И малое станет большим, и большое – малым

Дана Гельдэ

Ключ к успеху, славе и карьере – эмоциональный интеллект: интерес к своим и чужим чувствам, умение понимать их и управлять ими. Дане Гельдэ удалось не только ярко передать эмоции героини, но и то, как она «считывала» настроения и эмоции других людей. Можно «перелопатить» труды многих психологов, изучая секреты EQ, чтобы научиться разбираться в людях, в своем уровне эмоционального коэффициента, а можно проверить его, читая эту книгу. Она рассчитана на разные уровни и интересы читателей.

Глава 1

В купе плацкартного вагона был приглушен свет. Посапывая, похрапывая, ехали пассажиры. Почти всем им нужно было выходить на конечной станции. Работяги знали, куда ехали, поэтому отсыпались впрок, набирались сил, чтобы влиться в поток мегаполиса, в котором будут передвигаться исключительно бегом, по маршруту «Дом — Работа — Дом». Каждый из них знал, что его там ждет. Только мне это было неизвестно. Мне совсем не хотелось спать. Охваченная жутким страхом, сковавшим руки и ноги, зажмурив глаза, я не могла пошевелиться и подняться с чужой полки, чтобы постелить себе постель. Подобные ощущения со мной уже случались, но совершенно при других обстоятельствах и в другой жизни. Далекой осенью, еще в девятом классе, нас отправили на механизированный ток (место для окончательной сортировки, сушки и очистки зерна перед отправкой его на элеватор).

Впятером разровняв зерно в кузове КамАЗа, мы спускались на землю. Как всегда, пропустив всех вперед, я спускалась с машины последней. Спрыгнула на перемычку, соединяющую кузов и прицеп, а потом вдруг почувствовала, как машина резко тронулась. Зацепившись руками за борт, стоя на соединении между ними, я думала, как мне поступить:

— Прыгнуть, значит, попасть под колеса. Если ехать, пока водитель не остановится, хватит ли у меня сил удержаться?

Очень хотелось кричать, звать на помощь, но язык прилип к нёбу от страха. Почувствовав парализующий леденящий холод изнутри, я испугалась, но осталась стоять на перемычке. Девочки не заметили моего отсутствия. Не оглядываясь, они шли, мило болтали между собой и удалялись от машины. Я, мертвенно-бледная, словно распятая между двумя кузовами, онемевшая и окаменевшая, ехала дальше. Вдруг одна из них, не услышав от меня ответа на свой вопрос, оглянулась. Она увидела мою фигуру на уезжавшем КамАзе и и не раздумывая, рванула вперед, наперерез разворачивавшейся машине. Девочка кинулась под колеса грузовика и остановила его.

Я спустилась с этой злосчастной перемычки молча, с трудом отцепив деревянные пальцы от бортиков, с жуткой дрожью в коленях и стуча зубами. Поблагодарить подружку за свое спасение я могла только мысленно, кивком головы. Сквозь дремоту появлялись одна за другой картинки из далекого прошлого. Некоторые из них были тревожными, а другие согревали мою испуганную и одинокую душу в этом битком набитом людьми вагоне. Неожиданно вспомнилось первое в жизни путешествие на поезде. Мы с бабушкой и дедушкой ехали к тете, в далекий Усть-Каменогорск. Укладывая меня спать на нижней полке, наклонившись низко, бабушка шептала мне на ушко слова колыбельной песни. Она сочинила ее специально для меня:

— Месяц, месяц, у луны круглые глаза, среди множества детишек наша Дана — особенная! Да хранит тебя Аллах!

Я была детсадовским ребенком и говорила только по-русски. Не понимая ее слов, произнесенных на казахском языке, я спросила:

— Аже (бабушка), ты просила Аллаха забрать меня к себе? Бабушка, нежно поцеловав в лоб, ответила:

— Глупенькая, я прошу Его присматривать за тобой и защищать, пока я буду спать.

Она уже хотела уйти в свое купе, но её остановил мой пересказ сна:

— Аже, мне вчера приснилось, будто нахожусь в лодке посреди океана. Я, одна-одинешенька, плыву к видневшемуся вдалеке острову. Морские капли, отлетавшие от весел, брызгали мне в лицо. На губах я чувствовала вкус соли. Красивый райский уголок был усыпан великолепными цветами. Они росли даже в воде, вдоль всего берега. Чудесный остров завораживал взор и манил меня своей красотой. Я очень долго плыла к нему, руки устали от тяжелых весел. Было очень трудно, не хватало сил, но, в то же время, страшно хотелось доплыть до этого земного рая. Добравшись до острова, я проснулась. Что это значит?

Мне, впечатлительной девочке, часто снились содержательные, загадочные сны, которые я всегда рассказывала бабушке. Моя мудрая аже поясняла мне смысл видений, успокаивая мое встревоженное сердечко. Многие из этих видений остались в памяти на долгие годы, как бы в подтверждение бабушкиных пророчеств. Другие давно и прочно забыты.

На этот раз сновидение не было однозначным. Задумчивым, отстраненным взглядом бабушка посмотрела мимо меня, будто вопрошала неведомую даль и ждала ответа. В ее глазах были тревога и страх. В этот момент ей открывалось нечто важное. Возможно, это было моё будущее, то что мне предстояло еще узнать наяву, «прочувствовать всей кожей». Безумно долго длилось ее раздумье, потом она произнесла приглушенно:

— Да-а-а, и малое станет большим, и большое — малым! Помолчав, бабушка продолжила: — Ты вырастешь, станешь счастливой, но прежде чем ты доберешься до своего «острова», прольешь немало слез. Их вкус ты уже почувствовала на своих губах. Моя дорогая девочка, тебе предстоит пройти много испытаний. Запомни, что бы в твоей жизни ни происходило, как бы тяжело и страшно не было, верь, тебе в будущем предначертано судьбой большое счастье. Придет твое время, и оно обязательно наступит! Не переставай ждать его! Стремись к нему! Аллах не оставит, но… все зависит от тебя!

— Аже, а как я узнаю его? Как пойму, что нашла? Вдруг, я не догадаюсь, что уже на этом острове и пойду его искать дальше? — спросила я сквозь сон.

— Душа моя, ты сразу поймешь, что нашла. Это будет очень красивое место, там ты встретишь умных, добрых и хороших людей. Спи, родная, пусть Аллах подскажет тебе дорогу к нему! — доходил до меня бабушкин шепот, словно откуда-то издалека.

Лишь потом, став взрослой, я вспоминала сон, предсказание бабушки и незатейливую пословицу моих предков-кочевников, в которой раскрывались с каждым испытанием новые значения. Казахи — очень рациональный народ во всем: в делах, словах, в быту, в еде. Например, казахская кухня не отличается большим разнообразием, но она вкусная и включает в себя все необходимое. Состоит из продуктов, которые можно перевозить на большие расстояния. На многое повлиял кочевой образ жизни предков, для которых важна была мобильность и практичность. В речи казахи тоже немногословны. Наш язык изобилует короткими многозначными формами и формулами, ёмкими по своему содержанию. Зная только значение слов, но не зная пословиц и поговорок, невозможно понять до конца, без пояснений, их скрытого смысла. Обстоятельства, при которых употреблено то или иное выражение, тоже могут повлиять на смысл сказанного.

Я очень хорошо помню, как мы с мамой ходили на казахский спектакль «Козы Корпеш и Баянслу». Рядом с нами сидели русские девочки из Новосибирска, которые слушали перевод текста в наушниках. То и дело зал взрывался от хохота, а девочкам казалось, что им переводят неправильно, потому что не было смешно. Причина этого была банальной: при переводе юмор из фразы исчезал, терялась его суть.

В воспитательном процессе старшие чаще немногословны. Я не помню, чтобы они читали нам нотации, объясняя, как нужно себя вести, если мы поступали неправильно. Родителям было достаточно посмотреть на нас строго, и мы их без слов понимали. Зачастую на все крупные семейные мероприятия собирался целый клан родственников, родственники родственников, соседи, знакомые и знакомые знакомых. Во время таких собраний самое младшее поколение впитывает в себя традиции наглядно. Младшие видят, что аксакалы (старцы) являются безусловно авторитетными людьми. Они чинно восседают во главе достархана (стола), молча наблюдают за процессом, изредка делая замечания, иногда только взглядом или жестом. Младшие, наблюдая за выражением лиц стариков, считывали их реакцию, настроение, эмоции.

Думаю, это шло из давних времен. Кочевым народам были необходимы такие умения, для того, чтобы с первого взгляда научиться распознать в бескрайней степи, при случайной встрече, друга, или врага, предугадать его намерения, замыслы. Вот где истоки физиогномики! Не потому ли зародилась эта наука на Востоке?

Во время больших мероприятий дети учатся у среднего поколения, выполнявшего все функции по организации таких мероприятий и обслуживанию гостей. Согласно традициям и ритуалам, параллельно с этим они обучали младших такту и терпимости. Они это делали тихо, мягко вовлекая в процесс младших, давая им, между делом, выполнимые поручения, подбадривая и похваливая их, похлопывая одобрительно по плечу. Словом, передавали «эстафету».

Принцип, согласно которому воспитывают казахи своих детей, — «Делай как я», позволяет ненавязчиво обучать практическим навыкам в совместной работе. Взрослые молча исправляли ошибки детей, тактично показывая правильное решение задачи. Старшие учили своих малышей решать любые проблемы, что называется, «без шума и пыли», то есть без скандалов и пререканий. Если возникала необходимость поговорить с детьми о нормах поведения, не всегда это делалось напрямую.

Заходя издали, рассказывая притчу или пересказывая какую-либо жизненную ситуацию, в которой приводились примеры хороших поступков, за которые, в процессе повествования, обязательно хвалили, а плохие осуждались, взрослые извлекали самое важное, как в поговорке «Тебе, дочка, говорю, а ты, невестка, слушай». Так было тогда, когда занимался этнографическими исследованиями в казахской степи Владимир фон Герн, в XIX веке. Так было в моем детстве, в XX веке, но, трудно сказать, что сейчас, в XXI-м, во всех семьях соблюдаются традиции. Меняются времена, люди покидают ареалы своего проживания, дети рано покидают родной дом, не успев закрепить в себе, в своем сознании, некую модель поведения. В результате теряются устои и правила, приобретаются новые, чуждые нам, традиции, нормы. Я только сейчас понимаю старшее поколение, всеми силами пытавшееся сохранить самобытность нашего народа для будущего.

Запомнилось на всю жизнь то, как, в один из семейных вечеров в доме бабушки и дедушки, близкие мне преподали урок родного языка. Мне было шесть лет. Взрослые разговаривали между собой на казахском, я его не знала, потому что с шести месяцев воспитывалась в яслях, а потом в детском саду. Там я слышала только русскую речь. Мне хотелось знать, о чем они говорили между собой, но понять их я не могла, начинала обижаться, требовать, чтобы при мне говорили по-русски. Папа мне спокойным тоном сказал: — Мы — НЕ — РУС — СКИЕ, мы — КА — ЗА — ХИ, и говорим на своем языке, ты его тоже должна знать. Если ты хочешь понимать нас и разговаривать с нами, то слушай и запоминай, старайся внимательно прислушиваться к тому, что мы говорим. Я тебе подскажу только три слова: «хлеб — «нан», ложка — «касык», соль — «туз», остальное — сама!

