Дневники мотоциклиста

Данни Грек, 2014

Если вы когда-нибудь останавливали взгляд на красивой и мощной фигуре мотоцикла, смотрели на мчащийся мотоцикл с восторгом, завистью или просто любопытством, мечтали так же мчаться с беспредельной скоростью, навстречу ветру и закатам; если втайне или явно желали купить эту опасную, но столь привлекательную игрушку, если близкий вам человек сходит с ума по байку – прочтите эту книгу, написанную со страстностью и реалистичностью во всех животрепещущих деталях. Становление личности, осознавшей свое место в мире через детские грезы. Любая мечта сбывается, если приложить некоторые усилия. Можно плыть по течению жизни, быть как все. А можно стряхнуть с себя всеобщую одинаковость, выскользнуть из паутины повседневности и устремиться к будущему, которое ты выстроил сам, не покоряясь привычному порядку и обстоятельствам. Наркотик адреналина, жажда бесконечной скорости и близкие, любящие люди, – как совместить это в одной, такой недолгой жизни. Настоящие друзья, истинное братство, которое может связывать только сливающихся в одном сумасшедшем движении мотоциклистов – и та, единственная девушка, которая отдаст за тебя жизнь или подарит тебе твое продолжение на этой Земле; ради которой ты можешь бросить всё, но только не верного друга из пластика и металла. Только он уйдет вместе с тобой по бескрайней дороге, в бесконечную даль небес.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Дневники мотоциклиста предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Первый…

С того первого незабываемого знакомства прошло уже много лет, и я быстро повзрослел, застряв на распутье взрослой жизни. С годами все мои детские мечты стали растворяться в суете обыденности и легко забрасываться в долгий ящик событий, лишь изредка напоминая о себе грустными дождливыми вечерами. Они выглядели уже не так красочно, как в те беззаботные мгновения моей юности, и с каждым новым годом приобретали серый оттенок несбыточности, становясь черно-белым фильмом с ужасно потрепанными кадрами. Пыльные, отодвинутые на угол стола и никому не нужные, они походили на старую газету, пожелтевшую от солнца, с порванными по краям листами и совсем не свежими новостями, но, несмотря на всё это, они были для меня так же дороги и так же бесценны, как и много лет назад. Воспоминания и мечты — вот то самое теплое, что зачастую согревает нас холодными зимними вечерами, это то, что мы так лелеем и над чем так трясемся, доверяя их лишь избранным, и, конечно, это великий дар, который у нас никто не способен отнять. Это наши маленькие дети, выращенные в тепличных условиях нашей жизни, с пожизненной боязнью чужих. Они прячутся в колыбелях наших душ, лишь иногда вырываясь на всеуслышание, но и то, это скорее похоже на крик одинокого в лесу, чем на оратора перед многотысячной аудиторией.

К своим двадцати четырем годам я уже собрал множество таких альбомов с черно-белыми и только изредка цветными кадрами. Они смотрели на меня изнутри, толкая на громкие поступки. Крича воплями, они вырывались из меня наружу к всеобщему обозрению, но я уже был затянут по пояс в такие слова как ответственность и обязанность. Меня засасывала эта трясина под названием «размеренная жизнь», тащила за ноги, не оставляя места для мечты, и с каждым моим неповиновением всё сильнее и сильнее втягивала в плечи мою голову, не давая мне сделать следующий шаг. Но я его сделал, пускай, и не совсем уверенно, но все же сделал, даже не догадываясь о том, как этот шаг круто изменит мою жизнь.

Очень часто в детстве, все, кому не лень, нас поучали: «Так нельзя!», «Это тебе не нужно!», «Это опасно!», но мы все равно, тайком от этих учителей делали свое, набивая шишки на своих лбах и получая новые ссадины — нас нельзя было обвинить в безволии. Но с уходом нашего детства учить нас становится некому, и мы начинаем осторожничать, обкладывая себя каждым новым днем, новыми обстоятельствами, на которые проще всего сослаться, если твои глаза уже давно потеряли жизненный блеск. С младенчества, закладывая в нас чужое «нельзя» и чужое «плохо», от нас хотят итогов индивидуальности, а кем мы можем стать, если за нас уже все решили. Если ты еще лежишь в коляске и не сказал своё первое слово, а с тебя уже требуют дисциплины, и у тебя уже свой личный график, по которому ты должен жить ближайшие пару лет. Вы скажете, что же может решить ребенок, ведь он еще совсем мал, и с этим я не могу не согласиться, если бы не одно «но», то «но», которое легко можно назвать «моделью для жизни». «Модель для жизни» не имеет срока годности, не имеет пустых страниц и знает все ответы на все вопросы, потому что главное слово здесь «модель», которая собрана далеко не нами, так же как и не вами, и способна лишь всех поучать. «Не трогай! Это горячо!» — слышал еще мой прадед, пытающийся схватить своими маленькими ладошками огненный чугунок, и то же самое слышим мы, протянув руки к чайнику, извергающему пар. «Это нельзя, а это можно», «Вот так хорошо, а вот так очень плохо», — мы запоминаем это, даже ни разу не попробовав, потому что кто-то это уже попробовал за нас, а если даже и не попробовал, то срисует свой ответ с чего-нибудь подобного, пускай и очень отдаленного. Вы скажете, какой нормальный человек не остановит свое дитя от ожогов, и тут ваша правда, но дело далеко не в чугунках или чайниках, дело в том, что это касается всего, и это я называю «моделью», ведь понять, насколько больно обжигаться, способен только тот, кто хотя бы раз это сделал. Вот так и живем, передавая из поколения в поколение свод не наших правил как чужую поваренную книгу, где нет места новым рецептам, а старые не всегда подходят к нашему обеду, но мы, морщась, всё равно это проглатываем.

