пустоте. Значит, опять придется ждать. Прятаться на воде и томиться в медленном ожидании момента, когда к берегу можно будет пристать без лишних рисков.

Это вот ожидание и злило Ореха.

Судя по тому, что никто не метался по палубе с тихой руганью, торопиться было некуда. Орех глотнул воды из фляжки и выпил таблетку, а затем снова завалился на койку. Закрыв глаза, он явственно ощутил, как сильно качается судно, с трудом прорываясь через буйную реку. Палубой выше кто-то громко затопал и начал методично ронять на пол что-то гулкое, а затем принялся вторить грохоту зычным басом. Орех мысленно пожелал неизвестному выпасть за борт и тут же заснул.

— Незнамов, подъем, твою мать! Охренел, что ли?! — на удивление мерзкий голос старшины вырвал Ореха из дремы. — Встал-оделся!

Старшина хлопнул дверью и пошлепал куда-то мокрыми ногами. Орех снова встал, и на этот раз его охватило чувство жуткой усталости. Тошнота отступила, хотя начала болеть голова. Часто моргая, он выглянул в иллюминатор. Снаружи, в слоях утреннего тумана, проплывали подъемные краны. Значит, судно уже в городской черте и с успехом миновало опасные руины, оставшиеся от моста «Трех Топоров». Ждать все-таки не нужно.

Старые, ржавые береговые конструкции напоминали жирафов и еще каких-то экзотических зверей, названия которых Орех не мог вспомнить. Они, казалось, пришли на водопой к могучей реке, да так и остались здесь, стоя по колено во взбесившемся Енисее. Пронзая клочья тумана, висели линии электропередач. Еле различимые, на берегу ржавели контейнеры. Торчал из воды сгоревший остов речного трамвайчика «Заря». От пейзажа веяло тоской и холодом.

Орех быстро оделся, умыл лицо пахучей водой из умывальника, прополоскал рот, подхватил свой рюкзак и поднялся на палубу.

Холодный утренний воздух и туман совершенно не прогоняли навалившуюся сонливость и головную боль — ту самую сонливость, которая заставляет ненавидеть весь мир, начиная с самого себя. От пронзительного ветра с реки Ореха сразу пробила неприятная дрожь. Он плюнул за борт, протер глаза, глубоко зевнул и огляделся. Видно было только ближайший, правый берег реки. Левый полностью тонул в тумане и низких серых тучах. Орех потянулся, хрустнул спиной и направился в столовое помещение. Раз уж опаздывают, так хоть поесть можно будет нормально, по расписанию. Завтракать он совершенно не хотел, но понимал, что в наступивший между приступами тошноты промежуток сделать это необходимо.

Боевой экипаж «Циклопа», все пятнадцать человек, уже сидели за столом. И делали самое мерзкое, что могли, по мнению Ореха, делать люди утром: шутили. Шутили просто, по-солдатски, преимущественно на темы скабрезные. Орех за годы службы в десанте и Службе быстрого реагирования так и не привык к этому утреннему юмору. К тому же Орех не мог избавиться от легкой зависти — никого из молодых, энергичных, жадно поглощающих завтрак временных сослуживцев не тошнило.

— Незнамов! А кто на твоем лице спал?

И в таком духе.

То ли из-за хорошего настроения, то ли из-за желания поддержать Ореха перед заданием все разом обратили на него внимание с неожиданным дружелюбием.

В отряде к временно назначенному бойцу относились странно. Молодые солдаты явно его уважали, хоть и пытались скрыть это за колкостями и унылым юмором. Орех, который был старше большинства из них минимум лет на пять, со своим послужным списком в ВДВ очень быстро заслужил среди молодняка особое почтение. Впрочем, за это недолгое время к нему еще не успели привязаться — никто из младшего состава не знал, как долго он будет приписан к судну и чем толком будет заниматься. Потому Ореха приятно удивило неожиданное внимание сослуживцев этим утром.

В столовую вошли врач и старшина. Последний, окинув помещение хмурым мутным взглядом, по-утреннему хрипло гаркнул:

— Смирно!

Все встали со своих мест, построились.

— Приборы!

Бойцы быстро вытащили наручные КПК и принялись закреплять датчики на висках. Самый молодой из них, который только месяц как служил на «Циклопе», выронил устройство и тихо выругался. Остальные засмеялись.

— Тихо! — рявкнул неприятным голосом старшина. — Что, Губка, руки кривые совсем стали?

— Никак нет, — тихо произнес рядовой Губин и нацепил прибор.

Врач, азиат с изможденным лицом, из так называемых «китайцев», медленно прошел по строю бойцов и вколол каждому утреннюю дозу сыворотки, сверяясь с приборами. Датчики тихо, ровно попискивали. На Орехе он замешкался, так как тот был полностью одет, и немного повозился, закатывая рукав. Оценил показания датчиков.

— Опять спали мало, Незнамов? — поинтересовался врач.

— Никак нет, — произнес Орех, поглядывая поверх головы врача в иллюминаторы, за которыми был только туман.

— Ну как нет, когда да… Все еще тошнит? — уже без особого интереса, устало спросил врач, тоже глядя в сторону.

— Да всех от ваших уколов уже тошнит, — тихо пошутил кто-то в строю, и шутку поддержал негромкий смех.

— А ну тихо, петросяны хреновы! — буркнул старшина.

Врач ввел Ореху инъекцию значительно больше обычной. Перед глазами полетели блестки, голова закружилась.

— Свободны, — сказал врач и медленно побрел назад, в коридор, откуда пришел.

Старшина проводил его до двери и повернулся.

— Так, троглодиты. Быстро все сожрали и пошли работать. Орех — после завтрака ко мне!

Очень уж Орех не любил свое прозвище. Точнее, даже не свое, а прозвища в принципе. От этого несло какой-то мальчишеской забавой, какими-то киношными шаблонами, дешевыми книжками фантастических циклов, которые раньше выставляли на витринах по двадцать в ряд. Ему очень нравилось свое имя, особенно когда его звали полностью, Виктором. Но мода давать всем прозвища надежно укрепилась в рядах СБР, да и за его пределами была в ходу. Некоторые считали, что тому есть веская причина, и даже приводили какие-то доводы на стыке парапсихологии и диванной социологии. Если бы это были хотя бы позывные, Орех бы еще мог их принять. Но клички — клички придавали всему налет какой-то нелепости.

Сам он Орехом стал еще в ВДВ, когда во время одного из неудачных прыжков умудрился выжить. Парашют вдруг скрутило у самой земли, и, пролетев метров тридцать, Незнамов камнем рухнул на землю. Сломал себе ногу и пару ребер, получил ряд травм поменьше. Командир, бледный как поганка, по дороге в санчасть держал руку на его лбу и приговаривал, что Незнамов сильный, что все нормально будет, что он крепкий орешек. А Незнамов лежал почти без сознания и гордился собой — в очередной раз проверил, что не слабо. Так за ним и осталось прозвище — сначала Орешек, а потом и просто Орех. В армии оно особо в ходу не было, а на гражданке так и вовсе исчезло. Но вот уже в СБР, после того как он рассказал о своем прыжковом опыте, прозвище внезапно снова ожило и пристало к нему окончательно.

Остальные из его сослуживцев к прозвищам относились проще. Из-за того, что в ряды СБР, уже после Коллапса, набирали совершенно разных людей, было там много простых гражданских. Половина бойцов из отряда Ореха еще год назад и оружия-то в руках не держала, а до всех событий ребята были, скорее всего, обыкновенными «пацанами с районов». Им, оказавшимся в армейской, даже псевдоармейской, среде, очень нравились все эти игры в клички и прозвища. Сказывались отголоски погибшей масскультуры.

Закончив завтрак, Орех поднялся, помыл посуду и пошел в каюту старшины. Протолкнулся через очередь из речников, ютившихся возле бойлера с кипятком. Взбежал вверх по лестнице, вышел на кормовую часть палубы, поглядел на тянувшуюся позади судна белую пену, поднятую двигателями. Оглядел правый берег. Краны остались позади, и теперь вдоль кромки воды стали маячить силуэты складов. В какой-то момент Ореху показалось, что на берегу стоит человек, но приглядываться он не стал. Нет их здесь, не может быть. Потому тут и пристает «Циклоп».

В каюте старшины было накурено, но иллюминатор он, по понятным причинам, не открывал. Сидя за столом, он с силой нажимал пальцем в сенсорный экран потрепанного планшета и корчил недовольную гримасу.

Если Ореха, в силу его временного статуса, просто своим не считали, то старшину откровенно не любили. Он был довольно глупым и вредным человеком, который привык думать, что разбирается во всем если не лучше, то уж точно не хуже остальных. В обычной жизни он был невыносим — всегда всех одергивал, громко кричал, лез с советами. Была только одна сфера, в которой он признавал себя профаном — медицина. Поэтому перед врачом из китайского корпуса, сопровождавшим рейды «Циклопа», старшина всегда совершенно карикатурно заискивал.

За последние два дня старшина вызывал Ореха не менее пяти раз и детально рассказывал ему о боевой задаче, пережевывая, повторяясь, иногда путаясь. Неужели и сейчас, почти перед выходом, будет повторять?

— Готов, боец?

