Первый год. Чужая эра

Даниил Кислевский

Кто знает, имеет ли смысл писать аннотации к первой книге, выпущенной после краха цивилизации? Есть ли резон предвосхищать впечатление читателей, в последнюю очередь думающих о литературе в эти тяжелые дни? Если да, то текст должен быть краток и понятен: четыре времени года – первого года чужой эры. Четыре истории живых людей, оказавшихся в мертвом сибирском городе. Первые истории мира, потерявшего свою собственную.Интригует?Пусть нет. Ведь задача произведения – совсем в другом… Книга содержит нецензурную брань.

Башня

Весна.

Михаил сидел за столом и с монотонным стуком бездумно втыкал нож в столешницу. Перед ним стоял уже давно остывший кофейный напиток, слишком, на его вкус, сладкий. Доктор считал, что коменданту необходим сахар, и потому он регулярно приносил все новые и новые порции коричневого варева. Но при одном взгляде на вязкую субстанцию Михаила начинало тошнить, и потому содержимое вот уже третьего стакана медленно превращалась в холодный отвратительный кисель.

Комендант слушал шумы, доносившиеся из рации. Слушал и ждал. Ждал, что на том конце радиосигнала кто-то все-таки нажмет на кнопку, прокашляется и неразборчиво, издалека, но уверенно скажет — выходите. И тогда Михаил, расправив плечи, наконец-то встанет из-за стола, накинет плащ-палатку и откроет дверь, за которой, прислушиваясь и нервничая, его давно ждут завхозы. Они суетливо поднимут на него свои лица, а Михаил, выдержав театральную паузу, которые он никогда не умел делать, кивнет им…

Но радио опустошающе молчало.

Михаил закрыл глаза и вздохнул. Жутко хотелось курить. Этим он мог хоть слегка, но успокоить нервы. Курить хотелось так сильно, что Михаила уже тошнило, но он понимал — в маленькой вонючей комнатушке от запаха табака станет находиться совсем невозможно. Подумав о свежем воздухе, он непроизвольно посмотрел на наглухо закрытое отверстие вентиляции. Казалось бы, что проще — протяни руку, потяни на себя рычаг, впусти в небольшую, герметичную комнату немного воздуха… Но нет, нельзя. Могут учуять дым, учуять запах пота, гари, крови. Могут учуять страх, повернуться, найти их и побежать. Побежать сотнями, в тишине.

Михаил встряхнулся, открыл глаза и встал. Последние два часа только эти мысли и лезли ему в голову. Нужно было наконец прогнать их, но мысли, подобно самому Михаилу, тоже не могли выбраться из маленькой радиорубки. Нервничая, комендант сделал пару шагов из угла в угол. За тяжелой металлической дверью тут же кто-то зашуршал. Скорее всего, это были завхозы, ожидавшие его приказа. А может, собаки, которые уснули на пороге. Какая разница…

Михаил подошел к дальнему углу и расстегнул ширинку. В углу стояло уже основательно наполненное мочой ведро. Даже посыпанная стиральным порошком, жидкость в ведре отравляюще воняла.

Обычно в этих помещениях, которых в здании было пять, сидели радисты. В Башне их все называли «хомяками». И дело было вовсе не в излишнем весе, который кое-кто из них умудрился набрать на довольно скудном питании из-за сидячего образа жизни. Радиорубки на каждом пятом этаже были всегда закрыты на две двери — сплошную стальную снаружи и решетчатую изнутри, чтобы максимально надежно защитить дорогое оборудование. Комнаты не имели окон, и даже вентиляция в них была так себе. Еду радистам приносили прямо на рабочее место, справляли нужду они тоже там. Редкие юмористы из охраны изредка подбрасывали в радиорубки опилки на пол, намекая на позорные прозвища. Из-за этого регулярно происходили драки и подавались жалобы.

Силясь помочиться, Михаил пытался думать об этих «хомячьих» драках, отвлекая себя. За дверью сидело не менее десяти человек, внимательно прислушиваясь к каждому шуму. От этого Михаил не мог заставить себя справить нужду. От него ждут чуда, в каком-то смысле даже подвига, — а он будет мочиться в тишине штаб-квартиры. И все будут слышать это.

Смешно и стыдно одновременно.

Однако в конце концов желание взяло верх над стыдливостью. Михаил застегнул ширинку, и в дверь тут же постучали. После паузы постучали снова. Михаил вздохнул, подошел к двери, приложил ключ-карту к замку.

Механизм взвизгнул, и дверь открылась. За ней была ожидаемая картина — узкий плохо освещенный коридор с двумя рядами лавок, на которых ютились уже полностью одетые, готовые к выходу завхозы. На Михаила тут же уставились — устало, терпеливо, понимающе. С легким удовлетворением он увидел, что все завхозы сидят в наушниках. Скорее всего, они даже не слышали…

Прямо перед дверью, ласково поглаживая одну из собак, стоял доктор. В свободной руке у него была дежурная чашка с напитком, а под мышкой он держал планшет. Не переступая порога, он заглянул в помещение, посмотрел на ведро и негромко сказал:

— Миша, давайте емкость, я вынесу.

Комендант Башни немного смутился. Он всегда уважал доктора больше остальных научников, а тот теперь убирает за ним туалет. Как за хомяком в клетке.

— Спа… — начал было Михаил, но осекся. В горле запершило, пробило на кашель. Завхозы медленно начали вытаскивать наушники из ушей, пытаясь понять, что происходит.

— Спасибо, Вадим Николаич, мне… — и снова закашлялся.

— Глупости какие, Миша. Давайте ведро. Что вам это нюхать, — настаивал доктор.

Михаил послушно взял ведро за ручку и понес к двери. Немного содержимого мерзко хлюпнуло и разлилось на пол. Комендант одной рукой взял чашку из рук доктора, а другой брезгливо передал ведро.

— Так себе обмен, — просипел он, силясь пошутить.

Вадим Николаевич насмешливо хмыкнул и поспешил вынести ведро, а комендант закрыл дверь, сел на стул и вздохнул. Теперь он окончательно осознал, как же в радиорубке душно.

От бесконечной тоскливой скуки Михаил начал представлять себе путь доктора. Вот он идет по коридорам штабного этажа, неся ведро. Проходит мимо десятков людей, каждый из которых понимает — в этом ведре его, коменданта, отходы жизнедеятельности. Кто-то хихикает, кто-то тихо возмущается и острит. Вадим Николаич идет через пост охраны, идет через вахту и через цех, спускается на три этажа вниз. Доходит до границы, дальше которой уже никто не спустится. И, немного помедлив, выливает содержимое в бесконечную бездну лестничных пролетов небоскреба Башни. А затем идет назад. И десятки людей понимают, что он несет пустое ведро назад коменданту, чтобы тот снова сидел в своей клетке и ссал в него.

Михаилу опять стало стыдно и одновременно смешно.

Радио захрипело и тут же замолкло. Захрипело снова. Сердце Михаила забилось очень быстро, но в ту же секунду он понял — просто помехи. Значит, идет гроза. А значит — они уже близко.

В дверь снова постучали. На этот раз Михаил открыл сразу. Вадим Николаевич поставил ведро на порог.

— Разрешите войти, Миша?

— Да, конечно. Только… — замялся комендант

— Да-да-да. Протокол, я помню, — мягко перебил доктор и показал Михаилу датчик бета-волн. Убедившись, что все в порядке, Михаил пропустил доктора и закрыл за ним дверь.