И кем же станет человек, если за него уже все решили?

Неужели индивидуальностью, а не блеклыми отражениями с пустыми, безжизненными глазами? Неужели он будет способен идти наперекор серой толпе?

Я в этом сомневаюсь, а теперь в этом сомневаетесь и вы.

Я такой же, как и вы, и так же с детства жил по чужим правилам, с каждым новым годом обретая свой разум и опасаясь того, что стану одним из лиц в толпе, которое сложно запомнить. Я наматывал года и с ужасом представлял своё будущее, такое же безликое, и безвольное, как у большинства, и еще не достигнув двадцати лет я кричал, кричал внутри себя, что так не будет. Мне было грустно от наблюдения за покалеченными «системой общества» судьбами, которые каждый день я видел вокруг себя, от их безликих глаз, от их мелочных забот, мне было грустно от того, что я становлюсь таким же, как они, и мой протест уже не мог ужиться с моим молчанием. Моя душа рвалась к свободе, а тело затягивал быт, тот самый быт, что хуже любого тюремного срока, потому что он, единожды завладев тобой, никогда уже тебя не отпустит, приговорив заочно к пожизненному. И я это знал, но от этого знания мне не становилось легче. Мне оставалось всего каких-то пару лет института, и моё расписание на ближайшие сорок лет не заставило бы себя ждать: работа, дом, дети, семья, заботы и совместные праздники, но я не мог позволить себе такой «роскоши» и каждый день искал, как это исправить. Я умирал, и умирал я, как и все, начав со своего нутра, отодвинув свои мечты и заменив их такими словами как долг и обязанность, и будучи затянутый по пояс в эти, далеко не мои проблемы, я угасал, потому что не хотел такого будущего. Но система, которая слагает миллионы судеб, словно под копирку, никогда не отпустит новоиспеченного солдата, ведь для него уже было всё заготовлено еще в утробе матери. И, может быть, в моей жизни все сложилось бы именно так, но все изменилось тем весенним утром, когда я вспомнил о своей мечте.

К тому времени мне уже было двадцать четыре, и всё шло по плану: хорошая работа, с прогрессирующим карьерным ростом, друзья по выходным в баре до утра и отпуска у моря с недельными знакомствами, без обязательств. Всё как у всех, и всё как всегда, с грандиозными планами на будущее, без какой-либо перспективы на оригинальность. Многие мои друзья уже успели обзавестись семьями, и наверно, я бы был в их компании, если бы не одно но, то но, которое всё же жило внутри меня и не дало мне сделать тот опрометчивый шаг навстречу «судьбе». И теперь мне оставалось прожигать свою жизнь, немного отойдя от плана, что не могло не радовать меня, ведь хоть в чем-то я уже был не как все.

Копируя чужую жизнь, ты никогда не будешь счастлив, и только твой выбор может все изменить, вмиг доставив тебя на пьедестал или за мгновение скинув с него…

Тем весенним утром я проснулся очень рано, хотя накануне долго не мог уснуть из-за предвкушения нового судьбоносного дня. Я долго лежал под одеялом, укрывшись им с головой и слушая вечерние звуки за окном, решал, что важнее для меня, чего я хочу на самом деле от своей жизни, и почему мое отражение в зеркале все чаще стало походить на эту бледную серость улицы. Я размышлял, взвешивал все «за» и «против», вспоминая свои детские мечты, свои разочарования и те моменты, когда я по-настоящему улыбался, но как бы я ни пытался убедить себя в том, что моя жизнь полна как чаша, я так и не смог найти весомых тому доказательств. Нет, не подумайте, я был далеко не мрачным человеком и улыбался практически, каждый день, заполняя этой искусственной гримасой свое окружение, но это был обман, и с каждым новым смехом я отчетливо это понимал. Так, к моему сожалению, устроен весь мир, в котором мы стесняемся своих настоящих эмоций как проказы, и смеемся над не смешными шутками, совсем забыв, что себя обмануть невозможно. И в этой молчаливой борьбе с самим с собой я совсем не заметил, как вечер сменила ночь, а меня захватил крепкий сон, на жизнь которого было отведено всего несколько часов.

Меня разбудили судачащие воробьи на моем балконе, которые прыгали по его карнизу, словно циркачи под куполом цирка, и это представление было посвящено далеко не мне, оно было посвящено весне. Их щебетание и игра в солнечных лучах превращали то утро во что-то праздничное, и я был этому несказанно рад, потому что солнце и хорошая погода были как никогда кстати. Я открыл глаза и увидел эти лучи, пробивающиеся через темные шторы моей комнаты, и это был лучший знак. Знак, как призыв к действиям, к тем самым, что были намечены мной еще вечером, выиграв по всем показателям у моего сомнения.

Вот оно, долгожданное утро перемен, утро того дня, когда моя судьба должна была измениться. И еще лежа в своей теплой одинокой кровати, я уже начинал это чувствовать каждым сантиметром своего тела, пускай, и совершенно не осознавая этого. Для моих новых свершений оставалось совсем чуть-чуть, но тогда я совсем не знал, как и насколько все изменится, и какой путь мне теперь предстояло пройти. Тогда для меня существовало лишь одно слово, и это слово было «Мечта».

Я быстро поднялся с кровати, в два шага оказавшись рядом с темно-коричневыми плотными шторами, и еще не успев полностью раскрыть глаза, распахнул этот темный занавес, впустив в свою комнату обжигающее солнце, которое заставило меня еще больше прищуриться. Мои маленькие крылатые друзья не обратили никакого внимания на это изменение за окном, и все так же продолжали чирикать и скакать по парапету балкона, меняясь с вновь прилетевшими как в эстафете. Мне ничего не оставалось, как оставить эту щебечущую идиллию и проследовать вглубь квартиры, чтобы окончательно разбудить себя холодной водой на лице и горячим ароматным кофе.