Старшина последний раз злобно поглядел в планшет, буркнул что-то и посмотрел на Ореха. Тот стоял по стойке смирно, но никаких «Младший сержант Незнамов…» не говорил. Не хотелось Ореху сегодня «выпячиваться» перед ним. В этот день имеет право.

Старшина нахмурился, но, ничего не сказав, указал Ореху на стул. Тот сел, поставив рядом рюкзак.

— Значит так, Незнамов. Со мной ночью связывались из Железки, есть новые директивы, — и он пододвинул к Ореху небольшой кофр, похожий на фотоаппаратный.

— Что это?

— Это, морпех, устройство. Сказано было — членам оперативной группы, то есть тебе, — старшина странно усмехнулся, — это устройство использовать.

«Морпех». Нелепейшее в нынешней ситуации слово, намертво засевшее в словарном запасе старшины по совершенно непонятной причине. Орех незаметно вздохнул, прогоняя просившуюся на лицо гримасу презрения.

Старшина с характерным хрустом открыл кофр и выложил на стол его содержимое — небольшую тактическую видеокамеру, микрофон, компактный жесткий диск с цифровым дисплеем.

— Это видеокамера, — посмотрев на старшину, констатировал Орех.

— Да, камера. У нас таких мало, это зарубежная. Очень хорошая. Закупалась для ФСБ, как я понял. Теперь такие еще нескоро делать будут.

Старшина, аккуратно подняв, повертел камеру в пальцах, со всех сторон ее разглядывая.

— Тебе задача — ее включить и все документировать. Вот к ней инструкция, — перед Орехом на стол легли несколько листов распечатанного текста.

— Прикрепишь себе на голову, тут вот ободок есть, как у датчиков наших, и все.

— А меня по ней не найдут, товарищ старшина? — спросил Орех, мельком взглянув на инструкцию и убрав ее в карман.

— В центре говорят, что нет. Приказ ясен? Снимай все-все. Даже как ты ссышь снимай, пусть порадуются. Тут вот она еще и звук вроде пишет. Будешь как этот… — старшина замахал в воздухе рукой, силясь вспомнить, — блогер!

Он явно был в восторге от прибора. Орех как-то занервничал. Нельзя сказать, что идея ходить и снимать его сильно смущала, но почему-то ему стало не по себе.

— А зачем это, товарищ старшина?

Старшина закурил, жестом предложил Ореху. Тот никак не отреагировал. Старшину это явно разозлило, и, повысив голос, он ответил:

— А мне почем знать, Незнамов. Сказано — значит делаем. Может, они кино хотят посмотреть. Скучно им там, может. Не наше дело. Приказ есть приказ! Свободен! И не проеби аппаратуру — она денег стоит!

Орех вышел из каюты и мысленно усмехнулся. Денег. Сколько слов осталось с того времени, бессмысленных теперь, но въевшихся в язык. Каких денег мог стоить этот аппарат сейчас? Пары каких-нибудь услуг? Упаковки или ящика лекарств? Надежного автомата? Теперь у человечества была одна валюта на всех, универсальная, понятная на любом языке — жадность. Ей теперь можно было оценивать любой товар — от сигареты до вертолета.

По внутреннему каналу сообщили, что несмотря на внезапно спавшую воду, до места они дойдут через полчаса. Чтобы чем-то занять себя, Орех еще раз проверил свое снаряжение, и наконец его настроение слегка улучшилось. Уж чего-чего, а экипировки для него, отправляя на «Циклоп», не пожалели. Надежный, «элитный» А-91, шесть магазинов, «Грач» с поношенным уже, но пока еще рабочим глушителем и тремя дополнительными магазинами, пистолет-транквилизатор из зоопарка, три светошумовые и две боевые гранаты, планшет, веревка с карабинами, качественная разгрузка — настоящие, по нынешним временам, сокровища. Ожившая мальчишеская тяга к подобным игрушкам заставила Ореха улыбнуться. Упаковав все обратно, он заметил, что на столе осталась лежать выпавшая из бокового кармана рюкзака копия его характеристики, которую он предъявлял при подъеме на борт.

«Исполнительный, спокойный, уравновешенный. Четко следует приказам…» Орех вскользь выхватил взглядом несколько слов из текста, убирая помятый лист в стол.

Таким его теперь считали старшие чины на «Циклопе». Ознакомившись с характеристикой от СБР, они даже от Ореха не скрывали своей радости. После Коллапса любой, кто умел держать в руках оружие, был ценен. А если он еще и служил в ВДВ, имел хорошую характеристику от МЧС или от ее правопреемницы — СБР, то такому человеку цены и вовсе не было.

Однако если бы новое руководство Ореха рассказало о такой характеристике его бывшим армейским начальникам, те бы долго хохотали. Орех всегда слыл непослушным, наглым, даже инфантильным бойцом, готовым оспаривать приказы, делать все по-своему и ходить по краю, обитателем «губы». Виктора Незнамова считали человеком, который в любой момент может запросто выкинуть что-то, чего от него никто не ожидает. Такие из армии уходят либо в госпитали, обгоревшие оттого, что упирали гранатомет в стену для усиления выстрела, либо в тюрьмы за убийство сослуживца. Незнамов всегда действовал словно бы на спор, и, разумеется, многим это не нравилось.

Даже в армию в свое время, еще до Коллапса, Орех пошел, словно пытаясь что-то доказать. Родные и друзья его были крайне удивлены этим решением. Все знали о его любви к внезапным выходкам — но бросить учебу и пойти служить… Это казалось слишком даже для Виктора. А он пошел — просто чтобы посмотреть, сможет или нет. И смог. Попал в ВДВ, выдержал первые полгода попыток его сломать и поменять, да так и остался очень странным солдатом. Он вел себя так, словно служба для него была забавой, не больше. Ему постоянно вменяли в вину самодеятельность, инфантильность (хотя, конечно, не этими словами старшие чины отчитывали бойца), обвиняли в том, что он относится к службе как к развлечению. Но толку не было ни от обвинений, ни от взысканий, ни от побоев. Как была для Незнамова служба всего лишь еще одной проверкой себя на прочность, так и осталась.

Впрочем, Ореху в армии даже в чем-то понравилось, хотя наскучило куда раньше окончания службы. Отслужив, он никогда к своим армейским традициям не возвращался, китель и форму в августе не надевал, не пил с сослуживцами, не плескался в фонтанах. Даже дембельского альбома у него не было. Отслужил, проверил себя — и словно забыл. Забыл надолго, до самой катастрофы.

Но это было раньше.

Орех вытащил видеокамеру, оглядел её и закрепил над левым ухом.

Прилагавшийся планшет выдавал изображение, которое, впрочем, под лампочкой каюты было видно плохо. Орех покопался в настройках — функционал был хорош. Высокая четкость, стабилизатор, режим съемки в темноте. Какая-то военная версия экстремальной камеры. Выключив прибор, Орех сел на стул и закрыл глаза. Снова накатило желание спать, но откуда-то из глубины пришла тревога, и сон не шел. Ему совсем не нравилась эта затея с камерой. Интересно, кто это придумал? Руководство СБР? Или люди из института? А самое главное — зачем? Не может же быть, чтобы СБР решило его, Незнамова, проверить? Спустя почти год? Вряд ли…

Чтобы прогнать тревожные мысли, Орех вышел на палубу и снова огляделся. Окинув взглядом корабль, он поймал себя на мысли, что любуется им так же, как и своим снаряжением — со странным мальчишеским восхищением. Все-таки судно, модернизированное и будто голливудским режиссером превращенное в настоящую декорацию для кино про мрачное будущее, при всем отвращении Ореха к качке, ему нравилось.

«Циклопом» назывался переоборудованный под экстренные нужды теплоход «М. Ю. Лермонтов». Такое прозвище дали ему бойцы СБР и рейдеры за огромный мощный прожектор, установленный на носу. Особенно эффектным выглядело появление «Циклопа» из туманов — низкого, мрачного, с пулеметными гнездами по бортам, ощетинившегося против всех и вся.

Сейчас «Циклоп» был самым мощным из переоборудованных гражданских судов, находившихся в распоряжении Железного города. Поддерживая наспех созданную безголосой пропагандой суровую репутацию Железногорска, «Циклоп» был обшит броней, снаряжен оружием и укомплектован небольшой, но отлично обученной (по сравнению со многими другими мобильными единицами) командой. Судно регулярно выполняло длительные рейсы по Енисею вплоть до разрушенной ГЭС, разведывая, торгуя, посылая группы для контактов с другими местами, в которых обитали люди, и изредка увозя этих людей к местам, откуда их доводили до Железного города. Его экипаж по праву называл «Циклоп» кораблем, обижаясь на слово «судно» и грубо шутя про то, что судно у сказавшего — под кроватью. Могучий теплоход был одним из немногих символов оставшейся цивилизации. А значит — и частью идеи о том, что все еще может стать хорошо.

КПК на запястье трижды провибрировал. Значит — гасим свет, глушим звук. Подходим к берегу.

