Диармайд. Зимняя сказка

Далия Трускиновская

Глава шестая

Мастер книжной графики

— Артур!

— Что?

— Так вот же рукопись!

— Да? Действительно.

Просто пока Таня искала в столе эту древнюю картонную папку, он стоял, смотрел в окно и думал о выставке Еремина.

Дурацкая была выставка, старый бездельник вывесил пейзажи, которые писал еще чуть ли не в студенческой молодости. Если бы Артура спросили, он бы определил их стиль так: нафталин, пятидесятые годы. Тогда как раз писали маслом эти правильные, жизнерадостные пейзажи, классическую родную русскую сторонку, украшенную детьми, несущими из лесу лукошки, непременно в пионерских галстуках, молодыми колхозницами с косами или с граблями, и если ржаное поле — так на первом плане васильки и милая тропочка, и горизонт, желательно безоблачный, и две березки, и с краешку вдали темным пологим холмиком — лес.

Так вот, Артур бы раздолбал эту выставку в пух и прах, в мелкие дребезги. Как и предыдущую, два месяца протосковавшую в этой же галерейке, художницы от слова «худо» Вероники Белинской, специалистки по обнаженным, но при этом совершенно бесполым девицам. Когда-то очень давно стройные розово-голубые фигурки на фоне каких-то невероятных кругов и овалов были свежи и обаятельны, но именно тогда на одной шестой земного шара не имелось секса, потому фигурки нечаянно оказались знаком протеста и создали Белинской имя. Теперь же секс был, и в немалом количестве, но ничего другого старая дура не умела и не желала, даже заглянуть в учебник анатомии было выше ее сил.

— Не потеряй, — сказала Таня. — И, пожалуйста, к пятнадцатому января чтоб было готово.

— Когда я тебе и в чем отказывал? — спросил Артур. И потянулся рукой к ее затылку — придержать для поцелуя.

— Иди на фиг, — отмахнулась Таня. — Насчет цены ты с ним договорился? А то будешь потом бурчать, что тебя надули! Точно договорился? А то я ему позвоню и уточню.

— Нет, все о-кей, — торопливо сказал Артур. — Я только не понимаю, откуда эта старая рухлядь деньги берет!

— Сказать? — Таня усмехнулась.

— А скажи!

— Так у него же сестра в Америке… — прошептала Таня.

Артур уставился на нее, широко распахнув прекрасные темно-карие глаза. Не то же время, чтобы о сестре в Америке нужно было шепотом рассказывать! Но Таня откровенно забавлялась.

— Он не хочет, чтобы в ихнем политбюро узнали. Деньги она ему присылает даже не через банк, а вообще в каких-то тайниках. Ты молчи — мы с этих денег кормимся!

— Обижаешь!

Ситуация была трагикомическая. Жили мальчик и девочка, братик и сестричка, чистокровные евреи, и как-то так получилось, что мальчик решил пойти по комсомольской линии, женился на русской, взял фамилию жены, а через несколько лет пятый пункт в его паспорте тоже резко и загадочно обрусел. Девочка же (под влиянием умной мамы) вышла замуж за ровесника-еврея и, помучавшись сколько надо, эмигрировала в Израиль. Там она вполне осознала смысл шутки, запущенной в обиход евреями-американцами: все евреи должны жить в Израиле, но по очереди. Муж оказался умницей, перевез ее с детьми в Чикаго, где сделал карьеру. А под старость лет, выдав замуж дочку, женив сына, похоронив мужа и оставшись зажиточной вдовой, она вспомнила о брате.

Брат, когда его нашло письмо сестры, был функционером некой партии с мудреным названием, члены которой называли себя русскоми коммунистами. Конечно же, зарплаты функционеру не полагалось, он жил на убогую пенсию, но страстно участвовал во всех собраниях, ходил на пикеты, вел протоколы, тиражировал на ксероксе листовки и иной всякой дурью маялся.

