Диармайд. Зимняя сказка

Далия Трускиновская

Глава вторая

Как вы ведьму назовете…

Сашка позвонила и сказала, что сидит у однокурсницы, готовится к зачету, и это надолго. Проверить было невозможно — да и не больно-то хотелось. Даже если девчонка не с однокурсницей, а с однокурсником, и не к зачету, а к маршу Мендельсона, — что теперь изменишь?

Вот если бы ее сейчас отправить на Курсы, то можно было бы договориться и насчет гейса, подумала Изора, пусть хотя бы один из трех звучал так: не ночевать вне дома. Или даже круче: не вступать в амурную связь с ровесником, а только с тем, кто старше по крайней мере на сорок лет! Другой вопрос — что этот гейс потом все равно придется как-то снимать, хотя вообще Изора не слыхала, чтобы с кого-то сняли гейс. Но то — потом, а сейчас у девчонки все-таки сессия на носу. В обычном институте, кстати говоря, без всяких мистических затей.

Но у Изоры сейчас была забота покруче Сашкиной личной жизни.

Сана правду сказала — им следовало вызволять из неприятности общую крестную. После того, как обе в один день сделались ее крестницами, они оказались с ней связаны довольно крепкой веревочкой. Дара, со своей стороны, обязательства выполняла согласно обычаю. Но как крестница имела право в трудных обстоятельствах позвать на помощь крестную, так крестная могла позвать хоть всех своих крестниц разом, и они были обязаны, бросив все дела, явиться, готовые к любым подвигам и приключениям.

Как правило, звали в случаях, когда крестная хотела справиться с неизлечимой болезнью и для обряда требовалось то шесть, то семь, то двенадцать женщин в балахонах, которых не касалась иголка, босых и с распущенными волосами.

Сейчас формального призыва не было. Но если отвлечься от формальностей — сам приезд Дары был просьбой о помощи. Крестная приехала в город, где у нее были сразу две крестницы, это что-то значило.

Убедившись, что крестная плещется в ванне, Изора опять позвонила Сане.

— Ну, как? Раскинула? — спросила она.

— Изорочка, да — только не карты, а каша какая-то, фиг чего поймешь. Одно скажу — гейс этот пришел через мужчину и брачную постель.

— Ты думаешь, Кано?

— А что тут думать! Он, сволочь, больше некому! Думал ее этим гейсом удержать!

— Погоди, Санка, погоди!… А Кано вообще может накладывать гейсы?

— У него второе посвящение — наверно, может…

— Ну, так и у крестной — второе посвящение! Меч на меч, Санка. И, кроме того, мы же еще не знаем, что это за гейс…

— А что она сказала?

— Что это гейс-оболочка. То есть, три ее законных гейса — ну, там чтобы в волосах ничего постороннего, не пить вина на рассвете и на закате, что-то еще несерьезное, — перекрываются полностью. Их теперь соблюдай не соблюдай — никакого проку. И к нему, к гейсу-оболочке то есть, возможно, еще что-то подвешено.

— Ни хрена себе… — пробормотала Сана. — Слушай, крестную надо выручать. Как бы узнать, что это за гейс такой? Попробуй ее расспросить.

— А ты попробуй в шар посмотреть.

— Бесполезно, шар только до определенного уровня берет. Защита же! Я и для тебя-то, может, ничего не увижу, хотя у тебя защита — так себе.

— Сана! Но ведь если на нее рухнул гейс — значит, она сейчас без защиты?!

В трубке некоторое время было молчание.

— Она спит? — почему-то шепотом спросила Сана.

— Моется.

— Приезжай скорее. Как только заснет — приезжай. Посмотрим вместе.

Именно поэтому Изора и не приставала больше к крестной с расспросами, а быстренько устроила ее в Сашкиной комнате. Если дочь собирается всю ночь готовиться к зачету — то и постель ей ни к ему. А если она с тем долговязым оболтусом, который каждый вторник и каждую пятницу спозаранку ждет ее на лестнице, — то пусть он, холера, о постели и беспокоится!

Как ни странно, в этом отношении к личной жизни ребенка Изора полностью копировала родную маму. Та, чуть ли не круглосуточно занятая на работе, воспитывала единственную дочку более чем либерально.

Если бы деятельная мама была хоть чуточку строже, если бы она придумывала дурацкие запреты, если бы орала и замахивалась половой тряпкой, Изоре, которая тогда была просто Наташей, пришлось бы воспитать в себе хоть какую-то способность к сопротивлению. Верно сказал один умный французский дядя, чуть ли не Шодерло де Лакло, в восемнадцатом веке: человек редко воспитывает в себе те качества, без которых может обойтись. Вот Наталья и выросла размазня размазней.