Орех схватил вещи и вышел на корму. Четверо матросов и двое его сослуживцев, экипированные далеко не так эффектно, подготавливали резиновую лодку к спуску. Берег был совсем близко. Орех довольно долго изучал старую распечатку карты «со спутника» (хотя в уголке мятой страницы постыдно мелькал известный в прошлом логотип одного из интернет-поисковиков) и все равно не мог понять, где они причаливают. Всматриваясь в туман, чтобы хоть как-то сориентироваться, он увидел вдалеке силуэты покореженного, деформированного моста, значившегося на картах «Октябрьским». Яснее ему стало ненамного. Он отошел назад, оглядываясь в поисках места, куда можно было суеверно присесть.

Часть дощатой палубы на корме занимала клетка, больше похожая на гроб. На двух висячих замках, узкая, она слегка торчала из-под брезента. Ореху вновь стало не по себе. Именно из-за этой клетки ему сейчас придется идти в почти незнакомый, мертвый город. Точнее, из-за того, кто должен был в ней оказаться.

Неделю назад институт сделал запрос на поиск и отлов. Обычно это означало, что все возможные эксперименты и тесты над предыдущими пойманными подопытными завершены, объекты устранены, особых результатов не получено. Об институте ходили разные мрачные слухи — об испытании нового оружия, об экспериментах по контролю над сознанием, о маньяках-врачах в окровавленных фартуках, оживляющих трупы. Наличие так называемого «китайского корпуса» — блока ученых, вроде как бежавших на транспортном самолете из КНР и волею судеб занесенных в Сибирь, — только добавляло мрачной интриги. Но, подобно подопытным, эти слухи так же быстро исчезали, как и появлялись. Институт со своей мрачной репутацией умудрился запустить фармакологическое производство — за это ему были бы готовы простить и большее, нежели просто слухи.

Однако в этот раз задача была другой. Именно поэтому Орех и был теперь на «Циклопе». Ему предстояло в одиночку направиться в опустевший Красноярск и привезти объект оттуда. Почему именно так, с какой целью? Неужели нельзя было просто отловить нужного больного в окрестностях Железного города? И почему оперативник должен быть один? На эти вопросы Ореху ответили ясно и четко: «Приказ есть приказ». И Орех это принял послушно, хотя раньше, еще в армии, завалил бы всех вопросами, начал бы обсуждать и сомневаться. Но это было раньше… А теперь он спокойно и покорно выполнял приказы, и именно поэтому его и вызвали.

Позже, уже на «Циклопе», ему выдали более подробную информацию. Стало понятно, почему на эту странную операцию требовался всего один оперативник. Это было условие стороннего человека — того, вместе с кем это задание будет выполняться. Человека, который, по собственным заверениям, уже отловил нужный объект.

Условие рейдера по прозвищу Хорек.

Лодку спустили на воду. Речники налегли на весла, сослуживцы переглядывались. Орех вспомнил вчерашний разговор в раздевалке с двумя матросами. Никто, как выяснилось, не хотел бы оказаться на месте Ореха. Пойти с ним вызвались бы многие, несмотря на отсутствие знакомства. А вот пойти одному — нет. Вчера это тешило самомнение Ореха. Сегодня он их прекрасно понимал. Снова подступила тошнота.

Аккуратно лавируя между торчащих из воды кусков металла и бетона, лодка шла к берегу. Туман летел над ними как плотный сигаретный дым. Орех ощутил вонь. Впереди, левее, сквозь туман, вырисовывались мощные руки крана и огромный угольный отвал. Где они? В какой части города? Орех совсем потерялся. Красноярск он знал плохо еще до всех мрачных событий, бывал в нем редко. Теперь же это был совсем чужой город.

Вода дурно пахла и выглядела не лучше. Вдоль укрепленной береговой линии на разной высоте виднелись желтые следы от уровня прилива — наглядная демонстрация неспокойного летнего Енисея. В самой воде, в коричневой прибрежной пене, плавал мусор, источая отвратительный запах. Орех разглядел очертания нескольких гниющих тел, облепленных полиэтиленом и аккуратно утрамбованных течением в одну массу. Полуфабрикат для червей.

Один из матросов помахал рукой, указывая остальным куда-то в туман. Через секунду они увидели свисающее с высокого забора на берегу колесо от автомобиля, сплошь обвязанное белыми ленточками. По директиве это был знак. Их ждал Хорек.

Последние два дня Орех много думал об этом Хорьке, силясь себе его представить. Ему было интересно, кому из рейдеров институт оказал такое доверие и, самое главное, почему. Рейдеры редко пользовались расположением руководства, несмотря на нелепый романтический образ и совершенно конкретный образ жизни.

Подобных иллюзий насчет обитателей Мертвого города Орех не питал. Ему уже приходилось их видеть раньше — сбившихся в кучу, толкающихся, грязных, вооруженных и злобных. Капитан «Циклопа» Озеров, с которым Орех беседовал по поводу задания, тоже был о них невысокого мнения. По его словам, это были ненормальные бомжи, заряжающие аккумуляторы и меняющие самодельные карты и разные запчасти на еду, боеприпасы и медикаменты. Они напоминали помесь нищих с террористами — неприметные заросшие мужчины средних лет. Все слухи о том, что они умеют становиться невидимыми и прочее, капитан даже обсуждать не хотел. Однако попадались среди них и действительно колоритные персонажи. К примеру, Озеров рассказывал, что совсем недавно, этой весной, появился один очень старый рейдер, который менялся исключительно на книги. По словам капитана, первое, что он обменял, была его собственная, написанная на бумаге рукопись. И обменял он её на очки и несколько гелевых ручек. Впрочем, о чем была эта книга, капитан Озеров не знал — прочитать не успел, потерял где-то.

Рейдеры были людьми странными. Они зачем-то предпочитали жуткий, апокалиптический быт спасению и какой-никакой, но цивилизац ии. Группами тоже не держались, встречаясь редко и нерегулярно. Орех думал, что их должно быть очень много. Ведь не исчезли они за это, пусть и недолгое, время, которое прошло с окончательного осознания, что прежний мир бесповоротно потерян. Живут как-то — грязные, нервные, осторожные.

Однако Хорька Орех себе представлял иначе. Образ этого рейдера складывался в голове, собираясь из разных фильмов, книг, компьютерных игр. Таких обычно рисуют на обложках посредственных книг про нашествие зомби. Он должен обязательно быть суров, молчалив, высок, по-отечески внимателен, но строг. И хотя рейдеры обычно не курят, Хорек, разумеется, курил, смачно и дымно. Безусловно, на его плече висит СВД или какая-нибудь версия карабина, а сам он одет в маскхалат. И, конечно, он из тех, кто умеет «уходить».

Орех совершенно не знал, почему представляет его так. Но в глубине души он надеялся встретить именно такого.

Лодка пристала к берегу. Все тихо зашептались, решая, как они пойдут. Орех настоял на том, чтобы его сопроводили. Черт его знает, они опоздали довольно сильно — может, нет уже никакого Хорька. А стоять на берегу, в тумане, на территории верфи Ореху в одиночку не хотелось.

Втроем они вылезли из лодки и поднялись по насыпи наверх. Всюду валялся уголь и листы ржавого металла. Орех все ждал привычного состояния, когда всякий страх и нервозность отступят перед обычной боевой собранностью и заученными действиями, но этого не происходило. Утешался он лишь мыслью о том, что теперь, впервые за неделю, под ногами нормальная, твердая почва. А значит, скоро он попрощается с тошнотой, хотя бы на время.

Они перелезли через поваленный бетонный забор и вошли на территорию заброшенного промышленного объекта. Впереди, в тумане, виднелись пустые огромные помещения. Во дворе стояло несколько машин, от которых остались только кузова. Место выглядело разоренным, как, впрочем, и все вокруг.

Один из спутников Ореха достал сигарету, покрутил в руке, а затем убрал обратно.

— Они с ним как договаривались? — спросил он негромко.

— Да откуда мне знать. На семь часов они с ним договаривались. А сейчас, — Орех взглянул на КПК, — уже почти девять. Может, он уже ушел…

— Вряд ли ушел, — тихо сказал второй и снял рюкзак. Аккуратно вытащив из него пластиковый серый контейнер, он протянул его Ореху.

— А это что? — спросил Орех, тоже тихо.

— Будто я знаю. Врач, кореец или кто он там, сказал, передать. Типа, этот рейдер попросил. Лекарство, наверное, или наркота, — и солдат потряс контейнер возле уха.

— А ну не тряси! — громко, неожиданно гаркнул кто-то из росших неподалеку кустов.

Все трое среагировали моментально. Рефлекторный разворот, на колено, на прицел. Щелкнули предохранители. Чудом что не открыли стрельбу.

— Да ладно, тихо вам.

Что-то зашуршало, и из-за куста, растущего рядом с проржавевшим КамАЗом, вышел человек. Ни маскхалата, ни суровости, ни высокого роста. Ну, хоть СВД есть.

Вышедший оказался стареющим, почти седым, небритым, на вид лет под пятьдесят человеком. На нем была темно-синяя куртка с капюшоном, почти такого же цвета спортивные штаны. За спиной висел объемный рюкзак, на боку которого крепился какой-то неопознаваемый пистолет-пулемет, а в левой руке была винтовка.

— Ты Хорек? — спросил один из спутников Ореха.

— Для вас, ребята, я — Харитошин Владимир Семенович, — подходя, сказал человек и усмехнулся. — Да я это, я. Не тычь в меня, в бабу свою тыкать будешь.