Как я научилась говорить свободно на родном языке? Я этого не заметила и сама, но моя речь стала насыщаться сложными речевыми оборотами, пословицами и поговорками. Потом мне даже понравилось удивлять своих родных красивыми и сложными фразами. Вот и сейчас в словах моей бабушки Кукен был спрятан глубокий смысл.

Ребенок вырастет и станет большим человеком. Большой и сильный мужчина, состарившись, превратится в старичка. От некогда большого семейства может остаться несколько человек, а то и вовсе сгинет племя. И наоборот, от одной семейной пары пойдет большой и славный род. Эта пословица может охватить многое.

Снова в моей голове — стук колес. Я горько улыбнулась своим воспоминаниям. Они напомнили мне о любимых людях и самом дорогом для меня человеке — бабушке. Только для нее я всегда оставалась маленькой девочкой, даже тогда, когда сама стала мамой.

Однажды бабушка попросила папу отвезти ее ко мне. Я тогда находилась в декретном отпуске. Аже тогда погостила у меня два месяца. Во время наших длительных чаепитий торопилась рассказать свои истории (это было самое милое время!).

Внимательно слушая ее, мне хотелось запомнить каждое слово. У нас обеих было ощущение, что это была прощальная встреча. Я старалась прогнать это понимание и страшные предчувствия. По ночам щемило сердце и хотелось плакать, как во сне, когда дедушка уводил свою любимую жену вдаль, а я не могла удержать бабушку рядом с собой.

Мой муж в очередной раз запил и не пришел домой. Бабушка волновалась за него больше меня, заставляла меня идти на его поиски. Было уже поздно. Я отказывалась, потому что не знала, где его искать. Эта деревня для меня оставалась чужой, не знала, кто где живет. Было страшно идти ночью неизвестно куда и стыдно искать загулявшего, мужа. Мне хотелось скрыть от всех свои семейные проблемы.

Но, пришла соседка София и позвала меня идти с ней ее мужа и моего. Она точно знала, где они находились. Бабушка обрадовалась. Аже боялась, что мой не дойдет до дома и пьяный замерзнет на улице. В этом случае виновата во всем перед его родней буду я. Она понимала, под каким «прессом» может оказаться ее любимая внучка.

Повязав на голову белую шаль из козьего пуха, одев свою школьную шубку, чтобы никто не узнал, я пошла за Софией.

В тот день одноклассница моего мужа родила сына. Два соседа вместе с мужем роженицы пили за здоровье малыша у них дома, но мою подругу больше всего волновало другое: — Дана, там могут быть Азима и Аниса. Ты же знаешь, что эти девки известны своим поведением. Не хотелось бы, чтобы там у них с нашими мужиками что-то произошло.

Подходя к этому дому, мы увидели Рафаэля, мужа Софии. Он был один и заводил молоковоз, на котором тогда работал. Моего мужа рядом не было. Чтобы разыграть своего мужа, подруга толкнула меня вперед. Подойдя к двери с пассажирской стороны, я растерянно помахала Рафаэлю рукой. Увидев в темноте девушку в белом платочке, он слащаво улыбнулся.

В ожидании романтического вечера сосед радостно открыл дверь кабины. В этот момент я провела «рокировку», выставив перед ним его супругу, а сама спряталась. Со смехом я слушала Софию, которая с ходу начала отчитывать супруга «на чем свет стоит». Растерянный мужчина бубнил только одно:

— А где девушка в белом платочке? Только что была здесь…

Выловив одного, вместе с Софией пошли искать второго, надеясь поймать его тепленьким в объятиях женщин. Мы представляли себе самые смелые картинки…

Все оказалось гораздо прозаичнее, Лука пил самогон с новоявленным отцом. Девушек рядом с ними не было. Немного разочарованные, мы вернули своих мужчин домой. Рафаэль всегда относился ко мне очень тепло, но любил подшучивать. По дороге домой, в присутствии моего мужа и своей жены, он стал признаваться мне в любви, наблюдая, как я смущаюсь от его слов. Хотя я прекрасно понимала, что он шутит, все же спросила:

— Раф, у тебя такая умная и красивая жена, почему ты говоришь мне эти слова? Рядом с Софией ты не должен смотреть по сторонам!

— Дана, я тебе отвечу башкирской пословицей: «У соседа курица, как гусыня, а жена, как девочка!», — весело парировал сосед.

За это получил от жены тумака. и мы поехали домой.

Бабушка встретила нас в прихожей. Довольная нашим возвращением, отправилась спать. После того сновидения, в котором дедушка уводил бабушку, я волновалась за ее здоровье и боялась потерять. К счастью, она еще была жива, и я могла видеть, обнимать свою аже.

Погостив, бабушка уехала домой, а пятого ноября, в день смерти дедушки, случился инсульт и ее парализовало. Теперь стало ясно, к чему был тот сон… Сильная любовь связывала их целое десятилетие после смерти дедушки. Даже, наоборот, с годами это чувство еще больше тянуло их к друг другу, чтобы потом быть вместе вечно.

Взяв детей, я поехала к родителям. Проведать бабушку приехали ее дочери, мамины сестры. Потеряв память и частично рассудок, она называла дочерей именами чужих, давно покинувших этот мир людей, возмущалась их присутствием в доме.

Из всех нас она узнавала только меня. Это вызвало недовольство и ревность дочерей. С огромной любовью, влажными от бесконечной нежности глазами, она смотрела на меня и гладила руку. Незримая нить соединяла ее в этом мире только со мной. Чувствуя это, мне хотелось обнять ее крепко-крепко и не отпускать, сидеть рядом с ней, когда она спала, не выпуская ее руки. Бледная кожа бабушки стала безжизненной «лайкрой», кровеносные сосуды куда-то спрятались и не согревали кожу. Тонкие аристократические пальцы стали еще длиннее. Они обхватывали мою кисть ледяным кольцом и удерживали меня рядом. Милая моя бабушка лежала в белом платочке и улыбалась во сне. В бреду ее губы шевелились и шептали мое имя. Душа разрывалась и плакала от бессилия, молча, без слез, без всхлипываний. К сожалению, я ничем не могла помочь родному человечку, который, благодаря сильному сердцу, продолжал жить, находясь меж двух миров, путаясь и плутая между ними. Вскоре мы все разъехались по своим семьям. Все трудности по уходу за бабушкой легли на плечи моего папы, ее зятя.

У бабушки с дедушкой когда-то было восемь детей, трое из них умерли еще в глубоком детстве. Рахим умер, когда ему исполнилось 49 лет. У моей аже осталось четверо детей, но так получилось, что трое из них жили далеко от родителей. После окончания школы средняя дочь уехала учиться в Алма-Ату, а потом забрала младших, Хакима и Марьям. Все трое обучались в столичных институтах, да так и остались жить в Казахстане. Тогда он еще был частью большой, единой страны.

Бабушка сильно прихрамывала, поэтому не работала. Она занималась только домашним хозяйством. Когда-то, сразу после рождения младшей дочери, забыв об осторожности, она вскочила и побежала за водой, принесла полное ведро. Неокрепший тазобедренный сустав, под тяжестью, не удержал в лунке головку бедренной кости, и она сместилась. Хирургов рядом не было, вправить никто не смог. Бабушка стала хромать.

Моя мама была самой старшей из детей. Зарплаты отца на обучение детей не хватало, и она не могла стоять в стороне. В западной педагогике есть такое определение «обродителенный» («наделенный родительскими функциями»). Моя мама была именной такой дочерью.

В аристократических семьях западных стран придерживались закона майората. Старшие дети не только наследовали имущество, но и на них ложилась семейная ответственность. Не зная об этом законе, который к ней никакого отношения не имел, будучи старшей дочерью, мама взяла на себя огромные обязательства. Она считала, что должна помочь отцу выучить троих детей.

В крестьянских семьях западных народов с давних времен действовал закон минората, когда наследует все младший ребенок, а родители остаются на его попечении. — С отцовского корня никогда не сходит, — говорили там.

В казахских семьях всё гораздо сложнее. Здесь действуют оба этих закона: старший за все отвечает, помогает родителям, а младшему достается забота о родителях и наследство.

Здесь наследовать было нечего. Вторую часть обязательств — заботу о родителях, мама тоже взяла на себя. Наша семья всегда жила рядом с мамиными родителями. Поэтому все самое сложное досталось не столько маме, сколько моему отцу.

Мама не могла помочь мужу, у нее уже давно не работала правая рука. Даже по дому многое делал папа. Отец был благородным человеком, он не припоминал теще то, как она его не любила когда-то, частенько ворчала. Когда с бабушкой случилось несчастье, он сказал:

— Я свою родную мать не помню, потерял ее в два года. «Мамой» называл только тещу, поэтому буду за ней ухаживать так, как если бы это была моя родная мать.

Когда выходили замуж дочери и женились сыновья, бабушке трудно было привыкнуть к новым членам семьи. Она была с ними строга и категорична. Моему отцу доставалось больше всех, он чаще других попадался ей на глаза. Однажды они с дедушкой обсуждали моего папу. Услышав от них недоброе о своем отце, я начала громко плакать и кричать: — Аже, я люблю папу и тебя! Почему ты его так не любишь? Что же мне теперь делать?!

Бабушка растерянно смотрела на меня, пятилетнюю воительницу, а потом нежно обняла и сказала:

— Прости меня, я больше никогда не буду так говорить о твоем папе. Я не подумала о тебе.

Милая моя, родная, сколько ты вложила в меня любви! Многое во мне от тебя. Ты была для меня и бабушкой, и другом. Я делилась с тобой своими секретами, но сколько еще хотелось бы тебе рассказать, а еще больше слушать… Мне не хватает тебя всю мою жизнь… Моя дорогая аже, я всегда чувствую твой любящий взгляд с небес! Люблю и помню тебя всегда, мой ангел!

«Малое стало большим». Я становилась старше. Проблемы становились все масштабнее, а я очень ждала, когда «большое станет малым», только мои неприятности не убавлялись.

— Моя дорогая аже, когда же наступит предсказанное тобой счастье? Где мой счастливый остров? Надеюсь, это будет Москва? — размышляла я в душном, пахнувшем потом вагоне.

Погруженная в свои мысли, в воспоминания о прошлом, я сидела с закрытыми глазами, и не заметила, как вошедший на какой-то станции мужчина подошел совсем близко. Дохнув мне в лицо перегаром, он начал грубо трясти меня за плечо и кричать:

— Ты, чурка, вставай, с моего места! Я работаю в ФМС. Сейчас позвоню в Самару, тебя снимут с поезда и депортируют. Медленно открыв глаза, не вставая с места, спокойно, змеиным шепотом, чтобы не разбудить пассажиров, но достаточно твердо и отчетливо, я ответила ему:

— Меня дальше Оренбурга не пошлют.