Мои родители еще спали, и затемненный коридор был отличным тому подтверждением, и в этой дремотной тишине я не спеша прокрался до ванны, на секунду заглянув на кухню, чтобы щелкнуть кнопкой чайника.

Несколько минут я стоял в тишине, так и не открыв крана с водой, и вглядывался в свое отражение, разглядывая недельную щетину и морщинки вокруг глаз. Морщинки возмужалого юноши, который умел смеяться и хмуриться, который не хотел жить как все, и я смотрел сейчас на свое отражение как на совершенно незнакомого человека. На меня смотрел совсем другой я, уставший и измученный рутиной быта и постоянными фейерверками ночной жизни, от привкуса которой становилось тошно лишь под утро. Я знал его, я знал каждый его секрет, и мог наизусть пересказать всю его жизнь, но тот, кто смотрел на меня с той стороны зеркала, был мне чужим, точнее стал таковым, примерив на себя всеобщий облик. Лишь глаза все те же, детские зеленые глаза по ту сторону до сих пор сопротивлялись, сверкали и вновь тускнели, впивались в меня и тут же угасали. Они стали так похожи на ночную рекламную вывеску, провисевшую не один год на одном и том же месте, чьи цвета уже давно отличались от новых, местами запыленную, с перегоревшими лампами и скачущим напряжением — и мне становилось страшно. Ведь для нее за несколько минут могло все измениться, стоило заменить сгоревшие огоньки, вытереть пыль и добавить немного мощности, а для меня, нет, ведь в человеке нельзя просто так взять и заменить сгоревший элемент. В них, так же как и в детстве горел огонь, но быт съедал его каждый день, и еще немного, и он бы исчез совсем, но моя мечта спасала его, давая ему новую жизнь.

«Все измениться… Все просто обязано измениться…» — мелькало в моей голове, и я верил этому, потому что иначе просто не могло быть.

Я открыл кран, и из него брызнула вода. Все та же вода, из того же крана, что и пятнадцать лет назад, но за эти пятнадцать лет ее утекло много. И теперь, смотря на нее, я думал о своих детских мечтах совершенно иначе, потому что я увидел в них свое спасение. Минута замешательства, и эта вода умыла мое лицо, смыв с него остатки сомнения.

И вот я уже собирался, впихивая в себя на ходу бутерброд и запивая его огненным растворимым кофе. Одевшись второпях и оставив свой недоеденный и недопитый завтрак на журнальном столике, я выскочил на улицу, где передо мной открылась удивительная картина весны. Она ворвалась в Москву так стремительно, что не прошло и недели, как весь снег растаял и превратил себя в журчащие ручейки. Я знал, что еще несколько дней такой погоды, и от них не останется и следа, но это было в будущем, тогда я просто радовался этой резкой перемене. В воздухе парило свежестью, о которой многие уже забыли, а солнце выжигало асфальт так, словно было нанято на работу службами города, и теперь ему нужно было закончить свою работу в срок. С каждым годом моя новая весна все меньше приносила мне радости, становясь для меня чем-то обычным; вроде как чему тут радоваться: весной больше, весной старше, но ту весну я ждал и считал дни до ее появления.

Я шел по улице мимо все тех же серых лиц с их заботами и хлопотами и улыбался им своей свежей улыбкой. Они еще не совсем оправились от долгой и холодной зимы, но все так же суетливо выполняли свой распорядок дня, мчась по своим делам и переусердствовав с теплой или легкой одеждой. Я глядел на них, внутри меня все смеялось, и фраза, пробежавшая в моих мыслях, была отличным подтверждением такого хорошего настроения. «Сегодня… Да! Именно сегодня!.. Я, наконец, выпрыгну из ваших рядов!» — именно с этими словами я спустился в подземку, оставив за своей спиной жар весеннего солнца. Внутри меня все танцевало, предчувствие последующего шага переполняло меня эмоциями, и я не мог этого скрывать. Сбежав по длинной лестнице в подземке, я все же не успел запрыгнуть в последний вагон отходящего поезда, и теперь можно было перевести дух, оглядевшись по сторонам. Воздух, вырывающийся из туннеля, обдувал мои небритые щеки, а вокруг меня кружились обрывки разговоров случайных прохожих, так же спешащих, как и я. Но вот вновь пришедший поезд остановился на платформе, разобрав всех людей по своим вагонам, и я стал на несколько секунд ближе к своей мечте.

Ах да, я совсем забыл рассказать вам о том, с чем было связанно все то утро, но об этом позже, перелистывайте мои слова и вы сами все поймете.

Я совсем растворился в суете вагонов, бегущих в центр и, замечтавшись, чуть было не проехал свою станцию.

— Станция ВДНХ… — услышал я хриплый женский голос, вырывающийся из рупора, и это означало, что мне пора покинуть подземный мир нижнего яруса Москвы. Этот голос, как неожиданный утренний звонок, пробудил меня от мысленной дремоты, и я вышел из вагона, задержавшись на мгновение, но это мгновение могло легко увести меня на следующею станцию. Когда я пересек линию платформы, за моей спиной с грохотом захлопнулись тяжелые металлические прорезиненные двери, и мой временный поезд, отдав швартовый, устремился дальше, призывая сделать меня то же самое. Выскочив из метро и оглядевшись, я попытался понять, где нахожусь, ведь эти места были мне знакомы, и вскоре я стоял напротив арок ВВЦ, держа в руке свой телефон. Я вынул из кармана клочок бумаги с номером и торопливо стал вбивать эти цифры на клавиатуре, завершая их зеленой кнопкой вызова.