И он оттолкнул автоматный ствол, смотревший ему в грудь.

— Датчик есть? — спросил Орех и опустил автомат. Остальные сделали то же самое.

— Пищалки эти? На кой хер они мне? — хрипло отозвался Хорек и стал разглядывать бойцов, прищурившись.

Орех тоже внимательно его оглядел. Карманы чем-то набиты, на бедрах в самодельных ножнах — два армейских ножа. Бинокль и респиратор на шее. Туго набитый рюкзак. Штаны по колено в грязи, обувь из-под слоя грязи даже не видно. На фоне хорошо сложенных бойцов с «Циклопа», полностью одетых в чистую черную спецодежду, рейдер смотрелся убого. И запах — неприятный запах немытого тела и давно не стиранной одежды.

— Дай-ка это сюда, — сказал Хорек и забрал из рук бойца серый контейнер. Приоткрыл, пересчитал, молча проговаривая губами цифры. Считал долго. Закрыл.

— Кто тут из вас Орех? — спросил он и снова с прищуром поглядел на всех.

Бойцы кивнули на Незнамова. Он, в свою очередь, произнес:

— Виктор я. Незнамов.

Хорек оглядел его, кивнул и сказал:

— Да я не запомню.

Все стояли как-то нерешительно. Хорек немного помялся, повернулся к одному из бойцов.

— Дай-ка мне сигаретку, брат.

Сослуживец Ореха немного подумал и протянул Хорьку открытую пачку.

— А знаешь, что? Дай-ка всю.

Боец нахмурился, недовольно буркнул.

— Да ладно, не жопься. У вас их на вашем пароходе ящики лежат, я знаю. Не жадничай, брат, — довольно громко сказал Хорек. Так громко, что эхо звякнуло от борта КамАЗа. Орех и остальные напряглись.

— Да не боись, тут нет никого. Они тут не ходят, — безразлично сказал рейдер, протягивая руку к сигаретам. Боец отдал Хорьку пачку.

Орех попрощался с ними, и как-то внезапно тепло попрощался, совсем по-дружески. Они тоже глядели на него сочувственно и добро. А затем развернулись и ушли. Забулькали весла, отчалила лодка. Все случилось до странного неожиданно и быстро.

Ореху опять, уже который раз за утро, стало не по себе, а собранность, которая обычно возникала во время любой операции, не приходила. Зато вернулась тошнота, и, что было хуже всего — качалась под ногами почва.

Хорек поставил рюкзак на бочку и принялся упаковывать в него контейнер, предварительно вытащив из него и убрав во внутренний карман что-то небольшое, похожее на ампулу. Под синей курткой у него был потрепанный легкий свитер. Закурил.

Орех подошел к нему. Без стоящих рядом ребят пропала последняя уверенность и спесь. Все-таки рейдер, и пожилой человек.

— Я думал, вы, не курите…

Хорек повернулся на него, прищурив один глаз из-за дыма. Сигарета торчала во рту.

— Кто «вы»?

— Ну, рейдеры.

— Рейдеры — это кто ларьки отжимает у лохов. Может, они и не курят. А мы, Владимир Семеныч, курим.

Орех этим объяснением не удовлетворился, нахмурился. Манера говорить у Хорька была какая-то блатная, неприятная. На пальцах левой руки под слоем грязи виднелись тюремные «перстни».

— Да брось, брат. От вашего парохода вонь такая, что они бы тут уже в три ряда стояли, если бы запах доносил. Не ходят они сюда. Расслабь мышцу.

Сделав ударение на последнем слоге, Хорек застегнул рюкзак и поставил его на землю.

— Ладно, давай. Чего надо делать? — спросил он у Ореха, все так же хитро щурясь. Орех заметил выцветшую татуировку «Вова» на правой ладони.

— Вы должны знать, — не очень уверенно сказал Орех, укорив себя за интонацию. Все же он оперативник, профи. Почему так размяк? Из-за тошноты?

— Я-то знаю. А вот ты знаешь? Давай, скажи мне, чего вы сюда приперлись.

Орех не мог понять — то ли рейдер над ним издевается, то ли что-то тут не так. Датчика у Хорька нет, а свои уже ушли. Может, это вообще ловушка? Впрочем, ничего действительно секретного в его задании не было.

— Отправиться вместе с вами к пойманному объекту, взять объект, доставить к месту высадки, покинуть город, — медленно, озираясь по сторонам, пробормотал неточно заученные формулировки Орех.

Хорек, слушая, кивал, а затем вдруг засмеялся каким-то высоким, едким смехом, похожим на смех Бабы-Яги из старых советских фильмов. Отошел от Ореха, заглянул в кабину КамАЗа.

— Как я это ваше все люблю, — гулко донеслось оттуда. — Все эти «объекты», «сопроводить», «доставить»… Ух!

Не найдя ничего, Хорек вылез из кабины.

— А я тебе по-русски скажу. Идем до автозака, берем его, тепленького, и тащим назад. А потом, — он надел рюкзак и перевесил винтовку через шею, — потом я с вами пойду, в Железку.

Орех шел за рейдером через бесчисленные промышленные помещения в полутьме и не мог разобраться. Были бы вокруг еще напарники, ему было бы все равно — проводник и проводник. Но здесь они вдвоем, и ему нужно было понять — насколько можно доверять этому человеку. А вдруг он предатель? Или просто завалит всю операцию? Вдруг он даже просто умрет от сердечного приступа? Последнее, впрочем, казалось маловероятным.

Орех строил в голове какие-то мрачные перспективы и вдруг понял, что же его тяготило. Хорек оказался каким-то неправильным. Он шутил, постоянно что-то комментировал, что-то вспоминал. Обращался к Ореху исключительно «Брат» или «Ореша» и злил его этим еще больше. Весь Хорек был каким-то не таким — не архетипичным рейдером и не тем суровым мужиком, которого Орех ожидал здесь встретить. Он был из того типа комично-неприятных веселых старичков, которые тебя раздражают, но злиться на них всерьез просто не получается. А еще он когда-то сидел в тюрьме, возможно, не раз. Из-за этого Орех нервничал сильнее всего.

По заброшенным строительным цехам они шли неожиданно долго. Хорек постоянно на что-то отвлекался, копался в попадавшихся механизмах и автомобилях, отодвигал какие-то двери и, ничего не находя, матерился без серьезного сожаления, просто по привычке. Призывал идти дальше и резво лавировал среди мусора. Орех тоже поглядывал по сторонам, но в мусоре ничего не искал. Его продолжало мутить, и казалось, что даже здесь земля качается под ногами. Настроение было совсем паршивым, и снова потянуло в сон.

— Стой, стой! Пшш! — зашипел ему в спину Хорек, когда Орех собирался выйти в дверной проем из очередного цеха на улицу.

Орех остановился сразу, с занесенной ногой. Хорек подскочил к нему и просто невежливо дернул назад. Орех потерял равновесие и упал на кучу вонючего, слежавшегося в камень, тряпья, непонятно почему находящегося здесь.

— Куда прешь, сука! — тихо, но очень зло, неожиданно зло прошипел на ухо Ореху рейдер и медленно подошел к проему.

Сонливость мигом пропала. Орех встал и отряхнулся. Хорек аккуратно высунул голову наружу и начал оглядывать стены. Затем хмыкнул, протянул руку куда-то за угол, чем-то щелкнул.

— Нормально. Не работает.

Затем он подошел к Ореху и быстро, тихо заговорил:

— Слушай, брат. Это ты у себя по пароходу бегай как сайгак. А тут ходи только за мной, усек? Слушай, что я говорю, и делай, как я говорю. Солдат ты или где? — прошипел он, и внезапно довольно дружелюбным тоном закончил: — Ни тебе, ни мне проблемы не нужны, да же?

Орех посмотрел на дверной проем. Его охватило чувство, что все это было слишком шаблонно. Подобные сцены в фильмах он видел кучу раз и сам представлял нечто похожее. Всегда было интересно — почему же никто не скажет заранее «Туда не ходи», почему они делают это именно в последний момент? Он еще раз отряхнулся и посмотрел на Хорька. Может, он специально это сделал? Да, прямо как в кино. Только выглядело не так эффектно.

— Это что, ловушка там была? — спросил Орех, оглядывая проход в попытке понять, что здесь вообще могло указать на опасность.

— Угу. Сигнальник. Так что не нужно тут самодеятельности.

— А почему сразу не сказали? — повернулся Орех.

— Так я ж не привык, что ты дурак, — смешливо сказал Хорек и вышел на улицу. — Теперь буду знать.

Про всякие ловушки Орех знал из рассказов тех, кто приходил из городов, в основном от красноярских. Рейдеры, копатели, жители укреплений и поисковые группы постоянно ставили всякие ловушки, кто во что был горазд. Ставили их против тех, кто раньше жил на этих улицах, а теперь таился среди развалин, ставили против мародеров или просто так, из бессильной злобы. Перекрывали пути отступления или заменяли ими дозорных. В общем, ставили их затем, зачем обычно ставят ловушки. Чаще всего рейдерские капканы оборачивались вредом для самих рейдеров, нередко для тех же, кто их и поставил.

