На далёких островах

Константин Давлетшин

Действие романа происходит в переломное для страны время, в годы хрущёвской оттепели. Типичная и в то же время совершенно невероятная история простого советского лётчика, рассказанная им самим живым и ироничным языком. Изрядно помотавшись по просторам Родины, он не только неожиданно попадает в самую гущу событий Карибского кризиса, но и оказывается в центре непредсказуемого любовного многоугольника. Увлекательное повествование о верной дружбе и настоящей любви на фоне глобальных перемен.

1.9 Аварийное приводнение

Через два года подошло время повышать мою лётную квалификацию — пора сдавать на лётчика второго класса. Для этого, кроме зачётов, нужно сделать несколько контрольных полётов на самолёте-спарке. Спарка — это обычный истребитель, только за лётчиком оборудована вторая кабина для инструктора с полным набором всех приборов и органов управления. Но Миг-15 самолёт маленький, поэтому сделать нормальную заднюю кабину не получилось — из неё почти ничего не видно, голова переднего лётчика загораживает весь обзор!

Лечу с комэской — полет в зону для проверки техники пилотирования. Полет не сложный, покрутить пилотаж минут двадцать и назад. Кручу бочки, горки и спирали, боевые развороты, пикирование-кабрирование, в общем, все как обычно, ничего нового. Смотрю, со стороны Японии на горизонте какая-то точка появилась. Показываю пальцем комэске. Он как увидел, сразу запросил землю: кто это, а мне: давай к нему. Я добавил газа, а сам думаю: на самолёте топлива на час полёта, а мы уже минут тридцать летаем, но самое главное — на борту ни одного снаряда! Мы же на пилотаж полетели, а не на боевое задание! Ну ладно. Комэске видней.

Летим. Точка быстро увеличивается в размерах. Ого! Да это здоровенный американский бомбёр, переделанный в разведчик! Вооружён он очень серьёзно — на борту аж тринадцать крупнокалиберных пулемётов и человек двадцать экипажа. Он даже близко к себе подлететь не даст, его старший брат — «Летающая крепость» — во время войны сбивал немецкие самолёты пачками. Спрашиваю у комэски, что будем делать. Он:

— Давай пока покажем ему, что мы здесь, может он с курса сбился?

— Ну да, сбился. Корея-то совсем в другой стороне!

— Они всегда говорят, что сбились. Давай шуруй к ним, попугаем.

Подлетаем ближе, смотрю, а америкосы серьёзно настроены, развернули в нашу сторону стволы, но летят тем же курсом! Обычно в таких случаях они прикидываются дурочками и сразу отваливают в международные воды, а сейчас прут прямо по нашей территории! Говорю комэске:

— Давайте сейчас ему в хвост зайдём, может он испугается.

— Давай, только держись подальше, под его пулемёты не подлезай.

Закладываю правый вираж с набором высоты и захожу сверху ему в хвост. Отличная позиция, самолёт как на ладони! Полого пикирую на него, стараюсь держаться ровно, вроде как прицеливаюсь. У нас скорость в полтора раза больше, чем у старого поршневого бомбëра, дистанция быстро сокращается. Чувствую, комэска на себя ручку тянет. Нет, ещё рано отворачивать, ближе нужно, сейчас у стрелков нервы сдадут, и они первыми откроют огонь! А после этого мы всегда правы будем. Смотрю, а нервишки-то у экипажа на пределе — америкосы развернули на нас все свои стволы, даже те, которые должны смотреть только вперёд! Комэска молча тянет ручку на себя. Но я-то поздоровее буду, также молча придерживаю её, не даю уходить вверх. Так, конечно, делать нельзя — комэска тут старший и я обязан выполнять его приказы, но он пока молчит и не настаивает.

Ну, стреляйте же! Я уже вышел на дистанцию стрельбы! Мне самому стрелять пора! Если мы сейчас отвернём, то америкосы поймут, что у нас нет снарядов и мы не можем стрелять или вообще боимся. А если отвернём после начала их стрельбы, то это уже бой. Ну, давайте же!