Гудок… еще гудок… секундное замешательство на той стороне, и вот я уже слышал бодрый голос продавца.

— Здравствуйте, мотосалон, — ответил он мне, выдержав паузу. Но и этой короткой паузы и таких желанных двух слов мне было достаточно для того, чтобы понять — мой путь проделан не зря.

— Здравствуйте… Я по поводу 600-ого Сибера… Хонды… Рр-ки… я вчера еще звонил… Помните? — протараторил я с безумным желанием поскорей увидеть причину моего столь раннего пробуждения.

Я не стал звонить из дома, потому что был уверен, что мне никто не ответит, и, пускаясь в путь на свой страх и риск, я стоял перед аркой ровно в девять, как раз к открытию мотосалона.

— Нет… не помню, — обескуражил меня мой новый собеседник. — Может, вы не со мной разговаривали? О каком Сибере вы говорите?

Внутри меня забилась легкая тревога и, сбавляя неуверенный шаг в сторону павильонов, я остановился.

— О черном… 2005 года… он же у вас стоит? — выдавил я, пытаясь вспомнить голос вчерашнего продавца, но, так и не восстановив его у себя в памяти.

Я услышал быстрый ответ с той стороны.

— Сейчас посмотрю, подождите… — заинтересованно пробормотал он, и в трубке послышались торопливые шаги.

Время пошло чуть медленней, чем обычно, и мне не оставалось ничего, кроме как рассматривать проходящих мимо людей, и ждать.

Где-то вдалеке громко играла музыка, привлекая к себе внимание немногочисленных прохожих, молодая пара с нежно-голубой коляской и девочкой лет пяти, всем своим видом показывающая, что они на прогулке, двое мужчин в грязной обуви и оранжевых жилетах, спешащие выйти за пределы арок, даже здесь существовала своего рода суета, но мне сейчас было не до нее. Единственное, о чем я тогда мог думать, это об ответе с той стороны невидимого провода, и он не заставил себя ждать.

— Алло… — вдруг неожиданно я услышал совершенно другой голос, но почему-то сразу его вспомнил, и это придало мне уверенности.

— Да, я слушаю, — четко ответил я.

— Вы по поводу черной 600-ки? — продолжил он, развеивая мои сомнения. И в следующую секунду я понял, с чем связано так резко завладевшее мной спокойствие, это был именно тот голос, который я слышал вчера.

— Да, именно по ней, — уверенно сказал я.

— Вы разговаривали со мной вчера, — прозвучало с той стороны трубки. — Хотите что-то уточнить?

— Нет, я приехал и стою на входе в ВВЦ, как мне вас тут найти? — продолжил я, делая шаг в сторону павильонов.

Мой заочный знакомый даже немного растерялся такой оперативности, но, помедлив, все же ответил:

— Очень просто, проходишь мимо самолетов и находишь павильон номер восемь, мы на втором этаже… ясно?

— Вполне, если заблужусь, перезвоню, — ответил я, ускоряя свой шаг, и положил трубку.

Направляясь вдоль, по широкой площади, я шел очень быстро, шел к своей цели, и мне казалось, что если я не потороплюсь, ее просто могут увести у меня из-под носа. Но этого не могло случиться, ведь смысл был совершенно не в том мотоцикле, который ждал меня под слоем пыли, смысл был именно в цели, и если бы не он, то на его месте был бы другой.

Без особого труда я нашел павильон под номером восемь и зашел внутрь, поднявшись на второй этаж, больше напоминавший балкон.

Меня встретил худощавый белобрысый парень лет двадцати с острыми чертами лица в одежде, что была размера на три больше, чем полагается. Он протянул мне руку, и мы обменялись рукопожатием.

— Будем знакомы, Василий, — растянул он лицо в широкой улыбке и еще больше стал походить на школьника.

— Привет… Даниил, — ответил я, пожав его руку.

По телефону он показался мне старше, но в нашей жизни бывают такие обманы, и я не очень удивился такой перемене.

— Ну что, пойдем, посмотрим? — перешел он сразу к делу, и по нашему ходу к пластиковым воротам, задвинутым наверх, продолжил: — Извини за телефонную заминку, мы недавно сюда переехали, и пока бардак, но мы разбираемся, — с виновато-серьезным видом сказал Василий, открыв соседнюю с воротами деревянную дверь, что вела в небольшой кабинет.

— Секунду подожди, я возьму ключи.

— Хорошо, — ответил я, оставшись стоять перед входом.

Как же много можно сказать о человеке, совершенно не зная его; чем больше я живу, тем больше в этом убеждаюсь. О своем недавнем знакомом я уже мог сказать многое, и это было всего лишь минутное наблюдение за ним. Его неопрятный внешний вид рассказал мне о некоей рассеянности, а излишняя худоба под одеждой большего размера и сероватый цвет лица рассказали о большой занятости этого юноши, что, в принципе, подтверждалось окружающей его обстановкой.

Через несколько секунд он уже стоял передо мной, держа в руке небольшую связку с ключами. Сделав пару шагов, мы пересекли черту пластиковых задранных ворот и вошли в прямоугольное помещение с высокими потолками и обшарпанными стенами, заставленное мотоциклами. Ремонт видимо здесь не делался со времен постройки этого здания, но новых владельцев это не сильно волновало, единственное, что их волновало, это объемы продаж, что подтверждалось такой кучно заставленной обстановкой. В это помещение поместилось около тридцати мотоциклов, хаотично и плотно раскиданных по всему периметру, в этом бардаке сложно было отсортировать «спорты» от чопперов и классики от эндуро.

Заметив моё неловкое замешательство, Василий тут же парировал:

— Я же говорю, только переехали, вон твой красавец, — сказал он, показывая мне на темно-синий мотоцикл с серыми боками.