Вадим Николаевич встал посреди комнаты и потянул носом воздух. Теперь он смотрел на невысокого Михаила с высоты своего роста и был похож на столб. От этого вот взгляда и роста Михаилу, да и всем в Башне, всегда почему-то становилось неловко.

— Ну и атмосферка тут у вас, Миша. Гадость, а не атмосферка.

Михаил развел руками и сел за стол.

— А почему не пьете? — укоризненно спросил доктор и ткнул планшетом на три стоящих рядом стакана.

— Сладко сильно, зубы ломит, — сказал Михаил извиняющимся тоном, и тут же мысленно сам себя пристыдил.

— А мне какое дело, Миша? Пейте.

— Хорошо, щас, — попытался отмахнуться Михаил.

— Нет, Миша. Вы вот прям сейчас пейте. Весь стакан.

Комендант вздохнул, но пререкаться дальше не стал. Подняв принесенный доктором горячий граненый стакан, он пристально в него посмотрел.

— Миша, это вам не игристое вино. Не выпендривайтесь. И на цвет не смотрите. Цвет у него… паршивенький.

— Как говно, — сказал комендант, но Вадим Николаевич только неодобрительно хмыкнул.

Михаил выдохнул, как заправский алкоголик, и в несколько глотков осушил стакан до дна. Вязкая, до безумия сладкая и теплая жидкость медленно пошла по пищеводу. Комендант поморщился.

— Миша, что вы кокетничаете? Все пьют. От этого пока никто не умер.

— Не успевают просто… — проворчал Михаил. Доктор перевернул ведро и сел на него. Положил на стол планшет, включил. Устройство запросило идентификацию отпечатков.

— Что там с погодой? — спросил комендант, глядя, как зеленая линия ползет под ладонью доктора.

— Прямо как напиток, — Вадим Николаевич достал сигарету и начал искать зажигалку.

Михаил вопросительно на него посмотрел, а затем указал на вентиляцию.

— Ой, я вас умоляю, Миша. Вреднее нам не станет, — пародируя одесский акцент, сказал доктор, — это я вам как врач говорю. Вы здесь в своих экскрементах по уши зачахнете. А дым — он хоть вкусный.

Это было против всех правил Башни. Курить в рубке категорически запрещалось. Еще вчера Михаил за такую вольность прилюдно отчитал бы виновника и оштрафовал пайком. Но сейчас он, сам изнывая от желания закурить, безвольно поддался доктору, словно бы никакой ответственности на нем и не было.

— Ладно, хрен с ним, дайте и мне тогда.

Михаил закурил и протянул доктору свою зажигалку. Планшет пискнул и начал выдавать данные. Пуская дым, комендант и доктор склонились над устройством.

Картина вырисовывалась отвратительная. На город двигались два грозовых фронта: один со стороны разрушенной ГЭС, а второй — с холмов, со стороны бывшего Канска. Просто так этого быть не могло, и оба это прекрасно понимали. Впрочем, датчики с улиц и площади вокруг Башни молчали, молчали и системы периметра. Все это было странным и тревожным.

— Сильная пыль плюс помехи. Видимость не более двухсот метров. Да и дождик пойдет. Пыль прибьет, но радости от этого… С такими условиями даже опытные пилоты почти бесполезны, не то что эти, из Железногорска, — подытожил доктор.

— У них хорошее оборудование, — неуверенно буркнул Михаил.

— Руки прямые нужны, а не оборудование.

— На той неделе у них был рейд до «Кванта». А погода была хуже.

— Но она была обычная.

Они помолчали.

— Миша, я вот к чему. Четыре вертолета в такую погоду… Опасно. Нельзя просто так сидеть тут и ждать. Им нужно помочь.

— Нет, Вадим Николаич. Тут без вариантов.

— Мишенька, поймите. Вы не пилот. И я не пилот. Но у меня сын был пилотом на северах, и я знаю — в таких условиях они нас никогда не найдут. Там же навигация, все дела…

— Вадим Николаевич, хватит.

Михаил встал, потянул руку к вентиляции, но опомнился. Обернулся на доктора. В желтом дыму его почти не было видно.

— Просто сидим и ждем. Я вам…

И комнату наполнил хруст.

— «Авангард-Семь» вызывает «Башню», прием…

Из радио зашуршал тихий, безудержно далекий, но именно такой уверенный, как и хотел Михаил, голос.

— «Авангард-Семь» вызывает «Башню», прием…

Михаил замер. Ему как-то не верилось. Доктор же пристально посмотрел на радиоприемник и проверил свой датчик.

— Миша?

Михаил встрепенулся.

— Да, да, — закричал он в микрофон, — Башня на связи, прием!

— Привет трудящимся! — чуть громче захрипел голос. — Говорит командир группы «Чайка» капитан Ефимов. Прием.

Доктор радостно выдохнул и закурил новую, пятую по счету, сигарету.

— Говорит комендант Башни Ларионов. Нас девяносто семь человек плюс дюжина собак. Ждем вас, словно… — Михаил запнулся, не подобрав сравнения. — Ждем вас. Вы на подлете, прием?

И вдруг — тишина. Михаил повторил вопрос, но ответа так и не последовало.

Это было хуже, чем прошедшие часы ожидания. Это было даже хуже, чем знать, что не прилетят, не спасут. Наступила тишина, и она звенела. Пересохло в горле.

А затем раздался тихий, еле слышимый писк. Михаил повернулся на доктора. Тот сидел и смотрел на динамики.

— Вадим Николаич? — почему-то прошептал Михаил.

Писк усилился. В кармане доктора пищал датчик бета-волн.

— Вадим Николаич? — сказал Михаил громче.

Радио молчало. Датчик пищал.

— Доктор! — почти крикнул Михаил. Залаяли собаки за дверью.

Писк прекратился.

Вадим Николаевич медленно перевел взгляд на коменданта. Выдохнул.

— Простите.

Он медленно взял стакан с давно превратившимся в кисель кофейным отваром и залпом проглотил содержимое. Михаил видел, как огромный кусок сладкой массы прошел по горлу.

Тишина. Тишина, звонкая и совершенно безжалостная.

И вдруг приемник отозвался.

— Что-то шалит система, прием.

Голос прозвучал как-то иначе. То ли четкость повысилась, то ли связист сменился. Но голос был. Он наполнял комнату, проходя через дым. Сердце Михаила снова забилось, и ему показалось, что забилось впервые с момента, как радио замолчало.

— Говорит Башня. Вы на подлете? Прием.

— Кто говорит?

— Башня говорит. Ларионов. Прием.

Доктор нервно хихикнул.

— Говорит и показывает, — тихо прошептал он.

Повисла пауза. Никто не ответил, но помехи никуда не делись. Значит, на связи.

— Ну выходите тогда. Сколько вас, мудаков, ждать еще? — грубо прохрипела рация.

Доктор и комендант переглянулись.

— Куда выходить? Прием.

— На берег, блядь! Катюша, мать твою. На крышу, куда?! Прием…

Михаил глубоко затянулся своей сигаретой, дойдя до фильтра.

— На какую крышу, «Авангард-Семь»?

Рация снова молчала, передавая помехи. Доктор поднял взгляд наверх, на потолок, словно пытаясь увидеть вертолеты через несколько этажей.

— Мы бы их услышали, Миша… — тихо сказал он, но тут из рации снова донесся трещащий голос.

— Вы там что, охуели совсем, Ларионов? Кому это надо?!

Михаил крепко сжал микрофон, раздражаясь.

— А ну попизди мне еще, капитан! Говорит комендант Ларионов! Доложить — где вы находитесь! — рявкнул он со всей силы. В этот момент, несмотря на недоумение и страх, Михаил все же нашел секунду, чтобы погордиться собой.

