Прекрасные наполовину

Даниил Горбунов

1925 год, США. По стране колесит бродячий цирк, в котором работают необычные артисты: человек-волк, бородатая женщина и другие. Посетители платят деньги за то, чтобы посмотреть на них, смеются, тычут пальцами и бросают помидорами. Им невдомек, что у всех этих людей точно такие же чувства, как и у них, они так же хотят любить и быть счастливыми. Кто они? Безобразные чудовища или загубленные обществом души?

Глава 4. В уродстве — счастье

Фрики в цирке Голдмена жили одной большой семьёй, но один фрик всё же предпочёл не иметь такие тесные отношения с остальными. Звали его Мартин, известен он был под прозвищем «человек-волк». Он не часто ходил в гости к другим фрикам, мало с ними общался, возможно, причина этого была в том, что он хотел быть как можно ближе к обычным людям, и всё своё время он проводил со своей невестой Нэнси.

Тем же вечером, когда Грэг сорвался после очередного выступления, Мартин сидел в своём фургоне и любовался своими же рисунками, которыми были завешены все стены его комнатушки. Он очень хорошо рисовал и причём научился этому полностью самостоятельно. Почти все его рисунки были портретами, и на всех этих портретах было изображено одно и то же лицо, лицо его милой Нэнси. Если просмотреть сейчас его работы, то можно заметить, что Нэнси на каждом рисунке сильно менялась: она была нарисована то сидящей на пляже, то на скамейке в парке; на одних рисунках ей было около двадцати двух лет, на других, более старых, ей не дашь и шестнадцати.

Он любил Нэнси больше жизни, она была для него человеком, ради которого стоит жить. Только Нэнси не отвернулась от него, не испугалась его безобразной внешности. Сколько он себя помнил, она всегда была с ним рядом, старалась успокоить его в трудную минуту.

— Нэнси… Милая Нэнси, — прошептал он.

Мартин оглядел стены, сейчас на него смотрели десятки Нэнси, созданных им самим. Но ни одна нарисованная Нэнси, считал он, не сможет по своей красоте сравняться с оригиналом.

«Где она интересно?» — подумал Мартин, но через минут пять услышал чьи-то шаги, его невеста вошла в фургон. Ничего не говоря, она подошла к нему и поцеловала в заросшею густыми волосами щёку.

— Ну как прошёл день, Мартин? — поинтересовалась она.

— Нэнси… Милая Нэнси, — воздохнув, сказал он, — ты же прекрасно знаешь, как обычно проходят мои дни. Сегодня-то ещё ничего, слишком буйных посетителей не было. А вот во время вчерашнего шоу какая-то женщина, увидев меня, такая и говорит: «Фу-у-у-у»! Представляешь?! Я хотел высказать всё, что о ней думаю, да только меня остановили…

— Ну не огорчайся, Мартин, ты же знаешь, что я тебя люблю, — попыталась пожалеть его Нэнси. — На всех остальных нам плевать, главное что, ты любишь меня, а я люблю тебя, правда же?

— Да, Нэнси, ты, конечно, как всегда права. Просто эти люди, которые приходят на шоу… ну знаешь… такое чувство иногда появляется… хочется убить их всех. Разжечь бы большой-большой костёр, и каждого из них постепенно кидать прямо в пламя, или утопить их всех что ли. Понимаешь?

Он смотрел на неё отчаянными грустными глазами, полными надежды. Его обросшее лицо, грустный взгляд как будто превращали его ненадолго в какого-то раненного зверя, который нуждается в помощи и защите. Девушке стало невероятно жалко своего возлюбленного. Подобные разговоры были не редкостью, но они не пугали Нэнси, лишь давали ей понять, что Мартину постоянно нужна её поддержка, только она может ему помочь и никто больше.

— Мой бедненький Мартин! — вымолвил Нэнси и обняла его. — Не нужно так сильно расстраиваться, всё пройдёт, всё пройдёт.

Она нежно поглаживала его по голове.