Впрочем, были рассказы и про другие ловушки, поставленные вовсе не рейдерами или обитателями укреплений. Рассказы жуткие, помноженные на страх и отчаяние. О криках, которые несколько часов разносятся по району, пока на них наконец-то не сбегутся десятки озверевших. О совершенно чудовищных макабрических механизмах, рассекающих человека напополам, и о ямах, кишащих голодными крысами.

Свои ловушки рейдеры, по их собственным словам, старались помечать. Восклицательными знаками, крестиками из изоленты, надписями. Но так как никакой системы не было, привыкший было к восклицательному знаку рейдер с легкостью гиб от какого-нибудь крестика.

И ведь все равно ходили люди, искали, копались, пытаясь выживать.

Орех брел за Хорьком через заброшенные, заросшие всего за год дворы. Тошнота постепенно начала пропадать. Старые дома, пустые и нелепо разноцветные, окружали их. Пару раз Хорек показывал ему на разные знаки, шепотом объясняя, что там могут стоять ловушки — «хитрушки» или «подлянки», как называл их рейдер. Орех нервно кивал, а сам думал о том, каким город может стать в будущем. Появятся ли какие-то единые системы? Скорее всего, рейдеры дадут названия всяким разным ловушкам, обретут свой сленг. Различные места города будут названы ими как-нибудь необычно. Появится своя мифология, городские легенды образца новой, чужой эры. Родится все то, к чему готовило общество массовая культура. От таких мыслей несло какой-то приятной литературной пошлостью. И Ореху внезапно подумалось, что он видит будущее этого города каким угодно, кроме нормального, человеческого будущего. Раньше мысли о возвращении людей сюда казались ему очевидными и правильными, но сейчас, в мертвом городе, все они стали бесконечно наивными. Город был чужим. Людям он уже не принадлежал, как в полном смысле не принадлежали людям до Коллапса руины античных городов.

В один момент, шагая через детскую площадку, они остановились, и Хорек, присев, долго смотрел в арку, ведущую на улицу.

— Нет, обойти надо. Говно какое, — буркнул он негромко и сплюнул.

— Ловушка?

— Нет. С ума посходим там щас. Обойдем, — и, не пояснив больше ничего, он развернулся и зашагал назад.

Им пришлось сделать большой и непонятный крюк, и через полчаса медленных зигзагов они наконец подошли к небольшому заросшему парку. Неподалеку возвышались осветительные вышки стадиона, на которых все еще болтались выцветшие флаги МЧС и под ними — растяжки с надписями «Охраняемая зона. Эвакуация». Становилось жарко.

Пройдя через цветущий, ароматный парк, они вышли к зданию старой городской больницы №20. Хорек перелез через покосившийся забор, Орех сделал то же самое. Ему было непонятно и интересно, почему они не прошли напрямую, но спрашивать Хорька не хотелось. К тому же тот перестал шутить, бегать вокруг, стал как-то собраннее. Наверное, для этого есть причины. Значит, не нужно задавать вопросы. Просто исполнять. Как всегда.

Во дворе больницы когда-то развернулись любопытные события. Об этом можно было судить по оставленным здесь автомобилям, оборудованию, следам на стенах и асфальте. Вот кто-то пытался уехать на машине скорой, которая вписалась в забор, да так и осталась стоять. Вот кого-то, видимо, расстреливали, судя по следам пуль и коричневым пятнам на желтом кирпиче. А здесь разгружали медикаменты — пустые ящики лежали кучей, напоминая гробы.

Живое и подстегиваемое тошнотой воображение Ореха рисовало жуткие картины, происходившие в разное время, накладывающиеся одна на другую. Прием раненых, эвакуация больных, кризис, зачистки. Коллапс. Орех уже видел это, только город был другой.

Перед входом в больницу, прямо на лужайке, стояли три больших грузовика с какими-то огромными стальными баками на них, похожими на печи.

— Что это? — неожиданно громко спросил Виктор Хорька, который остановился рядом и рыскал по карманам. Тот злобно поглядел на него.

— Может, еще споешь, брат? — тихо прошипел рейдер.

— Пардон, — прошептал Орех.

— Гандон. Помоги лучше, ключи провалились в дырку, — и рейдер указал на карман своей куртки, позвенев ключами, упавшими в подкладку. — Руками не достать.

Он показал Ореху пальцы — желтые, узловатые, с неприятными «перстнями». В памяти Ореха всплыли слова «артрит» и «подагрический», хотя он не помнил точно, что они значат. Орех встал на одно колено и принялся доставать связку из плохо пахнущей старым грязным телом куртки.

— Это печки, — прошептал сверху Хорек.

Орех прервался и еще раз поглядел на три больших, уродливых, закопченных грузовика.

— Крематории, что ли?

— Угу.

— А зачем три сразу? — прекрасно зная ответ, спросил Орех, продолжая выуживать ключи.

— Ну дак никто ж тогда не знал, что происходит. И что делать. А делать надо было что-то, чтобы видимость создать. Вот кто-то умный и пригнал сюда эти буржуйки для людей. Дым такой стоял, брат, что ух — мама не горюй. И вонь. Жгли все подряд. И тела, и вещи, и… Хотя потом воняло хуже. Когда весь город протух от трупов… И крысы еще.

Орех вытащил ключи, протянул рейдеру, и вдруг нащупал в подкладке что-то еще.

— О, спасибо, — рейдер взял ключи. — Не могу зашить, суку, все время туда что-нибудь проваливается…

Орех же выудил из подкладки шприц-тюбик серого цвета без каких-либо маркировок — именно его рейдер вытащил из привезенного бойцами контейнера. Хорек тут же его вырвал его из рук Ореха, расстегнул куртку и осмотрел внутренний карман.

— Вот ведь мразь, а. И этот прорвался, — сказал он, осматривая ткань, а затем убрал шприц куда-то в штаны.

— В общем, пожгли они, пожгли, а потом стало ясно, что этим делу не поможешь. Но тогда и не осталось никого уже. Ладно, пойдем. Я жрать хочу, со вчера еще не ел.

Рейдер подошел к куче мусора, лежащей на углу здания, и принялся медленно ее разгребать. Орех оглядывался, продолжая рисовать у себя в голове картины прошлого, добавляя к ним обстоятельства работы самодельных передвижных крематориев. C востока город заливало ярким, белым светом. Виктор поймал себя на мысли, что было бы неплохо сделать пару фотографий пейзажа больничного двора. И сразу вспомнил.

Камера.

Он чуть отошел и вытащил инструкцию из кармана. Просмотрел, оглянулся. Хорек все так же медленно разбирал завал. Орех достал само устройство, на которое должна была вестись запись, прикрыл рукой экран от света, включил. Сигнал пошел.

И, будто по сценарию, в этот же момент со стороны большой улицы, лежащей в двух кварталах, донесся звук, который Орех вовсе не ожидал услышать — это был нарастающий гул автомобиля. Обойдя передвижной крематорий, он аккуратно выглянул, чтобы увидеть дорогу. Несколько секунд всматривался, а затем увидел движение.

Вдали, по бесконечному проспекту «Красноярского рабочего», лавируя между остовами машин, несся какой-то чудовищный гражданский джип. Были ли в нем люди или нет, Орех не разобрал, но явственно увидел на крыше пулемет, болтавшийся из стороны в сторону. Машина за секунду пронеслась и скрылась из поля зрения, но гул слышался еще очень долго.

Орех нахмурился. Как-то это совсем не вязалось с его представлениями о городе. Днем, по центральной улице, проезжает автомобиль. Зачем? Куда? Кто там, за рулем? Рейдеры?

И вдруг, преследуя джип, но явно отставая, на дороге показались фигуры. Издалека было не видно точно, как они выглядят. Они бежали тихо, не издавая звуков, огибая препятствия или перескакивая через них. Десяток, второй. Орех замер. Ему стало страшно. Эти силуэты он уже видел не раз.

Фигуры бежали неровно. Кто-то отставал, кто-то вырывался вперед. Вдруг двое из тех, кто бежал в самом конце, совсем остановились, прямо посреди улицы. Орех, несмотря на то, что до силуэтов было очень далеко, спрятался за грузовик и тихо отошел к Хорьку. Тот уже закончил и выглядывал из-за угла.

— Там… — начал было Орех шепотом, но Хорек злобно замотал головой и потянул на себя.

Под разобранным завалом оказалась дверь в подвал с хорошим навесным замком. Хорек приложил палец к губам и принялся подбирать ключ из вытащенной связки.

Орех почувствовал, как подступает к горлу тошнотворная нервозность. Ему стало стыдно за это — у него отличная подготовка, и в неприятных ситуациях он уже бывал. Но всегда — не один, со знакомыми людьми, на которых можно было положиться. Здесь же был только Хорек, и Орех прекрасно понимал — рисковать собой рейдер ради него не будет.

Где-то внизу по улице, совсем недалеко, что-то упало и покатилось с металлическим звуком. Орех встряхнулся и прижал автомат к плечу. Хорек же тихо провернул найденный ключ в замке и, бесшумно открыв дверь, кивком приказал Ореху заходить.

Из-за запертой двери с улицы звуков слышно не было. Изнутри она была обита толстым слоем поролона и поглощала все звуки.