— Вчера после твоего звонка замучился его от пыли отчищать, — ожидая похвалы с моей стороны, продолжил Вася, но похвалы не последовало.

Опять то же чувство, что и по телефону нахлынуло на меня и заставило выдержать паузу.

— Это не тот, — растерянно ответил я. — На фото был совершенно другой… черный… с слегка заметными серыми боками, разрисованными как кельтские узоры… а этот синий! — продолжил я описание увиденного мной вчера.

Вася, вопросительно посмотрел на меня и неловко улыбнулся.

— Точно? Ты уверен? — сказал он, сделав несколько шагов в сторону этого двухколесного чуда.

— Да, точно! — не скрывая возмущения, ответил я, и моя уверенность понемногу стала передаваться растерянному Васе, чье удивление проглядывалось на лице.

Мои глаза уже не были прикованы к этому вылизанному чуду, и я стал бегло оглядывать павильон. Вдруг среди всех этих запыленных монстров в самом неприметном дальнем углу, я увидел его, заставленному вокруг чопперами.

— Так вон он! — с безграничной радостью в голосе быстро проговорил я, и в несколько шагов оказался рядом с препятствием в виде огромного мотоцикла с никелированной, еле блестящей вилкой.

Вася остался стоять как вкопанный. Видимо моя находка его удивила еще больше чем меня.

— Ну что ты застыл, достанешь мне его? — вернув Васю к способности мыслить, сказал я, уже взяв этот огромный чоппер за ручки, чтобы его откатить.

Это мое движение привело Василия в чувство быстрее моих слов, и через секунду он стоял рядом.

— Да, конечно, — с явным недовольством к моему рвению ответил он. — Я говорю — бардак! Даже мотоцикл потерять в нем можно! — сказал он и перехватил ручки в свои руки, аккуратно наклонив мотоцикл на себя.

Быстрыми и отчетливыми движениями этот худощавый парень легко выкатил эту трехсоткилограммовую махину, освободив мне проход к черному «спорту»

Но вот из-за наших спин послышался голос.

— Уже здесь, — приветливо прозвучал он и заставил меня обернуться.

За моей спиной стоял высокий мужчина лет тридцати с длинными, аккуратно уложенными черными волосами и гладко выбритыми щеками. По его голосу мне стало ясно, что это мой вчерашний собеседник.

— Я там слегка занят, Вась, сходи, подмени меня, — направляясь в нашу сторону, сказал он, указывая Василию на выход. — А то я уже совсем с этим покупателем рехнулся.

Вася кивнул, поставив чоппер на подножку, и выскочил из павильона.

Вместе со мной на этот балкон поднимался немолодой холеный мужчина со спутницей, годившейся ему в дочери, и, видимо, он стал причиной такого высказывания.

— Здорово, я — Макс, это со мной ты крайний раз разговаривал, — сказал он, приветливо протянув мне руку.

Сделав незаметный акцент на слове «крайний», он обменялся со мной сильным рукопожатием. Это только потом, углубившись в мотоциклетную жизнь, я понял это слово, тогда же я просто не придал ему значения. Оказалось, что «последний» просто не принято говорить, потому что все мы находимся на грани, и это слово было заменено обычным для наших кругов «крайний».

— Очень приятно, Данила, — ответил я. — Пыльно тут у вас.

— Да, что есть, то есть, подождешь, я сбегаю за тряпкой. Протрем, заведем и поедем, — расхохотался Макс. — Я быстро! — сказал он и исчез в дверном проеме.

Я остался наедине с этим двухколесным чудом и буквально растворился в его красоте. Он был похож на черную огромную птицу, которая пролетела от реки Миссисипи до «белокаменной», оставив на себе лишь воспоминанье этого пути. Как будто он вырвался из песчаной бури и, разрезая воздух пустынь, без устали рвался к чему-то новому, неизведанному, к новым местам, к новым людям, к обновленному мне, но это был все лишь мотоцикл, а я был тем, кем был всегда. Он ждал своего единомышленника, чтобы продолжить путь уже вместе, и им оказался я, и нам осталось дело за малым.

Смотря на четкие прямые линии, я мог легко сравнить его с только что сформировавшимся подростком, чей потенциал уже настолько велик, что он легко бы смог заткнуть за пояс умудренного жизнью чемпиона, и это только на чистой мощи. Тщеславный и свободолюбивый, только что вкусивший сладость жизни, но еще не испытавший горечь поражений, он стоял и смотрел на меня сквозь треугольные линзы своих глаз, и я был точно таким же, но в какой-то момент забыл об этом. По сравнению со своими громоздкими сотоварищами, большими чопперами, этому юнцу была дана сила и непредсказуемость, резкость и самодовольный нрав, и в отличие от его мудрых соплеменников, которые уже устали бегать друг с другом наперегонки, он был именно тем, чего я хотел в своей жизни.

Очень часто мы думаем, что выбираем вещи сами, но все же иногда они выбирают нас, и то, что тогда стояло передо мной, выбирало меня, завладевая моим разумом как огромный сверкающий бриллиант, чьи грани были настолько красивы, что я не мог оторвать своих глаз.

Мы считаем их бездушными, безликими, обычными железками, что лишь улучшают нашу жизнь, но это не так и, выбирая их, мы выбираем дальнейшую свою и их судьбу, и они могут легко этому воспротивиться, беспричинно пролив масло на пол, или просто отказав нам в поездке, не отреагировав на поворот ключа.

Это можно объяснять как угодно, докапываясь до правды в сервисах, с их многочисленными диагностиками, а можно увидеть в этих мелочах маленькие знаки, и все будет зависеть только от того, как ты к ним отнесешься.