Рация, будто задумчиво, потрещала.

— Говорит «Авангард-Пять», — вежливее заговорил голос. — Находимся на вашей крыше, Башня. Видим сигнальные огни. Ждем личный состав для эвакуации. Прием.

Михаил вскипел в секунду, в одно мгновение, развернулся на доктора, и, сжимая микрофон до треска, заорал:

— Лыкин! Вы что творите, вашу мать! Вы огни зажгли?!

Доктор вздрогнул, уставился на коменданта испуганными глазами и замотал головой.

— Миша, Мишенька, это не я. Право слово, это не я, Мишенька! Я никаких приказов не отдавал, я вам клянусь, Миша!

И в эту секунду доктор на глазах Михаила будто бы рассохся. Исчез, оставив вместо мудрого Вадима Николаича только старого, высокого и худого, испуганного старика…

— Миша, правда, — тихо начал говорить доктор, но Михаил уже быстро, нервно обращался к эфиру:

— «Авангард», не понял вас, какие огни? Прием.

— Сигнальные, Башня. Красные такие огни.

Михаил злобно втянул воздух. Ему вдруг захотелось раскроить череп этому тупому пилоту. И доктору… И даже самому себе.

— Повторите, где вы находитесь, прием.

За толстой цементной стеной жутко грохнул взрыв грома. Высоким писком из динамиков вырвались помехи. А затем, через почти что секунду, грохот грома ворвался с той стороны радиоволны. Началась гроза.

— Блядь, да на крыше вашей Башни мы находимся, прием. Раздули тут…

— Под Башней вы имеете ввиду здание КАТЭКа? — не выдержав, рявкнул Михаил в микрофон, нарушая собственные правила и рекомендации по безопасности от «Железки».

Молчание. Почему, почему же он слышал гром из динамиков с такой задержкой? Где вертолеты? Михаил стиснул зубы почти до боли.

И вдруг, разрезая помехи и электрические шумы, убирая их, четко и чисто, холодно, монотонно, в радиоэфире прозвучало:

— Спасибо.

Другим, совсем другим голосом — холодным, пустым, как молчание радио. А затем вновь, накатывая шуршанием, донесся голос пилота:

— Ну наконец-то. Выходите. Загружайтесь, только аккуратно. Конец связи.

Михаил сидел. Вся его злость, так внезапно вскипевшая, исчезла в один миг. Исчез и страх, и нервозность. Будто кто-то взял и вылил их целиком в бездонную пропасть с высоты десятков пролетов.

— Миша? — тихо, скрипуче спросил доктор, и тронул Михаила за плечо. — Они же не к нам прилетели, да? Они куда-то не туда прилетели. Напутали они!

Голос доктора под конец перешел на какой-то неприятный суховатый хрип. От этого звука комендант встрепенулся и наполнился страхом снова, гораздо больше. Перетек через край паникой. Он принялся вызывать пилота «Авангарда».

— Прием, прием. Мы не загружаемся! Повторяю — это не мы! Вы перепутали объекты! Прием! — кричал он в микрофон.

— Повторите? — как-то неуверенно, обреченно переспросили с того конца. И на том конце эфира тут же застрочили автоматы, щелчками, как будто кто-то пальцем проверяет работу микрофона. Раздался хриплый, трещащий крик, и рация замолчала. Насовсем.

Михаил открыл дверь. Теперь у завхозов не было наушников. Стояла полная тишина. Они вряд ли слышали весь разговор. Но они слышали тон, слышали крики. За завхозами ютились несколько вахтеров, оттесняя гражданских. И Михаил, который должен был сказать совсем другие слова, впервые по-настоящему, пусть и против своего желания, выдержав театральную паузу, сухо произнес:

— Отбой эвакуации. Общая тревога.

И все побежали. Звук куда-то исчез, настала тишина.

Каждый знал, что ему делать. Завхозы нацепили поводки на собак и стали отдавать приказы через внутреннюю связь. Все это закрутилось вокруг него, почти беззвучно. Прошел мимо доктор, серый, старый. Михаил лишь слышал, как по стенам Башни течет дождь.

Молодой вахтер заскочил в радиорубку и принялся приводить все в порядок. Комендант зашел за ним и, достав из сейфа дежурную «Сайгу», принялся медленно заряжать патроны. Сквозь дым на полу были видны следы рубленых подошв вахтера, наступившего в лужицу пролитой мочи коменданта.

Дым задергался и потек. Михаил поднял голову и сквозь ползущую завесу увидел бледное лицо молодого парня-вахтера, который по глупости открыл вентиляцию. Теперь он стоял и с ужасом глядел на коменданта, понимая, что он только что сделал. Михаил дозарядил оружие, подошел к парню. Тот стоял не шелохнувшись. Тогда комендант отодвинул его в сторону, втянул тяжелый, но свежий воздух, и закрыл вентиляционный шлюз.

— Уже неважно, — пробормотал он.

А запах дыма медленно, сворачиваясь в спирали, полз вниз, через еще недавно рабочие фильтры, и выходил на улицу, расползаясь на десятки метров над площадью.

Башня всегда держалась. В этом была ее задача, ее цель. Сам смысл. Одинокое, высокое здание, судьба которого и в старые дни была довольно драматична, Башня для многих стала символом спасения и надежды. Пять радиоточек, свой цех по производству простых медикаментов, запасы пищи, воды, электричество… Прибежище для нескольких сотен или даже пары тысяч людей.

Теперь все это было под ним. Михаил стоял на площадке перед рубежом — дверями на 22-й этаж. Их спешно, переругиваясь между собой, заваривали два инженера. За дверями начинались черные провалы пролетов, которые вели к самодельным лабораториям, спальным этажам, хранилищу, лазарету. К огромным бессмысленным помещениям, которые еще позавчера люди считали неприступными, защищенными, важными.

— Уже неважно…

Михаил стал комендантом Башни пять месяцев назад. Формально он удовлетворял всем условиям, которые экстренный комитет Железногорска выдвигал к комендантам — имел в прошлом, еще в РФ, воинское звание, знал иностранный язык, работал на руководящей должности… И всем было плевать, что звание он получил в учебке, язык знал по фильмам и песням, а руководил до этого лишь однажды, три месяца проработав в должности начальника охраны некрупного нефтяного предприятия. Ведь Михаил по всем индикациям выдавал самые чистые показатели мозговых волн. А значит, не сорвется, не сломается, не предаст. Значит, можно доверять больше, чем себе. Значит — командир.

— Готово, Михал, — пробасил старший инженер, вытирая пот с лица и протирая грязной рукой уставшие от сварки глаза. — Принимай работу.

И в качестве доказательства легко, осторожно пнул массивную стальную дверь ногой.

Старшего инженера, дядю Колю, комендант не любил. За то, что тот Михаила никогда ни во что не ставил, за его хамское поведение, за известную всем двойную судимость, за фамильярность… За историю про изнасилование, так и не раскрытую. Много за что. Но больше всего не нравился ему инженер потому, что он, дядя Коля, разбирался в технике лучше всех, и вся инфраструктура держалась на нем. А значит, он был важен. Сам старший инженер об этом прекрасно знал, а потому все время переступал черту.

Но и это — уже неважно. Михаил устало кивнул. Повернулся назад. За его спиной стояла почти вся экстренная группа — вахтеры, охрана, санитары. Почти все при оружии, все нервные. Многие курили, наплевав на запрет и на то, что вытяжки уже почти не работали. Время от времени у кого-то раздавалась пара сигналов с датчиков, но звук тут же пропадал. Все смотрели поверх невысокого Михаила в сторону большой серой двери.

