И малое станет большим, и большое – малым

Дана Гельдэ

Ключ к успеху, славе и карьере – эмоциональный интеллект: интерес к своим и чужим чувствам, умение понимать их и управлять ими. Дане Гельдэ удалось не только ярко передать эмоции героини, но и то, как она «считывала» настроения и эмоции других людей. Можно «перелопатить» труды многих психологов, изучая секреты EQ, чтобы научиться разбираться в людях, в своем уровне эмоционального коэффициента, а можно проверить его, читая эту книгу. Она рассчитана на разные уровни и интересы читателей.

Глава 3

Первого февраля наш поезд прибыл на Казанский вокзал, его суета возбуждала и пьянила меня. Я чувствовала, как сумасшедшая энергетика мегаполиса заряжается уже здесь, от каждого прибывшего человека. Первыми задавали тон всюду снующие люди: носильщики и таксисты. Они торопили всех, предлагали свои услуги, ругались между собой. В то же время, путались под ногами и мешали движению на перроне. Пассажиры, пытающиеся быстро пробежать ко входу в метрополитен. Потом они разносили по городу нервный импульс вокзала. Меня никто не встретил. Подстраиваясь под общий темп и ритм, вместе с лавиной новичков я летела навстречу будущему.

Метро всасывало в себя все потоки от трех вокзалов и несло вдаль, в огромный людской океан столицы. Там каждый из нас со временем или почувствует гордость от этого величия, от себя в нем, или, наоборот, разочарование. Возможно, он испарится, не сумев преодолеть преграды на своем пути. Энергия иссякнет, так и не осуществив его заветную мечту — покорить Москву.

Я доехала до станции «Спортивная», где меня встретила девочка лет десяти, ее звали Карина, она была племянницей одной из моих студенческих подружек. Ее маму звали Сандугаш, с ней мы пока еще не были знакомы, но, несмотря на это, она не отказалась помочь мне с жильем на первое время. Мы с девочкой подошли к одному из многоэтажных домов, квартира находилась на первом этаже. По дороге девочка вводила меня в курс дела:

— Все три комнаты заселены людьми, здесь живет 30 человек. Квартиру когда-то снял таджик по имени Одил, он заселил ее «под завязку». Мы все спим на полу, матрас к матрасу. По утрам можно с соседом поздороваться пятками. Все называют его хозяином. Он нигде не работает, только следит за квартирой. Снял он ее за сорок тысяч рублей, а собирает сто двадцать. Не выходя из квартиры, он имеет свои семьдесят тысяч рублей.

— А матрас он выдает? Я же с собой не привезла, — задумчиво спросила я у малышки.

— Нет, матрас нужно купить самой, я покажу, где продаются дешевые, — деловито ответила девочка.

— За такие деньги мог бы всем матрасы сам купить. Ладно, вещи занесем и сходим в магазин. А кровати у кого-нибудь есть?, — в очередной раз я задала наивный вопрос.

Карина ответила:

— Что вы? Куда их ставить? У нас, как в загадке, «полна горница людей.

Девочка заливисто расхохоталась.. Мне даже не приходило в голову, что я когда-нибудь буду спать на полу, среди кучи народа.

Меня растили как принцессу: своя комната, большая кровать с периной, огромные подушки с кружевными наволочками, теплые шерстяные одеяла. В холодильнике стояла трехлитровая банка с черной икрой. Я ее ела серебряными ложками. Мы каждое лето отдыхали на море, а теперь… Мне предстояло познакомиться с другой жизнью, которая будет проходить на полу, станет называться в этом кругу «половой».

Даже в деревне, когда я считала себя бедной, я не была ниже того условного «плинтуса», где оказалась сейчас. Помню, моя свекровь удивлялась тому, что я многое не могла есть, отворачивалась и морщила нос, когда ее дети ели ливер, или что-то еще, чего на нашем столе никогда не было. В Москве у меня оставались только два варианта развития событий: либо привыкать к этой жизни и принять ее, либо бороться с обстоятельствами и переводить себя, свою семью на другой качественный уровень. Отступать не хотелось, вариант с возвращением я пока не рассматривала. На тот момент я представляла себя карточной дамой, той, которая была вниз головой. Но я очень надеялась на то, что мое отчаянное положение продлится недолго, что судьба перевернет меня, и я снова буду крепко стоять на ногах.

— И малое станет большим, и большое — малым! — говорила я себе снова, как мантру. Первым делом я позвонила тем, кто мне предложил приехать и работать в их газете. Разговор с ними мне показался неконкретным. Перспективы становились еще более мутными. Вывод был один: люди необязательные, идти к ним уже не стоит. В комнату вошла девушка и представилась:

— Привет, меня зовут Сандугаш. Моя дочь уже провела «курс молодого бойца»? — Да, немного, — улыбнулась я.