Первым не выдержал верхний башенный стрелок, за ним сумасшедший огонь открыл кормовой, а потом застрочили все остальные. В воздухе мгновенно выросла железная стена из пуль! Эх, дураки вы! Рано стрелять начали, ваши пули до нас не долетают. Я добавил газу и резко взял вверх. Меня охватил азарт! Слышал от наших, воевавших в Корее: если энергично маневрировать, то все пули пролетят мимо. У америкосов на пулемётах стоят ещё древние винтовочные прицелы, они просто не успевают взять наш самолёт на «мушку»!

Ну, теперь держитесь, сейчас мы со всех ракурсов так заходить будем, пощекочем вам нервишки. Жаль только, что у нас снарядов нет, а то сделали бы из вас решето! Вам, фермерам, в Техасе хвосты коровами крутить нужно, а не над Курилами летать! В самолёт стрелять — это не по бутылкам на ранчо! Хотя откуда у вас бутылки? Может одна бутылка тараканьей настойки, которую вы называете виски, на всю толпу, и то водой разбавлена! Куда вы прëте? Мало вас в Корее били?

Слышим, в эфире нас КП полка вызывает, дежурное звено уже вылетело нам на подмогу. Отлично, минут через десять будут. А нам нужно америкоса на это время задержать. Задержать-то можно, вот что потом самим делать? Топливо-то заканчивается!

Мы зашли ещё пару раз в атаку с левого и правого бортов. Американский бомбёр отстреливался с отчаяньем обречённого, но все равно, упорно летел в сторону Охотского моря. Видимо очень им нужно что-то у нас разведать. Делаем четвёртый заход, тут на приборной доске загорелась лампа «аварийный остаток топлива»! Ну, все, долетались. Комэска мне:

— Добро, попугали уже, выходи из боя и поворачивай на аэродром.

Хорошо, что комэска таранить америкоса не решил, у него уже был такой случай. Рассказывали, он в войну таким образом завалил одного немца. Но на реактивном самолёте таран — это верное самоубийство! Это раньше врага своим винтом по хвосту аккуратно рубанёшь, и у него все рули в щепки разлетаются. Да и что тогда за самолёты были? Фанера, обтянутая тряпкой! Ну, может, винт себе немного погнёшь. А противник, лишившись рулей, сваливается в пикирование, из которого уже не выйти. Сейчас такой трюк не пройдёт. Придётся бить крылом, которое от удара наверняка отвалится.

Ладно, тарана мы избежали, дальше что? До своего аэродрома мы точно не долетим. Садится на воду? Или катапультироваться? Комэска развеял мои сомнения:

— Слушай, как двигатель встанет — катапультируемся. Я — первый, а ты сразу за мной.

(Самолёт так устроен — сначала катапультируется лётчик из задней кабины, где как раз и сидел комэска, а потом из передней)

Не, на это я не согласен. Я на планере летал, на свой страх и риск, там вообще никаких средств спасения нет, не было и никогда не будет. А тут живой самолёт в воздухе бросить, потом по госпиталям полгода валяться и не факт, что после этого летать будешь! Позвоночник можно очень серьёзно повредить: катапульта бьёт под зад с силой в десять тонн! Комэска пусть делает как хочет, а я приводняться буду., самолёт штука большая, сразу не утонет. Поворачиваюсь к комэске и кричу ему голосом:

— Я не буду! Попробую приводниться.

Я ожидал что-то вроде: вы, что приказ не поняли, выполняйте! Но комэска, вопреки моим ожиданиям сразу согласился:

— Я тоже не хочу. Боюсь я этой бешеной табуретки! Давай на воду садиться, — и сразу на КП, — Альбатрос, я полсотни первый, закончилось топливо, буду приводняться.

— Полсотни первый, я Альбатрос, вас вижу, высылаю спасательный катер.

