Повнимательнее, Картер Джонс!

Гэри Шмидт (2019)

Что бы вы сказали, если бы в вашу дверь позвонил Дживс? Или хотя бы Стивен Фрай в образе Дживса? Нечто очень похожее приключилось с американским шестиклассником Картером Джонсом — да еще и утром первого сентября, когда все три сестренки чего-то хотят, а мама совершенно сбилась с ног. Картер сперва просто не поверил своим глазам. А потом — куда деваться! — смирился с тем, что настоящий английский дворецкий каждый день приходит в дом и устанавливает новые правила. А потом — и такое бывает! — оказалось, что всем вокруг этот удивительный человек очень симпатичен. К тому же благодаря усилиям Дворецкого в жизни Картера появился совершенно неведомый ему прежде вид спорта. И это оказалось, в отличие от знакомства с балетом, очень интересно. И все это вместе привело к тому, что тайна, сжигавшая Картера изнутри, наконец раскрыта.

5

Питч

Питч — основная игровая площадка между калитками. Ее длина — двадцать два ярда^[10]. На питче должен происходить весь поединок между боулером и бетсменами.

В тот вечер мама сразу после ужина пошла спать, а я засел за сочинение «Моя комната»: объем — один абзац, задача — рассказать миссис Хокнет что-нибудь о себе не впрямую, а намеками.

К тому времени, когда Дворецкий помог Эмили прочесть сказку про зайку, который дом себе искал, и еще одну, про зайку в золотых туфельках, и две главы еще одной, про зайку по имени Эдвард, — ну вы уже поняли принцип отбора, да? — я усыпал весь пол скомканными листками, и Дворецкий увидел это из коридора, когда Шарли потащила его смотреть свои книжки. Я слышал за стеной их разговор. Дворецкий спросил: «Вам нравится Э. Несбит?», а Шарли переспросила: «Кто-кто?», а Дворецкий сказал: «Нам следует зайти в библиотеку. А теперь перейдем к умножению на одиннадцать и двенадцать…» Когда с умножением на одиннадцать и двенадцать было покончено, теперь уже Энни потащила Дворецкого в свою комнату практиковаться в правописании слов, которые начинаются на «пр-», и Дворецкий, проходя по коридору, увидел горы скомканных листков и покачал головой.

Я слышал, как они занимались, и, когда Энни превосходно проявила себя в правописании практически всех английских слов на «пр-», Дворецкий предложил, чтобы теперь она сама, проверяя себя прилежно и прагматично, проработала список слов, и потом зашел в мою комнату, где из комков бумаги уже нагромоздился горный ландшафт.

— Похоже, ваш прогресс прервался, — сказал он.

— Перестаньте, — сказал я.

— Виноват.

Он взял наугад скомканный листок, расправил.

— Я в таких делах не силен, — сказал я.

Дворецкий кивнул.

— И вообще, кто задает на первой же неделе какую-то дурацкую домашку? Только в нашей дурацкой школе.

Дворецкий скомкал расправленный листок. Подобрал с пола другой, прочел, скомкал.

— Кто задает? Учителя, старающиеся чему-то научить учеников, — сказал он. — Вам задали написать о выходках пестро разряженных персонажей, таких могущественных, что это просто нелепо?

— Мне задали написать про мою комнату. Я пишу об этих постерах. — И я показал на них рукой.

Дворецкий снова кивнул.

— Для сочинения этот предмет куда пристойнее, чем завалы невыстиранной одежды, — а их вы попозже устраните. Но ваши предложения — пример пустословия. Если бы вы предпочли лаконичность и предваряли сказуемые чем-то похожим на подлежащее…

— Вы опять…

— Виноват. Позвольте спросить: возможно, вашу учительницу больше заинтересуют подробности, которые что-то говорят о вас самом, молодой господин Джонс?

— Они самые. Мне задали описать, как моя комната что-то говорит обо мне.

— И поэтому вы пишете о супергероях?

— Угу.

— В таком случае, — сказал Дворецкий, — вы, возможно, могли бы начать с этого.