— Почему? — ехидно прокричал мне в лицо скандалист.

Сурово посмотрев на него, я сказала:

— Потому что я там родилась! Сейчас я позвоню твоему руководству, лично Геннадию Андреевичу и Константину Сергеевичу. Для начала «пробью» по билету твои данные, а потом сообщу руководству ФМС, что держат у себя такого дебила, который позорит организацию. Услышав имена своих больших начальников, которых он даже в глаза, из-за своего мелкого, ничтожного положения, не видел, мужчина отшатнулся и изменился в лице. Резко протрезвев и успокоившись, он, молча, начал укладываться спать. Поднявшись на вторую полку, я попыталась заснуть. Но спать совершенно не хотелось.

Уставившись в потолок, я начала читать чьи-то дорожные заметки, нацарапанные гвоздем на потолке. Здесь были инициалы, даты, пункты назначения. Возможно, также, как и я сейчас, кто-то до меня не мог уснуть. Возможно, этот человек менял свою жизнь и его тревожное сердце бешено колотилось в груди, заглушая торопливый стук колес.

— Да-да, да-да, да-да, — утвердительно отвечал поезд на любой мой вопрос, который я задавала ему мысленно.

Но когда меня охватывали сомнения, колеса говорили задумчиво:

— Так-так, так-так, так-так.

В эту дальнюю дорогу я уезжала тайно, боясь, что меня остановят, не отпустят. Никто, кроме детей, не сказал мне своих напутственных слов. Я сама себе пожелала:

— Белой дороги!

Так говорят многие восточные народы — и буддисты, и мусульмане, когда желают удачи человеку, начинающему свой путь, свое дело, меняющему свою жизнь. Они желают счастливого и легкого пути к реализации задуманного. Это короткое и ёмкое пожелание несет в себе много смыслов.

Например, воины Чингисхана с этой фразой начинали свои походы. Они верили, что высшие силы будут вести их по Белой дороге к победе.

Мои дети почти ничего мне не говорили. Они сидели, крепко обняв меня, в чужой, арендованной нами, квартире. Мы прощались надолго. Деньги, вырученные от продажи деревенского дома, я вручила им в тот вечер со словами:

— Дети, финансы старайтесь расходовать рационально. Не знаю, как у меня будет складываться с работой и зарплатой. Возможно, сразу вам что-то присылать не получится, придется подождать.

Неуверенность и сомнения терзали меня. В голове крутились вопросы:

— Идти ли в редакцию на небольшую зарплату, куда приглашали, или искать что-то другое. Смогу ли я вообще устроиться? Не всем, кто уехал, удалось закрепиться.

Лежа на тесной полке, я уже скучала по своим кровиночкам, которые, как два испуганных воробья, прижимались ко мне вчера и не хотели от себя отпускать.

Мне вспомнились кадры из счастливого прошлого, когда мы с мужем купили китайский магнитофон и регулярно записывали голоса своих малышей. Нам хотелось на магнитной ленте запечатлеть их сладкий лепет. Теперь в моей голове словно прокручивались эти записи. Лаура лопотала перед микрофоном:

— Снегурка в белой шубке приходит к нам всегда, мы с ней поем и пляшем ДА-ДА-ДА.

Сын, с пластмассовой игрушечной гитарой в руке, начинает петь хит Расторгуева, сильно ударяя по струнам:

— А, ну, давай наяривай, гитара семиструнная, чего сидеть да горевать, Николай!

Лаура звонко смеялась над двухлетним братом, который переврал, досочинил песню и тут же начала рассказывать в микрофон:

— Муха — муха — цокотуха, заполоченное брюхо, муха по полю пошла, муха денежку нашла…

На домашний концерт успел муж, пришедший с работы:

— Всем привет, мои дорогие!

Он обнимал нас всех, целовал. Дети висли на папе. Идиллия!

Мы любили всей семьей играть в прятки. Я с сыном в одной команде, дочь всегда выбирала в напарники отца. Тимур был спокойным мальчиком. Когда я его прятала, он тихонечко ждал, пока его найдут. Но темперамент дочери не позволял ей долго находиться в укрытии, и она то и дело выскакивала из ниши и выдавала себя.

Однажды малыши долго искали папу и не могли найти. Когда они прибежали за мной на кухню, я готовила ужин. Мы дружной стайкой вернулись в комнату. Ноги потерянного отца благополучно стояли за ковром, который висел на стене. Дети носились по комнате и не замечали ни его голых ног, ни бугра за ковром. Меня это очень рассмешило. Нам предстояло жить счастливо, но…

Деревня — это такой социум, в котором нужно прятать от всех свое счастье. В этом огромном аквариуме, где жизнь каждого была словно за хрупким стеклом, водились такие «пираньи», от которых я не умела защитить ни себя, ни свой маленький мир. Все односельчане видели наши отношения. Муж не стеснялся показывать свою любовь ко мне, я светилась рядом с ним.

Некоторые женщины, никогда не испытывавшие столь бурного проявления чувств со стороны своих мужей, завидовали и ненавидели. Лишь счастливым некогда было обращать внимание на нас. У них было все хорошо. Чтобы злиться на кого-то, не было ни желания, ни времени.

Работа над собой и профессия бортпроводницы накладывают свой отпечаток на походку, манеры. Муж любовался мною издалека и гордился. Он никогда не ревновал.

В школе тоже было все хорошо. Складывалась карьера. Я стала заместителем директора по воспитательной работе.

Прожив всего лишь год в двухкомнатной квартире, мы получили от правления села лучший дом. Он был большой, с электрическим отоплением, ванной и канализацией, с большой, застекленной верандой. Благодаря моим родителям, он стал «полной чашей». В магазинах ничего не было, и многие, даже немолодые семьи не имели половину того, что было у нас. Таких как тетя моего мужа, раздражало, и они не могли справиться с собой. Я, наивная дурочка, не знала и не замечала, что происходило вокруг меня.

Тетю звали Тамара, это была жена родного дяди моего мужа. Она была русской. В этом селе родилась и выросла. У нее было две дочери. Ее не очень любили в семье Сухановых за сложный, скандальный характер и слишком длинный язык, но терпели ради дяди. Тамара во мне видела конкурента и ненавидела за хорошее отношение ко мне своей свекрови, бабушки Шахерезады. Та полюбила меня за характер и возможность говорить со мной не на ломанном русском, а на родном языке.

Когда родились дети, бабушка Шахерезада приходила ко мне, чтобы помочь с пеленками, ползунками, которые накапливались с невероятной скоростью (О памперсах тогда мы еще не знали!). Она приносила наши любимые пирожки с толченой картошкой, которые были необычайно вкусными.

Тамара жила через дом от нас. Она со злостью наблюдала за нашим домом и своей свекровью. Так у меня появился враг, который мечтал разрушить мои отношения с мужем и с его родней главным своим оружием — сплетнями. Благодаря ей, я стала чаще слышать от родственников, что высокомерна, заносчива. Тщательно контролируя свои поступки, слова, которые порой перевирались ею и доходили до меня в искаженном виде, я ощущала себя так, словно иду по минному полю. Все время ждала, где и когда «рванёт». Тамара обладала склочным характером, не было человека в селе, который бы о ней отозвался по-доброму. У многих она «попила кровь».

Иногда у нас с ней случалось перемирие. Тогда мы жаловались друг другу на Сухановых, она рассказала мне о своих обидах на родственников. Мне запомнилась одна, пожалуй, самая большая рана на ее сердце, обида на дядю своего мужа. Смагул-ага (дядя), узнав об их намерении жениться, сказал молодым так:

— Мы не хотим, чтобы вы поженились. У вас разное вероисповедание, разные обычаи, Ты, Тамара, в наших глазах всегда будешь, как белая заплатка на черных штанах.

Эту фразу она ему не простила, часто вспоминала, но «вернуть» не могла. Дядьки уже не было в живых. Она постаралась возвратить ее мне, отомстив по полной. Тамара хотела понравиться Сухановым, стать полноправным членом их семьи. Не зная, как этого добиться, она приносила им деревенские сплетни. Рассказывая их артистично, смешила родственников. В такие моменты мне становилось неловко за нее, и я уходила. Это был не протест, просто было неинтересно слушать подобный бред. Провожая меня ненавидящим взглядом, Тома думала:

— Высокомерная Дана игнорирует моё общество, я отомщу ей за это! Зарождавшаяся злость разрушала ее душу, ей трудно было справиться с этим.

Однако, нельзя сказать, что, в отличие от Тамары, все остальные были мягкими и пушистыми, в том числе и я. Первое, чем я была недовольна в семье мужа, это то, что меня не считали личностью. Свекровь решила, что может распоряжаться моими вещами, взять из моего приданого все, что ей захочется. Кое-что ей даже удалось у меня экспроприировать и подарить кому-то. Я была первой снохой-казашкой в семье. Мне следовало быть покорной и смириться со своим положением. Со мной этот номер не прошел, я начала бузить и не подчиняться. Мне было, с чем сравнивать. Я видела, как в моем селе земляки относились к своим снохам. Никто из них не обижал, не унижал девушек, пришедших в их семью. Мой бунтарский дух противился такому отношению. Чтобы «опустить с небес на землю» непокорную, в присутствии других снох, родители мужа устроили показательное наказание: меня не посадили за общий достархан (стол) в большой комнате, а поставили на кухне, как щенку, миску с едой и оставили одну. Даже муж сидел в тот день вместе со всеми, а не со мной. Меня это очень обидело. К еде я не притронулась. «Отлучение» от общего достархана и «предание меня анафеме» вызвало обратную реакцию. Я демонстративно сняла с себя платок и ходила с непокрытой головой в доме старших.

Сейчас я о себе думаю, что была еще той штучкой, строптивой «лошадкой», которую не так-то просто было «объездить». Муж не справлялся со своей функцией «воспитывающего и карающего органа». Бедный парень метался между двух огней. Снохи «потирали руки», радуясь моей опале. Это был «бальзам на их душу», особенно для Тамары. Она была старше меня на восемь лет, пришла в школу задолго до меня, после окончания Культпросветучилища, где её учили играть на аккордеоне, петь революционные песни и «нести культуру в патриотические массы». Свое предназначение она поняла очень широко и считала своей обязанностью воспитывать других: исправлять чужие недостатки, бдительно следить за моральным обликом. С этой целью она в 80-е годы пришла в образование, чтобы выполнять свою МИССИЮ и, по совместительству, работать учителем музыки и пионервожатой. В других школах на этой должности обычно работали временно молодые девушки, поступившие заочно в институт, по окончанию которого переходили на должность учителя. Тома никуда не собиралась поступать и упорно работала в этом качестве до самых похорон пионерской организации. О таких придумали когда-то дразнилку: «Пионервожатая — сука конопатая».

Лузгая семечки в своем кабинете, сплетничая с учителями о коллегах и учениках, с учениками об учителях и других учениках, она, как серый кардинал, использовала полученную информацию и управляла настроением и психологическим климатом школы. Тамара считала себя особой, приближенной к администрации, так как умело подслащивала их жизнь потоком бессовестной лживой лести.