Мысль о сопротивлении обстоятельствам возникла у нее примерно на десять лет позже, чем полагалось бы. Не тогда, когда любимая подружка из-под носа увела жениха, не тогда, когда от совершенно непонятного и никому не нужного романа образовалась беременность, и даже не тогда, когда другой роман, еще более ненужный и непонятный, на три года выбил из колеи, нет! Наталья ощутила необходимость в обычной бабьей злости, когда поменяла квартиру и оказалась козой отпущения для соседки снизу.

Старая перечница сразу поняла, с кем имеет дело.

Наталья ходила по дому на цыпочках, но ребенка-то к стулу не привяжешь. В итоге образовалось двадцать семь вызовов милиции, причем менты, прекрасно просекая ситуацию, не раз и не два советовали жертве: да рявкните вы на нее погромче, да пригрозите ей судом, да пообещайте в сумасшедший дом сдать! Наталья что-то лепетала про непротивление злу насилием, но в один прекрасный день все ее толстовство как ножом отрезало. И, что характерно, без всякого повода. Очевидно, огромный запас долготерпения, полученный ею при рождении, наконец-то иссяк.

Возложив надежды на магию, Наталья стала подкапываться под соседку сперва мирными заговорами, об укрощении злобного духа, потом уже не очень мирными. Тогда как раз вошли в моду сибирские заговоры, их издавали толстенькими брошюрками, по брюшюрке в месяц. У книжного прилавка, где это добро продавалось, она познакомилась с Саной, тогда — Соней, и Сана сманила ее вместе ехать на Курсы.

Потом уже крестная рассказала им, как ее развеселило появление новеньких. Открылась дверь и влетела хрупкая, коротко стриженая, светловолосая и светлоглазая, с острым носиком, взъерошенная, как птенец неведомой породы, и решительная, как бойцовая рыбка, Соня, а за ней вразвалочку вплыла полная, круглощекая, с неистребимым природным румянцем и с бюстом, на который можно ставить ноутбук, Наталья, и обе разом заговорили примерно одно и то же, даже с одинаковыми интонациями.

Поэтому они и получили такие имена.

Соне следовало придать спокойствия и аристократизма, силы характера у нее и своей хватало. Хотя имя «Сана» было из новых, еще не набравшее нужных имени качеств, Дара решила, что Соня — как раз тот человек, чтобы делать имя самостоятельно, а не ждать от него благ. Что касается Натальи — ей-то как раз требовалось сильное имя, способное повлиять на характер. Дара даже хотела придать ее характеру некоторую стервозность, для чего к согласной «р» искала в пару согласную «з». Будь во внешности у Натальи хоть что-то восточное — стала бы она Зарой. Будь в ее внешности хоть что-то западное — Дара бы назвала ее Розмари и успокоилась, в конце концов, крестница не собиралась делать карьеру, и переводить на нее настоящее древнее имя было незачем. Но простое и щекастое лицо не соответствовало ни мусульманскому Востоку и ни англоязычному Западу.

Крестная рассчитала правильно. Прежде всего, новоявленная Изора резко похудела. Не став грациозной ланью, она сбросила пятнадцать кило и на том остановилась. Затем ушли щеки, которые, если она собирала волосы в хвост, были видны со спины. И понемногу прорезался характер.

Бабка-соседка получила такой новогодний подарок — Изора зашла к ней в квартиру, оглянулась и сказала:

— Так, хорошо, тут у нас будет посадочная площадка, а в ванной поселим инопланетян. И вешалку снимите, в стене сделаем люк в параллельную вселенную. Не снимете — привидения напущу, восемь штук. Будут ночью хихикать и хватать за пятки.

Возникший после этого визита донос в милицию послужил весомым основанием, чтобы упрятать наконец старую склочницу в сумасшедший дом. Продержали ее там, правда, недолго — бабка вела себя тише воды, ниже травы. Вернувшись, жила кротко, аки голубица, и, встретив на лестнице Изору, здоровалась первой.

Следующий подвиг Изоры изумил всех, кто ее знал, — она подала на алименты. Брак, правда, был гражданский, но ее мама в свое время заставила незаконного зятя признать дитя. Вот Изора и взялась за него всерьез — не потому, что нуждалась в деньгах, а просто новое имя так на нее подействовало, что стало недоставать самоуважения.