Квартира стала наполняться людьми,. Мне это напоминало муравейник, который когда-то насекомые соорудили у меня во дворе, под вишней. Мы с маленьким сыном по вечерам подходили к нему, чтобы понаблюдать за ними.

По известным им дорожкам, муравьи бежали к себе, таща домой добычу. Более заметными в траве были те, кто нес на себе маленькие белые шарики личинок тли, которых они использовали, как коров. Утром они выносили их из муравейника и оставляли на листочках деревьев, чтобы те «паслись». Вечером — приносили домой, чтобы высосать из них накопившуюся за день медвяную росу.

В московской «трёшке» собрались те, кто работал на разных тяжелых работах. Как те муравьи, они возвращались домой с белыми пакетами, полными полуфабрикатов. Наш «муравейник» верещал на русском, узбекском, таджикском языках. «Это коммунальная, коммунальная квартира… собирается братва, тетя Маша варит кашу, ждет Гюльнару бастурма. Цукерман мацу заводит, Гоги делает шашлык, А оленевод Бельдыев — строганину и балык», — пела когда-то группа «Дюна». У нас было очень похоже на это.

Сначала все друг за другом прибегали с работы, потом шли на кухню. По комнатам растекались вкусные запахи. С кастрюльками, сковородками и мисками «по норкам» разбредались жильцы. В каждой комнате стелился достархан (скатерть), и соседи одной семьей ужинали, делясь друг с другом едой, впечатлениями за прошедший день, подбадривая и поддерживая друг друга. Слово «достар» означает «друзья». Достархан объединял нас и сплачивал. Благодаря ему, тридцать человек, даже в самых стесненных условиях, жили спокойно и мирно. Шумная атмосфера общежития мне не мешала. Напротив, я с интересом вживалась в коллектив. Здесь для меня начиналась новая жизнь, что называется, с «чистого листа». Именно так, еще ребенком, я представляла себе вечер в многодетной семье, каких было когда-то много в моем селе.

Жила там семья, у которой было десять детей. Учились они тогда почти в каждом классе. Только старшие братья осваивали профессии в училищах города. В выходные семья собиралась в доме. В одну из суббот старший брат привез с собой в гости друга. В этом шумном балагане отец семейства не увидел гостя. Пересчитав уснувших детей по головам, он закрыл дверь на щеколду и лег спать. Среди ночи в его окно постучали. Глава семейства спросил в форточку:

— Кто там?

Ответ удивил его.

— Ахмет, — сказал чей-то знакомый голос.

Растерянный родитель спросил:

— Чей Ахмет?

Из темноты ему ответили:

— Твой Ахмет.

Что-то не сходилось, в доме уже было десять детей, и мужчина раздраженно ответил:

— Мой Ахмет дома.

Не открывая стучащему дверь, он снова лег спать. Через некоторое время стук повторился, и мужчине пришлось вновь встать и пересчитать всех, осветив их лица фонариком. С удивлением обнаружив среди спящих одно чужое лицо, отец впустил в дом родного сына.

Долго, как анекдот, гуляла по деревне история про Ахмета и его отца. Мне, часто находившейся дома в одиночестве, иногда хотелось пожить в такой семье, побыть среди множества родных, где тепло и душевно. Поглощая в тишине одну за другой книги, я представляла себя то принцессой, то путешественницей, то Жанной д’Арк. Моя подруга Айна поинтересовалась однажды, что я читаю на этот раз. Не поясняя, не вдаваясь в подробности, сказала ей, что «это Вальтер Скотт». Она, вспомнив, что уже это имя от меня не раз слыхала, хихикнула:

— Ты так медленно читаешь?

Удивившись тому, что она вообще запомнила это имя, я сказала:

— Сейчас читаю двадцать первый том.

Не расслышав меня, она разинула рот от удивления и восхищенно воскликнула:

— 21 тонну? А я даже килограмм не прочитала!

— Том, а не тонну! — смеясь, поправила ее я.

Мое детское желание почти исполнилось. Я вышла замуж за парня из многодетной семьи. Неожиданно для себя, оказалась в таком же «муравейнике», среди его родственников: бабушки, родителей, братьев и сестер. Вечером, от общения с ними, от гомона шумной семейки, моя голова раскалывалась, как сухой орех. Это было настоящим испытанием, первым стрессом семейной жизни. Поэтому шум в московской квартире я переносила легко.

Здесь поселились люди из разных стран. Они были разных национальностей и вероисповеданий. Это напоминало мне Советский Союз в миниатюре, который развалился юридически, но, в реальной жизни, мы продолжали жить в нем и тянулись друг к другу, как раньше. Когда-то самые активные студенты нашего ВУЗа получили путевку в Киев, в международный молодежный лагерь «Мир». В этой компании оказались и мы: Глянцева Ирина, Зиновьева Мария и я. Нашу тройку частенько замечали: мы занимались в научных кружках, играли в КВН, занимались общественной деятельностью. В лагере мы оказались на семнадцатом этаже, по соседству со студентами из Мадагаскара. Через несколько дней соседи, с тортом в руках и гитарой под мышкой, постучались в нашу дверь. Ребята учились в авиационном военном училище, звали их Жан Филлипп Лерира, Матье и Лулу.