Комендант тоже повернулся на дверь. Прямо над ней висели уродливые кишки центральной кабельной системы. Все знали — дальше они уходят вниз, в темноту, проходят по всем этажам и входят в большой основной генератор, надежно забранный в подвальном бункере. В Башне не было возможности поднять его наверх, на штаб-этаж, и это всегда было поводом для обсуждений, ругани, бессмысленных проектов по переносу. Но сейчас это уже было неважно.

Генератор был неприступен. Кто-то когда-то, видимо, во время неоконченных попыток реставрации, установил его там вместе с впечатляющим запасом топлива, да так и оставил. Он был в идеальном состоянии, когда Башню начали использовать по ее последнему назначению, и он идеально работал и сейчас. При полной заправке он в одиночку мог снабжать Башню энергией почти неделю. Выхлопы от него отводились по канализации на добрых полкилометра на север. Чтобы подойти к нему, к сердцу Башни, нужно было преодолеть сложную сеть лабиринта подвала, открыть три тяжелых двери, а после установки оборудования еще и пройти процедуру идентификации. Обесточить защиту снаружи было невозможно. Управлялся он вручную или с терминала в штабе.

Но этот идеальный, совершенный, мощный агрегат со штабным этажом через всю высь Башни соединяли обыкновенные силовые кабели, во многих местах даже не забранные в стены, беззащитно висящие. Это напоминало аппарат искусственного жизнеобеспечения, который находился в соседней от больного комнате: любой запнется, вырвет провод — и всё. Была, конечно, страховка — несколько мелких генераторов на последних этажах. Они в любую минуту были готовы подхватить эстафету, но даже и близко не могли тягаться в мощи со своим старшим собратом. И хватит их, чуть что, совсем ненадолго.

Михаил думал об этом мощном колотящемся сердце, и предполагал, что все те, кто сейчас стоит рядом, тоже думают об этом. О том, что будет, если сердце остановится. Возможно, так оно и было. Возможно, именно поэтому мерзкий писк датчиков врывался в тишину все чаще.

— Вахтеры остаются здесь. Остальные — в штаб! Захватите из бара ящик… чего-нибудь! — придавая своему голосу несвойственные ему басовитые нотки, гаркнул Михаил и пошел через толпу.

Процессия шла по коридору, поднимаясь на предпоследний этаж. Из боковых коридоров и комнат их провожали взглядами мужчины, женщины, дети — все собранные для эвакуации. Все пространство вокруг было заполнено вещами, тихим шепотом, плачем, неуверенным смехом, лязгом двигаемых вещей, возней собак.

Михаил шел и сгорал со стыда. Ему казалось, что каждый из тех, кто сейчас смотрит ему вслед, винит его. Будто это он, комендант, виноват в том, что не будет вертолетов, что генератор внизу, а не в штабе, что оружия мало, а умеющих с ним обращаться еще меньше. И что кто-то оттуда, снаружи, вторгся в радиоэфир и услышал переговоры с пилотом. От этого ощущения Михаил нервничал и начинал ненавидеть себя и всех вокруг. Ему хотелось развернуться и закричать, ткнуть в каждого пальцем, сказать им все, что он о них думает…

На последнем, штабном этаже, в окружении компьютеров и прочей электроники, сгрудились все те, кто напрямую подчинялся коменданту. Небольшая захламленная темная комната была почти целиком заполнена людьми, хотя их было не больше десятка. Подоспевший завхоз со звоном поставил на стол ящик с бутылками из «бара».

Название «бар» закрепилось за небольшим коридором на двадцать четвертом этаже из-за огромного количества дорогого алкоголя, находящегося там. Когда Башню год назад только начали заселять после серии неудачных эвакуаций, один из обитателей совершил рейд по близлежащим магазинам и притащил всю добычу почти на самый верх. В то время лифты еще не работали, а поэтому можно только догадываться, какой же врожденной жадностью или тягой к выпивке обладал прошлый хозяин «бара». Огромные запасы со временем так и не иссякли — в обычное время в Башне пить было запрещено. «Бар» хорошо охранялся и открывался только по праздникам или в качестве поощрения.

Или сейчас.

Кто-то вытащил пару бутылок дорогого виски и разлил по пластиковым стаканам. Старшие охранники взяли по бутылке и разошлись по постам, чтобы налить подчиненным. То же сделали и санитары. Остались лишь суровые завхозы, два инженера, Вадим Николаевич и комендант.

В общем обсуждении Михаил участия не принимал. Теперь первый приступ внезапного отчаяния прошел, и его разбирало зло — в каждой реплике, в каждой фразе он слышал лишь укор себе. Остальные медленно пили и нехотя, затравленно обсуждали варианты, которые тут же признавались негодными. Кто-то хотел спускаться вниз, до грузовиков, кто-то — разжечь сигнальные огни на крыше, кто-то — перебраться по тросам на соседнее здание бывшего торгового центра. Все это было невероятно и глупо, но иначе зачем вообще было это собрание? Только для того, чтобы не стоять перед дверью и не быть наедине со своим страхом?

По комнате медленно расползался сигаретный дым. Всем уже было все равно.

— Музыку включите, — громко сказал Михаил и сам испугался своего голоса — он был почти чужой.

Все повернулись на него.

— Слышали, нет? — грубо спросил он инженеров.

— Товарищ комендант, так… — начал младший инженер, но как-то осекся.

— Что «так»? Народ там сидит, а мы тут пить весело будем? Врубай. На всю катушку.

Никто не высказал никаких протестов — очевидно было, что хуже не станет. Только старший инженер, тот, которого Михаил всегда недолюбливал, неодобрительно пробасил: «Что орет… Сам же за бухлом послал».

Младший инженер включил динамики по всем обжитым этажам. Эта музыка обычно играла в Башне и днем, и ночью, но тихо, фоново. «Как в кафе», — всегда говорил доктор. Теперь же приятный, веселенький кавер популярной когда-то песни громко зазвучал из всех колонок, заполняя не только последние этажи с испуганными людьми, но и все черное и теперь ужасно пустое тело Башни. Играла не только для тех, кто боялся, но и для тех, кто шел в темноте.

— Если и был у нас шанс, то теперь всё — все знают. Можно и огни зажигать, — мерзко, с оттяжкой, перекрикивая музыку, сказал старший инженер. Михаил злобно посмотрел на него, мысленно обругав его последними словами.

Все вновь начали переговариваться, но предложения сошли на нет. Теперь Михаил окончательно осознал, что для экстренного совещания нет повода, и собрал он его лишь для того, чтобы в последний раз показать всем, кто здесь главный. Всё, уже поздно. Ему уже нечего им сказать. Каждый лучше него знает, что нужно делать, где быть, о чем думать. Некого координировать, пространства для маневров тоже нет. Остается только сидеть и ждать, ждать и гнать от себя мысли, что старший инженер прав. Перестать думать, что, быть может, не видели их с улицы, что еще не узнали, где они. И что не подняли бы те, снаружи, своих голов и не повернулись бы на Башню, не отдай он приказ включить музыку. А теперь — оставалось сидеть и ждать.

— Надо было в «Премьеру» идти, когда можно было, — продолжил инженер и допил свой стакан. Некоторые согласно поддакнули.

Михаил занервничал. За весь его недолгий срок на посту коменданта был лишь один инцидент, из-за которого Михаил чуть было не ушел в отставку. В начале весны комендант Дома, укрепления, расположенного в зданиях комплекса «Премьера» на другой стороне реки, вышел в эфир и предложил Михаилу переправиться всей Башней к ним. Об этом предложении узнали завхозы, и начался настоящий бунт.