Затем имя разбудило в ней деловые способности. Описывать детали — долгое занятие, промежуточный же финиш был таков: Изора добыла денег и открывала собственный салон. Более того — брала туда на работу Сану, которой лишний грамм спокойствия, идущий от имени, мешал вовремя подсуетиться, и почему-то именно в деловой сфере. В личной же она была более чем активна — возможно, потому, что Дара, нарекая имя, произнесла его вот так: Сан-на. И это протяжное «н» стало в крестнице не то что звонким колокольчиком, а целым вечевым колоколом, стоило мужской руке к нему прикоснуться — гудел торжественно и властно, перекрывая все прочие звуки, и глас благоразумия в том числе.

Так вот — Изора уложила крестную спать, напустив на нее при этом сонные слова, как на малое дитя. Прежде Дара бы сразу почуяла это вмешательство в свою личную жизнь и возмутилась, сейчас же она уснула каменным сном — что еще раз подтверждало: да, действитиельно, попала под гейс и потеряла все, чем владела. Теперь ей оставалось лишь переводить на английский брачные объявления…

Сана ждала в полной боевой готовности. Для серьезных случаев и у нее, и у Изоры были балахоны с дыркой посередке, шерстяные шнуры, которыми их подпоясывать, напольный ковер с подходящим узором и много всякого добра.

— Давай, переодевайся, — велела она подруге. — А то час упустим.

Те, кто считает ведьмовским часом шестьдесят минут после полуночи, ошибаются. Во-первых, не всякая полночь годится. Во-вторых, нужно соблюдать дни: есть мужские, есть женские, а есть воскресенье, в которое всякая магическая деятельность противопоказана. В-третьих, для светлого дела требуется время от первых петухов до полуночи, для темного — от полуночи до третьих петухов.

Глядеть в хрустальный шар ради спасения крестной Сана могла как раз до полуночи и в женский день, Изору же предупредили — в одиночку не пробовать, засосет, так что ей при необходимости все равно следовало подстраиваться к Сане.

Хотя работа с шаром особого церемониала не требовала, этим можно было заниматься и в домашнем халате, обе специалистки быстренько переоделись.

Уж больно серьезную вещь они затеяли — вторгнуться в жизнь своей крестной…

Сана не имела, как полагалось бы, особой комнаты для магических упражнений. Но столик, и скатерть, и сосуды, и подсвечники, и трехгранные, натертые ароматическими маслами, свечи — все это стояло наготове, равным образом и курильница, чтобы очистить любое помещение, хоть кухню, хоть ванную. Пока Изоре переодевалась, Сана установила на подставке небольшой хрустальный шар, зажгла свечи и потушила электричество.

Несколько минут обе стояли справа и слева от стола, глядя в пол и готовясь к работе. Потом Сана проделала простенький ритуал настраивания шара — на свою энергетику, а себя — на объем и глубину шара. Выглядело это как оглаживание обеими руками, но не прикасаясь к хрусталю, а сохраняя расстойние примерно в половину дюйма.

— Вот и мы, миленький, — сказала Сана. — Дай нам увидеть, что стряслось с крестной. А мы зажжем для тебя хорошие, сладкие курения…

Изора тем временем подготовила глиняную курильницу, зажгла свечу и налила в углубление над ней сперва — воды, сверху — масла, собственноручно для таких дел составленного. Курильницу она поставила за шаром. Вода пошла мелкими пузырьками, и, пока Сана уговаривала шар, начал распространяться сладковатый запах, в котором особенно отчетливо выделялась нота кардамона.

Потом Сана села, положив руки на стол ладонями вниз и наклонившись к шару так, что едва не касалась его носом. Изора встала сзади, сжав узкие Санины плечи. Теперь они тоже вдыхали аромат, испытывали легкое головокружение, отсутствие тяжести собственного тела, и были готовы.

Сперва шар не давал ничего, кроме обычной игры граней, потом в серединке затуманилось, заклубилось, образовалась темная сердцевина, пятно поползло, в нем возникла прореха. И это была именно та прореха, через которую можно было подсмотреть важные вещи.

Сана с Изорой увидели, к своему изумлению, постель, на которой двое занимались любовью.

— Ой… — прошептала Сана, Изора же и того не смогла.

Они настолько ошалели от неожиданной картинки, что даже не сразу поняли — картинка звучит. Стоны женщины и последний торжествующий вскрик мужчины были довольно громкими, после чего наступила тишина, и лишь было видно, как двое, еще не размыкая объятия, целуют друг друга уже не страстными, а умиротворяющими поцелуями.

Наконец, объятие все же распалось. Двое нуждались в отдыхе — и они легли рядышком, держась за руки. Теперь можно было понять, что крошечная женщина в глубине хрустального шара — именно крестная, но несколько помолодевшая. То ли любовь на нее так подействовала, то ли картинка была давняя — в тот миг ни Изора, ни Сана об этом не задумались.