Она регулярно, «на ушко», сообщала начальству мысли «вверенного коллектива», передавала все разговоры, подслушанные в кулуарах школы. Тамара входила в касту «неприкасаемых» и благополучно продержалась на этом месте несколько лет. Мне все это казалось странным. Я, в своей прежней жизни, видела совершенно другую школу и другие отношения в коллективе. Той школой руководила моя мама. Позабыв о двух своих важных функциях: матери и жены, она целиком и полностью отдавалась работе. Для нее и ученики, и учителя были семьей, о которой она заботилась. Для них она создавала семейную атмосферу.

Рано утром она бежала в интернат, где жили дети из разных отделений, чтобы сказать им: «Доброе утро!», поздно вечером — пожелать: «Спокойной ночи!». В то время как мы с братом просыпались по будильнику и засыпали без нее.

Мама делала так, искренне полагая, что детям, живущим вдали от родного дома, она нужнее. Еще одним объектом маминой заботы были молодые учителя.

Меня возмущало, когда приходилось нести им блины, пирожки, сметану. Мама волновалась за них. Хотела, чтобы девушки чувствовали себя, как дома, опекала их, как мать. Свой коллектив она взращивала, отбирала из приезжавших на практику студентов лучших, делая их ведущими педагогами сначала школы, потом — района, а, может, и области.

Тогда я обижалась на нехватку ее любви, но позже поняла и объясняла себе тем, что, работая вот так, на износ, контролируя все процессы во вверенных ей организациях, школе и интернате, она «выгорала» как психологически, так и эмоционально. Ее сил уже не хватало на нас. Не могла моя мама работать наполовину. Я стала такой же, как она…

Пропадала на работе, иногда уходила со школы домой в час ночи, ругала себя, но не могла поступать по-другому. Моя подруга в шутку говорила:

— «Генки» пальцами не раздавишь!»

Однако, в отличие от мамы, я спохватывалась, что на первом плане должны быть родные дети. Я старалась дарить им всю любовь и ласку. Вспоминая, анализируя события своей жизни, стала находить причины неурядиц и проблем в нашей семье, которые начались на шестой год нашего брака.

С одной стороны, они связаны с Тамарой, «рупором правды», источником и хранителем всей тайной информации села, с другой стороны, — с переменами в стране.

Наше поколение в перестроечные годы оказалось «между молотом и наковальней». Те, кто на тот момент был старше нас хотя бы на пять лет, уже имели какой-то статус, успели что-то сделать для себя. Мы же… успели только закончить свои ВУЗы. И… все стало меняться и рушиться.

Прежде было ясно: останешься в селе — разведешь скотину — купишь машину, или отработаешь по распределению — поедешь в город — устроишься там на работу — поживешь в общежитие — получишь квартиру. Сейчас эти схемы сгорели в синем пламени перестройки. Никто не понимал, что нужно делать.

В воздухе крутились вопросы: «Как выжить без денег, которые не выплачивают? За какое дело хвататься, чтобы не прогадать?». Самые ушлые уходили в криминал, который набирал силу, а потом организовывали свой бизнес. Смелые сразу шли в бизнес, но погибали в битве с криминалом. Те, что похитрее, уживались с ними, договаривались. Растерянные оставались на своих местах, где оказались по распределению. Неуверенные, сомневаясь в себе, в переменах к лучшему, заглушали страх алкоголем, наркотиками и умирали медленно, это называется «синдромом лягушки в кипятке».

Деревни не могли сбыть свою продукцию. Заводы и фабрики тоже останавливались, потому что теряли партнеров. Производственные связи были разрезаны новыми, появившимися после развала Союза, границами. Царил всеобщий крах, поскольку люди, затеявшие эти перемены, не обладали ни умом, ни дальновидностью, ни ощущением реальности. Страна, как «летучий голландец», потерявший управление, летела в неизвестность, и мы с тревогой ждали своей участи.

В эти жуткие годы звуки, доносившиеся из кабинета музыки, веселили нас. Когда мы постарались забыть о своем социалистическом прошлом и начали строить капитализм, из этого кабинета были слышны детские голоса, поющие под Томкин аккордеон: «По долинам и по взгорьям…", «Смело мы в бой пойдем за власть Советов…», «Ленин всегда живой…». Мы с коллегами смеялись и говорили:

— Тамара, как Ленин в Разливе, готовится совершить с детьми революцию, будет идти на Кремль впереди колонны, с аккордеоном.

Однако, у Тамары не хватило времени на понимание сути происходящего. Она и не заметила, что поменялась страна, формация, изменились образование, учебники, программы.

Как обычно, в конце четверти, в учительской, мы с коллегами работали над отчетом. Для нас, с приходом нового времени, ничего не изменилось, бумаг не убавилось. Тома сидела без дела. Думая, что нам стало скучно, она решила развлечь нас новостями о своей одинокой соседке, любовником которой, по ее версии, был муж одной нашей учительницы. Мы терпеливо молчали, и с раздражением ждали, когда она закончит. Словоохотливая коллега уже переходила к следующему рассказу со словами:

— Да, что там говорить, когда у нее были такие родители…

Ее рассказ переходил в другое время, к другим людям, и теперь она уже рассказывала об интимной жизни родителей бедной женщины. Наивно полагая, что на этом она остановится, мы крупно ошиблись. Истории этой рассказчицы не иссякали и плавно переходили к бабушкам и дедушкам соседки.

Я не выдержала первой и резко сказала:

— Избавьте нас, пожалуйста, от всех этих подробностей, мы даже не знаем этих людей. Вот уже полчаса искренне удивляюсь тому, что в вашей голове хранится весь этот бред. Откуда вы это знаете о них? Рассказываете так, будто жили с этими людьми в одной семье.

— Мне моя мама рассказывала. Все это правда! У меня нет привычки врать! — раздраженно взвизгнула она, невольно оправдываясь.

— Для меня это тем более странно, потому что, в моей семье, если говорили об односельчанах, то говорили только самое лучшее: «У этого человека хорошие, умные дети»; «У этой женщины золотые руки»; «Эти люди сделали замечательный ремонт», «Какой у них прекрасный сад, огород!» и т. д. Поэтому для меня мои односельчане — самые замечательные и лучшие люди в мире! — выпалила я.

Пристыженная моими словами, Тамара вылетела из кабинета, но через несколько минут вернулась. За несколько лет жизни и работы бок о бок с таким человеком, не умея ругаться, я научилась не ставить себя в проигрышное положение. С ехидной ухмылкой, игнорируя молчанием ее словесный поток, я вызывала у нее еще большее раздражение.

Однако, у Тамары было чему поучиться: без образования, без понимания, без принципов она шла к своей цели. В любом деле важен результат. У Тамары он был: в середине 90-х годов без диплома стала социальным педагогом.

Это случилось потому, что настоящего специалиста в селе не было, а пионервожатых уже не должно было быть. По принципу: «На безрыбье — и рак рыба», ее поставили на эту должность. В итоге наша родственница стала активно заниматься тем, о чем не имела никакого представления.

Первое, что ей доверили, это распределение талонов на бесплатную школьную форму. Их она выдала детям из тех многодетных, неблагополучных семей, где родители пили и нигде не работали. В головах этих детей закреплялась установка, что можно прожить, как их родители, легко и непринужденно, нигде не работая, достаточно только периодически вызывать к себе жалость таких тётенек, как Тома.

Жизнь не стоит на месте, потом я видела этому подтверждение: молодая поросль строила уже свои семьи по образу и подобию, по шаблону, доставшемуся им от их родителей. После этих примеров начинаешь понимать, насколько все это работало в твою пользу и радуешься тому, что никто не испортил твоих детей своей жалостью.

Однажды, благодаря известному ток-шоу, на всю страну прозвучала история пятнадцатилетней девочки из этого села, родившей ребенка от двадцатилетнего парня — тракториста. Вызвала она разную реакцию у зрителей — от жалости и сочувствия до негодования и стыда. В редакцию о девочке сообщила мама молодого человека, которая сомневалась в его отцовстве и пришла прояснить вопрос. Она требовала от редакции сделать анализ ДНК малыша, хотела узнать, чей это ребенок на самом деле. Со слов женщины, в 15 лет у молодой мамочки был не один роман с сельскими парнями. Будущая свекровь, с пеной у рта, поносила девочку, та огрызалась по-взрослому. Журналист метался по студии с микрофоном между орущими и дерущимися персонажами. Молодой папаша разговаривал перед микрофоном соответственно своему диагнозу, из-за которого он не учился в обычной школе.

— Хлеба и зрелищ! — требовали зрители.

Второе было настолько грязным и ужасным, что, кроме тошноты, ничего не вызывало.

Приглашенные депутаты и юристы защищали девочку от злой тетки, заступавшейся за своего сына. Ему грозила статья Уголовного кодекса… Никто не задал ни одного вопроса матери юной героини. Почему пятнадцатилетняя девочка живет не дома, а у разных парней? Куда она смотрела? Почему эта женщина не знала, чем занимается ее несовершеннолетняя дочь?

Передача заставила меня задуматься и удивиться тому, как за двадцать с лишним лет изменилась наша страна, как поменялись люди, ценности.

В моей памяти сохранилась совершенно другая история пятнадцатилетней девочки. Моя одноклассница Таня Шмыкова в 15 лет за один день прославилась на весь Советский Союз. Она работала во время летних каникул на уборке урожая помощницей комбайнера рядом со своим отцом, Заслуженным механизатором РСФСР. Корреспондент газеты «Правда» узнал о девочке-штурвальной и приехал из Москвы в далекое уральское село. Он написал о ней статью, которая была размещена на первой полосе газеты. Благодаря этой статье, вся страна узнала о Тане, и на следующий день девочка стала героем.

Штурвальная Таня Шмыкова мешками получала письма от взрослых и детей из разных уголков необъятной Родины, он доходили просто: «Оренбургская область, совхоз „Красный Чабан“, Шмыковой Тане». Письма девочка приносила в класс и читала одноклассникам вслух. Там были теплые послания, в которых незнакомые люди хвалили девочку за труд и выражали ей свое восхищение.

Девочка Настя после этой передачи тоже стала героем. Интернет взорвался от реакции на этот сюжет (честно говоря, я не ожидала, что у телепередачи был такой высокий рейтинг). Ей высылали деньги, детские вещи, предоставили комнату в общежитие, это хорошо, но… Одна и та же земля, но уже другая страна, другое время, другие истории, другие герои. К моему горькому сожалению, «плюс» поменялся на «минус».

Тамара тоже чувствовала себя героем в селе, сделав «головокружительную карьеру» от пионервожатой до социального педагога, «поверила в себя» и решилась на смелые реформы в сфере образования.