Многие тогда приняли сторону Михаила — остаться в Башне, в привычном и знакомом месте. Но остальные, наслушавшись рассказов охотников и рейдеров о почти золотом величии Дома, о профессиональных бойцах из ОМОНа, несущих вахту, о целой поликлинике и, что важно, детской больнице, об отопительной системе… В общем, Дом казался землей обетованной. Возможно, он таким и был.

Дело почти дошло до «столкновений с применением оружия» — так он записал. Почти тридцать человек, в основном молодые и горячие, попытались выйти из Башни среди бела дня, без предварительных процедур безопасности. В их числе был и дядя Коля. При этом каждый из них уносил с собой что-то, что могло понадобиться в пути. Или понадобиться тем, кто уходить не собирался.

Тогда Михаил, по его мнению, принял мудрое решение. Он, под общее неодобрение, разрешил всем желающим уйти из Башни, но с условием — одна единица оружия на трех человек, и пищи только на два дня. Перебраться через Енисей и дойти до места за два дня тогда казалось вполне реально.

Старший инженер на таких условиях идти отказался. Не одобрили решение Михаила и оставшиеся в Башне, и те, кто собрался уйти. Но решение коменданта есть закон. И группа, попрощавшись с родными и близкими, покинула небоскреб.

— В «Премьере» бы мы как у Христа за пазухой… А тут, — старший инженер вызывающе глянул на коменданта и налил себе почти полный стакан. Народ вокруг начал тихо ругать инженера, но тому, казалось, было все равно.

Все те дни, что группа шла, Михаил лично держал редкую связь с комендантом Дома. Когда группа не объявилась к концу первого дня, он не особо заволновался — то расстояние, что раньше, в старом мире, можно было бы преодолеть за час-полтора, сейчас пройти было гораздо труднее. Завалы, ловушки, лежки — все это нужно было обходить, прячась, пережидая иногда по несколько часов. Плюс переход через непредсказуемый летом после прорыва ГЭС Енисей был серьезным испытанием. Идти по Коммунальному мосту никто бы не рискнул, а значит, возникал вопрос поиска лодки или плота…

На второй день Михаил занервничал. Дом выходил на связь редко, опасаясь радиоперехвата, но каждый раз сообщал тревожное: «Еще не дошли». Комендант нервничал, а родственники и близкие засыпали его вопросами.

На третий день с Домом было два сеанса связи, и в тот раз оттуда сказали просто: «Не дошли». Убрали-то всего одно слово из сообщения, одно маленькое «еще», но стало ясно — переселенцев в Доме уже не ждут. На этом Дом связь прекратил.

А затем Михаил принял решение, за которое корил себя до сих пор. Поддавшись какому-то импульсу дешевого, лживого великодушия, комендант на общем собрании объявил, что группа с минимальными потерями дошла до Дома и передавала всем привет. Он пожалел о своих словах почти сразу — но ложная надежда уже поселилась в сердцах людей. Из-за его страха в Башне поселились пагубные мысли. После небольшого торжества стали витать слухи о сборах новой группы, кто-то даже предлагал сделать полный исход из Башни. Люди радовались, что хоть кому-то теперь лучше, чем им. Значит, не считали Башню самым хорошим местом. А те, кому было «лучше», в лучшем случае были мертвы, и только Михаил это знал.

— Там бы мы и производство наладили, туда и вертолетам из Железки легче… — начал было инженер снова, на этот раз громче, очевидно, быстро захмелев с дорогого виски.

Надо было прекращать это. Не спорить, не уводить разговор — надо было доказать, что он, старший инженер, неправ. Но дядя Коля не унимался.

— Короче, баста, мужики! — нетрезво, но еще слишком вменяемо начал старший инженер. — Хрен с ним!

Мотнув головой в сторону коменданта, он достал небольшой КПК в металлическом чехле и грохнул им об стол.

Сидевшие вокруг вяло посмотрели на прибор.

— Дождемся, пока этих, внизу, побольше наберется, и хватит с нас, — ткнув пальцем в экран, инженер осушил еще один стакан.

— Что это? — спросил Михаил. Никто не ответил. За стенами грянул очередной раскат грома.

— Коля, что это? — поинтересовался доктор, который так и не выпил ни грамма своей порции алкоголя.

Инженер повернулся к доктору, словно комендант своего вопроса и не задавал.

— Программа. Чтобы Гену запускать. Со всеми вариантами.

«Геной» инженер называл генератор, утверждая, что «техника нежность любит». Никто, кроме него, эту нелепую игру не поддерживал, но дядя Коля с завидным упорством продолжал даже сейчас.

Заиграла следующая песня.

— И как это нам поможет, Коленька?

— А нам это, Вадим Николаич, никак не поможет. Зато им — помешает, — и старший инженер, закинув руки за голову, откинулся на скрипучем стуле.

— Запустим Генку во всю мощь, с перегрузкой, чтобы все выбило. Там потоковая подача горючки в него, сам делал. Там пожар устроить — три минуты делов. Все рванет, я вам зуб даю. И всю горючку еще прихватим.

— И… что? — хрипло, по-старчески спросил кто-то из завхозов, сидящих рядом.

— Спалим их всех к херам собачьим, вот что, — с каким-то безумием в глазах сказал инженер, глядя в потолок.

Сидящие зашевелились, словно подул ветер. Многие начали переговариваться, а оставшиеся просто подались вперед, в сторону дяди Коли. Михаил сидел и слушал обрывки фраз…

— Так может, и продержимся, до второй-то группы?

— Отпугнем их… Убегут…

— Дойдет до нас, интересно? Рухнем?

— Надо было этажи перекрыть ниже…

Михаил слушал эти речи, постепенно наполняющиеся надеждой. Видел, как кто-то начинал доказывать какие-то вещи собеседнику, а затем кивал со словами: «Да, да, так не выйдет». И все поглядывали на дядю Колю, а он — он смотрел в потолок.

Зависть взяла Михаила. И злость. Потому что он знал, что это никак не поможет. Столбы огня охватят Башню и убьют всех, кто будет и внутри укрепления, и снаружи. Сгорят цеха, потайные склады, генератор, горючее. Рванет боекомплект. Люди сгорят заживо или задохнутся, даже если здание не рухнет. Но оно рухнет, рухнет точно. И Михаил злился на сидящих перед ним людей за то, что они, не хуже него зная все это, рассуждают и надеются. И считают, что старший инженер прав.

В конце концов дядя Коля с шумом, пьяно облокотился на стол и очень по-киношному стукнул рукой.

— Вот, в общем, план! Сожгем их всех, уродов этих, а как поутихнет, выскочим и ломанемся в «Премьеру»! Надо было тогда идти, но и сейчас дойдем! Там нас ждут, там и жить начнем… А тут, — и он обвел нетрезвым взглядом помещение, имея ввиду всю Башню, — тут уже голяк, тут уже могила, мужики…

Михаил не выдержал. Инженер презирал Башню, презирал его, презирал всех. А его отчего-то слушали, ему начинали верить. Это нужно было прекращать. Грозно, гневно глядя на инженера, комендант, упершись кулаками в стол, низко рявкнул:

— Не дойдем мы до «Премьеры».

— Чего это мы не дойдем? Те дошли, без ничего, а мы все… — затянул дядя Коля, но Михаил перебил его:

— Группа, ушедшая весной, до Дома не дошла.