В разгар нашей беседы Жан подошел к моей тумбочке и взял в руки географический атлас, по которому я учила заданную номенклатуру. Он открыл пособие на той странице, где была карта СССР, и сказал:

— О, у вас очень большая страна! Ею сложно управлять, поэтому у вас нет порядка. Вам нужно ее разделить.

Чтобы показать наглядно, он ребром ладони начал резать по ней. От этой наглой выходки иностранца мы помрачнели. Позабыв о дипломатии, три комсомолки, патриотки своей страны, сделав «руки в боки», стали доказывать, почему этого делать нельзя, опираясь на свои знания в области экономической географии. Девчонки и я были готовы всячески отстаивать свою Родину. Если что, мы могли бы даже побить иностранных гостей. Слава Богу, до этого не дошло! Спустя несколько лет Союз развалился — почти так, как «пилил» его Жан. На этот раз нас никто уже не спрашивал.

Бросив свои дела, мы с тревогой сидели у экранов телевизоров и смотрели прямые трансляции заседаний Съезда народных депутатов. Самым ярким было заседание в декабре 1990 г., когда хрупкая женщина не побоялась с трибуны заявить о непорядочности Горбачева и призвала депутатов отправить его в отставку. Никто не поддержал ее. На весь депутатский корпус смелой оказалась одна чеченская женщина, Сажи Умалатова.

Потом случился развал Советского Союза, Из-под руин «колосса» грабилось и растаскивалось все ценное, созданное советскими людьми. О нас никто не собирался думать. В регионах, республиках, городах, селах народ, оказавшийся на краю экономической пропасти, пытался самостоятельно выживать. Это было страшное время, потому что стало временем перемен. Так трудно еще не было никогда. Мы с соседкой, Анной Ивановной, обсуждали происходящее. Она не понимала, почему ей, родившейся в 1912 году, сейчас было страшнее, чем в годы войны.

— Это не потому, что я тогда была глупее, чем сейчас, но объяснить свой страх не могу, — говорила она тогда.

Меня осенило:

— Анна Ивановна, тогда вы ждали светлого будущего. Вам обещали, что «враг будет разбит, победа будет за нами». А сейчас нам говорят, что будет еще хуже, нужно затянуть пояса, и никто не знает, когда этот период закончится и кому нужно бить по этому поводу морду.

Народ переживал гибель родной страны. Сидя у экранов телевизоров, он скорбел и не замечал, как внутренние враги тихо уничтожали села, малые города, рабочие поселки, хутора.

Первым в нашей округе от рук таких деятелей «пало» село Гусиха, которое располагалось между водоразделами двух великих рек, Волгой и Уралом. Мало кто знает, что в есть такое место на Земле, где между Волгой и Уралом — всего лишь около 12 км.

Гусиху освободили от жителей быстро, за неделю, будто спасаясь от агрессора. Переселение в центральную усадьбу совхоза прошло организованно и очень тихо, без суеты и скандалов. В один миг осиротели новые панельные дома, построенные коммунистами в конце 1980-х. Опустели любимые пенсионерами лавки, замолчали птичьи и скотные дворы. Обезумевший от тишины ветер безнаказанно мотал взад и вперед оставленные открытыми калитки. Пустые глаза-окна с тоской смотрели вслед уезжавшим хозяевам, словно понимая, что их век оказался очень коротким. Когда-нибудь он бесславно закончится в зарослях побеждающего жизнь бурьяна, под паутиной безнадежности. Могильная тишина звенела над опустевшим селом. Разом прекратились ребячий гомон, покряхтывание работяг, ворчание стариков. Стоном оборвался бабий заливистый смех. Звуки жизни потерялись в клубах дорожной пыли, поднятой нагруженными скарбом грузовиками. Лучшее, что ожидало опустевшие дома, если кто-то расторопный разберет их на строительный материал и увезет продавать, или же сам начнет строительство нового дома в другой деревне, давая вторую жизнь кирпичам и плитам.

Такой человек нашелся неожиданно быстро. Сельчане недоумевали:

— Откуда у него столько денег? Мы-то еле сводим концы с концами.

О новом владельце все только слышали, но ни разу не видели. Этот человек был не из местных. В некоторых головах возникал другой вопрос:

— Это реальный человек или скрывавшаяся за чьей-то спиной банда?

Пока он не объявился, некоторые проворные мужики стали делать вылазки в Гусиху, чтобы поживиться там досками, кирпичами, оконными рамами. Две машины все-таки удалось вывезти, но на третий раз грабителей поджидал сюрприз…

Когда они дружно стали ломать кирпичную стену одного из домов, на громкий звук вышел розовощекий коренастый мужичок с солидным животом, с приподнятыми от удивления пучками бровей на опухшем от сна и алкоголя лице.