Орех и Хорек расположились в большом грязном больничном подвале и сидели молча, в свете фонарика. В полутьме Орех насчитал как минимум три коридора в темноту. Хорек вел себя спокойно. После утренней летней жары было холодно.

— Вот ведь козлы, а? — сказал рейдер.

Голос прозвучал удивительно громко. После долгой тишины Орех от этого скрипучего голоса даже дернулся.

— Блин, вот солдатики пошли! Ты там не обоссался, брат? — хихикнул Хорек, и, положив на грязный пол свой рюкзак, принялся в нем ковыряться.

Орех ничего не ответил.

— Покури, расслабься. Все норма.

— Я не курю.

— Ну вы даете… Вас там теперь хоть мясом-то кормят, в этих ваших службах? — Хорек включил электрическую лампу и с издевкой поглядел на Ореха. Тот промолчал, выключил свой фонарь и огляделся.

Помещение было грязное, захламленное, но обжитое. В углу лежало несколько больничных матрасов с номерами, поодаль стояли огромные кастрюли с надписями «№1» и «№3». Валялись куски проволоки, какие-то микросхемы от очень старых компьютеров, стоял наскоро собранный верстак — классическое, в представлении Ореха, убежище рейдеров. Интерьер его отчего-то немного успокоил.

Хорек скинул куртку, потянулся, открыл крышку кастрюли «№3» и попил оттуда воды.

— Ты тут живешь? — спросил Орех тихо, и как-то ему не понравилось это «ты». Может, «вы»? Возраст все-таки.

— Иногда. Я много где живу.

— А там что? — спросил Орех, указав рукой в один из коридоров.

— А хрен его знает, — безразлично ответил Хорек и принялся что-то искать в ящике под верстаком. Затем снова лукаво взглянул на Ореха.

— Да шучу я. Там дальше все нормально. Не набегут. И не услышат. Если снова визжать не будешь, — Хорек захихикал.

— Очень смешно, — несобранно огрызнулся Орех.

Хорек повозился еще с минуту и подошел ближе, разглядывая бойца.

— Слушай, ты завтракал?

— Да, спасибо, — ответил Орех, хмуро глядя в сторону. От вновь подступившей тошноты думать о еде было неприятно.

— Блин, и правда — воспитанный такой, — Хорек опять хохотнул. — Я имею в виду — жратва-то у тебя есть?

Ореху этот вопрос не понравился.

— Есть немного.

— Слушай, брат, поделись, а? Со вчера ничего не жрал — пузо орет.

— У вас что, еды нет?

Хорек чуть отошел в темноту коридора, и расстегнул ширинку, повернувшись спиной.

— Да еда-то есть…

Эхо от его голоса и журчания мочи полетело куда-то вдаль. Помещения были явно немаленькими.

— Только ведь её готовить надо. А это возни куча. У тебя-то — хлоп-хлоп, и все готово. Короче, брат — не жопься.

Пререкаться Ореху не хотелось, и он положил на верстак один из сухпайков. Хорек застегнул молнию, вернулся и начал возиться с едой.

— Вот видишь, какое дело, — сказал рейдер, закуривая сигарету, одновременно прожевывая последний кусок. — Все ведь ради жратвы…

Они сидели на полу перед примусом, от которого шло тепло. Орех зяб и грел руки о кружку со свежезаваренным чаем. Ему непонятно было, как долго они будут находится в этом месте, но спрашивать не хотелось.

— Помнишь, когда всякие там придурки предполагали ядерную зиму и прочий ад, все говорили одно и тоже. Писатели, киношники — типа, самой большой ценностью будут патроны…

— Вообще-то еда и медикаменты, — сказал Орех и подул на горячий чай в кружке.

— Вот-вот. Потому что патронов у нас в стране — жопой жуй. И во всем мире. У нас вообще везде куча оружия, блин. Во всем мире. Миллиарды патронов! И вообще — патрон сделать это пять минут делов, — и он ткнул рукой на верстак. — А еду ты попробуй сделать!

Орех помолчал и снова подул на чай.

— В мире вообще куча оружия, брат. Бомбы, патроны, самолеты эти… Лишь бы стрелять в кого-то. Потому что проще и быстрее, чем самому вырастить, кого-то убить. И сожрать то, что у него есть. Ну или его самого, например.

Хорек зычно отрыгнул и подытожил:

— А самое смешное, что мы все сдохнуть успеем раньше, чем потратить то оружие, каким можно друг друга убить. Мрак, да?

Орех встал, чтобы размять замерзшие ноги.

— Долго тут будем сидеть? — наконец спросил он, подходя к верстаку. На нем, помимо всякого хлама, лежало несколько заготовок под патроны винтовочного калибра.

— Да я вообще только пожрать зашел, а тут эти говнюки на машине. Гасить их надо! Сидеть тут теперь часа два, не меньше.

— А кто это был? Рейдеры?

Хорек подложил матрас и лег на него.

— Рейдеры, рейдеры… Мудаки это были, вот кто. Ни о себе, ни о других не думают. Хоть все люди вымрут, а мудаки на джипах все равно останутся.

— А откуда вы знаете, что это был джип? — Орех ругнулся про себя за это опять выскочившее «вы».

— Потому что тут один идиот с машиной. Точнее, их несколько, идиотов этих, но машина — одна. Раньше, еще по весне, их много было. Катались тут, стреляли, врезались. А сейчас только эти остались.

— Ну, машина — это быстро. Можно уехать… — без особой уверенности сказал Орех.

— Ага. Если за городом. А тут всегда понятно, куда ты уехал. И слышно. И запах. И ремонт еще. Да и вообще — неспортивно это, — усмехнулся Хорек.

Орех начал пить чай. Он был кислый и невкусный, но теплый. Тошнота начала отступать.

— Так вас тут много, получается? — спросил он. — Сколько примерно?

— Ага, щас… Это, может, секрет профсоюза? — ухмыльнулся Хорек. — Да никто тебе не скажет, брат. Может, десять. Может — сто. Может и тыща. Хрен его знает.

— Вы разве друг с другом не общаетесь?

— Кто-то общается. Стайками ходят. Стайками же и дохнут, — Хорек закашлялся и постучал себя по груди. — Но в основном одиночно или парами. Мы это называем «семья».

— У вас что, уже и своя терминология есть?

Хорек с интересом посмотрел на Ореха.

— Блин, ты что, антрополог, что ли?

Спросил он это как-то иначе, и Ореха посетила неприятная мысль о том, что Хорек умнее, чем хочет казаться.

— Просто. Любопытно.

— Да нет у нас нихрена. Так, по мелочи. Никто не придумывает никаких названий, не собираемся мы почти нигде, кроме как на набережной, когда вы или еще кто приплывает. Нет у нас тайных знаков и прочей этой стругацкой херни. Люди живут себе и живут. Стараются никому на глаза не попадаться. Рыбак рыбака, брат.

Орех напрягся. Ему показалось, что рейдер прочел его мысли — не мысли даже, а так, набор ожиданий, картины воображения. Но подумав, он пришел к выводу, что Хорек неплохо представляет себе, какую репутацию имеют обитатели Мертвого города, и просто обобщает чьи-то мнения.

— А уходить… Почему не уходите? Это же лучше, — сказал Орех и принялся стелить себе матрас. Он хотел задать иной вопрос со словом «уходить», но решил не производить впечатления простофили. — В Железку или в какое-нибудь укрепление? Вас же тут все равно убьют рано или поздно. Не те, так ваши же ловушки. Или обвал какой-нибудь… — закончил Орех неуверенно и посмотрел на потолок.

— А я тоже раньше себя спрашивал — чего это мы не уходим. А потом понял, — Хорек слегка приподнялся на локте, как будто собирался произнести речь. — Вот живет себе человек и живет. Пьет там себе пиво вечером, смотрит телек, хуярит кувалдой на заводе или в офисе сидит. И человек он только по паспорту, брат. А по сути — говно. Потому что не пишет он там книжек, формулы не рисует на доске, физику не изучает. И толку от него — как от говна. И производит он только добавленную стоимость — читай, говно, и его же и потребляет. И что самое мерзкое — прекрасно внутри себя понимает, какое он говно бесталанное. И тут вдруг бац — и приходит пиздец. И начинается такая сатана, брат, что хоть в горло сри. И этот наш человек-говно вдруг понимает, что есть у него талант — выживать. Что может он, и всю свою жизнь хотел — вот так, выживать. И ему от этого такой лютый кайф, понимаешь? Вот мы тут, наверное, все такие и есть. Сидим в говне, и нам от этого — классно.

Орех посмотрел на него. Речь звучала чересчур складно и заученно.

— Заранее придумали?

— А то ж! — усмехнулся рейдер. — Ты у меня не первый, брат. Но, понимаешь, тут же все с начала. Шанс с нуля. Тут ты если нашел, как выжить — ты себе нравишься. Спрятался, выжил — и тебе зашибись. Нашел полезную штуку — поменял у ваших на еду. Покушал — и тебе снова зашибись! В новое место пришел, в хату чью-нибудь, посмотрел, как люди жили — интересно же, брат! Глаза закрыл, схоронился прям под носом у ебанутых этих — и кайф. Плюс еще стрелять можно в уродов, или резать их. Этого же до всей этой херни каждый второй хотел. Наверное, потому она, эта херня, и произошла.