Это радует. Тут километров пятьдесят всего, часа через два с половиной — три подойдёт. Пока с землёй говорили, движок как-то странно чихнул и встал. И тишина. Я сразу вспомнил планер и полёты в Тушино. Правда самолёт без движка этот не летучий планер, но справиться можно. Сейчас нужно плавно снижаться, чтобы скорость не потерять, а перед самой водой аккуратненько потянуть самолёт на себя, он снизит скорость и тихонько плюхнется в воду. Пока он будет тонуть, мы успеем вылезти.

Отдаём ручку от себя и снижаемся. За высотой и скоростью следим, разгоняться нельзя. На воду в некотором роде садиться проще — не нужно выбирать площадку. Море — одна большая площадка. Лишь бы шторма не было. Это на земле то провода, то овраги, то заборы, то столбы! Сколько лётчиков погибло, пытаясь выбрать удобную площадку или уходя от городов.

Вот она, вода. Тянем на себя, тут тоже главное — не перетянуть. Самолёт резко задерёт нос, свалится на крыло и упадёт в воду боком, или хуже — вниз кабиной. Вот тогда из него уже не выбраться. Тянем, вот они буруны, рядом уже, ещё чуть-чуть. Тут я вспомнил: прежде, чем самолёт утонет, нужно из-под кресла НАЗ (носимый аварийный запас) вынуть! А это не так просто. Может времени не хватить.

Снижаемся ближе. Чувствую, по хвосту вода зажурчала. Отлично! Теперь главное самолёт ровно держать, чтобы он крылом об воду не чиркнул. Как говорят на флоте — держать на ровном киле, мы же теперь морская авиация! Если заденем крылом — самолёт резко развернёт, и он зароется в воду. Продолжаем вдвоём тянуть на себя, скорость резко падает, держим нос самолёта повыше. Вода уже по крылу побежала. Пора! Аварийно сбрасываем фонарь кабины, тут самолёт опускает нос и резко останавливается. Все! Прилетели. Комэска доложил на «землю», что приводнение прошло успешно и начал отстёгивать ремни.

Я тоже отстегнулся и аккуратно, чтобы не раскачать самолёт вылез наружу. Тянусь рукой под кресло, пытаюсь достать НАЗ. Черт, где он? Там же целый мешок! Перегнулся через борт, а вот он где! Далеко запихнули. Комэска в своей кабине матерится, тоже пытается достать свой НАЗ. Но он ростом не вышел, он животом вышел, не достанет. Чувствую, самолёт качнулся и стал быстро погружаться носом. Толкаю комэску и без всяких церемоний кричу:

— Прыгай в воду! Сейчас утонешь!

— Да НАЗ достать не могу!

— На чёрта он утопленнику нужен?

А сам ухватил свой НАЗ, с силой дёрнул на себя и отплыл от самолёта. Смотрю самолёт уже носом на половину в воде, а комэска ещё в кабине ковыряется! Он там что, застрял? Хватаю комэску за воротник, упираюсь ногами в фюзеляж и выдёргиваю из самолёта! Только выдернул, как наша ласточка булькнула и полностью погрузилась под воду. Быстро утонула! За минуту! Я думал она более плавучая.

НАЗ — носимый аварийный запас. Чего в нем только не было: надувная лодка, порошок для окраски воды при приводнении, ракетница и зеркало для подачи сигналов, медицинская аптечка, специальные таблетки для обеззараживания воды, нож-пила, рыболовные снасти и разборная винтовка для охоты, трёхдневный запас еды и воды. А самое главное — радиостанция с сигнальным маяком, и непромокаемая карта с ориентирами. Ещё была плитка шоколада и пистолет ТТ. «Подкрепиться и застрелиться».

Я вскрыл НАЗ, достал лодку и надул её. Лодочка-то совсем маленькая, одноместная, вдвоём не поместиться! Кое-как залезли, сидим почти друг на друге, смотрю вода через борт переливаться начала. Надувная лодка, конечно, не утонет, но и сидеть в ней по пояс в воде, тоже не дело. Тут вспомнил один интересный случай и говорю комэске:

— Пётр Степанович, знаешь, в 44 году два наших морпеха в такую же ситуацию попали?