Это был «Карлсон, в самом расцвете сил», а, точнее, его копия. Внешнее сходство с мирным и веселым персонажем любимой детской книги расслабило местных деятелей. Они ошибочно предположили, что это кто-то из родственников односельчан и решили, что его можно проигнорировать. Мужики продолжили начатое дело.

Пиджак малинового цвета создал обманчивое впечатление о своем хозяине. Сельчане пока не знали, что этот предмет гардероба станет символом эпохи.

90-е только наступили. Мужиков ничего не насторожило в нем. Они вскользь глянули на чудака и продолжили спокойно носить кирпичи в машину. Опешив от их наглости, «Карлсон» полез в карман своего пиджака и достал пистолет. Он хрипло крикнул:

— Стоять!

Подчинившись приказу незнакомца с пистолетом, мужчины остановились. Но, посмотрев на него, прыснули от смеха. Их рассмешили короткие пальцы-сосиски, сжимающие рукоять оружия.

Все, что с ними происходило, со стороны выглядело комично, неправдоподобно. Но когда они увидели указательный палец, зависший над курком, и заглянули в его ледяные глаза, им стало не до смеха.

Первой командой этого человека было:

— Стройся!

Наступила тишина, от которой у трех крестьян пробежал холодок по спине. Немного потоптавшись, они поняли, что «пиджак» не шутит и может пальнуть в любой момент. Крестьянам пришлось построиться.

Уверенный в том, что сельчане достаточно напуганы и готовы выполнять его следующие команды, мужчина приказал:

— Направо! Шаго — о-ом-м-арш!

Мужики, уже не глядя друг на друга, повернулись направо и стали маршировать. «Командир» очертил пальцем вокруг себя, как бы показывая, как они должны маршировать.

Сделав несколько кругов вокруг пьяного «генералиссимуса», марширующие получили следующую команду:

— Песню запевай! В голову не лезла ни одна пригодная для марша песня.

Вращавшийся на пальце пистолет производил свое магическое действие. Один мужчина с надрывом почему — то запел:

— Сиреневый туман над нами проплывает…

Похоже, что это было единственным, что он вспомнил. У двоих затеплилась слабая надежда, что «командующий парадом» протрезвеет и прекратит над ними издеваться. Понурив головы, они молча продолжали шагать по кругу за поющим. На толстом указательном пальце крутился пистолет.

Призрачный «туман» развеялся. Следующий приказ реального командира в малиновом:

— Пойте «Интернационал»!

«Отряд» начал чесать затылки, пытаясь вспомнить хоть кусочек текста. Ни одна строчка не приходила в пустые от страха головы. Впрочем, направленное на тебя черное дуло пистолета хорошо освежает память, и строчки, одна за другой, выстраивались в головах сельчан.

Нестройно, спотыкаясь на рифмах, они запели наконец-то «Интернационал» и вновь пошли маршем по кругу:

Вставай проклятьем заклейменный,

Весь мир голодных и рабов!

Кипит наш разум возмущённый

И в смертный бой вести готов…

Пьяный «дирижер» размахивал своим пистолетом и, довольный собой, наслаждался властью над безоружными людьми.

Это есть наш последний

И решительный бой.

С Интернационалом

Воспрянет род людской

— с чувством пели крестьяне.

Триумф «маленького» человека достиг своего апогея.

Общество начинало привыкать к расслоению общества на бедных и богатых, к дулу пистолета и унижениям. Откуда взялись «малиновые пиджаки»? Как они могли вырасти в советской школе, где всегда говорили о «равенстве и братстве»? Словно кто-то нам позавидовал и наложил на всех китайское проклятие:

— Чтоб ты жил в переходные времена!

Самые отчаянные покидали насиженные места и уезжали на заработки.

— Хорошо, — спокойно ответила я. Второй вопрос, который интересовал Сандугаш, судя по тому, как все притихли, и не только ее:

— Муж у тебя есть?

— Нет, я уже восемь лет вдова, — сказала я.

В разговор вступила соседка, которая сидела напротив:

— Меня зовут Марина, я из Чувашии, и у меня самая распространенная в мире фамилия — Кузнецова.

— Сколько у тебя детей? Они тоже приедут в Москву? — спросила Марина.

— Двое. Они уже студенты. Пока дети остались в Оренбурге, потом посмотрим, — рассказывала о детях я.

— Сюда едут в основном одиночки. У меня тоже двое. Они остались с матерью. Муж пил и нигде не работал, терпела его долго, «до поры, до времени». После одного случая погнала его «поганой метлой», — начала свою историю Марина.

— Ты нам не рассказывала. Что это за история? — заинтригованно спросила Сандугаш, сев поудобнее.