Проходил памятный для меня педсовет, на котором выступал уже «Великий социальный педагог». Запинаясь, Тамара читала нам какую-то умную статью о воспитании. В конце своего пламенного выступления она предложила организовать при школе свою детскую комнату милиции. «Соцпедагог» излагала свои умозаключения, объясняла, почему нам необходимо поддержать ее инициативу, как важно принять меры по отношению к малолетним преступникам заблаговременно. С трибуны из ее уст мы услышали следующее:

— В нашей школе много детей из неполных семей, которых воспитывают матери-одиночки. Среди этих детей большинство — мальчики. Я предлагаю заранее их всех поставить на учет в детскую комнату милиции. По статистике все мальчики, в воспитании которых не участвуют мужчины, становятся преступниками. Пусть милиция занимается профилактикой преступлений, а мы будем ей помогать.

— Странные у Вас предложения. Детей, которые не совершили ничего плохого, мы должны поставить на учет только потому, что у них нет пап? Вы употребили слово «статистика». На какие источники вы опираетесь? Назовите цифры, факты… — попросила я.

Тамара пожала плечами.

— Факт — вещь упрямая, я люблю опираться на конкретные примеры, — продолжала я.

— В нашем селе мы знаем всех, кто чем живет, чем дышит и кто где «сидит». Пятеро парней из нашего села, в данное время, находятся в «местах, не столь отдаленных». Я не буду называть пофамильно, все их знают. Четверых воспитывали папы и мамы (замечу, в полной семье!), и только у одного мама одна. И та овдовела, когда сын уже был совершеннолетним. Те ребята, которых воспитывали матери-одиночки, работают, «легких денег» не ищут и ни на кого не рассчитывают. Вы сейчас предлагаете нам нанести психологическую травму детям, которым и так живется несладко? Если бы вы изучали педагогику и психологию, то поняли бы свою ошибку. Таким, как вы, нужно быть подальше от детей. Удивляюсь, что еще здесь работаете… — так отвечала Тамаре рассвирепевшая мать-одиночка в моем лице.

В то время я уже одна воспитывала своих детей. Я старалась выступать спокойно, но во мне проснулась пантера, которая хотела перегрызть зубами поганую глотку, чтобы та не могла больше говорить таких гадких слов, обижавших ни в чем неповинных мальчиков.

Успокоившись, я поняла и содрогнулась, от того, насколько изменилась здесь, рядом с такими, как она. Раньше, когда оппоненты обижали меня резкими словами, я терялась, старалась тщательно подбирать корректные выражения и потому всегда проигрывала. Но сейчас у меня «выросли клыки», и я уже могла дать отпор.

Таким, как я, необходимо измениться, а для этого нужен был «катализатор». У меня была Тамара. Она стимулировала эти перемены во мне. Наши встречи не случайны!

Всевышний послал дочери Томы парня, который был бесшабашным, грубым и хамоватым молодым человеком, очень похожим на свою тещу. Не только Томе был виден наш двор, но и я могла видеть то, что происходило у нее.

Однажды я невольно услышала ее спор с зятем. Когда у него закончились приличные слова для тещи, то он закончил диалог с ней очень вежливой фразой:

— Мама, вы не правы. Пошли бы Вы на х…!

Эта гениальная фраза теткиного зятя повергла меня в культурный шок. Молодой человек назвал тещу «мамой», обратился на «вы». Какие к нему претензии? А то, что послал, так это и недалеко.

У нас есть пословица: «Сноха создана из пыли своей свекрови». Томкин зять, похоже, тоже. Смысл этой пословицы заключался в том, что дети выбирают себе в спутники жизни людей, похожих на родителей.

Многое меня удивляло в этом селе. С детства меня называли мечтательницей за то, что проводила много времени за книжками и погружалась в вымышленные миры. Да и сама по себе я как будто выпала из какой-то другой реальности. Но все же менялась, отращивала необходимые здесь панцирь, зубы, когти, становилась жестче.

Мне с первого дня хотелось бежать из этой деревни. Я уговаривала мужа переехать куда угодно, и у нас было много вариантов. Русские хотели переехать в Россию. Я, то и дело, натыкалась на заманчивые предложения: «Меняем 13-комнатный дом в Алма-Ате на Россию», «Обменивается трехкомнатная квартира в Целинограде (Астана), Уральск, Актюбинск»… Но мой муж был непреклонен, для него лучше Беловки не было места на Земле, и мы остались там жить.

Моя подруга, увлекавшаяся искусством феншуй, после посещения Беловки сделала свой, объяснявший многое, вывод:

— Эта деревня находится в низине, как в яме. Над ней, на двух холмах, возвышаются два кладбища, которые уносят всю положительную энергетику села, оставляя отрицательную. Она накапливается внизу, в самом селе, и проявляется в поведении жителей. Чувствительным людям, как ты, здесь плохо, и они подсознательно рвутся покинуть эти места. Носителям отрицательной энергии тут комфортно, это благоприятная для них среда обитания. Ты отнюдь не случайно хочешь уехать отсюда. Ты чувствуешь этот чужой для себя фон.

Впервые мне пришлось столкнуться с этим «явлением», когда носила первенца. Тогда со мной случился страшный токсикоз. Из-за него я не могла ничего есть, мне безумно хотелось только шоколадных конфет. Был 1989 год, в магазинах ничего не было. Для обывателей этот период оказался парадоксальным: у людей были деньги, но купить на них мы ничего не могли. А в магазинах — пустые прилавки и смущенные продавцы. Помню, как я пришла в промтоварный магазин, а там на моих глазах ушлый мужчина скупал все детские шапки из овчины и складывал их в мешок. Никто не понимал, зачем ему столько. Кто-то покупал оставшиеся на полках школьные формы разных размеров. Все всё хватали прямо перед моим носом. Люди вкладывали деньги в товар, потому что деньги обесценивались с каждым часом.

Продавцы за день переписывали цифры на ценниках, добавляя к прежним нули. Тревога среди населения нарастала. Увидев никому неинтересную запыленную магнитную азбуку на нижней полке, я взяла ее и прихватила к ней какую-то коробочку с белыми пуговицами. Лишь бы что-то купить. С таким странным комплектом я пошла домой.

На следующий день, на моё счастье, в магазин поступили шоколадные конфеты. У прилавка тут же образовалась огромная очередь. Чтобы многие смогли купить, продавец решила продавать по 200 грамм каждого вида в одни руки. Я узнала об этом поздно и пришла тогда, когда очередь выросла до такого размера, что уже не помещалась внутри сельпо (так называли магазины в селе, от названия организации «Сельское потребительское общество»). Очередь, как анаконда, извиваясь, «уползала» и продолжалась за пределами магазина.

Я была на восьмом месяце беременности и выглядела, как шарик на ножках. Скромно встав в конец очереди, от вожделения сглатывая слюну, мечтала о шоколадках. Женщины, стоявшие неподалеку, решили пропустить меня без очереди, и подтолкнули вперед. В «голове» очереди стояли самые скандальные старухи. Они грубо выпроводили меня обратно со словами:

— Ну и что, что беременная, мы тоже были беременными и без очереди не лезли!

Обливаясь горючими слезами, я покинула магазин и побрела восвояси, стуча пустой сумкой по коленке. У нашего дома стояла папина машина. Меня это очень удивило: — Как папа оказался у нас, за 400 км от дома?

Оказалось, папа приехал в Оренбург в командировку и заехал, сделав крюк, чтобы увидеться со мной. Увидев мое заплаканное лицо, он спросил:

— Доченька, что случилось?

Я сбивчиво начала рассказывать, как меня обидели в очереди за шоколадными конфетами, выгнали, отругали. Он растерянно улыбался. Меня расстроила его реакция, я надулась и замолчала, он поспешил объяснить причину своей реакции. Оказывается, его друг, работавший на кондитерской фабрике, предложил папе на бартер шоколадные конфеты, выданные ему вместо заработной платы. В обмен от отца он получил деревенские продукты, на том и договорились. Целый мешок сладостей мой папочка привез мне.

Маленькая девочка, которая жила во мне всегда, быстро успокоилась и начала перебирать конфеты, которые были во сто крат лучше и вкуснее тех, что остались в магазине. Несмотря на то, что они лежали в белом льняном мешке, они выглядели великолепно! Яркие обертки призывно шуршали:

— Открой меня!

М-м, а как вкусно пахло из этого мешка! Надкусывая, а обнаруживала внутри одних орешки, внутри других — карамельную сладость, в третьих — зефирную нежность. Искренне радуясь обретенному сокровищу, я с удивлением спросила у папы:

— Как ты догадался, что мне очень хотелось конфет?

В ответ папа лишь пожимал плечами. Он молча наблюдал за мной, как за маленькой.

Отказ беременной в ее желании у казахов всегда считался грехом и непозволительным поведением. Папа не понимал женщин из очереди.

Мне пришлось во всем сравнивать два села, и все «плюсы» всегда были в пользу моего «Красного Чабана». Наверное, потому что он был мне родным.

Дом моих родителей находился в центре села, у конторы, и рабочие почти каждый день собирались у нашего забора в ожидании команды от своего начальства. Через открытую форточку волей-неволей были слышны их разговоры о международном положении, об урожае, о новостях в стране, но я никогда не слышала ни одного крепкого слова в их мужских беседах.

А в Беловке меня поразил русский мат в своем великолепии. Среди жителей этой деревни были еще те мастера «русской словесности», матом грешили даже старики и дети. Здесь был фольклорный рай! Любой исследователь русского мата обрел бы здесь такие перлы для своей диссертации, что во всей России-матушке не найдешь.

Несмотря на свою работу, Тома относилась к той категории жителей, которая умела филигранно использовать многоярусные словесные формы. Выходило у нее это органично. Свое искусство она использовала в ссорах с мужем, Сухановыми и со мной.

Почему Тамара так относится ко мне? Куда все девается? Ведь, в самом начале, она даже «помогала» адаптироваться в семье, осуждала царившую в этом доме грубость, неуважение к снохам. У меня был небольшой жизненный опыт, чтобы понять, что бывает псевдодружба.

Доверчивая девочка наивно делилась своими переживаниями, историями, которые потом были использованы против меня.

Мне было 17 лет, я училась на первом курсе института и жила в студенческом общежитии. В фойе этажа почти каждый вечер собиралась молодежь. Парни приходили играть на гитаре и петь популярные тогда песни, девочки слушали и подпевали им. Это были 80-е годы! Мы знали наизусть и пели хиты своего времени, и наши, и итальянские. Одним из гитаристов был парень по имени Махмуд, который был старше меня на шесть лет. До поступления в институт парень плавал на торговых судах, побывал в разных странах. В нашем общежитии не было гитариста лучше него. Некоторые песни мы исполняли с ним дуэтом. Тогда он обратил на меня внимание, а я впервые влюбилась! Мы стали встречаться. Он очень бережно и трепетно ко мне относился. Ведь, по сравнению с ним, я была юной девочкой, восторженно смотревшей на него. Когда я, недовольная собой, сокрушалась по поводу своих недостатков, он обычно говорил:

— Ты прекрасна! Посмотри на себя моими глазами!

Я, конечно же, кокетничала, а он восторженно смотрел на меня и умилялся. На эту фразу я тогда не обратила внимания, но позже ее вспомнила, когда пыталась понять какие-то моменты в своей жизни. Как важно иногда видеть себя и ситуацию чужими глазами! Если бы люди это делали хоть иногда, мир был бы другим.