— Они, что тоже с самолёта в воду сиганули? — недовольно ответил он.

— Да не! Они во время диверсионной вылазки в Норвегии в бою оторвались от своих. Нашли на берегу какую-то лодку и быстро поплыли на ней от наступавших немцев. Когда оказались далеко от берега только тут заметили, что в борту пробоина и вода заливается в лодку! А пробоина большая, рукой не закроешь. Один прыгнул в воду осмотреть еë снаружи, и тут поняли, что пока в лодке один человек, пробоина оказывается выше ватерлинии и вода перестаёт заливаться! Вот так они и плыли, сменяя друг друга. Один в лодке гребёт, греется и воду вычерпывает, другой в воде. Трое суток они плыли, пока их не подобрал наш корабль. Хоть это и летом было, но Баренцево море холодное всегда, как они не замёрзли насмерть? Потом парням Героев дали. Обоим.

Комэска вдруг стал серьёзным:

— А знаешь, почему им Героев дали? Потому что в армии самое главное — сам погибай, а товарища выручай! Тут как «Боливар не выдержит двоих», только наоборот. Эти два морпеха могли бы запросто перестрелять друг друга, и никто бы никогда об этом не узнал. А они нет, мёрзли, но держались друг за дружку, чтоб не пропасть поодиночке. Настоящие мужики. Давай и мы так же сделаем! Полезай-ка за борт, Героя тебе не обещаю, а на «Красную звезду» представление напишу! И не ржи, я серьёзно! Давай вылезай!

Я прыгнул в воду и схватился за тросик на борту. Холодно! А комэска вычерпал воду и развалился в лодке, закинув руки за голову.

— Красота! — сказал он мечтательно, — одно плохо, америкосы видели, что мы на воду садились, думают, наверно, что сбили нас! — Комэска резко повернулся в сторону, куда улетели американцы, и показал им кулак, — не дождётесь!

Тут у нас над головами пролетели наши истребители и я быстро достал пистолет и выстрелил в воздух, чтобы обозначить себя.

— Не суетись! — сказал комэска, — всë они видели! Нечего зря в воздух палить, патроны побереги, ещё пригодятся, — зловеще добавил он.

Комэска зевнул, откинулся назад, улёгся поудобней и предался воспоминаниям:

— Знаешь, Коль, я на четырёх войнах побывал, девятнадцать вражеских самолётов сбил, восемь своих самолётов поменял, три раза меня самого сбивали, один раз к своим пешком неделю по немецким тылам шёл. Наша пехота, черт их подери, челюсть мне при встрече чуть не сломала и зуб выбила! А я им ещё флягу со спиртом подарил! Плохо чувствовать себя безлошадным, как не в своей тарелке.

Он резко сел в лодке и прислушался:

— Кажись, из пушек стреляют? Не слышишь?

Я помотал головой — нет.

— Ну да ладно. Потом подробности узнаем. Слушай дальше. На войнах у меня полно всяких интересных случаев было, но один особенно запомнился. Дело было в Корее. Там в основном ночью летали, не люблю летать ночью — хотелось бы видеть кто меня убьёт. Вот лечу я на свободную охоту, патрулирую. Смотрю америкос на «Пантере» куда-то чешет, был тогда у них такой самолёт, полное барахло, нашему Мигу даже в подмётки не годится. Я ему, как обычно, в хвост пытаюсь пристроиться. А он, вместо того, чтобы сразу к своим удрать, маневрировать начал! Давно такого не было! И пилотирует грамотно! Меня со своего хвоста очень умело стряхивает. Тут меня аж азарт разобрал, уже сто лет достойного противника не было! Я в атаку на него захожу, а он очень толково уклоняется, но сам на меня демонстративно в атаку не лезет. Хотя была у него одна явная возможность и пара неявных. Немцы такого не пропустили бы! Странно как-то он себя ведëт. Потом он вообще бортовые огни включил! Чтобы мне его виднее стало? Ему что, жить недоело? И тут я понял: парень-то научиться хочет! И стало мне его жалко. Вот, думаю, собью я его сейчас, и что? Не станет в мире ещё одного талантливого лётчика, что от этого мир лучше станет? Нет! Я в конце войны летал с американскими лётчиками — нормальные они ребята, такие же как мы с тобой и водку пьют так же. Я тоже бортовые огни включил, чтобы ему показать «не бойся». Он крыльями помахал — «понял» и сразу на меня в атаку зашёл. Я давай уклоняться, на него захожу, он снова на меня. Долго мы так развлекались, как он вдруг бортовые огни выключил и сразу исчез в темноте! Вот это да!