Женщина рассказывала нам о другой своей жизни, которую иногда выпускала в свою новую реальность:

— Ой, мы тогда в Козловке жили, я торговала на рынке мясом. Работы у мужа не было, он сидел дома с детьми. Им было три и четыре года, они — погодки. Пока он спал перед телевизором, эти две маленькие «шкоды» достали у него спички из кармана и устроили пожар. Они подожгли подушку отца. Перепуганный запахом горевших перьев, он уронил ее на синтетический палас. Потом загорелся и он. Что же сделал этот падла? Он прибежал ко мне на рынок с телевизором в руках, оставив детей одних в горящей квартире. Вынес самое ценное для него — телевизор! Спасибо соседям, они и огонь потушили, и пожарных вызвали, и детей забрали, после этого видеть его не хочу!

— А сколько ты уже в Москве?, — поинтересовалась я.

— Три года уже, — ответила Марина.

— А ты давно приехала? — задала я вопрос другой соседке.

— Меня Верой зовут. Я здесь почти десять лет. Марина говорит, сюда одиночки едут, а у меня хороший муж, но не от него я уехала из Луганска в Москву, — с грустью вспоминала Вера.

— Тебе пришлось это сделать? — любопытствовала я.

Вера продолжала:

— Меня тогда назначили директором одного из крупных магазинов Луганска, я с радостью согласилась, мне было тогда тридцать два года, была наивной дурочкой. Думала, «горы сверну», возомнила себя самой умной, хваткой, гордилась, что оказали доверие. А меня тогда просто назначили, для того, чтобы потом подставить, «повесить» на меня долги, причем, очень круглую сумму по тем временам. Когда прокуратура начала разбираться во всем, я почувствовала неладное, и тут же уехала в Москву, оставив мужа и детей.

— Все пути ведут в Москву, — задумчиво произнесла Марина, вспоминая истории разных людей, которых пришлось повстречать здесь за три года.

Вере хотелось закончить свое повествование:

— А муж мой приехал за мной, сейчас он дачу одной состоятельной семьи охраняет. Я езжу к нему в выходные, у них же и подрабатываю: убираюсь на даче, готовлю их семье, когда они приезжают. Теперь я — домработница с высшим торговым образованием.

Грустно вздохнули еще несколько человек. Мне же вспомнилась казахская пословица, которую я пересказала девочкам: «Работать — не стыдно, стыдно — не работать». Есть еще одна пословица: «Хоть под хвостом у осла мой, но деньги зарабатывай, только милостыню не проси».

— Слава Богу, у вас есть работа, девочки! — сказала я.

— Не волнуйся, и ты найдешь, — успокаивала меня Марина.

пересказала девочкам: «Работать — не стыдно, стыдно — не работать». Есть еще одна пословица: «Хоть под хвостом у осла мой, но деньги зарабатывай, только милостыню не проси». — Слава Богу, у вас есть работа, девочки!, — сказала я. — Не волнуйся, и ты найдешь, — успокаивала меня Марина.

Второй день прошел безрезультатно, я обошла все палатки, магазины, кафе, рестораны на стадионе «Лужники» и во всем районе вокруг него. Когда вернулась в квартиру, Одил встретил меня настороженно, с вопросами:

— Как сходила? Устроилась? У тебя есть деньги в запасе? Если за следующий месяц не сможешь заплатить, то тебе придется уйти.

Не глядя ему в глаза, сдерживая раздражение, ответила ему:

— Это только первый день. Что ты паникуешь раньше времени?.

— Вон Диляфруз уже четыре месяца сидит без работы. Хорошо, хоть сын у нее работает, — не унимался таджик.

Меня это начинало выводить из себя.

— В отличие от меня, она — не россиянка, и образования у нее нет, — обрубила его стенания я.

Одил, уходя в свою комнату, ехидно добавил:

— Россиянка! Посмотрим, что у тебя получится! Вечером парни из соседней комнаты, работавшие грузчиками на «Лужниках», приходили раньше других жильцов. Их рабочий день обычно начинался в четыре утра. Девочки, с которыми мы жили в одной комнате, были еще на работе. В нашей комнате были я и Карина. Она недавно вернулась с занятий. Мы болтали с ней на школьную тему. В комнату постучался и тут же вошел молодой человек. Его звали Чори.

— Здравствуйте, как ваши дела? Вы нашли работу? — спросил он.

— Пока ищу, — с грустью отвечала я.

— Я думаю, что найдете, вы — грамотная, да еще — россиянка, — успокаивал меня молодой человек.

— Да, буду искать дальше, вы же смогли найти работу. Я хотела бы спросить об одном, только не обижайтесь на меня. Вы все говорите с сильным акцентом, вы в школе учили русский язык? Проснувшаяся во мне журналистка уже брала интервью у трудового мигранта.