Всю жизнь мы выбираем, ищем получше, покрасивее, понадежней, а найдя, сомневаемся, быть может, мы ошиблись и надо было еще поискать, но в тот день я не сомневался, я знал и был уверен в том, что делаю правильный выбор.

В дверном проеме показался Макс с тряпкой в одной руке и канистрой для бензина в другой.

— Сейчас протрем, зальем бензина и заведем, — громко заявил он, разорвав своим голосом эту повисшую тишину. И через мгновение он уже смахивал пыль с мотоцикла.

— А то они пустые приходят в целях безопасности, — добавил он, поясняя мне, почему рядом с нами стоит канистра.

— Хорошо, — ответил я. — Не знал, что наполненный бак может как-то влиять на безопасность.

— По мне тоже, но американцы щепетильны в этих вопросах, — сказал он с долей укора, держа в руке открытую канистру, из которой полилась живительная машинная жидкость.

— А, по-моему, просто снобы, экономят, у них-то бензин по доллару, — подытожил я, тем самым развеселив Макса.

Он залился громким смехом, а его щеки вмиг раскраснелись.

— Тоже верно, одним словом, бюргеры, — продолжил он мою мысль, наполняя бак дальше, который и вправду оказался пуст.

Издаваемые звуки напоминали жадное хлюпанье на водопое, с каждой секундой становясь все реже и глубже. С каждым новым литром бак заполняла жизнь, он жадно пил, как будто и вправду весь этот долгий путь проделал сам. Вскоре он был наполнен, и Макс, щелкнув горловиной, отставил канистру в сторону.

— Готово, — сказал он и, вставив ключ в зажигание, повернул его, запуская двигатель с кнопки на руле. В воздухе прогремели раскаты грома, мотор взвыл, издавая звук похожий на рычание сотни тигров, даже пыль поднялась в заполненный горючим воздух. После этого раската и секундной работы на высоких оборотах, движок ушел в монотонное урчание, и теперь он не ревел, он пел, пел песню моей свободы. Клубы пыли, поднятые под потолок, медленно спускались обратно, окутывая в свое одеяло стоявшие рядом мотоциклы, а виновник такой быстрой уборки все так же урчал, блистая своим черным пластиком. Только теперь я смог разглядеть всю красоту и необузданный нрав своего избранника.

Краска местами хоть и была обшарпана, но это придавало еще больший колорит его персоне. И среди своих собратьев он походил на уличного сорванца со всей своей неудержимой дерзостью и агрессией.

Ребята из этого мотосалона продавали вещи такими, какими они были на самом деле, не приукрашивая и не наводя ненужный марафет, что, несомненно, шло в их зачет, и человек, пришедший сюда, прекрасно видел то, что покупает.

— Ну как? — с улыбкой спросил меня Макс, дотирая тряпкой те места, где еще оставался слой пыли. — Красавец?

— Да, — коротко, но вполне информативно ответил я, и без раздумий сразу добавил: — Я его забираю.

Такой быстрый ответ обескуражил моего продавца, но, судя по лицу, Макс уже с таким сталкивался и, заглушив мотор, быстро нашелся.

— Нравится мне ваш брат, те, которые за «спортами» приезжают, — пояснил он. — Простые до беспамятства — приехали, послушали, и вопрос решен. Не то, что эти бородатые дядьки на чопперах, пока продашь, все соки из тебя выпьют. А кто до этого ездил? А что это? А что то? А как я на нем смотрюсь? Бестолковых вопросов уйма. Только что такого Ваське сбагрил, за пару минут весь мозг вынес. Кстати, какой он по счету у тебя?

— Первый, — продолжая рассматривать мотоцикл, ответил я, и, понимая, что могу попасть в очередь на бумажную волокиту, сразу добавил:

— Давай оформлять.

Макс слегка замешкался, заглядывая в мои глаза — было ясно, что я не передумаю, но все же он сделал такую попытку.

— Ого, а ты хорошо подумал? — оценивая меня с ног до головы, монотонно проговорил он и, пытаясь предостеречь, добавил: — Все-таки сто двадцать лошадей на одно колесо. Дурноват он для первого. Может, четырехсотки посмотришь?

Видать ему уже попадались такие экстремалы как я, и он уже отточил манеру своего поведения на них, но я был не они, и сломить мое мнение было не реально, но он все равно попытался.

— Начинать лучше с четыреста, а потом уже и шестьсот можно, — продолжал он, и как бы зондируя мою подготовку добавил: — Ты ездить то умеешь?

— Нет, — с легким равнодушием в голосе ответил я. — Вот на нем, и буду учиться.

Еще раз взглянув в мои уверенные глаза и прочитав в них всякое отрицание другого выбора, он еле сдержался, и из его уст только выскочило неоднозначное: — Хм…

После маленькой паузы он продолжил: — Ну как знаешь. Сам поедешь или эвакуатор вызвать? — с долей маленькой издевки кинул он, ожидая продолжения моих экстремальных ответов.

Да, видок у меня был совсем не для мотоцикла, и мои легкие джинсы с мокасинами были тому подтверждением, так что продолжения не последовало.

— Я думаю, эвакуатор, — сказал я, разглядывая озадаченного Макса, который после такого ответа лишь слегка выдохнул.

Меня рассмешило это облегчение, и создалось такое впечатление, что он был готов и к ответу «Сам».

— Ну, тогда пошли в офис, оформим бумаги и выпьем кофе, — одобряюще похлопывая меня по плечу, пробормотал он. — Эвакуатор все равно раньше чем через полчаса не приедет.