Ему вмиг стало легче. На секунду он увидел себя со стороны. Он даже немного залюбовался собой. Такие сцены он видел только в кино. Тихо играла музыка.

Никто не вскочил, не кинулся бить его. Никто не стал обвинять, ругаться, кричать «Я же говорил!» Не случилось ровным счетом ничего из того, чего Михаил опасался всю весну. Только кто-то тихо буркнул: «Все бы пошли — дошли бы…» Люди продолжали выпивать и задумчиво курить, будто все и так это знали раньше, но еще верили, что Михаил не соврал. Кто-то отвернулся от коменданта, кто-то стал смотреть в стол. Разочарованно смотреть. А дядя Коля безразлично буркнул:

— А… Ну, ясно…

Михаил внутренне обмяк. Он смял пластиковый стакан, и виски потек по перчаткам, попадая на кожу. Поймал себя на мысли, что вот сейчас-то его датчику следовало бы запищать.

Но датчика на коменданте не было.

Не было с весны, когда он впервые подвел коменданта, пронзив тишину кабинета. В тот вечер Михаил услышал последнее «Не дошли» от связиста Дома. Датчик мерзко, пронзительно заверещал прямо в ухо. Михаил пытался успокоиться, взять себя в руки, но все было без толку, и тогда комендант отключил его. Испугался, несмотря на то, что люди из Железногорска, с которыми он держал связь, и которые снабдили Башню датчиками, строго-настрого запрещали их снимать. Михаил испугался, что его решат убрать с должности, что перестанут ему верить. Вместо этого снял датчик — и остался незыблемым, непогрешимым. Ведь коменданту должны доверять.

Михаил смотрел на инженера и злился, все сильнее и сильнее. Идея взорвать Башню была безумна. И не потому, что это означало сжечь заживо почти сотню людей. Это означало испортить саму Башню, разрушить все, что нажито. Михаил удивился, осознав, что уже смирился с мыслью о том, что им всем конец. Но от мысли, что может рухнуть Башня, целый символ, что пропадут припасы и убежище для тех, кто в будущем обязательно придет, — а люди всегда приходят в Башню, — Михаила почти трясло. Это бред. Непозволительное безумие. И давать повод им сейчас верить, что все получится, — еще хуже, чем врать про Дом.

— Так, тихо, — Михаил встал, включив командный голос, хотя никто и не говорил. Снова резануло по сердцу — не обернулся почти никто, никто его не слушал.

— Я сказал, тишина! — и он стукнул кулаком по столу.

Постепенно все перевели внимание на Михаила. Один старший инженер все курил и курил в потолок.

— Мы не будем, — прокашлялся, начал снова. — Мы ни при каких условиях не будем уничтожать генератор и Башню.

Сменилась музыка. Народ проглотил вердикт коменданта и залпом повалили слова:

— Так мы же не уничтожать…

— Мишка, ты что! Это же…

— Товарищ комендант, тут же…

Они перемешивались, сливаясь в один единственный довод, с которым спорить было невозможно — все хотят выжить.

— Нет! Вы знаете, что это — самоубийство! Мы не только ничего не добьемся, но и себя убьем. Не прилетят так быстро вертолеты, и до Дома мы не дойдем. А здесь просто все задохнутся и зажарятся. И это при условии, что все здание к чертям собачьим не рухнет!

Начались возражения, снова пошел поток идей… Все начали кричать Михаилу. И он обессилел от того, что понимал свою правоту, знал, что он прав, а они — нет. Он знал, что его доводы верны, а их — ошибочны, ему было даже смешно слушать их пустые надежды. Нужно было убеждать, доказывать. Из-за этого чувствуешь бессилие. Но доказывать он уже ничего не мог.

— Дядя Коля! — громко обратился Михаил к инженеру, раздвигая руками завхозов.

Инженер сидел и курил.

— Старший инженер Никитин!

— Ну что ты орешь, как петух? — огрызнулся дядя Коля и сел ровно. — Что тебе надо?

— Сразу скажи — сдохнем же все?

Люди развернулись, посмотрели на старшего инженера.

— Никитин. Отвечай.

Дядя Коля поправился, ухмыльнулся и выплюнул:

— Ясное дело. Иначе никак. Но их — заберем, — и он ткнул пальцем вниз.

Михаил протянул руку и схватил КПК со стола.

— Э, слышь! А ну дай сюда! — закричал дядя Коля и вскочил со стула.

Михаил тщеславно заметил, что завхозы все-таки преградили инженеру дорогу. Верят, значит. А может, просто привычка.

— Слышь, петушара, дай сюда! Да что вы его слушаете, лоха этого! Он вам говно в уши пихал полгода, а вы его слушаете!

Завхозы держали озверевшего, тюремного Колю, но глядели они на коменданта.

— Да нет здесь уже главных, нету! Все уже сдохли! Вы врагу сдать все хотите, я не понял? — кричал инженер. Датчик на нем запищал, и он сразу рефлекторно притих. Михаил убрал КПК во внутренний карман шинели, начал:

— Мы будем обороняться до тех пор, пока…

И наступила тьма.

Свет погас мгновенно. Он не замерцал, не затух — он просто исчез. Вместе с ним исчезла музыка. На секунду Михаилу показалось, что он потерял сознание или умер — так внезапно исчезла реальность. Темнота была абсолютной, твердой, физически ощутимой. Удаляющей звуки веселой, глупой музыки. Но другие звуки ворвались в его сознание — воющий снаружи Башни ветер, далекие и близкие раскаты грома, останавливающиеся лопасти внутренней системы вентиляции. И чей-то женский крик этажом ниже.

Реакция была мгновенной. Этого, только этого все и ждали. Ругались, ссорились, надеялись — только ради того, чтобы хоть как-то приблизить момент, наступления которого никто не хотел. Словно легче стало — завхозы достали фонари, побросали сигареты, побежали к выходу. Где-то раздался методичный треск, и верхние этажи наполнились гулом включаемых запасных генераторов. Меньше чем через минуту свет вернулся, но был уже другим — болезненным, дергающимся.

Михаил так и стоял во главе стола, в теперь уже пустой комнате штаба. Перезагружались немногие важные компьютеры, но в основном ничего не работало. С потолка в паре мест почему-то начала капать вода.

У коменданта не осталось сил. Он вдруг проникся какой-то бесконечной, почти детской жалостью к самому себе. Ему было обидно за себя, за то, какой он. Весь, целиком. И с этой обидой за себя смешивалась странная обида на других. Почему так? Почему его ранг, его должность ничего не значат? Почему все знают, что им сейчас нужно делать, а он — нет? Он не так себе представлял экстренную ситуацию в Башне. Не что ему будут перечить, сомневаться в нем. Почему раньше он мог, а сейчас — не может? Он думал, все будут его слушать, выполнять его приказы и решения. А все и без него, без коменданта, знают, что делать, где стоять, кого защищать. Значит, не верят? Или, может, и не нужен Башне никакой комендант?

Михаил постарался собраться с мыслями и выйти из болезненного состояния. Быстро налил себе выпивки, но, помешкав, пить все же не стал. Подошел к главному узлу и запустил на терминале экстренный вызов. Пусть никто не придет, не прилетит — но пусть знают, что Башня еще держится.

С нижних этажей доносились крики. Детей и небоеспособных загоняли повыше, закрывали, уводили вместе с санитарами в тылы. Слышались голоса вахтеров, кто-то рассыпал на пол патроны и тихо матерился. Открывались сейфы с запасным оружием.