Чори рассмеялся, но охотно ответил:

— Нет, очень мало слов знал. Когда Союз развалился, русский язык у нас не был. Я, когда приехал, работал сначала стройка. Мужики перед обедом отправил меня за хлебом, сказали, купить 14 булка хлеба. Пока дошел до киоск, забил слово «четырнадцать», но вспомнил «пятнадцать». Пришел и продавщицу просиль, положить в пакет 15 штук, потом убрать одна. Она сразу понял, что я не знал слово и смеялся. Тут расхохотались и я, и Карина. Дверь в комнату была открыта. Другой парень из соседней комнаты, услышав рассказ Чорибоя, тоже пришел пообщаться с нами. Бобур рассказал, как он изучал русский язык: — А у меня тоже был такой история. Мне тоже отправили в магазин дядя, купи, гаварит курица, Я пришел супрмаркыт, курица не нашель, искаль, искаль магазин, не вижу курица. Нашель яйца, взяль один и гавару продвец: «Где его мама?» Он смеялься, чуть пол не падал. — Ой, это очень смешно, ребята! — вытирая слезы от смеха, сказала я. Я сомневалась в том, что это было с ним, а не анекдот. Мне показалось, что Бобур пошутил, для того, чтобы нас с Кариной рассмешить.

Тут в комнату заглянул еще один мальчишка, тоже грузчик, по имени Хуррам, и спросил: — Дана-хон, мне званиль брат, просиль приехать к нему, он работат стадион СИСКА, вы не знаит, где это?

— Чувствую, вечер юмора продолжается, еще раз скажи название стадиона, — давясь от смеха, попросила его я.

— СИСКА, — громко повторил парнишка.

Все присутствующие уже валялись на полу от смеха, дергаясь в конвульсиях. Я была в их числе.

— Не могу понять, повтори еще раз, — пропищала я.

Хуррам смущенно стоял и ждал. Тем временем, я прокручивала в голове варианты разных слов, похожих на «сиска»: соска, суска, сыска, цыска, ЦСКА.

— Ура, кажется этот стадион называется — ЦСКА. Спроси у него название станции метро, а там уже будешь искать Ц-С-К-А! А вообще, ребята, не обижайтесь на меня за смех. Вам простительно, вы приехали из другой страны, делаете успехи, учите язык. Есть те, кто живут в России всю жизнь и говорят с акцентом. Мой свекор, например. Однажды, он рассказывал моей маме, что лечится от своих болезней «женщином», я обалдела от услышанного. Ведь я так и подумала сначала, что женщиной человек лечится, а потом оказалось, что женьшенем. Или на свадьбе дочери он решил блеснуть красноречием, поздравить молодых по-русски, и сказал: «Дорогие дети, поздравляю вас с законным браком и дарю вам спальный гарнитур. Пусть он вам будет пухом!». Это он перевел пожелание с казахского, которое в оригинале звучит так: «Пусть он будет для вас мягким и удобным, как перина из лебяжьего пуха!» Все, сидящие за столом, сначала смутились, потом кто-то поперхнулся, кто-то подавился и все смеялись, — рассказывала я, стараясь загладить перед ними вину за свой смех.

В прихожей послышались голоса вернувшихся с работы девочек. В квартире стал собираться народ. Вдруг, в этой шумной суете, прозвучал, непохожий на предыдущие, настойчивый звонок. Кто-то долго и требовательно нажимал на кнопку. Всем стало тревожно. Дверь все-таки открыли, и в прихожей зазвучал непривычно громкий, сочный баритон без акцента. Незнакомец поздоровался. Народ затих и насторожился.

Карина тут же юркнула за штору, успев сказать:

— Это участковый! Хорошо, что мама пока не пришла.

Громкий голос участкового командовал:

— Все с паспортами выходите в прихожую! Не прячьтесь! Я все равно буду обходить все комнаты. Его интонации напомнили мне сцену из старого фильма про концлагерь, в которой таким же тоном отдавали приказы заключенным.

«Я — россиянка, нахожусь в своей стране, мне бояться нечего!» — с этими мыслями я вышла в прихожую.

Там уже выстроилась толпа мигрантов. Рослый участковый восседал на стуле. Жильцы покорно подходили к нему с документами. У него в руках уже была солидная кипа их паспортов. Собрав их, он встал и решил выходить.

— Вы не имеете права забирать у нас документы, это незаконно. Верните немедленно мой паспорт! — возмутилась я.

Разозлившийся страж порядка прошипел мне в лицо:

— Здесь закон — я. Придешь в участок вместе со всеми, там и поговорим.

— Верните мой паспорт! — требовала я.

Меня никто не слушал. Участковый вышел с кипой паспортов. Соседи молча оделись. Один за другим, они понуро следовали за ним. Эта картина напомнила мне о «гаммельнском дудочнике», который, под звуки своей дудки, сначала очистил город от крыс, а, когда с ним не расплатились, увел городских детей неизвестно куда. В полицейском участке стояла толпа мигрантов, не решавшихся первыми зайти в кабинет. Пришлось это сделать мне.

— Почему вы забрали мой паспорт? — решительно вопрошала я, уверенная в себе и своей правоте.