Кстати вовремя он из боя вышел, у меня топливо уже на подходе, пора возвращаться. Поворачиваю обратно и тут понимаю, что я не знаю куда лететь! Совсем не знаю! Американца-то на себя свой авианосец заведёт, а меня кто? Я прикинул, где наверно может быть берег и повернул туда. Хоть все «Наставления» категорически запрещают полет с произвольным курсом, но над морем никаких ориентиров нет, поэтому полетел, куда глаза глядят. Лечу, а кругом красота, небо ясное, на море полный штиль и звезды отражаются в воде. Такое чувство, словно в космосе среди звёзд летишь. Время как будто остановилось, и какая-то благостная тишина наступила. А я себя жалею, вот топливо сейчас закончится и никто, Петро, не узнает где могилка твоя. Ещё вспомнил этот дурацкий приказ: застрелиться, но в плен не попадать, мы же здесь вроде как китайские добровольцы! Что делать? Застрелиться прямо сейчас в кабине или сразу после приводнения?

Вдруг вижу, прямо передо мной в море ярко-зелёная полоска светится и, как тропинка в поле, уходит за горизонт. Ну и чудеса! Что это такое? Делать мне нечего, курса на свой аэродром я не знаю — полетел вдоль дорожки. Феерическая картина: звезды вокруг и между ними переливаясь всеми оттенками зелёного, бежит дорожка! Я как-то сразу успокоился. Лечу вдоль неё, вдруг дорожка резко обрывается, и с земли показались оранжевые вспышки! Зенитная артиллерия заработала! Присмотрелся — да это же корейский порт и мой аэродром прямо за ним! Спасибо дорожке!

Комэска тяжело вздохнул и, помолчав, продолжил:

— Думаю, это мне Бог помог. Я хоть, и коммунист, и атеист, и все такое прочее, но тут явно божья рука. Американец улизнул от меня, потому что мы близко к его авианосцу подлетели, а авианосец меня не пожалел бы, открыл огонь из всех стволов и дежурное звено поднял! Если бы неизвестный корейский кораблик не взбаламутил винтами светящийся планктон, то я бы уже давно кормил рыб на дне. И знаешь, после этого случая во мне что-то сломалось. Раньше я азартный был, злой, сам в атаку рвался! А теперь первым стрелять перестал, раненых не добивал, всегда давал уйти на свою территорию. Это, конечно, плохо. Какой я после этого лётчик-истребитель? Да никакой. Старый я уже стал. Вот выловят нас с тобой из воды, и пойду на пенсию. Хватит, навоевался! У меня на Полтавщине у родителей дом большой, вот и буду там семечки грызть, горилку пить и салом заедать.

Через два часа подошёл сторожевик пограничников и поднял нас на борт.

На причале нас встречало все население городка. В первом ряду мельтешила Валька и махала платком как сигнальным флагом — «Я здесь, я здесь!». Хотя могла и не махать, её яркую внешность было заметно ещё за три мили от берега. Самым первым стоял командир нашей дивизии, который специально прилетел для этого с Сахалина, за ним командир полка, целая толпа врачей в белых халатах и наша полковая машина-санитарка, весь остальной причал был облеплен людьми. По местным меркам — это была встреча на самом высочайшем уровне. Я думаю, и президента вселенной здесь встречали бы в этом же составе.