Он как-то нечаянно сообщил сестре, что живет впроголодь. сестра изъявила желание помочь. Но при мысли о том, что у него вдруг обнаружится в Америке сестра-еврейка, он ужаснулся. Партия бы этого выверта не поняла. Прочее напоминало дурной шпионский роман с явками, паролями, ночными встречами в указанных местах и передаванием всяких неожиданных предметов с долларовой начинкой.

Деньгами старик распорядился удивительно: стал издавать сборники своих патриотических стихов. Это были те еще стихи, переполненные красными знаменами и Ильичами, которые шагают впереди, — но к ним присосалась куча безденежного народа.

Сперва старик кормил только приятеля, работавшего в типографии, а тот отстегивал какие-то гроши наборщику и верстальщику. Были выпущены две тонюсенькие, жалкие тетрадки, по которым прошлась грязными сапогами местная молодежная газета. Приятель посоветовал для пользы дела взять хорошего редактора. Редактор сказал, что таким стихам необходим корректор. А потом они общими усилиями выбили и штатную единицу художника-оформителя. Это и был Артур. Дед оказался писуч неимоверно, и Артур уже намастачился единым движением пера кидать на бумагу профиль Ильича, а другим движением — взвихренное за этим профилем знамя. Старику нравилось. Единственное, из-за чего он бухтел, было соблюдение сроков. Но тут уж вся бригада стала контролировать Артура — и сборники, уже толстенькие и на приличной бумаге, продолжали выходить с идеальным соблюдением графика.

Автор раздаривал их товарищам по партии, чуть ли не разбрасывал на митингах и схлопотал репутацию городского сумасшедшего. Поэтому бригада стала очень бдительна на улицах и, едва завидев работодателя, пряталась по магазинам и уходила подворотнями.

Артур относился к деньгам довольно безалаберно — вспоминал о их существовании только сев на мель. К чести его нужно сказать, что он никогда не интересовался чужими кошельками, и кто чем кормится — спрашивал крайне редко. Поэтому он работал на чудаковатого деда, не обременяя себя финансовыми гипотезами.

Получив папку с полусотней диких шедевров, он поцеловал Таню и удалился — у него была еще встреча примерно по такому же поводу.

Женщина, сидевшая в углу Таниного кабинета с книжкой, заложила страницу визитной карточкой, встала и подошла к столу.

— Слушай, кто это? Лицо такое знакомое…

— У всех тусовщиков лицо знакомые, — ответила Таня. — Если в двух словах…

— Ну?

— Пустое место.

— А-а…

Артур вышел на улицу. Было скользко, но он чувствовал себя королем на версальском паркете — он наконец купил замечательные зимние ботинки, внизу на шнуровке, сверху на крючочках, с таким крупным и рельефным рифлением на подошве, что след получался как от автомобильной шины. Без ботинок он больше не мог — попытка обойтись осенними провалилась из-за его вечного раздолбайства.

Еще в прошлом году он надевал теплые носки и как-то не слишком страдал от холода. Но ботинки следовало вовремя осмотреть и отнести сапожнику.

Теперь же в подошвах образовались большие дыры. В эти дыры забивались комья снега, кусочки льда, и, выходя из дому нормальной мужской походкой, очень скоро Артур переходил на странный аллюр — ковылял на носках, словно перебравшая балерина, которой приспичило непременно посреди улицы взгромоздиться на пуанты.

Он шел и думал, что сейчас можно было бы зайти в кафе, взять двойного кофе с булочкой и просмотреть гениальные дедовы труды. Это было непременное условие халтуры — читать, обсуждать, предлагать конгениальное художественное решение (старик в изобразительных искусствах не смыслил ни шиша, а слово «конгениальный» ему страшно нравилось), потом показать эскиз, именно эскиз, чтобы получить одобрение, и наконец сдать готовые иллюстрации, числом от шести до восьми. Весь этот церемониал занимал от двух до трех часов, и столько же уходило на работу. Артур очень хотел бы найти еще дюжину дедов и проделывать те же реверансы на тех же финансовых условиях, но второй такой партии и второго такого певца революции на один город, видно, не полагалось.