Игнорируя меня и мой вопрос, он разглядывал какие-то бумажки. Потом задал вопрос:

— С какой целью приехала в Москву?

— Во-первых, прошу обращаться ко мне на «вы». Я — россиянка, имею право свободно передвигаться по своей стране, а Москва — столица моей Родины. Собираюсь найти здесь работу! — раздраженно ответила я.

Словно не слушая и не слыша меня, участковый продолжал задавать вопросы:

— Кто ты по профессии?

— Почему вы со мной продолжаете говорить на «ты»? У меня два высших образования. Между прочим, я — педагог и журналист, и требую к себе уважения! — вновь воспитывала его проснувшаяся во мне училка.

Оторвавшись от листка, он внимательно посмотрел на меня и уже потеплевшим голосом заговорил:

— Ну, извините… Журналистов тут до фига, а педагогов не хватает, советую идти в школу. У себя, в Оренбурге, кем работали?

— Учителем — двадцать лет, и год была редактором газеты, — отрапортовала я.

— Почему здесь оказались? Мало платили? Или «разгонять тоску» приехали? — лукаво улыбаясь, спросил мужчина.

— У меня восемь лет назад умер муж. Есть двое детей, которые учатся в институте. На учительскую зарплату двух студентов не потянуть, вот и приехала в столицу. Мне не до веселья, но и тосковать было некогда… — с грустью произнесла я.

— Сможешь заплатить мне две с половиной? — вкрадчиво спросил собеседник.

Интуитивно почувствовав его глубоко спрятанную под грубую форму полицейского доброту. Она уже давно не давала о себе знать, с тех самых пор, как он стал УЧАСТКОВЫМ. Я расслабилась. Участок в Москве для некоторых полицейских — это не просто работа. Это хороший бизнес, приносящий ежедневный доход от гастарбайтеров, от предпринимателей и прочих источников, и даже от таких россиян, как я. Должность развратила многих. Решив перевести наш разговор на юмор, я сказала:

— За эти деньги, я в своей оренбургской степи, воробья до смерти загоняю! Если честно, то у меня нет денег. Что было я отдала на билет, за квартиру, купила проездной и оставила немного на еду.

Участковый улыбнулся, он уже и не ждал от меня денег:

— Хорошо, пока не возьму с тебя, чуркам ничего не говори. Скажи, что заплатила. Ты же не глупая женщина и понимаешь, что я не один с этого имею…

— Не скажу… — согласилась я и покинула его кабинет.

Узбеки тут же спросили, взял ли участковый с меня денег или нет. Мне пришлось им соврать.

На следующее утро девочки, как обычно, собирались на работу. Я лежала на своем месте, не мешая им. Соседка-узбечка, работавшая в кафе помощником повара, сказала, что хозяин ищет еще одну работницу, и оставила мне адрес кафе. Немного погодя, я пошла искать кафе на территории стадиона «Лужники», а когда нашла, то подошла к хозяину-азербайджанцу и спросила у него про вакансию. Мужчина был примерно моим ровесником. Следы прежде роскошной шевелюры кучерявились вокруг его большой лысины, полное лицо блестело от выступавшего через поры жира. Шеи не было, только выпирал большой живот. Толстые ножки — столбики завершали картину.

— Ти кто по нации? Документи нармалны? Что умеешь? — спросил азербайджанец.

— Я — казашка, россиянка, с документами проблем нет. В общепите не работала, но готова научиться, согласна даже мыть посуду… — глядя в глаза, тараторила ему я.

— А-а-а, не подходит! — растягивая слова, говорил самодовольный азербайджанец.

— Почему? Вам не нужен честный, старательный работник? — удивилась я его отказу.

Почесав в затылке, он нехотя, отвечал на мой вопрос:

— Нэ, дела не в этом… Ты же — россиянка. Мы не берем россиян. Ты придешь суда, а потом права будэш качать. Узбеки, таджики, киргизы — мне лучше. Они не ругаются, молча работают. Россияне мне не надо, они любят скандал! Этими, казалось, негрубыми словами, он словно вышвырнул меня из своего кафе.

После нашего разговора меня смутила находка. На той же улице, недалеко от кафе, на асфальте сиротливо лежал маленький флаг Российской Федерации, выброшенный после очередного футбольного матча. Своей ненужностью он был похож на меня, и потому мы оба встретились на этой улице холодные и замученные. Бережно подобрав его, я принесла триколор в квартиру и повесила над своим изголовьем. Соседи-мигранты с удивлением наблюдали за моими действиями. Было уже поздно, многие укладывались спать. Я лежала на своем месте, рядом с Сандугаш, которая отсыпалась в свой единственный за эту неделю выходной. Мне стало тревожно.

— Ничего не получается, денег осталось, как «кот наплакал», но в деревню не вернусь! — думала я.