Мы причалили, комэска доложил комдиву, что полётное задание выполнено полностью. Экипаж проявил чудеса героизма, но остался жив. Вверенная ему боевая техника, то есть самолёт, пала смертью храбрых, утонув в бурных водах Тихого океана. Комдив, махнув рукой на бестолковый рапорт комэски, обнял его и, хлопая по спине, радостно приговаривал: эх, жив курилка! Потом пожал руку мне и тоже обнял. Тут зарисовалась Валька, радостно завизжала, оттолкнула комполка, который тоже собирался меня поздравить, и с разбега повисла у меня на шее!

— Я так переживала! Я места себе не находила! Я чуть с ума не сошла, пока тебя ждала!

Потом резко отпрянула и осмотрела меня:

— Ты что ранен? Зачем тут так много врачей? Куда они хотят тебя увезти? Я тебя никуда не пущу! Я поеду с тобой!

И правда, зачем весь личный состав нашего лазарета, включая зубного техника, здесь собрался? От чего нас собрались лечить? Комполка аккуратно оторвал Вальку и посадил меня в санитарку, та включила сирену и с противным воем рванула в лазарет, который находился в полукилометре от причала. В лазарете нам померили температуру, простучали лёгкие и измерили давление. Все оказалось в норме. На этом весь «углублённый» медосмотр закончился, но нас все равно продержали в лазарете до вечера следующего дня. За это время Валька раз десять приходила меня навещать, но её не пускали, так как нам прописали строгий постельный режим! Вечером пришли комдив с комполка, принесли две бутылки водки и закуску. Сказали, что это лекарство для снятия стресса.

Мы хорошенько выпили, и комдив рассказал, что звонили из штаба Армии и сказали, что в Москве дали команду всех по-царски наградить. В Охотском море Тихоокеанский флот затеял испытания новой ракеты со стрельбой из подводного положения, американский разведчик как раз туда и летел, а мы его героически сбили. Поэтому комэске, как старшему — Орден Красного Знамени, мне, лётчикам дежурного звена, которые сбили разведчик, руководителю полëтов и штурману наведения — по Красной звезде. И ещё всем нам, а также нашему наземному технарю и технарям дежурного звена — премия по три должностных оклада. Действительно щедро. По-честному. Наш самолёт приказали списать на боевые потери.

Валька очень гордилась мной. Деньги её не впечатлили, а вот в орденах она знала толк, у её папы много разных наград. Моей наградой она хвасталась так, как будто орден вручили лично ей. Держала его в отдельной коробочке, любовалась им, гладила и сдувала с него пылинки. Мне выдавала его только когда я одевал парадную форму! Иногда она привязывала к нему золотую цепочку и одевала на себя. Прямо на голое тело. Интересно смотрится.

Свои действия я за подвиг не считал. Больше переживал за потерянный самолёт. Я-то знаю, какого труда стоит самолёт на заводе собрать. И денег он баснословных стоит. Народных денег. Три самолёта — детский садик. Пять самолётов — школа. Семь самолётов — поликлиника или больница. Но орденом я тоже гордился! Это настоящий боевой орден. И получить его в двадцать четыре года, да ещё в мирное время — большая удача! Теперь у меня две боевые награды: медаль «За Оборону Москвы» и вот, теперь ещё и «Красная Звезда». Медалью никого не удивишь, у моих ровесников было много боевых наград, но обычно не самые серьёзные, вроде моей. Хотя со мной в училище учился один курсант, у него была медаль «За отвагу»! Эта, на первый взгляд простенькая медаль, на самом деле почётнейшая награда! Очень высоко ценилась среди фронтовиков. Её не получить «за участие», её давали только за личный подвиг и храбрость, проявленную в боях с врагами Советского Союза. Прямо как в «Положении о награде» и написано!

Мой дед, когда мы приехали в отпуск, взял мой орден, достал свой, полученный ещё в гражданскую войну, оттёр от пыли, и стал сравнивать номера. Долго, сослепу, не мог разглядеть, а когда разглядел, сделал вывод:

— Молодец внучок! За сорок лет всего пятьдесят тысяч человек! Гордись!

Дед ошибся аж в сто раз, но я не стал его расстраивать.