Забежал молодой охранник, справился, ждать ли коменданта. «Неужели думают уже, что не приду?» Михаил взял «Сайгу» и зачем-то проверил магазин в пистолете, хотя прекрасно знал — заряжен, исправен. Видимо, опять захотелось придать действиям какой-то картинности. Поглядел на бумажные ленты на вентиляционном коробе. Висят. Нет подачи воздуха.

Уже неважно.

Комендант занял место перед главной дверью на двадцать первом этаже. На дверь смотрел пулемет и несколько легких стволов. Охранники настороженно ждали. А Михаил думал о Башне. О том, каким символом она была не только для всего района — для целого города. Чуть больше года назад, когда еще все было непонятно, страшно из-за неясности, Башню уже начали обживать. Укрепили, оборудовали энтузиасты, не верившие в эвакуацию и власти. Использовали сначала как эвакуационный пункт, потом как аванпост. В Башню шли люди — спасаться, жить, рожать. Тогда не было еще никаких комендантов, завхозов, и выжившим казалось, что все скоро кончится. В то время Башня, только-только ставшая сильной, слишком расслабилась.

После первого погрома пошли слухи, что небоскреб для жизни больше непригоден. Что те, кто напал, разорил его, выгнал или убил всех людей — сами обосновались там. Но рейдеры и охотники утверждали, что Башня пуста. И спустя пару месяцев при помощи экстренной комиссии из Железного города ее оживили снова. Людей было меньше, но работа кипела. Город уже был мертв, но в нем, в самом центре, вновь зарождалась жизнь. Башня снова согрелась, задышала. Соединяла районы с помощью радиопередач, посылала отряды на рейды, даже начала торговать с другими убежищами…

Михаил не смотрел на дверь. Он просто глядел в пол. Возможно, все, что сейчас происходит — правильно. Башня снова слаба. Люди гибли или уходили, запасы медленно, но верно шли к концу. Новые специалисты не успевали перенять все знания прежних. Оборудование изнашивалось. И все это — за один год. Возможно, сейчас — важный и нужный момент для Башни. Ее нужно очистить, чтобы те, кто придут сюда снова — сделали ее еще лучше.

Из-за грома и шума было непонятно, есть ли кто за дверью или нет. Михаилу казалось, что он слышит, как они, снизу, бегут наверх. Ломая решетки, пробивая шаткие гипсокартонные стены, снося целые комнаты. Бегут, толкаясь, в тишине. Только очень часто дышат. Бегут на запах, на шум. На страх. Но их здесь никто не боится. Боятся других. Тех, кто идет следом. Тех, о ком почти никто, кроме обитателей Башни и их союзников из Железного города, и не знает. Тех, кто сказал Михаилу холодное «Спасибо».

А может, все это ему кажется? Может, и нет никого? Пошутил кто-то в радиоэфире? И не стоят они сейчас за толстой стальной дверью, не смотрят на нее, не давят массой? А вдруг пройдет все, переждет Башня, выстоит?

Первого удара в дверь почти никто не услышал. Не услышал ни Михаил, направивший дробовик на серую сталь, ни охранники. Только престарелый вахтер, сидящий в первом ряду, разобрал скрежет о металл и зажмурился. А затем удары начали раздаваться чаще и чаще, громче и громче. Резанул по уху злой, безумный, истеричный гортанный крик, идущий прямо из-за двери, и ему вторили эхом десятки других глоток с нижних этажей. Не кажется. Все — правда.

Стрельба, одиночными, началась внезапно, очень тихо. И совсем не там, где Михаил находился и где ее ждал. «Обошли?» — пронеслось у него в голове.

— Правое крыло, санитарный зал, — тихо и сухо сказал кто-то из висевшей на груди вахтера рации. Истошно залаяли собаки. И уже громче и злее затрещали на этаже выстрелы.

Теперь Михаил бежал впереди всех. Мимо пробегали люди, толкая друг друга, что-то крича, путаясь и теряясь. Начинали пищать датчики — и тут же прекращали. Кто-то за спиной Михаила начал орать «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“…»

Охранники пытались закрыть стальные створки санитарного зала, наваливаясь на них. Два вахтера стреляли короткими очередями и одиночными в дергающуюся темноту за дверями, в мускулистые руки, в обезображенные ненавистью лица, в цепкие ноги. Из-за двери лазарета дьявольским хором доносились крики вломившихся в зал, и им тихо вторили вопли еще живых больных, которых рвали, бросали об стены, били лицами об пол. Им уже было не помочь.

Кровь за несколько секунд успела покрыть все, висела в воздухе. Раненая немецкая овчарка визжала от боли, но вгрызалась в горло упавшему и пытающемуся вползти в коридор силуэту.

Михаил выстрелил в темноту и почувствовал удар отдачи. Рядом с ним навалились на двери подоспевшие завхозы. Кто-то тоже начал стрелять, и на глазах коменданта шальная пуля одного охранника пробила шею стоящего впереди вахтера. Но никто этого не заметил. Крики ломившихся, полные злобы, были почти заглушены стрельбой и матом обороняющихся.

Михаил схватил ближайшего вахтера и прокричал ему на ухо:

— Гранату в помещение! Ну!

Ни тени сомнения. Никаких глупых мыслей о том, что там еще есть люди, а взрыв в помещении опасен. Вахтер, молодой парень, неопытно схватил гранату обеими руками и принялся возиться с чекой.

Мимо Михаила прошел, пошатываясь, какой-то мужчина с вырванной, висящей челюстью. Шаг, еще шаг. Упал. Санитары оттащили его за угол.

Вахтер вырвал чеку и, начав кричать как заведенный:

— Граната! Граната! Ложись, граната! — метнул ее в открытый проем.

Стрельба, еще стрельба. Уже ничего не слышно, и не видно из-за дыма. Кровь смешалась с дымом и висит в воздухе красным туманом. Дышишь — дышишь кровью. И вот волна разрывает дверной проем.

Взрыв разметал всех. Граната, судя по всему, не пролетела и нескольких метров, завязнув в комке из живых и мертвых тел. Отброшенный в сторону, Михаил лежал и ничего не слышал. Рядом упали еще двое, один случайно выстрелил из дробовика соседу в ногу. Еще кровь. Части человеческих тел, разбросанные вспышкой, вперемешку с осколками. Кто-то пытается уползти. Кто-то стреляет в темноту санитарного зала.

Михаил хотел вскочить и закрыть двери, но тело не слушалось. Комендант ничего не мог сделать, хотя очень хотел. Ни встать, ни повернуться, ни даже моргнуть.

Чьи-то руки схватили его за шинель. Но вместо того, чтобы оттащить назад, полезли внутрь, под одежду, нещадно дергая Михаила и тряся его. Склонилось окровавленное злое лицо дяди Коли, пошевелило губами, будто засмеялось в звенящей тишине. Руки нащупали КПК, вытащили его из кармана, а коменданта бросили назад, в кровь и тела.

Лицо инженера исчезло.

Михаилу не казалось, что прошла целая вечность. Наоборот, он успел только удивиться, как же все быстро происходит. Вот уже пробежали по нему ноги тех, кто пришел снизу — черные, горячие, босые. Вот погиб последний мальчик, пытающийся достать пистолет — это он бросал гранату или другой? Вот первая волна влилась в коридоры этажа, и стрельба и крики понеслись по всем коридорам. А ему казалось, что это всё — пара секунд.

Собравшись с силами и отбросив мертвое тело, Михаил встал. Он чувствовал, что весь промок в чем-то теплом, разном. С груди упали куски чьей-то одежды и тела. «Сайга» осталась болтаться на шее. Шатаясь, комендант попытался закрыть двери, с обеих сторон заваленные телами, но это было уже невозможно, да и бесполезно. За его спиной в дергающемся свете проскочил человеческий силуэт и умчался прочь. Звуков почти не было.