Дорогого кафе он себе позволить не мог, хотя дорогое кафе — это возможность встретить людей, которые не жмотятся и могут предложить подзаработать. Зимние ботинки пробили брешь в бюджете — на них ушли деньги, которые Артур собирался отдать бывшей жене как алименты, они договорились по-хорошему, без бюрократии, и он старался не нарушать сроков. Теперь следовало поднапрячься и даже у кого-нибудь перехватить денег, иначе возник бы совершенно ненужный конфликт.

Так что Артур зашел в недорогое кафе, снял пальто и шапку, повесил на рогатый стояк у дверей, остался в свитере (свитер связала вторая жена, та, у которой хватило ума не рожать ему детей), взял кофе, булочку и сел у окна — читать шедевры. Рядом на всякий случай положил блокнот и автоматический карандаш.

Он надеялся найти хоть что-то кроме знамен и Ильича — хоть танк, хоть крейсер «Аврору», хоть генсека Брежнева, хоть террориста Бен Ладена на худой конец! Но старый хрен если и переходил на личности, то это были такие личности, что лучше их не рисовать, — бывший президент России, например, которому с опозданием досталось за избыточную и никому не нужную демократию, замешанную на матером алкоголизме. Горбачева дед тоже поминал незлым тихим словом, оплакивая беловежский пакт с таким надрывом, как будто дело было вчера.

Артур, вздыхая и морщась, читал куплет за куплетом, когда рядом прошуршало, по ноге мазнуло, он скосил глаза и увидел длинную зеленую юбку. И тут же на столик возле прочитанных листов опустилось блюдце с чашкой.

Не успел Артур ощутить вполне законное раздражение — мало ли столиков, так нет же, эта дура подсела туда, где человек только-только собрался поработать! — как повеяло духами.

Это были такие духи, что он невольно с силой втянул носом воздух, норовя вобрать в себя все облачко, и поднял голову от кошмарных виршей, и увидел наконец ту, что посягнула на его покой.

— Извините, — сказала женщина с гладким молодым лицом и глазами, которые были старше лица лет примерно на десять. — Мне тоже нужно сесть у окна, чтобы не пропустить одного человека.

— Да ничего, садитесь, — позволил Артур и сделал еще один вдох.

Женщина поставила блюдце с печеньем, отошла, чтобы принести стакан апельсинового сока, и тогда только села.

Что-то в ее лице было такое, такое… Не умом, нет, пальцами Артур вспомнил это лицо, причем пальцы были явно недовольны — когда-то они не справились с задачей. Они потянулись к карандашу — и пока сознание с подсознанием перерывали сундуки с эскизами, там и не попавшими на бумагу, пальцы провели карандашом ЛИНИЮ. Это была не совсем точная ЛИНИЯ, но уже почти удачная, удачная хотя бы тем, что родилась сразу, непрерывная и стремительная…

И тут он вспомнил!

— Простите… — неуверенно произнес он. — Вам не кажется, что мы уже когда-то встречались?

— Кажется, — помолчав, ответила женщина. — Страшно даже подумать, сколько лет назад…

— Так это действительно ты?

Она прищурилась, вглядываясь, и вдруг ее худощавое лицо самым натуральным образом расцвело.

— Не может быть! Ты?! Ну да, да, это действительно я!

— Ну, надо же!… Ну, не может же такого быть!… В кафе!…

— А что тут странного? Вот если бы мы встретились в мечети, или в гей-клубе, или в ментовке…

— Ну подумать только! — он все не мог успокоиться. — Ты ничуть не изменилась!

— Ты тоже, — почти честно ответила она, и он взял ее за руку.

— Откуда ты? Когда приехала? Надолго к нам?

— Приехала я ненадолго. У меня кое-какие сложности, я решила устроить себе каникулы. Мне многое нужно обдумать и принять решение. Хочу пожить тут месяц или два, как получится, остановилась у… у подруги.