И показал на фото моего отца, капитана Джексона Джонатана Джонса, на фоне американского флага.

— Или с этого. — И он показал на берет, который отец носил во время своей первой командировки в Ирак.

— Или с этого. — И он показал на тактические очки: в их оправе до сих пор застрял песок Афганистана.

И — ну что ж я как дурак, как дурак, как дурак — я почувствовал, что на глаза — да что ж я как дурак, как дурак, как дурак — набежала какая-то дурацкая соленая вода.

— Напишите первую фразу, — сказал Дворецкий.

Я написал.

— Позвольте, — сказал он и протянул руку. Взял бумагу. Прочел. Прочел второй раз — теперь вслух.

Неторопливо прочел вслух: «Мой отец на другом конце света, но в моей комнате он повсюду».

Дворецкий положил этот листок обратно на мой стол.

И сказал:

— Даю прогноз: это начало не повторит прискорбную судьбу своих предшественников.

И ушел.

Он оказался прав.

В общем, на следующий день я не забыл завтрак дома.

Просто решил — лучше быть начеку.

Но Билли Кольт остался недоволен.

— Значит, Дворецкий сегодня не…

— Нет, — сказал я.

— И на завтрак не бу…

— Нет, — сказал я.

— Свинья ты, — сказал он.

Но на большой перемене я обнаружил в пакете столько еды, что можно было и с Билли Кольтом поделиться. Казалось, Дворецкий специально рассчитал на двоих: два сандвича с козьим сыром, два вареных яйца, восемь кусочков нарезанной моркови и четыре маленькие плюшки с изюмом.

— Спасибо твоему дворецкому — так и передай, — сказал Билли Кольт. Если мне правильно послышалось. Он ведь говорил с набитым ртом.

А миссис Хокнет? Она сказала про мое сочинение: выразительное описание с глубоким подтекстом.

Очень глубоким.

И еще сказала, что мне стоило бы послать его отцу по электронной почте.

Я решил, что так и сделаю.

В пятницу Дворецкий приехал за всеми нами в школу на Баклажане, но на этот раз — впервые — мамы с ним не было.

— Ваша матушка, — сказал Дворецкий, — провожает джип в последний путь.

— Как это? — спросила Эмили.

— Это значит, что джип сд… умер, — сказала Энни.

— Джипы не умирают, — сказала Эмили.

— Совершенно верно, они не умирают, — сказал Дворецкий. — Но они когда-нибудь приходят в негодность. Что ж, поскольку сегодня пятница и уже четвертый час пополудни, рискну предположить, что мы могли бы по пути вас кое-чем порадовать.

— Порадовать? — переспросила Эмили.

— Да, — сказал Дворецкий. — Начнем с мисс Эмили и мисс Шарлотты.

Эмили и Шарли заулыбались — так они улыбаются, когда зазнаются, и тогда они хуже геморроя. Но они слегка поникли, когда мы подъехали к библиотеке и взяли для них на дом книжки Э. Несбит.

— А что значит «Э»? — спросила Шарли.

— Экстраординарная, — сказал Дворецкий. — Теперь очередь мисс Энн.

Энни не заулыбалась улыбкой зазнайки, но тоже слегка поникла, когда мы подъехали к «Музыкальному магазину Мэделайн» и Дворецкий купил ей метроном.

— Метроном — какая от него радость? — сказала она.

— Радость, а заодно польза — для всех нас, — сказал Дворецкий. — Ценно помнить, что ритм, если его прилежно придерживаться, — тут он оглянулся на меня, а я покачал головой, — важен во всех областях жизни, но прежде всего в музыке.

— Спасибо, — сказала Энни, но без особого восторга.

— А теперь молодой господин Джонс, — сказал Дворецкий.

Если честно, когда мы подъехали к «Мэрисвиллскому миру спорттоваров», мои перспективы выглядели намного заманчивее, чем какие-то там книжки Э. Несбит и метрономы.