Орех отставил стакан с чаем. Поймал себя на мысли, что ему впервые за долгое время нравится вдыхать запах табачного дыма, и зацепился за фразу про закрытые глаза.

— А вы правда умеете… прятаться?

— Ну, а как я живой до сих пор?

— Нет, я не об этом… Ну, типа, «уходить», или как это зовется? Исчезать.

Хорек как-то хрипло засмеялся, хлопнув себя по бедру, и коротко ответил:

— Я — нет.

Орех помолчал.

— Я вас как-то по другому себе представлял… — подумал он вслух и осекся.

— Пф, вестимо! — фыркнул старик. — Думал, небось, что мы как у какого-нибудь Тарковского тут, да? Ходим, бинтик на гайки навязываем, бросаем их? Несем всякую заунывную хрень про то, как жить надо, да стишки читаем?

На последней фразе Хорек выкатил грудь, вытаращил глаза и резко встал.

— Вот и лето прошло, словно и не бывало. На пригреве тепло. Только этого мало. Так ты хотел?

Орех не понял, что имеет в виду старик, но ему почему-то стало смешно. Рейдер был явно умнее, чем хотел казаться.

— Да нет…

— «Да нет», — передразнил Хорек, сел на место и снова закурил. — Я тебе так скажу: у нас тут огромная песочница, а мы в ней — большие, тупые и счастливые дети. Копаемся, ищем клады, отдаем дядям за леденцы. Радость нам и счастье. Ну, иногда еще и пиздец.

Орех засмеялся во весь голос. Осекся. Кашлянул.

— Ну, есть же укрепления. «Башня» или, скажем, «Колодец». Можно было бы там жить, а в город выходить.

— О, нет, брат. Спасибо. Не знаю как вы там, в Железке, а эти совсем долбанулись. Сидят, играют в домики и еще радуются. Они такие же дети, только у них еще и вожатый есть. А вожатые эти — это клиника, брат. У всех свои закидоны. Был я в них пару раз — спасибо. Хватку теряешь, пропадать забываешь… Пусть лучше меня на улице задушат.

Хорек налил себе чаю и достал из штанов тюбик.

— Ну, раз уж вам так тут хорошо, почему… — Орех помедлил, выбирая между «вы» и «ты». — Почему ты решил уйти?

— Потому что Хорек уже не тот, — усмехнулся рейдер. — Что-то я подустал. К тому же…

И он многозначительно поднял шприц-тюбик, а затем уколол себя в бедро.

— Что это? — спросил Орех.

— Лекарство, брат, — подмигнул Хорек.

— Не похоже, — Орех нахмурился, хоть и понимал, что его это не касается. В подобных тюбиках простых лекарств не хранили.

— Я в Железку по весне ходил, недавно. Кучу барахла ценного нашел, а корабля вашего все не было. Вот и пришлось до вас идти, до входной зоны. Неделю шел, кажись. Меня не пустили тогда, хотя и поменялись. А заодно я на всякие болячки проверился в санчасти. Они там у меня что-то нашли нехорошее. Старею…

Орех покивал. В Железный город люди нередко приходили только ради одного — лекарств.

— Так мы и сторговались. Они мне лекарств, а я им — подгон.

Хорек скрипуче засмеялся, лег на матрас и растянулся.

— В одном мы на этих сталкеров киношных похожи, брат. Побазлать любим с вашими. У нас-то как — встретились, разошлись. Ну, махнулись чем-то, может, если не убились друг об друга. Рассказать-то нечего. Все либо и так все знают, либо не интересно никому. Боишься выдать свою нычку или, скажем, внимание к себе привлечь. Неинтересны мы друг другу, ибо по сути — одинаковые. Кроме этих пидарюг на машине, конечно. А с вашими — ух, болтаем. Вы все нас слушаете, слушаете. А мы такие…

И Хорек заснул. Он не умолкал, не становился тише — просто заснул на полуслове. Будто бы умер. Сначала Орех так и подумал, и сердце екнуло — замок изнутри был тоже навесной, а где ключи, он не знал. Но потом услышал сопение и успокоился.

Свет Хорек после укола потушил, экономя батареи, и освещал все только примус да один фонарик Ореха, направленный на остатки еды. От скуки Орех снял камеру и отмотал запись назад. Посмотрел, подивился качеству изображения и вернул камеру на место.

И в этот момент раздался звук.

Будто упала жестяная банка.

Звук из коридора.

Далеко, еле слышно, но очень четко. Орех быстро, тихо достал пистолет и направил на дверь, другой рукой подобрав фонарик.

Накатила тошнота.

Никого. Черный дверной проем, за ним метр света и десятки метров темноты.

Что-то зашуршало еще ближе, затем раздался звук потрескивающих битых стекол. Орех затаил дыхание. Он боялся, и боялся очень сильно. А боевая собранность все не приходила.

Тень мелькнула у самого пола. К тому моменту, как Орех перевел фонарь, крыса уже схватила галету и побежала назад, уклоняясь от света. Исчезла.

Орех подобрался и не двигался. Не отвел взгляд, не расслабился. Выучка есть выучка. Но через минуту изможденное качкой тело все же взяло свое, и он громко выдохнул. Неприятно, легко завибрировал наручный КПК — датчик, казалось, сам трясся от страха. Орех тихо ругнулся. Протянул руку, не сводя глаз с двери, и включил лампу. Комнату залило холодным синим светом. Тени дернулись на стенах. Орех опять напрягся, но уже меньше, и, подобрав остатки еды, швырнул крысам в коридор. Оттуда тут же послышалась возня.

Датчик затих. Орех успокаивался. Ему внезапно захотелось курить, особенно здесь, после запаха неожиданно вкусного дыма.

Незнамов не лукавил, когда говорил, что не курит. Просто давно бросил. В армии курить его заставила необходимость — не начни он, его отличие от остальных сослуживцев было бы еще сильнее, и тогда стало бы хуже. Курить в армии было еще и выгодно — перерывы на перекуры означали лишнее свободное время. Но после армии к сигаретам Орех почти не возвращался. Закурил лишь один раз, почти год назад.

Когда расстрелял человека.

Когда начался Коллапс, Орех, опять же проверяя себя на «слабо», вступил в добровольные бригады МЧС родного Канска. Помогал эвакуировать людей, патрулировал районы. По приказу центрального штаба со многими другими добровольцами летал на вертолетах, ловил мародеров, реквизировал оружие и арестовывал бандитов. Однако это продлилось недолго — связь с центром быстро прервалась, затем быстро опустел Красноярск. Только-только сформированное отделение СБР в Железногорске резко изменило последним директивам центра и принялось создавать надежный укрепленный периметр вместо работ по краю. Никто не знал, что делать и что будет дальше.

В те дни Орех и множество других оперативников из бывшего МЧС и полиции вывозили с небольшой военной базы в Лесосибирске грузы с оружием и боеприпасами, которые растаскивали нашедшие их жители. К этому моменту уже появилась Служба быстрого реагирования — как первая попытка людей после краха огромного государства взять хоть что-то под контроль. СБР представляла из себя остатки МЧС, полиции, внутренних войск и просто напуганных людей, которые хотели выжить. Именно с последними были самые большие проблемы. Люди пытались защитить себя любым способом, в том числе и вооружившись. Это оружие нередко обращалось и против самих людей — в обстановке страха, нервов и злобы ружья, много лет висевшие на стенах, начинали стрелять.

Властей как таковых уже не было, и полицейские, которые к тому моменту занимались в Лесосибирске организацией эвакуации, оказались в шатком положении. Пытаясь заслужить места в разрастающейся СБР, они изымали у жителей оружие и сдавали его инвентарной службе. Но, привыкшие за многие годы к тому, что их должны бояться и слушаться, они столкнулись с тем, что люди начали огрызаться, отказывались. Никто не хотел отдавать то, что могло спасти жизнь. Доходило до массовых драк и стрельбы. Бывшие полицейские пытались прибегать к привычным им методам — насилию и угрозам, но и жители стали поступать так же. Бойцы ОМОНа, привыкшие топтать людей по кивку властей, сами брались в кольцо и безжалостно избивались. Гражданских, замеченных в неповиновении, отлавливали и калечили. Не было ни правых, ни виноватых — все вели себя одинаково. Люди мстили стражам порядка за годы террора, а те в свою очередь вели себя как умели.

Но в СБР были четкие правила — сотрудники ведомств приоритетны. Они умели подчиняться, обладали выучкой. А значит — любой конфликт следовало решать в их пользу. Многие даже в составе СБР были против этого, но «приказ есть приказ».

За три дня до полного вывоза, патрулируя охраняемую зону, Орех и его напарник услышали на соседней улице шум и крики. Несмотря на четкое распоряжение не сходить с зоны патруля и на окрик напарника, Орех, подгоняемый своим азартом, побежал туда. Он застал пятерых озлобленных, ошалелых людей, которые избивали двух полицейских. Напарник, нагнавший Ореха, потребовал прекратить, и тогда на него пошел один из нападавших, выкрикивая угрозы. Ругаясь, крича. Обвиняя людей с оружием в том, что они не помогают.

В те дни все изрядно перенервничали. Еды было мало, медикаментов было мало, страха было вдоволь. Было неясно, что происходит. А тех, кто набегал из темноты, кто никогда не реагировал на крик «Стой», кто молчал или кричал так, что замирало сердце, — их становилось все больше. И в городе, и вокруг.