— Никогда я не понимал людей, Нэнси, — не унимался Мартин. — Они странные какие-то… Любят ходить и смотреть на инвалидов. Но не лучше бы было разрабатывать какие-нибудь методы лечения этих самых инвалидов. Нам твердят, что мы живём в новом времени, что постоянно что-то новое изобретают. Но почему они не изобретают лекарства от всей этой дряни, которой больны фрики. Какое к чёрту новое время, у нас ещё взгляд на мир-то средневековый!

— Обязательно что-нибудь придумают, обязательно, просто нужно время для всего этого. Придумают, и ты обязательно избавишься от своей волосатости, обязательно, — продолжала успокаивать Мартина Нэнси.

— Да, конечно, придумают они. Они лучше себе какую-нибудь игрушку сделают, чем что-нибудь полезное изобретут. Недавно все галдели про эту новую штуку, телевиденье. Телевиденье они сделали, а то, что столько людей умирает от различных болезней, они не слышали, они балуются своим телевиденьем!

Мартин чуть ли не до крика повысил голос, Нэнси всё это терпеливо слушала.

— Но подожди, Мартин, не все же люди на Земле плохие, не все же ведут себя как маленькие дети, играют в игрушки, как ты говоришь…

— Все люди одинаковы, так же как и свиньи одинаковы. Посуди сама, как мне паршиво бывает, когда надо мной издеваются. Они смеются над такими как я, кидаются помидорами. Но знаешь, что я скажу? Кидая в меня помидором, они сильно рискуют получить в ответ что-то намного серьёзнее помидора. Я им уже не какой-то там овощ кину, я в них ножом запущу! Тогда они попляшут у меня, попляшут…

Нэнси начала всерьёз волноваться, ситуация постепенно выходила из под контроля. Но Мартин всегда был довольно вспыльчивый, и Нэнси давно привыкла к подобным его речам. Она продолжала гладить его голову, думая, что это успокоит его.

Тише, ради Бога, успокойся, — шептала Нэнси разбушевавшемуся другу. — Мартин, ну как же ты не понимаешь, что нельзя так говорить! — сказала она, после чего ненадолго отошла, а вернулась с листком и карандашом в руках. — Вот на. Порисуй, тебя ведь это успокаивает.

— Не хочу я рисовать: настроения нет! Выслушаешь ты меня, наконец, а? — кричал Мартин. — Но знаешь, я даже счастлив! Да, счастлив! Пусть они кидают в меня помидоры, пусть смеются, пусть! Они же за это деньги платят! Понимаешь, деньги! Бросают их практически на ветер, а я их ловлю на лету, и к себе в карман. Выгодно, а? Счастлив я! Чертовски счастлив! — Мартин выхватил из рук Нэнси лист и карандаш, и, проткнув этот листок карандашом, принялся беспощадно рвать его. — Счастлив я! Понимаешь, счастлив?!

— Перестань, пожалуйста! Не надо!

— Ты знаешь, что я хотел раньше стать актёром, и сейчас то же хочу. Но когда я переступил порог одной киностудии, меня все испугались, как будто привидение увидели. Я им сказал, что хотел бы сниматься в кино, а они немного помолчали и засмеялись. Я, по их мнению, мог бы только какого-нибудь оборотня сыграть, а я хотел настоящих ролей, понимаешь, мне роль оборотня и так-то по жизни надоела. Я сказал им всё это, а они и говорят: «Тогда мы ничем не можем помочь вам. Вам бы в цирке выступать». Представляешь, мне бы в цирке выступать. Чёрт! Как же всё это противно! Как же всё это надоело!

— Мартин, перестань, пожалуйста! Не надо! — ещё раз повторила Нэнси.

Наступила тишина. Странно, но эта фраза, кажется, успокоила Мартина, теперь он сидел неподвижно, глядя куда-то в пустоту. Он всегда остывал так же неожиданно, как и вспыхивал. Странным и немного смешным показалось Нэнси то, как ей удалось его успокоить: она просто сказала: «Не надо!», и Мартин тут же успокоился. Ей показалось это смешным, потому что это «Не надо» она произнесла как команду, словно говорила: «Фу» собаке. «Перестань, пожалуйста! Не надо! Фу!»