Сами понимаете, «Мир спорттоваров»… Звучит выразительно, и подтекст глубокий.

Дворецкий велел нам подождать в машине, пока он наводит справки о товаре, заказанном по каталогу. И мы подождали, и я сказал Энни, что «заказанный по каталогу» тоже звучит выразительно и подтекст глубокий.

По-моему, Энни сделала над собой большое усилие, чтобы меня не возненавидеть.

Но когда Дворецкий вернулся, в руках у него было что-то длинное, с одной стороны плоское, с другой выпуклое, и никто из нас не смог догадаться, что это такое.

— Почти все жители нашей планеты, — сказал Дворецкий, — за огорчительным исключением граждан ряда не самых цивилизованных стран, мигом узнали бы в этом предмете биту.

— Это не бита, — сказал я.

— Что и требовалось доказать. Молодой господин Джонс, именно эта вещь называется «бита» во всех частях света, где ценят изящество, где чтят коллективную память, где преобладают воспитанные люди.

— А мы разве невоспитанные? — сказал я.

— Молодой господин Джонс, вчера вечером вы окунули в кока-колу свой шоколадный донат в шоколадной глазури.

— Шоколадные донаты в шоколадной глазури только так и едят, — сказал я. — По всей видимости.

— И, если бы я не вмешался, соломинка, торчавшая из вашего стакана с шоколадной кока-колой, вонзилась бы в вашу левую ноздрю.

Это да — так все и было.

Он протянул мне биту.

— Вы взяли ее не за тот конец, молодой господин Джонс.

Я взял ее за другой конец.

— А веревку надо снять?

— Во-первых, это шнур. Во-вторых, нет, не надо.

Я осмотрел биту.

— А в бейсбол ей играть можно?

— Только если вы дикарь.

— А в какую же игру можно?

Дворецкий прижмурил глаза. На его губах появилась улыбка. И он сказал, словно погрузившись в транс:

— В самую красивую и благородную из всех игр, которые изобрело или когда-либо изобретет человечество.

Я снова осмотрел биту.

— Стопудово.

— Как вы должны помнить, молодой господин Джонс, насмешка — низшая форма остроумия. Но насмешки над крикетом равносильны святотатству, и в моем присутствии их не будет.

По его голосу я понял: он не шутит.

— Ну а из какого она дерева? — спросил я, хотя вообще-то мне было без разницы.

— Из ивы, — сказал Дворецкий. — И сегодня вечером вы ее обстучите.

И если вы не знаете, что такое «обстукивать», то вы, по всей видимости, никогда не держали в руках новую крикетную биту, и дворецкий не вручал вам бутылочку с олифой и чистую тряпку, и вы не натирали биту маслом: натираешь, натираешь, натираешь, а дворецкий смотрит и показывает тебе жестами, как это полагается делать, так, как он сам, наверное, делал в детстве, и, наверное, ему хочется отобрать у тебя биту и все сделать самому. А потом колотишь по бите крикетным мячом со всех сторон, чтобы дерево загрубело. Дворецкий говорил так, словно это типа такой обряд посвящения и я должен через него пройти.

Но знаете, что я вам скажу? Я думал не о том, что это типа обряд.

А о том, как бы он понравился моему брату Карриэру.

Карриэр заляпал бы всю комнату олифой, но… ох… как бы ему понравилось обстукивать биту.

Между прочим, в тот день после большой перемены я зашел в школьную библиотеку и отправил отцу по электронной почте свое сочинение — выразительное описание с глубоким подтекстом. А после уроков опять заскочил в библиотеку и проверил свой почтовый ящик.

Но когда человек в заграничной командировке, это же дело обычное, верно? В смысле, имейл мог не дойти. Или, может быть, отец сейчас где-то на задании. Или, может быть, у них уже ночь. Или, может быть, у них чрезвычайная ситуация — всякое бывает, и база оборвала все контакты с внешним миром, потому что над ней нависла угроза.

Мало ли почему он не может мне ответить.

Мало ли почему…

Примечания

10

20,12 метра.