Мужчина рядом с ней потянулся за покрывалом и набросил его на бедра и ноги подруги, потом потянул край и на себя.

Если бы при работе с шаром можно было говорить, подружки непременно спросили бы хором: послушай, кто это? Но вопрос остался бы без ответа — мужчину они видели впервые в жизни. Дара на картинке была смугла, он же — белокож и даже беловолос. Но длинные волосы не показались подружкам седыми — это была платиновая белизна, довольно редкая для мужчины, и неудивительно, что он отрастил такую пышную гриву. Сейчас, когда оба лица были видны в профиль, обнаружилось, что и у него, как у нее, нос — с легкой горбинкой. Что же до телосложения — тело он имел тонкое и молодое, почти безволосое, как мальчик четырнадцати или пятнадцати лет.

Однако это было лицо отнюдь не мальчика, да и рост тоже…

Дара приподнялась на локте, чтобы внимательно посмотреть на это самое лицо, в тот миг — любимое. Она улыбалась, улыбался и он, да так, что Сана с Изорой хором вздохнули.

— Вот это и называется счастьем, — сказала Дара.

— Я рад, что ты сейчас счастлива, — помолчав, произнес он. — Шампанского?

Дара, опираясь о левый локоть, подняла над грудью любимого правую руку — и в заранее правильно собранных пальцах образовался золотистый фужер. Один на двоих.

— За нас? — спросила она.

— За этот час и миг, — ответил он. Как показалось Изоре с Саной, по-особому произнеся «час» и «миг».

— Да-а… Больше нам не отпущено… — голос крестной чуть изменился.

— Все зависит от тебя.

— Если бы в этом мире все зависело только от меня!

— Ты сама себя обманываешь, Дара, — возразил он. — С женщинами это часто случается.

— Я люблю тебя — значит, тебя и обманываю, — извернулась она. — Пей за наше счастье, милый.

Он тоже приподнялдся на локте и пригубил фужер.

— Странно, что судьба о нас позаботилась, дала и место, и время, и свободу, — он опять сделал маленький глоток. — Если вдуматься, то иной любви у нас и быть не могло.

— Зато мы не будем свидетелями ее безвременной кончины.

— В том-то наша беда, что мы с тобой всегда помним о времени…

Она допила шампанское и откинула покрывало.

— Спешишь?

Тонкая мужская рука скользнула по спине крестной, мужчина попытался привлечь к себе подругу — и кто его разберет, чего в его душе сейчас было больше, нежности или желания сделать по-своему.

Впрочем, жажда близости, кажется, была неподдельной…

Дара резко повернулась к избраннику.

— Хочешь, чтобы я лежала и смотрела, как уходишь ты?

Она вскочила с постели, подхватила с пола ком одежды, выпрямилась — если бы кто вздумал ее сейчас изваять, то назвал бы скульптуру «Проснувшаяся гордость»!

— Сила твоя велика, — сказал мужчина. — Но она останется с тобой, пока ты влюблена. Иссякнет любовь — иссякнет и сила!

— Любовь к тебе?

— Это гейс, Дара. Я давно думал о прощальном подарке. Вот тебе мой гейс!

— Ты сошел с ума!

— Ты еще очень молода, милая. У тебя будет много любви и много силы. Но кончится одна — кончится и другая! Гейс! Слышишь? Гейс!

Дара, как была, неодетая, кинулась бежать. Но мужчина протянул левую руку и сделал жест, хорошо знакомый и Сане, и Изоре, — обе они склонились перед властью этого жеста в час своего посвящения. И склонились добровольно, принимая, как необходимое условие своих новых способностей, отказ от некоторых на первый взгляд сомнительных прав, вроде права стоять под сосной или права петь за пределами своего дома.

Шар показал этот миг с точки зрения мужчины — подружки увидели голую спину крестной и длинные пальцы левой руки, перечеркнувшие эту спину знаком, и перстень на среднем пальце с белой искрой вместо камня. Знак попал в цель — Дара, ощутив это, повернулась, и подружки затаили дыхание, в надежде услышать имя.

Возможно, она и назвала мужчину по имени — ее рот несколько раз открылся, и на лице при этом была злость. Но треклятый шар именно тут выключил звук. А секунду спустя и лицо крестной пропало.

На месте, где была картинка, в хрустальном шаре образовалось темное облачко, что означало — к работе непригоден, временно или даже навсегда.

— Ты видела? Да? Видела? — закричала Сана.

— И слышала, — ответила Изора.

— Изорка, я впервые СЛЫШАЛА!

— Я тоже!