— Что же ты не позвонила, не написала? Могла бы и у меня остановиться! — предложил Артур.

Он жил сейчас один и мог бы принять интересную и стройную женщину, особенно если она приехала ненадолго. Месяц он бы продержался.

— Да я уже обо всем договорилась, — и она улыбнулась.

— Так сколько же мы не виделись?

— Не вспоминай, незачем. Главное, что мы не изменились.

— Ты была такой милой девочкой, такой трогательной, такой глупенькой! Я просто боялся при тебе лишний раз пальцем пошевелить, чтобы тебя не испугать!

На самом деле все было гораздо проще — Артур бы охотно уложил в постель глупенькую девочку, да только его родители были хорошо знакомы с ее родителями, первая же ночь потащила бы за собой законный брак со всеми его затеями, включая потомство.

— Ты полагаешь, я поумнела? — спросила женщина.

Артур внимательно посмотрел на нее.

Она была одета хорошо, для этого кафе — даже слишком хорошо. И обута — сев нога на ногу, она показала дорогой кожаный сапожок с модным длинным носиком. Лицо, почти не накрашенное, выдавало тот тщательный уход, который без посторонней помощи неосуществим. Девочка стала женщиной той породы, о которой говорят «с высокой полки», то есть — простому смертному до этих женщин не дотянуться и на свои деньги в магазине не приобрести.

— По-моему, да, — неуверенно ответил он. Но главное сказал совсем не словами. Он все еще держал ее правую руку на своей левой ладони — а теперь еще и накрыл ее второй ладонью. На безмолвном языке он произнес: такая, как сейчас, ты мне больше нравишься, и я не прочь тебя приласкать более откровенно, если ты не возражаешь.

Лна положила свою левую руку сверху. Он понял так: я не возражаю, но сама решу, когда и каким образом.

— Чем ты теперь занимаешься? — спросил он, потому что при такой игре рук лучше говорить о чем-то постороннем.

— Чем я только не занималась… — со вздохом ответила она. И опустила глаза, и вдруг подняла их, и взгляды встретились.

Он понял — она за эти годы нажила той женской смелости, отсутствие которой тогда делало ее смешной. Она никак не могла перестать быть девочкой из хорошей семьи — а ей следовало бы однажды, наедине с ним (они часто оставались наедине, но дальше болтовни дело не шло) просто сесть к нему на колени.

Артур невольно улыбнулся — хорошо, когда женщина знает, чего хочет. Тогда можно спокойно расслабиться и отдать ей инициативу. Похоже, сидя в этом пошлом кафе, он высидел милое приключение в старинном духе, этакий роман «двадцать лет спустя», стремительный и взаимно удобный.

— Какие у тебя планы на вечер? — спросил он, не ей же, в самом деле, об этом спрашивать.

— Вечер, увы, занят, и день тоже, я уже договорилась… — тут она посмотрела в окно. — А вот завтра мы бы могли встретиться и попить кофе.

— Ты кого-то ждешь? — несколько встревожившись, поинтересовался он. Женщины злопамятны — с нее бы сталось, вспомнив, как он за год свиданий не побаловал ее ни единым поцелуем, проучить его, раз уж судьба подсунула такую возможность.

— Как видишь, жду… Вернее, я кое в чем должна убедиться… Еще вернее — я должна убедиться в том, что мне соврали! И не спрашивай больше, хорошо?

— Как скажешь, — согласился Артур, несколько растерявшись, с таким неожиданным темпераментом заговорила она. — Но, извини, твой кофе стынет.

— Твой тоже.

Не прикасаясь к чашке (хотелось бы верить — потому, что не пожелала размыкать рук), она повернулась к окну. Он же скосил глаза на страницу дедового манускрипта. Вот уж кто сейчас был удивительно кстати — так это Ильич на броневике: «… и битва впереди, и в двадцать первый грозный век, наш броневик, лети!» Руки были заняты, Артур не мог перевернуть страницу и занервничал — время уходило совсем бездарно.

Он осторожно высвободил левую руку и перевернул страницу.