Орех был охвачен безумным, злым азартом. Он опять захотел проверить себя «на слабо». Такое ощущение бывало у него уже и до этого, очень много раз. Когда он спонтанно признавался в любви, когда пробовал разные наркотики, когда пошел в армию. Импульс, задорное осознание, что сейчас можно сделать вещь, которую другие испугаются сделать. Вещь, из-за которой на него будут потом смотреть как-то иначе. И он прошил идущего, выкрикивающего брань человека короткой очередью.

Когда волна схлынула, было катастрофически, необратимо поздно. Человек умер почти сразу, ругаясь матом, плюясь кровью. Был, кричал — и исчез. Никто не пытался ему помочь — напарник выхватил у Ореха автомат, полицейские убежали, напавшие попадали на землю, один из них тоже получил случайную пулю в ногу. Умиравший еще полежал в центре, что-то похрипел и затих. А Орех изменился.

Никаких последствий не было. Почему была драка и кто в ней виноват, установили. Раненым оказали всю необходимую помощь. Человека похоронили, не выясняя, как его зовут. Ореха даже не отчитали, просто отстранили от патрулирования. А потом все уехали, бросив почти пустой город.

Тогда Орех начал курить. Курил, чтобы успокоиться, до тошноты, до желтых губ, зубов и пальцев. Ему было мерзко в своем собственном теле. Впервые импульс себя не оправдал. Его не охватывало чувство гордости за внезапную смелую выходку, как бывало раньше. Наоборот, его злило, что его не выгнали, не расстреляли, не лишили каких-нибудь прав. Просто сухо пожурили, между делом. Отправили к врачам на обследование, забрали оружие до окончания операции. А он только курил.

Ему и до этого приходилось стрелять в людей. В нормальных, обычных людей, во время облав в пригороде Лесосибирска, еще тогда, когда город, казалось, можно было отстоять. Но тогда ему в ответ летели пули и дробь, и те люди хотели его, Ореха, смерти. Кричали об этом. Убийцы были с обеих сторон. И нельзя было понять, причастен ли он к чьей-либо смерти. На убитых никто автографы не ставит.

А в этот раз убийца был один.

И тогда Орех изменился. Изломанный, стал тихим и покорным. Пытаясь избавиться от гложущего его чувства вины и страха, он стал выполнять приказы, научился быть исполнительным и послушным. Он больше не хотел проверять себя, потому что проверку не прошел.

И с тех пор стал слыть в СБР отличным оперативником.

Орех осторожно, как вор, взял пачку из вещей Хорька и закурил, поглядывая в проход, стараясь прогнать тоскливые воспоминания прошлого. Мысли и образы пролетели в мозгу и тут же исчезли.

«По возможности старайтесь избегать глубоких, тяжелых душевных переживаний, вызванных воспоминаниями о неприятных событиях прошлого», — вспомнил он написанную каким-то графоманом формулировку из стрессовой памятки сотрудников СБР.

Затянувшись, Орех закашлялся — сигарета явно промокла и потом была высушена. Дым был кислым, вязким. Он докурил из принципа и долго тушил окурок. Новых звуков не было. Орех прислонился к холодной стене, закрыл глаза и мгновенно заснул.

Ему приснился «Циклоп».

— А говоришь, не куришь, брат, — сказал Хорек.

Орех с трудом открыл глаза. После короткого, холодного, неприятного сна в пыльном и прокуренном помещении вновь жутко заболела голова. Хорек встал, попил воды, протянул кружку Ореху.

— Ладно, давай собираться. Думаю, уже можно.

Орех, шатаясь, привстал. Огляделся. Тело затекло. Вновь слегка тошнило и казалось, что пол качается.

— Слушайте, давайте разберем план действий, м? — опять это «вы» выскочило…

— Ох, и люблю я вас, солдатики. Вам всегда план нужен, и эти… — Хорек защелкал пальцами, вспоминая слово, — директивы! А вот если нет плана?

— Тогда разворачиваемся, и я ухожу, — злобно бросил Орех и принялся разминаться. Настроение было отвратительным.

— Ух какой злющий, — ехидно сказал Хорек и стал собирать вещи.

Ореха начинал злить этот старик. Он был то слишком весел, то слишком спокоен. Как будто бы они не ходили по пустому городу, где еще полтора года назад прямо на улицах гибли люди, а те, кто их убивали, до сих пор жили здесь. Веселый неунывающий старик чувствовал себя как рыба в воде. А Орех чувствовал себя рядом с ним каким-то новичком. От Хорька несло самомнением и риском. Ореха это по-настоящему бесило. Хотя, может быть, это было просто из-за плохого сна…

— Куда мы идем и какой план? Я серьезно, — сказал он, пытаясь добавить в хриплый спросонья голос суровые нотки.

Рейдер поглядел на Ореха хмуро.

— Двигаемся до ТЮЗа. Знаешь, где это?

— Примерно, — Орех вспоминал карту, но совершенно не мог представить координат.

— Ты ведь сам не отсюда, да? Ладно, не важно. Тут, даже если ты из города, но, скажем, с того берега, — Хорек махнул рукой куда-то в сторону, — все равно можно заблудиться. Теперь, я имею в виду.

Орех молча смотрел на Хорька, ожидая продолжения.

— Серьезный такой. Армия, одно слово, — Хорек хохотнул, снова закурил. — Во дворе ТЮЗа стоит автозак. Там наш товарищ и сидит. Доходим, ты его усыпляешь вашей химией, и волочим его назад. За полдня обернемся.

— А сколько он там сидит?

— Дня три от силы. Я на собаку его приманивал. Поймал щенка и…

Этого Орех слушать не хотел и брезгливо махнул рукой, перебивая:

— А он оттуда не мог уйти?

— А кто ж его выпустит-то? — еще сильнее хохотнул Хорек. — Наши не будут, а свои… У них своих нет, он же лысый. Ты за него не переживай — еда у него там есть.

От последних слов Орех снова скривился. Он любил собак.

— Только вот крюк нам дать придется неслабый. А то из-за тех козлов на джипе теперь в каждом дворе можно наткнуться на… этих.

— Слушай, а почему Орех? — спросил Хорек, упаковывая рюкзак.

Орех объяснил.

— Только не надо меня так называть, — добавил он.

Хорек, не отвлекаясь от процесса, повернул голову и прищурился.

— Это еще почему? А как же мне тебя звать-то тогда?

— По имени зовите, — Орех начал собираться сам.

— Скажешь тоже. Имя — это штука не индивидуальная. Вот, скажем, я — Владимир, Вовка, — и как доказательство показал Ореху татуированный кулак. — Так знаешь, сколько со мной в школе сидело… в смысле, училось Вовок? А Хорек — Хорек был один.

Хорек собрал вещи и принялся шарить по полкам.

— Один мужик тут в городе мне сказал однажды про имена. Он говорил, что имя — это… — и Хорек защелкал пальцами как человек, пытающийся вспомнить слова, — о, да, «неуникальный социальный идентификатор». Ты понимаешь?

Орех был раздражен, голова болела. Говорить не хотелось. Старик же был бодр и весел.

— Жидом его кликали, — закончил рейдер, словно бы это делало высказывание убедительным и более весомым.

— А я считаю, что прозвища — для зеков или собак, — сказал Орех в пику бодрому старику. — Когда тебя кличут, то ты как собака себя чувствуешь.

— А по мне, ты как собака себя чувствуешь, когда тебе «смирно» говорят по десять раз на дню, — на удивление грубо ответил Хорек и направился к двери.

До сумерек они не разговаривали, шли молча. Орех был хмур. Ему снова не нравился Хорек, и снова потихоньку подступала тошнота. Земля под ним все еще ходила ходуном, словно весь город плыл по гигантской реке. Орех даже заволновался — может, он чем-то отравился или заболел? Чтобы прогнать эти мысли, он сконцентрировался на спине Хорька и стал думать о рейдере. Почему он так ему неприятен? Много раз до этого Орех встречал людей значительно менее располагающих. Хорек был явно неглуп, иногда остроумен, хоть и карикатурно, и не лез в карман за словом. Таких, как он, Орех не встречал уже очень давно. Среди солдат, офицеров и ополченцев такие, в каком-то смысле живые и жизнерадостные люди, были редкостью. И все же почему-то Хорек ему не нравился. А из-за этого Орех вел себя непрофессионально, несобранно. Ему хотелось стереть несколько часов записи. Он все возвращался и возвращался к мысли, что его разговоры с Хорьком будут смотреть люди в штабе. Что они подумают? К тому же неразъясненный вопрос про способность рейдеров исчезать, вызвавший у него мальчишеский интерес, не давал Ореху покоя.

Хорек шел по мертвому городу медленно, аккуратно и уверенно. Когда они пересекали проспект «Красноярского рабочего», он вел себя очень осмотрительно и умело — быстро оглядывал опасные места, проверял наличие свежих следов, замирал при каждом шуме, которыми полнились дворы и улицы. Был хмур и собран. Орех подумал, что не от каждого профессионала в СБР можно было ожидать таких выверенных движений.

Конец ознакомительного фрагмента.