С седьмого класса я перечитала все имевшиеся в библиотеке рыцарские романы, мечтала встретить своего благородного рыцаря, которым стал теперь он, мой Махмуд. Через полгода, в день моего совершеннолетия, он сделал мне предложение, предлагал выйти за него замуж и уехать в Москву. Махмуд планировал с исторического перевестись на юридический факультет столичного ВУЗа. Вскоре, по его просьбе, прилетела из Ташкента мама, чтобы сосватать меня, а мне предстояло подготовить к их приезду своих родителей. Приехав домой с этой новостью, я сразу поняла, что мама не даст согласия на мой брак «ни под каким соусом».

Выслушав меня внимательно, родители узнали, что мы планируем пожениться и уехать в Москву. Учиться мы хотели заочно и работать. Мама резко прервала мой монолог с планами и суровым тоном спросила:

— Он — казах?

Я опешила, но ответила так:

— Нет, он наполовину — узбек, наполовину — башкир, а разве это важно?

Не меняя тона, мама продолжала:

— Ты с узбеком ноги в арыке собираешься мыть?

— Мама, что за стереотипы? А то что он, как и ты, имеет башкирскую кровь, ты не заметила? Напомню, твоя бабушка была башкиркой, — пыталась сопротивляться я.

Папа смотрел на меня с сочувствием, он понимал, что в этом споре наши с ним шансы равны нулю. Соблюдая давний уговор:

— Не спорить друг с другом при детях! — он молчал.

— Заочное образование — это не образование, мы с отцом согласия на брак тебе не дадим, — безапелляционно заявила мама за двоих.

— Запомни, ты выйдешь замуж только на пятом курсе, и только за казаха с высшим образованием из хорошей семьи, — услышала я ее вердикт.

Моя мама вновь, как обычно, сделала за меня выбор. Это случилось с моими предыдущими желаниями и случится с последующими.

После окончания школы мне хотелось поступать на режиссерский факультет. Мама решила, что обучение на этом факультете станет «пустой тратой времени», потому что «талантливых мало, а бездари потом никому не нужны».

На третьем курсе я прошла врачебно-летно-экспертную комиссию и была зачислена на лето в студенческий отряд бортпроводников «Взлёт», который, в составе оренбургского авиаотряда, работал на всех рейсах аэропорта «Центральный» нашего города. Я влюбилась в небо и в эту профессию! Моя справка-допуск разрешала мне остаться в отряде на весь год. Я захотела перейти на заочное отделение и работать кадровой бортпроводницей. Мама категорически была против этой «несерьезной» профессии и запретила мне сделать «непозволительный шаг». Ее категоричное «нет» закрыло мне путь в небо, к любимой профессии, к прекрасному поднебесному коллективу, где не было грубости, зависти, злобы, только улыбка, только добрые взгляды пассажиров и поддержка мудрых наставников на борту.

Теперь я подчинилась маминой воле в третий раз. Будучи очень послушной девочкой, я отказала себе в любви, в счастье. Сухо простившись со мной, Махмуд уехал в Москву. Его мама улетела обратно в Ташкент, так и не познакомившись со мной. А я три года безутешно плакала в подушку, ругая себя за бесхребетность и тоскуя о любимом. Были парни, которые добивались моего внимания, но никто из них не смог меня заставить забыть эту большую, светлую и чистую любовь.

Во время последних летних студенческих каникул в своем родном селе я познакомилась с инженером-практикантом. Он был казах, с высшим образованием, из хорошей семьи, и за него на пятом курсе я вышла замуж.

Я выполнила мамину установку «от и до», но большой любви к избраннику не было. Институт я закончила раньше мужа на месяц, и золовка пригласила меня в Москву. Там жил старший брат мужа. Он учился в Высшей военной академии. Ее билеты были куплены за месяц, а мне пришлось всю ночь «биться» в очереди, у окошка «отказ брони». В драке за билет мне порвали модное платье из индийской марлевки. Не рассчитали индусы, что оно окажется в такой переделке. Прицепив булавкой оторванный клок, я села в самолет и под утро приземлилась в аэропорту «Домодедово».

Там была страшная суета. После маленького провинциального городка толпа снующих, спешащих пассажиров превратилась для меня, не спавшей всю ночь, в пестрое, хаотично передвигающееся, гигантское пятно. Я остановилась у входа…

В этой цветной массе меня «зацепила» и «приковала» к себе пара черных глаз, смотревших на меня из другого конца зала. Мощный волшебный магнит среди тысячи людей соединил нас двоих, и мы завороженно, с удивлением, смотрели друг на друга, как на мираж, сомневаясь в реальности происходящего. Первым пришел в себя Махмуд и подбежал ко мне:

— Солнышко, ты откуда? С неба свалилась?

От внезапно охватившего волнения пересохло горло. С трудом выходя из оцепенения, я тихо ответила:

— Можно и так сказать. Я только что прилетела. — Как ты? Я вспоминал тебя всегда, думал никогда больше не увижу. Господи, какое счастье встретить тебя вновь! Давай полетим сейчас к моей маме. Мы можем все исправить. Я понял, что очень люблю тебя и не могу снова потерять, — торопливо говорил мне он.

Слезы, вопреки законам физики, не покатались вниз, а застыли в глазах. Продолжая молчать, я смотрела на него сквозь пелену и думала о нем, о нас с мужем, о родителях. За секунды своих раздумий я перебирала варианты рокировок и партий своей судьбы, но получался из всего этого только «Армагеддон».

Судьба послала мне жестокое испытание, поставив перед сложным выбором: между любовью и обязательствами, между сердцем и разумом, между прошлым и настоящим. Слабое женское сердце выбирало Махмуда, суровая совесть не позволяла жестоко поступить с мужем, который любил и доверял мне. Разум твердил, что родителям из-за меня придется пережить страшный позор, который подорвет их здоровье…

В прочитанных мною романах отношения между мужчиной и женщиной представляются сложными, жертвенными и мучительными. Влюбленные терзают себя, идут на муки и ухищрения, страдают. Некоторые недолго наслаждаются счастьем, а потом и вовсе умирают… После нашего расставания я так и считала, что могу умереть без него, сходила с ума, не спала ночами, рыдала.

Я устала страдать и повзрослела. Мои мысли холодно раскладывались по полочкам. Махмуд держал меня за руки и смотрел в глаза. Он пытался понять: люблю ли его я, как прежде, какое решение принимаю в этот момент, откажу вновь или поеду с ним. Во время этих раздумий он нащупал обручальное кольцо на моем безымянном пальце.

Увидев в его глазах удивление, я испуганно освободила руки и сказала:

— Махмуд, я всегда тебя любила и ждала, но месяц назад вышла замуж, а теперь не могу предать мужа, прости!

Совесть и разум победили любовь и сердце. В результате этой борьбы внутри меня стало пусто и холодно. Из-за хлынувших слез, которые уже теперь было не удержать, я не видела ни его глаз, ни лица, лишь только то, как он понуро опустил голову. Не поднимая головы, Махмуд тихо спросил:

— А ты думаешь, что эта встреча случайна? Может быть, кто-то там, наверху, хочет, чтобы мы исправили ошибку, были вместе и обрели свое счастье?

Мне показалось, что он тоже плачет.

Больших душевных мук стоило мне принятие этого решения, от которого сердце рвалось на куски. Уходила я от Махмуда, не оглядываясь, не видя перед собой пути. Туманная пелена моих слез поглощала всё: аэропорт, людей и мою самую большую любовь.

Однажды, после одной из ссор с мужем, я рассказала Тамаре о своей первой любви, об этой нечаянной встрече, о том, что принесла в жертву, оставшись с тем, кто меня не оценил. Конечно, потом я пожалела о сказанном…

В самой неприглядной форме родственница мужа исказила эту историю, сдобрив ее своими грязными домыслами.

Будто по старинной русской традиции, она «мазала» густым черным дегтем ворота «порочной» женщины, выставив меня такой перед всей деревней.

Снова стук колес, до боли родной с детства и юности. Он откликался в моем сердце взволнованным сердцебиением. Школьниками мы много путешествовали по Советскому Союзу. В институте нам была предоставлена возможность посетить Азию. На четвертом курсе я поехала на практику по маршруту: «Оренбург — Алма-Ата — Фрунзе — Пржевальск». Перед поездкой по этому маршруту к нам пришел человек из КГБ, который инструктировал нас перед дальним путешествием. Мы жили в области, которая в советское время была стратегически важным регионом. Там находились оборонные предприятия, ракетные точки, поэтому нас нужно было научить «держать рот на замке».

И Алма-Ата, и Фрунзе были городами-столицами, куда приезжали иностранцы. К встрече с ними нас готовили «ответственные работники». Выслушав вполуха одетого в строгий костюм дяденьку, «приняв к сведению» все, что он сказал, мы побежали собирать чемоданы.

КГБист знал, что встречи с иностранцами возможны. Одна такая встреча состоялась в Алма-Ате. Я хотела съездить к родственникам, в пригородный поселок под названием ГРЭС. Автовокзал находился недалеко от ЦУМа, а я не могла пройти мимо него и зашла побродить. Глазея на прилавки, я не заметила идущего мне навстречу человека и воткнулась ему в живот. Это было странно, в нашем степном краю таких высоких людей было очень мало. Даже я, со своим ростом метр семьдесят, считалась высокой. Когда я подняла голову, на меня смотрел симпатичный смуглый парень с ослепительной белозубой улыбкой.

— Сейчас начнет вербовать, — мелькнула догадка, подсказанная КГБшником.

Я сорвалась с места и пошла ускоренным шагом, прочь от него. Он шел, не спеша, рядом со мной и улыбался. Я прибавила шаг, чтобы от него оторваться, но не получалось. Я уже почти выбежала из ЦУМа и помчалась к переговорному пункту напротив и села на лавку. Он присел рядом и продолжал улыбаться.

— Что вам от меня нужно? — спросила я.

— Вы мне понравились, и я хочу познакомиться. Как Вас зовут? — спросил он.

— Дана. А Вас? — ответила я вопросом на вопрос.

— Меня зовут Карлос Перес Эррера, — ответил он.

— Перес это отчество? — поинтересовалась я.

— Нет, у нас две фамилии. Перес — фамилия отца, Эррера — фамилия матери, — ответил он мне.

— Откуда ты и что делаешь в Алма-Ате? — спросила я.

— Я приехал из кубинского города Санта-Клара, учусь здесь в политехническом институте, хочу стать гидрогеологом. А ты? — спросил Карлос.

— Кубинцы — наши друзья, — подумала я и рассказала ему, что учусь в Оренбурге, а сейчас приехала на практику.

Мы с Карлосом стали друзьями. Позже он писал мне в Оренбург об Алма-Ате, о своей студенческой жизни и планах на будущее.

Многое в моей жизни, удивительным образом, пересекалось с историей моей семьи. В Алма-Ате (тогда этот город назывался Верным) училась моя бабушка Кукен. Город Пржевальск назван в честь знакомого моего прадеда, Николая Михайловича Пржевальского.