— Это что же такое? Это значит — нам сообщили? Нарочно для нас это устроили?! — Сана, вскочив, принялась ходить по комнате. — Значит, нас пасут? Значит, Дару пасут?

— Значит, нам ясно сказали: не лезьте не в свое дело… — безнадежно произнесла Изора. — Мы увидели, кто сказал, и услышали гейс. Это нам сделали, чтобы мы не приставали к Даре с дурацкими вопросами и не тратили время на совершенно провальные варианты.

— Погоди, погоди… — Сану все еще носило, и удивительно даже, как она не сбивала с места мебель. — Ничего удивительного в том, что она кого-то там разлюбила… или даже вообще мужиков разлюбила… Это я как раз понимаю…

Изора покосилась на нее — Сана, понимающая, как можно разлюбить всех мужиков разом, была для нее чудом не менее великим, чем говорящий шар.

— Ну, разлюбила, ну так может же опять полюбить! А мы с тобой на что? Есть же привороты!

— Тот, кто показал нам ЭТО, не хуже тебя знает, что есть привороты. Нам сказали, что все наши знания тут бессильны, понимаешь?! — тут и Изора заорала. — Любовь через привороты Дару не спасет!

— А где же мы ей возьмем настоящую любовь?!

— Где-где… — проворчала, внезапно угомонившись, Изора. — Давай думать. Как ты считаешь, сколько у нее крестниц?

— Тут и считать не надо — восемь. Помнишь, когда близнецов лечили? Она попросила трех крестниц у Брессы — и нас, с ней вместе, стало двенадцать.

— Какой же скотиной нужно быть, чтобы лишить ее целительского таланта!

— Гвоздей тебе в ноги, ни пути тебе, ни дороги, — со вполне понятной злостью сказала Сана хрустальному шару, чтобы нечто в глубине тут же передало пожелание беловолосому негодяю.

— Собака съела, кость зарыта, дверь закрыта, — припечатала Изора. — И все-таки — почему она не к кому-то приехала, а к нам, сюда?

— Потому что нас тут двое? И мы вдвоем лучше ей поможем, чем одна крестница? — предположила Сана.

— Откуда ты знаешь, сколько крестниц в других местах? Может, где-то их трое или вообще пятеро? Или…

Вдруг Сана осталовилась, словно прислушиваясь к себе. Изора знала эти моменты внезапного спокойствия, знала также, как ими пользоваться, — крестная, обнаружив неожиданную власть протяжно произнесенного имени, выучила Изору помогать Сане.

— Спокойно, Сана, спокойно, Сан-на, Сан-на… — тихо произнесла Изора, осторожно будя то, чего умом постигнуть не могла, но, как всякая женщина, тоже частенько в себе чувствовала, хотя и не с такой силой, как подруга.

— Я спокойна, — чуть изменившимся голосом ответила Сана. — Только волна снизу пошла…

— Вверх ее гони. Ты должна понять, почему Дара приехала именно сюда.

— Она узнала, что ты открываешь салон, и надеялась на работу? — неуверенно предположила Сана и опустилась в кресло.

— Не умничай. Она не знала, что я открываю салон. Поднимай волну выше, еще выше… есть же причина!… Спокойно, Сан-на, спокойно, Сан-на…

Подружка, закрыв глаза, откинулась на спинку кресла и застонала.

— Выше, выше, еще выше! — твердила Изора, склоняясь над ней. — Ты — можешь! Выше! Ты можешь поднять силу высоко и понять, ПОЧЕМУ ДАРА ПРИЕХАЛА СЮДА!

— Да… Да… — то ли шептала, то ли стонала Сана. Но пик возбуждения миновал — ей удалось увести силу из опасного места, и теперь она дышала ровно, глубоко, сжимая и разжимая кулаки.

— Ты знаешь, Сан-на, ты уже знаешь…

— Да… Знаю… Она приехала, чтобы найти одного человека…

— Этого, из шара?

— Нет, другого… Она приехала, чтобы вернуть себе любовь…

И тут зазвонил дверной колокольчик.

— Будь ты неладен! — воскликнула Изора.

То, что владело сейчас Саной, не было по всем правилам отпущено на свободу, вверх, и вот-вот должно было вернуться в то место ее тела, где зародилось.

Сана открыла глаза.

— Это — он. Собирайся скорее!

— Сила? — участливо спросила Изора. — Бегу, бегу…

Когда Сана впустила и отправила ждать на кухню очередного своего друга, в эти минуты — просто необходимого, Изора уже натягивала колготки.

Не всегда она одобряла похождения подружки, но сейчас был тот случай, когда Сана не имела другой возможности избавиться от сгустка силы.

Главное они все же сделали — узнали правду.