Женщина не отрывалась от окна — очевидно, ей действительно было важно кого-то там увидеть, или же не увидеть, этого Артур не понял. Сейчас он наблюдал ее лицо в профиль и уже не мог понять, красиво оно, или просто чувствуется какая-то неведомая порода. Однако гибкая, подавшаяся вперед спина, и обрисовавшееся под тяжелой длинной юбкой узкое колено, и темные волосы ему нравились, волновали его, и он решил, что для такого случая дед может подождать. Та, кого он знал нелепой и влюбленной девочкой (ее откровенная любовь даже не льстила его самолюбию, тогда ему, чтобы ощутить себя победителем, были нужны поочередно две тридцатилетние), обернулась экзотической птицей, даже аромат был какой-то восточно-заморский, даже перстень на пальце — диковинный, и именно такая, загадочная и темпераментная, она вполне созрела для его постели…

Его тело уже приняло решение.

А она все смотрела и смотрела в окно.

Наконец она повернулась и шевельнула пальцами.

— Принести тебе другой кофе? — совсем тихо и очень ласково спросил он.

— Нет, наверно… Нет.

Она взглянула на часы — дорогие часы с зеленым циферблатом.

— Торопишься?

— Не то чтобы тороплюсь… Полчаса у меня, во всяком случае, еще есть. Расскажи о себе. Как ты жил, чем занимался?

Вопросец в лоб, подумал он, но почему бы и не сказать правду?

— Учился, ушел с четвертого курса, потом работал в студии дизайна. Теперь занимаюсь книжной графикой. Как раз сегодня собирался встретиться с автором, чью книгу буду оформлять.

— А кто такой?

— Наш, местный, но очень издаваемый. Он только мне и доверяет.

— А кроме книжной графики? Для души?

— Ну, не без этого…

Артур подумал, что придется вытащить из-за шкафа «Безумных королей», на человека, не слишком смыслящего в живописи, эта серия обычно производит впечатление. Другой вопрос — что за пятнадцать лет на них так и не нашлось покупателя.

— Ты волнуешься, — сказал он, поглаживая ее пальцы. — Расслабься. Все впереди, один хвост позади.

Она рассмеялась — это была шутка давних времен. И встала. Встал и он.

— Пойдем? — уверенная в согласии, спросила она.

Артур быстренько собрал листы в папку, молча прокляв старого сыча за то, что и папки-то порядочной на свои доллары купить не мог, пользуется какими-то древними, из-под личных дел давно околевшего отдела кадров, не иначе!

На улице было прохладно, ближе к вечеру поднялся ветер. И темнело, и ледяные раскатанные лепешки были плохо видны, и Артур вовремя подхватил вновь обретенную подругу.

— Куда тебя проводить? — спросил он.

— Пока — прямо.

И надо же тому случиться, что навстречу им шел высокий осанистый старик в меховой шапке пирожком, встреча с которым была совершенно ни к чему!

Треклятый виршеплет имел милую привычку посреди улицы громко цитировать свои самые удачные строчки, держа при этом собеседника за пуговицу.

Объяснять — времени не было, поэтому Артур просто подхватил спутницу покрепче и вместе с ней боком въехал по льду в ближайшую подворотню.

— Ты чего это?! — изумленно спросила она.

— Деру! — приказал он, и они, то семеня, то прыгая, понеслись в глубь незнакомого двора и со смехом заскочили за сарай.

Артур собирался просто переждать минуты три, чтобы старик надежно исчез, но вечерний сумрак и экзотический аромат, узкое пространство между стеной и сараем, веселая блажь неожиданного бегства, все вместе, очень способствовали поцелую. Он взял женщину за плечи.

Поцелуй состоялся.

И второй — тоже. Более долгий и более утонченный.

Теперь осталось вспомнить важную вещь — как же эту уже почти согласную на близость женщину все-таки зовут? Память вытаскивала какие-то близкие к истинным созвучия, но за все время их общения имя так ни разу и не всплывало.