Я стояла у его могилы и думала о том, что этот ученый когда-то проходил с экспедицией по нашим степям и познакомился с моим прапрадедом Беркимбаем Бутбаевым, зажиточным баем. Узнав, что по его землям проходит с экспедицией известный исследователь, прапрадед пригласил Пржевальского и его спутников в свой дом и потчевал их у себя. В то время великий русский путешественник, географ и исследователь Центральной Азии Николай Пржевальский ехал в Ташкент через Оренбург. До нынешней Кызылорды в течение 22 дней посреди зимы вызвался сопровождать экспедицию сын Беркимбая, мой прадед — Дербисалы Беркимбаев, он был тогда еще юнцом. В своем письме генерал-губернатору Оренбурга Н. Крыжановскому Пржевальский хвалил молодого казахского парня. За эти и другие заслуги ему вскоре вручили орден Станислава III степени.

Вскоре он стал руководить нынешней восточной частью Оренбургской области, Орским уездом (в то время все эти земли были тургайскими!). В своем двухэтажном доме ему довелось принимать молодого цесаревича Николая II, который отправился изучать территории империи. Сотни метров до самого имения, где стояли два больших двухэтажных дома бая Дербысалы, цесаревич ехал по голой и кажущейся безлюдной степи. Ехал он по персидским коврам, которые расстелили будущему царю, чтобы показать, как живут казахи. Николай II был удивлен такой встрече, он подружился с молодым казахским баем и частенько приглашал его к себе, когда стал царем. В знак этой дружбы и уважения Дербысалы получил в подарок от Николая II его перстень. Согласно казахской пословице, которая звучит как «малое становится большим», — возмужал и вырос в глазах народа молодой бай. К 60-ти годам у него был внушительный список орденов, медалей, ценных подарков и благодарностей, а в 1876 году ему было присвоено звание «Почетного дворянина Российской империи». Не стало деда Дербисалы незадолго до революции, после которой наступил для его потомков период, к которому подошла вторая часть пословицы. А именно: «Большое стало малым». Ушли «по этапу», в Сибирь, и сгинули по дороге его сыновья Барлык и Лайык, погибли его внуки. В один миг революция, грохотавшая в далеком Петербурге, лишила эту семью крова и огромного состояния в виде 1500 породистых лошадей, несметного поголовья овец и коров. Его мавзолей, покрытый сусальным золотом изнутри и расписанный сюжетами из казахских былин, был снесен с лица земли. Так, чтобы ничто не напоминало новым людям, пришедшим к власти, об этом человеке. Табун элитных лошадей, которых он с любовью разводил, стал обычным советским конезаводом. От большой, богатой и счастливой семьи остались две девочки, которые не могли быть продолжателями славного рода, и на них он оборвался.

Моя бабушка никогда не рассказывала нам о своей семье. О ней я знаю с того момента, когда они с сестрой в голодные годы оказались в Алма-Ате. Ее, грамотную девочку, взяли на курсы женсовета, где было общежитие и платили стипендию, на которую она могла кормить сестренку Райсу.

Будучи одной из лучших студенток, она вернулась в Оренбург, где на рабфаке получила профессию счетовода-бухгалтера. До этого Кукен сестренку не бросала, но в Оренбурге с соседками по общежитию ей повезло меньше. Девушки возмущались тем, что Райса жила с ними в одной комнате и считали ее «лишним ртом».

Старшая сестра была вынуждена отдать младшую на какое-то время в детский дом. На рабфаке она прилежно училась, была активной студенткой. В составе лучших студентов ее делегировали в Москву, где она встречалась с М. И. Калининым. После окончания учебы студенты поехали по распределению в села области. Так моя бабушка оказалась в том же селе, куда был направлен другой счетовод и тоже рабфаковец. Им был мой дедушка.

Кукен поселили в семью Батыргалиевых. Они приняли ее, как родную дочь. У казахов в то время не принято было открыто ухаживать за девушкой. Только знаками, или во время коротких случайных встреч, парень мог признаться в своих чувствах. Таких ухажеров было двое: один — кудрявый красавец, второй парень всегда ходил в лисьей шапке или тюбетейке.

Местные девушки подружились с девушкой-счетоводом. Заметив взгляды «женихов», одна из них шепнула Кукен, чтобы та выбрала умного и красивого Нурахмета, но моя бабушка только улыбнулась в ответ.

Уже давно, еще на рабфаке, она приметила этого красавца, да и он тогда еще поглядывал на нее. Через некоторое время Нурахмет прислал сватов. Молодые поженились, эту любовь им удалось пронести через всю жизнь.

Выйдя замуж, Кукен с мужем пытались найти Райсу, но тщетно — детский дом не выдал им никакой информации о ней. Пережив это горе, она находила утешение в своей семье.

До последних своих дней дедушка писал стихи о своей любимой жене, а она посвящала свои песни детям и внукам. Рядом с ними было тепло всем.

Я еще девочкой, наблюдая за ними, мечтала встретить такого же мужчину, как дед, и стать такой же бабушкой, как моя аже Кукен.

Сейчас это смешно вспоминать: нормальные девочки мечтают стать принцессами, некоторые — сразу королевами, а я хотела быть счастливой старушкой. Наверное, не было в природе другой такой же, мягко говоря, странной девочки. Скрывая от всех и даже от близких людей свое знатное происхождение, Кукен не могла быть незаметной в толпе. Осанка, манера говорить, стиль речи выдавали ее с «потрохами».

Жизнь свела ее навсегда с одной девушкой, с которой они дружили всю жизнь. У той было очень редкое имя — Дора. Черноволосая статная красавица была женой директора совхоза Пронского Максима Михайловича, а мой дедушка работал секретарем партийной организации. Две подружки работали вместе в магазине, Дора Ивановна была директором, а бабушка продавцом.

Спустя годы эта дружба передавалась следующим поколениям, и теперь мы с Пронскими считаем друг друга не просто друзьями, а родными людьми. Дора Ивановна была немкой, а Максим Михайлович имел польские корни. С бабы Доры и ее сестры Эрны началась моя любовь и глубокое уважение к немцам, к немецкому языку и культуре. Моя бабушка Кукен и бабушка Дора тянулись друг к другу.

То, что роднило эти две души, стало понятным только по прошествии многих лет, когда уже не стало двух подруг. Незадолго до своей смерти баба Дора спросила у меня:

— Кто по происхождению Кукен?

Я рассказала ей о своем предке Дербысалы, Почетном дворянине Российской Империи, о том, что пришлось пережить ее семье. Внимательно выслушав эту историю, Дора Ивановна пошла заниматься своими делами. Я поняла, что она тоже что-то скрывает, и у нее есть своя непростая история. Тогда Дора Ивановна так и не решилась мне рассказать о своей семье. Об этом я узнала позже, от ее внучки Натальи.

Отец Доры был из прибалтийских немцев, звали его барон Иоганн фон Циглер, мать — польская княжна Франческа Корбут-Воронецкая, а настоящее имя моей бабы Доры было Теодора Иоганновна Циглер. Самое грустное, что баба Дора и сама в молодости ничего не знала о своих корнях. Ее матери удалось после ареста мужа в 1930-е годы изменить свое имя и фамилию. Елене Воронецкой легче потеряться с пятью детьми, уйти от «всевидящего ока» сначала НКВД, а потом КГБ. Уже когда бабе Лене было 90 лет, дочери нашли документы семьи. Они задали вопрос: помнит ли она, что является польской княжной Франческой. Баба Лена посмотрела испуганно и отрицательно замотала головой. Господи, сколько же пришлось пережить несчастной женщине, если даже перед смертью своим родным дочерям она боялась сказать правду!

В одном маленьком уральском селе судьбой было определено встретиться двум моим дворянкам, принцессам. Там они доили коров, растили телят, овец, кур, гусей, сажали огород. Две милые аристократические особы пекли очень даже пролетарские пирожки со щавелем, пасленом, капустой.

В годы Великой Отечественной войны мой дедушка Нурахмет руководил районом. Как инвалид детства он не был годен к воинской службе, но добросовестно трудился в тылу. Нурахмет был очень грамотным человеком, имел организаторские способности, за это ему и доверили столь высокий пост. Будучи человеком предельно честным, он отправил отчет по заготовке кормов на зиму с реальными показателями, у других они были выше.

Да и как они могли быть больше, если район был территорией рискованного земледелия, полупустыня не могла родить столько же зерна, сколько черноземная почва?! Дедушку вызвали на бюро обкома.

— Нурахмет Култаевич, Вы заготовили кормов меньше всех, это — преступление! В условиях военного времени вы подрываете боеспособность армии, так поступают только враги народа! Мы призовем вас к ответу за это! — кричал первый секретарь обкома партии.

Когда он выговорился и сел на свое место, поднялся руководитель одного из передовых районов области Гаязов Насибулла и сказал:

— Легче всего сейчас заклеймить человека и расстрелять, но кто тогда возглавит этот район? У нас мало грамотных кадров осталось в селе, все ушли на фронт. Я предлагаю, Нурахмета Култаевича оставить пока на своем месте. Пусть «выведет» поголовье из зимы без потерь. Весной, по результатам, мы и спросим с него!

Члены обкома и руководители других районов поддержали коллегу и дали моему дедушке шанс на жизнь. Когда он приехал из Оренбурга, они с бабушкой поняли, если бы в области узнали о дворянском происхождении его жены, этого шанса у него бы не было. За ту зиму они впервые узнали, что значит — каждый день проживать как последний. Дедушка на санях лично объезжал каждое хозяйство, следил за расходованием кормов, состоянием животных.

Однажды Нурахмет задержался в дальних селах и за полночь возвращался домой. Он решил сократить путь, развернув сани на ледяную гладь реки Орь. Был уже конец марта, морозы ослабили свою силу. Лед под санями затрещал. Нурахмет поторопил лошадь плетью, она рванулась к другому берегу, раздался треск. Под полозьями саней появилась паутина трещин, которая стала расти и разрываться, сани провалились и утянули за собой лошадь.

Из полыньи дедушка выбрался один. Промокший до нитки, он дошел до ближайшего села и лишь под утро приехал домой. Чудом мой в течение одной зимы дедушка ушел от смерти второй раз. Бабушка не уставала благодарить Всевышнего за спасение мужа. В те годы его другу Сергали не удалось избежать ареста, возможно, даже смерти..

В НКВД поступил донос, в котором кто-то писал, что Сергали вел «антисоветские разговоры»… После работы пятеро близких друзей задержались в одном из кабинетов райкома. Они обсуждали международное положение, рассказывали байки, анекдоты. Допив холодного чаю, мужчины разошлись по домам.

Утром Нурахмету сообщили, что среди ночи «черный воронок» приехал и забрал Сергали Бермухамедова, тот сам был чекистом. На руках его жены Марьям остались дочь Нуржамал, сын Атымтай, младшие братья мужа Магзум, Сапаргали и престарелый дядя Бейсембай, у который жил в семье племянника. У него других родственников не было.