Это не показывало Нэнси с лучшей её стороны, просто она славилась в первую очередь двумя вещами: постоянным желанием пожалеть кого-нибудь и легкомысленностью. Бывало, у неё появлялось желание порхать и порхать, словно бабочка. И она часто не могла остановиться, спуститься с небес на землю.

— Милый мой Мартин, — ласково прошептала Нэнси, — всё хорошо ведь, правда? Всё в полном порядке.

Он прижался к ней и оказался в её нежных объятиях, его голова легла на её плечо.

— Всё хорошо… — до сих пор повторяла своё заклинание Нэнси, правда, ей немного уже наскучило сидеть так, с головой Мартина на плече, и повторять одно и то же.

С самых ранних лет своей жизни, когда Нэнси ещё только познакомилась с Мартином, она уже знала, что этому человеку, этому мальчику нужна помощь, нужно, чтобы его кто-нибудь пожалел. Никто из школы не хотел с ним дружить, ему совершенно не с кем было играть, и тогда Нэнси пригрела Мартина. Она начала с ним дружить лишь потому, что не было рядом людей, которые могли бы сделать это за неё. Дальше пошло, поехало, они становились старше, и у Мартина появились совершенно новые потребности, новые желания. Он полюбил Нэнси. Он был счастлив, и, глядя на него, она тоже была счастлива. Она была рада, что смогла подарить этому человеку счастье, но было ли ей самой нужно это самое счастье, была ли она в силах по-настоящему полюбить Мартина, волосатого Мартина, человека-волка, с таким сложным ранимым характером? В какой-то момент, она поняла, что просто не сможет сказать ему «нет» в ответ на его признание в любви. Не может Нэнси разбить сердце этого человека, за которым в детстве в буквальном смысле ухаживала, как за больной бездомной собачкой.

Но в последнее время Мартин всё чаще стал устраивать истерики по поводу своей внешности. Нэнси старалась помочь ему, но её попытки сделать это всё реже увенчивались успехом. С каждым днём её жених становился всё ревнивее и ревнивее, он и так требовал к себе повышенного внимания, теперь же Мартин чуть ли не по десять раз на дню спрашивал девушку, любит ли она его, даже не спрашивал, а просто заставлял клясться в любви к нему. Нэнси начинало всё это надоедать, и такая жизнь ей была не очень-то по вкусу. В характере Нэнси сочетались две несовместимые особенности: постоянное желание пожалеть кого-нибудь и легкомысленность. Иногда Нэнси задумывалась о том, а не расстаться ли ей с Мартином? Но если она уйдёт, кто тогда пожалеет его? Кто сможет помочь этому человеку, этой несчастной, загубленной обществом душе? После подобных рассуждений, Нэнси окончательно запутывалась, она не могла понять, то ли она всё-таки хочет оставаться с этим человеком, толи покинуть его, скинув со своих плеч, как ненужную обузу.

— Ты меня любишь, Нэнси, так ведь? — спросил Мартин.

«Тебе что нужны ещё какие-нибудь доказательства этого?» — промелькнула мысль в голове Нэнси. Ей показалось, что Мартин действительно ведёт себя как домашнее животное, которое постоянно нужно гладить, ласкать, а иначе оно будет думать, что его уже не любят.

— Конечно, люблю, — прошептала она.

Мартин склонился над своей возлюбленной и поцеловал её. Но для Нэнси этот поцелуй был неприятным, потому что волосы на лице Мартина лезли ей в рот. «Как же противно! — подумала она. — Когда же это закончится? Поскорей бы уйти».

— Ты меня точно любишь? — не унимался Мартин.

«Боже! Сколько можно спрашивать одно и то же!» — подумала Нэнси и сказала:

— Конечно, люблю. Как же такого волосатика не любить?..