КПК.

Михаил неровно побежал по коридору в сторону лестницы, к штаб-этажу. На лестничной клетке на него кто-то неожиданно выскочил, и комендант тут же выстрелил. В ответ раздался жалобный крик и шум скатывающегося вниз по ступенькам тела. Свой? Чужой?

Уже неважно.

Казалось, бой идет везде, но только не там, где находился комендант. Всюду лежали тела жителей Башни и незваных гостей, но живых — живых уже не было. Пробежала собака, взвизгнула и ринулась быстрее вдоль стены. Свет мерцал, почти каждая лампа была забрызгана красным. Башня словно тряслась — или трясся сам Михаил.

Перед подъемом к штаб-этажу на полу сидел раненый — судя по лохматым волосам и почти обнаженному телу, один из нападавших. Он злобно, исступленно бил головой мертвое тело Вадима Николаевича о ступень лестницы и дергался из стороны в сторону. Из спины его хлестала кровь. Михаил остановился, шатаясь, и направил на него дробовик. На коменданта повернулось обезображенное, полное безумия лицо с окровавленным ртом и вперилось в него красными глазами. Михаил спустил курок. Выстрела не последовало.

Держащий за голову доктора безумец издал что-то, похожее на рык, и дернулся назад. Михаил замер. Тварь еще раз, как-то неуверенно, ударила голову об пол. Жуткий, холодный звук кости, касающейся бетона. Михаил не услышал его, а почувствовал. А затем тварь замерла, быстро и неровно дыша.

Михаил медленно двинулся наверх, глядя на врага. Безумный гость провожал его, следя за ним бегающими глазами, но все так же не двигался. Комендант, не соображая, дошел до двери, медленно достал ключ, только сейчас вспомнив про пистолет. Покрытый кровью безумец ничего не делал, лишь злобно, яростно дышал и дергался, словно ненавидел сам воздух. Михаил вошел и заперся изнутри.

В штаб так никто и не ворвался. Здесь просто никого не было. На столе все так же стояли бутылки, продолжала дымиться пепельница. Лишь перед центральным компьютером стоял спиной старший инженер. Неподалеку лежал КПК, подключенный к системному блоку сервера.

Судя по тому, что инженер даже не обернулся, скорее всего, его тоже оглушило взрывом. А может, он просто не хотел отвлекаться. Пощелкивая мышкой, измазанной в густой крови, Дядя Коля изредка нажимал что-то на клавиатуре. Через его плечо Михаил увидел программу управления генератором, написанную для них давно погибшим программистом. Зеленоватое, схематичное изображение генератора, шкалы, цифры. Даже при обрыве главных линий контроль сохранялся с помощью запасного узла и сотен метров витой пары. В любую секунду инженер мог нажать кнопку и уничтожить генератор. Уничтожить Башню.

Комендант замахнулся дробовиком, держа его за ствол, и ударил старшего инженера по затылку. Тот упал, выпучив глаза, из его носа сразу пошла кровь. Он попытался схватиться за пистолет, но не смог и заерзал на полу. Михаил, опустившись прямо на инженера и прижав его к полу, сжал дробовик до боли в пальцах и занес его над головой дяди Коли.

За то, что пришлось соврать.

За то, что пришлось снять датчик.

За то, что не справился, не защитил.

За неуважение.

За все…

За то, что он, комендант, сегодня выдал сам, по глупости, местоположение Башни.

Михаил теперь бил не прикладом, а стволом. На последнем ударе «Сайга» выстрелила, и размозженная голова инженера просто исчезла, а оружие вылетело из рук. Ослепший на мгновение Михаил отвалился к стене, но тут же протянул руку и схватил КПК. Вырвав его и уронив вместе с ним системный блок, он бросил прибор в сторону. На экране компьютера погас сигнал бедствия.

Слух медленно возвращался к Михаилу. В дверь стучали и что-то кричали. Может быть, это были свои, но проверять комендант уже не хотел. Убедившись, что генератор не работает и не загорится, он открыл потолочный люк, приставил лестницу и полез на крышу.

Буря словно рвала город на части. Ветер не свистел — он орал, как будто бы от боли орал сам город. Грозовой фронт сходился над рекой. Дождь болезненно бил в лицо. Молнии, вырывающиеся из низких туч, ударяли в здания, в воду, в остовы машин. Грохот стоял такой, что невозможно было услышать ничего другого. Башня ощутимо шаталась.

Михаил огляделся. Под почти сорванными ветром тентами еще лежали запасы сигнальных огней, которые должны были обеспечить навигацию железногорским вертолетам. Моментально промокнув и замерзнув, Михаил закрыл люк и двинулся к тентам. Добрался, ногой перевернул ящик. И в этот миг увидел — далеко, почти в центре города, — разметанные сигнальные огни на прибрежной высотке. Так вот куда сел «Авангард»… Жаль.

Михаил подобрал фальшфейер, зажег его и бросил в кучу, к остальным. Пусть знают, что Башня стоит, что не взорвалась, что выдержит.

Комендант не знал, что будет дальше. Он хотел еще раз окинуть город взглядом, поднять в себе какие-то чувства. Вдохновиться перед неизбежным финалом. Но единственным, о чем он думал, было то, что это именно он, Михаил, виноват во всем, что случилось. Он сказал, проболтался в радиоэфире, зная, что его, скорее всего, прослушивают. Он подвел их всех. Как подвел тех, кого отпустил в Дом. Все его решения были ошибкой. Всегда.

Михаил стоял на краю площадки, с которой должны были забрать почти сотню человек сегодня днем, в последнюю неделю весны. Он стоял, и снова ненавидел. Но теперь он ненавидел не себя, дядю Колю или обстоятельства. Он просто, целиком, ненавидел всё без остатка. Не было отречения, искупления. Была отчаянная ненависть, граничащая с презрением. И еще была невыразимая усталость. Комендант сделал шаг. Дальше — только пропасть в дождь.

Люк на крышу открылся. В свете сигнальных огней показались фигуры. Михаил обернулся, мокрый, раненый, уставший и злой. На него медленно двигались трое.

Дошли все-таки, вслед за всегда бегущими впереди них безумцами. Прослушали, узнали. Еще одна их небольшая победа. Кто они? Да какая разница.

Не важно.

Михаил понимал, что сейчас ему нужно прыгнуть. Это было бы красиво, эффектно. И честно. Как капитан с тонущим кораблем. Картинно и зрелищно. Но у него уже не было сил. Он упал на колени, и вдруг все понял.

Понял, все это — неважно. Ему не нужно бояться и нервничать, нести ответственность и быть кому-то должным. Хватит с него отдавать, переживать. Он не хочет умирать. Башне эта его гибель не нужна, она ее не заметит — ей просто плевать на всех. Ей неважно.

Они медленно шли к нему. Их худые спокойные лица ничего не выражали. Только из-под капюшонов плащ-палаток, слишком спокойно висящих на таком ветру, блестели глаза. Они шли уверенно, твердо, словно ни ветра, ни грома не было. Им было все равно. Им тоже было неважно.

Когда они подошли почти в упор, Михаил посмотрел каждому в глаза, а затем протянул ближайшему руку. Ему помогли встать и повели назад, вниз, вниз, к выходу из Башни, брошенной, уже пустой и ждущей новой жизни.

Михаил спускался и понимал, что принял решение, которое до конца своих дней будет считать самым правильным.

Конец