Стало очень жалко себя, детей. Безрадостные перспективы будущего пугали. В них я видела себя несчастной, грязной, оборванной, в толпе бомжей, роющейся вместе с ними в вонючем мусорном контейнере. От таких мыслей стало муторно. Лежа на своем матрасе, стараясь не привлекать к себе внимания, я горько плакала в подушку. От моих всхлипываний проснулась Сандугаш и толкнула в бок:

— Не реви, Москва слезам не верит!

Меня это быстро успокоило, да и жалеть себя — не в моих правилах. В прихожей послышались крики и плач. Все выскочили из своих комнат. Абдувакиль бил свою жену Матлюбу. Все происходило, как в немом кино. Периодически были слышны глухие звуки и тихие охи Матлюбы. Женщина сидела в углу прихожей, смиренно принимая сыпавшиеся удары. Спрятав лицо в колени, она закрывала голову тонкими, как у подростка, ручками. Кулаки Абдувакиля опускались на почти неслышно всхлипывающую женщину. Мужчины молча наблюдали за происходящим, женщины тоже вышли из своих комнат и стояли рядом с мужьями, «набрав в рот воды». Не дождавшись завершения экзекуции, я перехватила руку Абдувакиля и закричала на него:

— Прекрати ее бить, иначе, я вызову полицию!

— Уйдите, я не посмотрю на ваш возраст, ударю и вас, — гневно сверкая глазами, крикнул он мне в ответ.

Сделав шаг вперед, спокойным тоном, я сказала ему:

— Попробуй! Я нахожусь в своей стране, а ты сядешь в тюрьму в чужой. В отличие от других, я не побоюсь вызвать полицию и не позволю тебе бить женщину. Мужчины не хотели проблем с полицией. Они быстро успокоили Абдувакиля.

Один из ребят, по имени Рашид, подошел ко мне и спросил:

— Зачем вы вмешиваетесь в их семейные дела? У нас так не принято.

— А у нас не принято стоять в стороне, когда совершается преступление. Это что же, по-вашему, надо было допустить, чтобы он ее убил, или сделал инвалидом? У нее в Таджикистане осталось двое детей, которые ждут свою маму живой и здоровой. Вам их не жалко?

Инцидент был исчерпан, все разошлись и успокоились. Женщины долго не могли успокоиться, каждая вспоминала свое. Кого-то били мужья, у кого-то битыми были соседки, примеров для обсуждений хватало.

Раньше всех ложилась спать Катерина, полная женщина без комплексов. Над ней была протянута лично ее бельевая веревка, на которой прямо над головой каждый вечер сушились панталоны огромного размера. Рядом с Катей лежала ее подружка Вера, которая пока еще не спала и продолжала общаться с нами. Вдруг, неожиданно, во сне Катя начала громко издавать неприличные звуки. Это был не единичный звук, а канонада.

Комната заходилась от еле сдерживаемого хохота. Вера заступилась за подругу:

— Девки, хватит ржать, шкурка — она короткая, тут закрываешь (она показала на глаза), а там открывается.

Восемь человек в тот вечер умирали в комнате не только от смеха. Заканчивалась первая неделя поисков работы. По объявлению в газете, предварительно созвонившись, я отправилась в туристическое агентство.

В кабинете сидел менеджер компании, мужчина лет тридцати.

— Здравствуйте, это я вам сегодня звонила. Вы мне сказали, чтобы я к вам подъехала… — приветствовала я опешившего менеджера.

— Вы — Дана? Педагог, журналист? Но вы нам не подходите, извините… — растерянно лепетал он.

— Но по телефону вы так не говорили. Наоборот, приглашали и сказали, что есть работа и я смогу приступить. В чем дело? Или вам не подходят нерусские? — задала ему свой вопрос, что называется, «в лоб».

— Да, в компанию берут специалистов только со славянской внешностью. Я — просто менеджер по персоналу, простите… — глядя на свои руки, сказал молодой человек.

— Россия — многонациональное государство, то, что вы сейчас говорите — это дискриминация, нарушение моих конституционных прав! — нервно говорила я.

— Это не мои требования, у меня есть начальство. До свидания! — выходя из-за стола и указывая рукой на дверь, сказал мне менеджер.

В подавленном состоянии я не заметила, как дошла до моста, соединявшего Воробьевы горы и Лужники. Сначала пошла по нему, по пешеходной дорожке, вдоль железной дороги, соединявшей две станции метро. Справа от меня, через каждые три минуты, проносились электрички. Остановившись на его середине, я задумалась о своей никчемной жизни. Кроме меня, никого на мосту не было.

Я плакала от усталости, от жалости к себе, из-за безрезультатной беготни в поисках работы, от голода, потому что последние деньги потратила на покупку проездного и пополнение баланса на телефоне, чтобы быть на связи с детьми. Благо, я уже отдала Одилу деньги за проживание в следующем месяце, и мне не придется пока скитаться без крыши над головой. Несколько минут назад позвонила дочь и спросила:

Конец ознакомительного фрагмента.