Марьям была умной женщиной. Она сразу сообразила, что могут быть преследования и в ее отношении, как как работала редактором районной газеты. И тогда дети и немощный старик останутся одни. Что станет с ними?

В эту же ночь она снарядила сани и увезла родных за 400 километров, в Костанай, там жили родственники. Потом Марьям с семьей поехали в Алма-Ату. Для всех в районе стало загадкой, куда за ночь подевалась семья Бермухамедова. Никто не знал, что произошло с ними. У Нурахмета в голове крутилось сразу несколько вопросов:

— Что с семьей Сергали? Куда уехала Марьям? Кто на него донес? За чаем никого из чужих не было, все свои, и крамольного никто не говорил. Кого теперь опасаться?

В ту ночь в доме Бермухамедовых бушевали страсти. Сердце Марьям разрывалось от горя, когда чекисты увозили Сергали. Но что могла сделать женщина? Старый беспомощный Бейсембай рыдал в голос, но тоже ничего не мог изменить. Суровые чекисты, коллеги Сергали, сказали, что арестовывают «врага народа».

— Ну, какой же он враг? — спрашивала она у коллег мужа. Они не ответили ей, просто выполняли свое дело.

— Шутник, балагур, разве он мог замыслить что-то недоброе? Он был открытым человеком, жена знала все его мысли, не было в них злого умысла. Кто-то донес на него, наговорил. Зачем? За что? Кому он перешел дорогу? Кто захотел разорить их уютное гнездышко чужими руками? — крутилось в голове.

Эта сильная женщина не находила на них ответа. «Опускать руки — нельзя! Нужно уезжать немедленно!», — скомандовала она себе и пошла готовить сани. Вернув себе девичью фамилию Хакимжанова, она начала новую жизнь. Ради детей, ради близких своего мужа, для которых она стала главой семьи. Добравшись до Алма-Аты, Марьям сначала стала научным сотрудником Института языкознания и литературы, потом редактором газеты. Там проявился ее талант поэтессы. В годы Великой Отечественной войны стихи Марьям Хакимжановой публиковались на страницах фронтовых и республиканских газет, журналов. Именно благодаря стихам, мои дедушка и бабушка нашли ее через много лет. Прочитав проникновенные стихи о женской судьбе и ее фамилию под ними в одном журнале, они обрадовались, что она жива, что живы дети. Словно для них, со страниц журнала «Женщины Казахстана», подруга рассказывала о своей любви, о своей доле, о своей боли:

Я в этот день ловлю себя на том,

Что жду опять с утра кого-то в дом.

Дверь отворю и погляжу с порога,

Нет никого — безжизненна дорога.

И жизнь опять проходит предо мной,

Жизнь без тебя, мой милый, мой родной,

Я в смерть твою поверить не сумела,

Хоть и в иное верилось несмело —

Я бережно, как ночью вдоль села

Любви лучину чистую несла.

Я без тебя жила на белом свете,

Но не были в сиротстве наши дети.

(Марьям Хакимжанова)

Дедушка написал письмо в редакцию этого журнала на имя Марьям. Вскоре пришел ответ от нее самой. В нашей семье радости не было предела. Многое учит нас. Эти страшные времена научили народ скрывать свое прошлое, научили становиться одинаковыми, серыми, неприметными… Словом, «винтиками».

Потомкам Дербысалы можно было бы гордиться прошлым дедов, но никак не стесняться его. У Кукен-аже вылетали иногда замечания в мой адрес:

— Не ставь руки в бок, мы так не делаем! Громко не разговаривай, люди нашего сословия говорят тихо. Повышать тон — это неприлично и не принято в нашем обществе! Нельзя быть любопытной и пристально разглядывать людей, это плохая привычка.

Письма своим детям и мне она писала на латинице. Это удивляло моих однокурсниц. У некоторых бабушки не только не знали этот алфавит, но и вовсе были неграмотными. На ее замечания я спрашивала:

— Что значит «наше сословие»? Какое у нас сословие?

Бабушка переводила разговор на другую тему.

Бормотание и крики пьяного соседа по полке вернули меня в реальность. На одной из станций, уже за Самарой, крупного мужчину лет тридцати занесли и положили на полку провожавшие его друзья. Проводы дались на славу. Из обрывков его фраз, сказанных во сне, стало понятно, что он отдыхал в мужской компании. Кто-то погорячился, дело закончилось дракой в тот момент, когда он пинал невидимого противника. Он упал сначала на девушку, мирно спавшую на нижней полке, потом на пол.

Поднявшись с пола, качаясь, мужчина ушел в туалет. Вагон спал, вчерашний ФМСник тоже. Перепуганная насмерть девушка смотрела на меня. Она попросила посидеть с ней, пока сосед не ляжет спать. Я спустилась, чтобы успокоить ее. Представившись, спросила, как ее зовут и откуда она родом. Оказалось, что она оренбурженка, но сейчас студентка одного московского ВУЗа. Звали ее Аленой. Родители несколько лет работают в Москве. Год назад она забрали ее с собой.

Я рассказала, что 20 лет работала учителем, имею еще журналистское образование, владею немецким, а теперь еду на заработки в столицу. Я искренне делилась с незнакомой девочкой своими страхами. Например, что боюсь в 40 лет начинать жизнь с нуля. Хотя есть, на всякий случай, запасной вариант: работать журналистом в маленькой газете.

Рассказала ей о своей неуверенности в будущем: оставшись без квартиры, не знаю, смогу ли я заработать на покупку жилья. Моя уверенность была лишь в том, что в школу идти мне пока не хотелось! Я в первый раз делилась с незнакомым человеком тем, что меня больше всего тогда волновало.

Алена решила меня поддержать:

— Самое главное — не опускать руки! Будет трудно. Мы многим землякам помогали закрепиться в Москве, но не у всех это получается. Здесь характер нужен! Я слышала Ваш разговор с соседом, думаю, у вас он есть. У вас все получится!

— Спасибо, Алена! У тебя интересная внешность, вижу, есть черты разных национальностей, даже не пойму, кто ты…, — полюбопытствовала я.

Девушка засмеялась:

— Да, у нас так все смешалось: бабушка — цыганка, мама — татарка, папа и дедушка — русские.

Теперь уже улыбнулась я:

— Вот поэтому, ты — самая русская из всех! Получилось очень красиво! Забавно, женихов, наверное, куча?

Она, смущаясь, рассказывала мне:

— Ой, даже некогда о них подумать. Я же еще и подрабатываю, утром учусь, вечером работаю. Откуда женихи появятся при таком графике? Вот, у меня одноклассница тоже в Москве учится, уже нашла себе «папика», который ей квартиру снял, обещает даже ее купить. Подарки, рестораны, Мальдивы.

— Ты же понимаешь, что все это временно, не стоит ей завидовать. Сосед, вроде бы, лег спать, ложимся и мы. Спокойной ночи! — сказав это, я поднялась к себе.

— И Вам спокойной ночи, тетя Дана! — пожелала мне девушка. Я лежала, отвернувшись от реального мира, вновь уходя в мир воспоминаний. Эта черноглазая девочка напомнила мою дочь, по которой я безумно скучала. В детстве Лаура была озорной девочкой, она внимательно слушала, о чем говорили старшие, многое старалась понять. Это не было праздным любопытством, в ее маленькой голове рождались интересные выводы. Мне вспомнился один из таких случаев, который мы с отцом вспоминали позже со смехом. К бабушке Лиде, живущей по соседству, приехала внучка Оля, которая подружилась с Лаурой. Обеим девочкам было по пять лет, они играли на куче песка у соседского забора. Рядом стояла скамейка, на которой сидели Олина бабушка, ее соседка Шура и дед Сеня. Они обсуждали соседку, жившую напротив них, неугомонную Севостьяниху. Так называли в селе шестидесятилетнюю женщину по фамилии Севостьянова, которая каждый год после смерти мужа выходила замуж. На нашей памяти это был, наверное, уже шестой ее избранник. Моя дочь из разговора бабушек уловила «ценную информацию», решила поделиться со мной и прибежала, запыхавшаяся, домой. Я в это время гладила белье в комнате.

— Мама, Севостьяниха вышла замуж! — с порога кричала дочь.

— Это она тебе сказала? — спросила я.

— Нет, баба Лида и баба Шура говорили… — растерянно проговорила моя дочь.

— Сплетничать — нехорошо. Запомни, никогда не слушай разговоры взрослых и не повторяй, пожалуйста, то, что слышишь. Это некрасиво! — заметила я.

— Я просто хотела у тебя спросить. Что, она теперь старого ребенка родит? — пытливо заглядывало в глаза, ожидая ответа, мое маленькое солнце.

Мне трудно было сдерживать смех, но я еле выдавила из себя:

— По-че-му?

Мой ребенок начал логически излагать свои мысли:

— Она выходит замуж. У всех, кто вышел замуж, рождаются дети, а так как она старая, то ребенок должен получиться старым.

Хватаясь за живот от смеха, я отвечала:

— Солнышко, у старых женщин, даже если они выходят замуж, дети уже не родятся.

Наконец наступило утро, проснулись пассажиры. Я все еще лежала на своей полке. Сосед с нижней полки, который вчера ругался со мной, пошел в туалет и вернулся. Не находя себе места, он опять ушел в тамбур вагона. Через некоторое время, вероятно, покурив, вернулся. Лицо у него было озабоченное, обеспокоенное. Лежа на спине, боковым зрением я наблюдала за его метаниями.

Подойдя к своей полке, он не сел, а посмотрел на меня. Мужчина молчал. О чем-то думал. Наконец, не зная, как ко мне обратиться, он решил дотронуться до моего плеча. Не поворачиваясь к нему, я резко спросила его:

— В чем дело? Что вы хотели? Опять ФМС вызываете? Превратившись в мягкого и пушистого, виновато улыбаясь, словно заискивая, он сказал:

— Доброе утро! Не могли бы вы спуститься? Я хотел бы с вами поговорить. — Мы вчера «любезно потрещали», мне этого хватило. Тем более, что с националистами мне говорить не о чем! — огрызнулась я. — Простите меня, пожалуйста, был пьян, и наговорил лишнего. Я — не националист, родился и вырос в Орске, всегда дружил с казахами, не знаю, что на меня нашло. Просто, мне показалось, что вы — узбечка… — мямлил вчерашний герой. — Странно, а какая разница? Вы не уважаете нас одинаково. Я действительно знакома лично с вашим руководством, это не было враньем, но не позорьтесь и не унижайтесь! Не в моих правилах, «стучать» на кого бы то ни было. Не теряйте своего лица — жалкое зрелище! Вы же сейчас не искренне раскаиваетесь, а боитесь за свой зад. Противно на это смотреть! Простите, вы — неприятный человек, я не хочу с Вами разговаривать… Неоднократно произнесенные слова «вы», «вами», «ваши», как пощечины, хлестали его по щекам, заставляя опускать глаза. Спустившись со своей полки, гордо подняв голову, я пошла умываться. Это была моя маленькая победа. Я не могу изменить мир, но могу перевоспитать хотя бы одного человека. Пусть это станет началом хороших перемен!