Мы направились в офис за соседней дверью, который был похож на перевалочный военный пункт с разбросанными по столу многочисленными бумагами и спартанской обстановкой. Стол, два стула и одинокий шкаф, своей старостью и обшарпанностью рассказывающий о череде частых переездов. Макс вызвал эвакуатор, налил кофе, и мы буквально на пару минут углубились в заполнение всех документов. Перед тем как зайти в офис я заметил того, о ком с такой нелюбовью говорил Макс. Это был лощеный бородатый мужчина лет сорока, в кожаной жилетке и солнцезащитных очках, задранных на голову, совсем не похожий на пропахших бензином лихих байкеров. Его загар говорил о том, что недавно он парил свой пивной животик где-нибудь на берегах Таиланда, а белоснежная улыбка — о недавнем посещении дантиста. Весь холеный, он сидел на никелированном чоппере и красовался перед своей юней спутницей, всем своим видом показывая полное безразличие к Василию, отбивающего перед ним чечетку. Веселая картина: толстосум и его юный аксессуар, любящий дорогие подарки, ублажаемый и ублажатель в виде суетливого Васи — сейчас там все кружилось вокруг одной персоны, и эта персона была несказанно рада такому положению дел.

Мы с Максом наблюдали за всем этим действием через приоткрытую дверь офиса, пили растворимый кофе и, молча, не затрагивая этой темы, глазами соглашались друг с другом, считая этот экземпляр очень важным. Помимо этого самовлюбленного «байкера» Максу было о чем мне рассказать, и его истории, связанные с мотоциклами, отлично скрасили мое ожидание. «Интересная жизнь у интересного рассказчика…» — подумал я в ожидании еще одного захватывающего рассказа, но нас оборвал Василий, присоединившийся к нашей компании с грустным лицом. По нему и отсутствию бородача за дверью было видно, что тот уехал без покупки, и Василию ничего не оставалось, как виновато посмотреть на Макса. Он хотел, было, что-то сказать, но его опередил телефонный звонок, который разбавил своими трелями повисшую тишину.

— Да, слушаю, — сказал Макс, подняв трубку, и взглянув на меня тут же добавил: — Я понял, сейчас выкатим.

Из вышесказанного мне стало ясно, что эвакуатор уже подъехал, и мне с моей покупкой пора выдвигаться дальше.

— Ну что, пойдем, закатим уже твоего красавца, — ухмыльнулся Макс, пододвинув ко мне документы, оставленные мной на столе.

— Пошли, — с нескрываемой радостью вскочил я со стула, быстрым движением смахнув их со стола и убрав во внутренний карман куртки.

Мы быстро спустились вниз и вышли через задние ворота павильона, закатили мотоцикл в кузов транспортера, и водитель стал аккуратно крепить его ремнями к бокам, словно инструктор парашютного спорта перед моим первым прыжком. Это был пожилой тучный мужчина в кепке как у таксистов и выражением лица как у ответственного за стеклянную вазу.

— Ну что, удачи, — с выражением глаз старшего брата протянул мне руку Макс. — Будь аккуратнее.

— Счастливо, еще увидимся, — крепко сжав его руку, ответил я, услышав за спиной щелчки захлопнутой двери транспортера.

Водитель выдержал паузу и, кивнув Максу как старый добрый приятель, слегка поторопил меня, пригласив рукой в кабину, хотя я спешил не меньше его.

С Максом мы больше не встречались, и когда мы отъезжали, он продолжал стоять, задумчиво смотря в небо, которое было нежно-голубого цвета и без единого облачка. Его фигура скрылась в боковом зеркале, стоило нам уйти за поворот, и я, развалившись на пассажирском сидении, подумал, что он отличный парень, и побольше бы таких.

Дорога заняла около часа, и почти весь путь мы молчали. Водитель перевозчика оказался довольно молчаливым человеком, а я был настолько поглощен мыслями о том, как уже совсем скоро я буду проноситься мимо этих машин со скоростью ветра, что мне было не до разговоров.

По дороге нам встретилась пара мотоциклистов, внезапно появившихся и за секунду исчезнувших в точке горизонта. Рисуя на дороге своими перестроениями геометрические фигуры, они как жужжащие пчелы, не оглядываясь, неслись в свой улей. Это даже слегка напугало водителя, он в обоих случаях подпрыгнул на своем сиденье, и если в первом он сдержался от брани, то во втором уже не смог:

— Вот, черти, не поймешь, откуда появляются, и не пойми куда исчезают, носятся как очумелые, — сплюнув в окно, чертыхнулся он.

— Наверно, так же гоняешь? — оторвав свой взгляд от дороги, с осуждением посмотрел он на меня.

— Нет… пока не гоняю, это первый, — вспомнив реакцию Макса и в ожидании таких же изумленных глаз, ответил я.

Но водитель лишь настороженно посмотрел на меня, оценивая, и, слегка задумавшись, вновь переключил свое внимание на дорогу.

— М-да… — выдавил он после затянувшейся паузы и, сменив задумчивость на равнодушие, принялся вести перевозчик дальше, вглядываясь в горизонт.

— Как приедем, выгрузи меня на мойке, хочу помыть красавца, — обрывая кромешную тишину, воцарившуюся в машине, обратился я к нему.

— Хорошо, покажешь где, — прозвучало мне в ответ с тем же безразличием.

Так и не найдя, о чем поговорить, мы продолжили свой путь в молчании, лишь изредка пересекаясь изучающими друг друга взглядами.

На мойке собралась целая толпа ожидающих свою очередь зевак. Они окружили меня и это творение инженерной мысли, выгруженное из транспортера как спортивный болид. Разглядывали и негромко что-то обсуждали, пока не нашелся самый смелый из них и не оборвал все эти обсуждения своим вопросом:

— И сколько интересно эта дура едет? — спросил он со знанием дела, но по его глазам можно было прочесть, что так близко он видит мотоцикл впервые.

— Не знаю, — оглядываясь вокруг, ответил я, понимая, что интерес к моей персоне среди этих зевак быстро растет.

— Ну, точно за двести, — вырвалось из толпы.

— Даже за двести пятьдесят, — сказал я, сам того не зная.

По толпе пронеслось нескрываемое восхищение, и в глазах у каждого из них появился азартный огонек, как будто они стояли не на мойке перед мотоциклом, а в казино перед колесом удачи и судорожно ждали, на какой цифре оно остановится. Их глаза блестели в ожидании зрелища, а вокруг посеялось молчание.

«Надо сесть и показать эти отцам, что такое мощь…» — пронеслось у меня в голове. Пусть вечером они придут домой и расскажут о ней своим детям и женам, а проснувшись утром будут долго разглядывать себя в зеркале и, наконец, разглядят в нем тусклость своих уставших глаз… И если хотя бы одному из них станет невыносимо горько из-за того, что молодость прошла, а с ней канули в лету все их мечты и желания, погрязшие в суете и бесконечной гонке за богатством, то все это не зря!

На этой мысли меня позвал мойщик, указав мне на свободный угол по соседству со стареньким седаном, и я без труда вкатил свой мотоцикл в этот водяной ангар. Выйдя из него, я уже не был такой интересной персоной, и мое окружение ожидавших своей очереди, расселось по своим машинам. Через несколько минут я вновь стоял на том же месте, смахивая остатки воды после мойки плохо отжатой тряпкой, что мойщиков совершенно не смущало, лишь владелец тряпки ждал, пока я закончу его работу. Но мне было в радость сделать ее, ведь только сейчас, своими же руками, я мог ощутить все изгибы своего приобретения, Я повернул ключ зажигания, и двигатель взревел, распугав всех птиц, которые, не ожидая опасности, звонко чирикали и щебетали совсем рядом. Этот звук прогнал их, как бы намекая, кто тут хозяин, и даже рассевшиеся по машинам вновь окружили меня.

Я отошел метров на пять и стал разглядывать уже чистого, блестящего, своего нового друга.

После мойки он походил на беспризорника, которого только что отдраили мочалками, высушили и причесали. Он весь сиял, переливаясь в лучах весеннего солнца, а его черные бока отражали наши силуэты. Вся его пыльная усталость была смыта водяным пистолетом и машинным шампунем, преображая его истинную красоту четких линий в целую конструкцию. Металлические детали блистали так, что пускали солнечных зайчиков на не совсем чистые машины, а вода, оставшаяся на его разогретом двигателе, стала испаряться, поднимаясь над ним белым облаком. Вот оно, творение человека, нарисованное сначала на бумаге, а потом отчеканенное на станке; вот она, задумка инженеров, вставшая на конвейер. Испарившееся облако окончательно исчезло в воздухе, и я быстро протер запотевшие части. Двигатель ушел в свое привычное монотонное звучание, а я сел на кожаное сиденье и всем своим телом ощутил всю его мощь, дернув пару раз ручку газа до отсечки. Эта мощь сопровождалась громогласным рыком, что привлекало к себе всеобщее внимание, но это внимание меня не интересовало, тогда я был целиком поглощен изучением этого пластикового монстра. Зеваки уже ждали, когда я верну им их мнимую тишину и удалю свою персону с их глаз, но на это я не обращал никакого внимания, я пытался сосредоточиться.

«Это тот же велосипед… — проговаривал я про себя… — только побольше, и потяжелее… — продолжал я успокаивать, заколотившее быстрым ритмом сердце… — Все просто… Так… привыкни к ручки газа… Да!.. Хорошая реакция, а тормоз все же жестковат, хотя, может, он такой и должен быть, откуда мне знать… Так… Сцепление… Коробка передач… Все просто…» — продолжал я этот монолог, понимая, что чем больше я думаю, тем больше сомнений появляется в моей голове, и с каждой секундой сделать первый шаг мне становится сложнее… «Ведь с машиной было так же… — вспомнив свой первый опыт, убеждал себя я… — Сел… Порулил… И поехал… А чем это сложнее?!..» — но я ошибался, и это было не так просто, как мне тогда показалось.

Все эти мысли шли параллельно с вырезками из роликов про мотоциклистов, где они проносились с ошеломляющей скоростью по шоссе, где они падали, попадали в аварии и просто что-то бурно рассказывали, сидя верхом на своих байках. На секунду я напомнил себе летчика испытателя, прослушавшего полугодичный курс лекций, и прогулявшего всю практику на тренажерах, посаженного в кабину боевого истребителя, со словом «Дерзай!».

Время тянулось, как вязкая смола, и мне показалось, что это вечность, и я уже приобретаю глупый вид в глазах столпившихся, но прошло всего несколько минут.

Все! Последнее повторение… И поехали! «А ты уж меня не подведи…» — представив, что мотор это огромное сильное стальное сердце, к которому я обращаюсь, прошептал себе я.

Я обвел всю свою публику улыбчивым взглядом и выжал сцепление.

«Первая вниз… Остальные наверх…» — повторил я про себя один из увиденных уроков и опустил лапку передач. Раздался щелчок, и на табло перестала гореть буква N.

«Скорость включили, теперь медленно отпускаем сцепление и трогаемся…» — слова звучали у меня внутри как заученные теоремы, и вот я уже двигаюсь, оставив зевак без зрелища.

Все мое тело напоминало разогнутую рессору, хоть это было и не совсем удобно на «спорте», но по-другому сидеть я просто не умел. Мышцы были напряжены как перекрученные канаты, а в голове бегущей строкой пробегала вся моя теория, но я улавливал лишь какие-то отрывки.

«Так… Надо успокоиться…» — сказал я себе, уже выехав на только что политую дорогу и медленно остановился, выжав сцепление и нажав на передний тормоз.

«Все заново… Но спокойнее, и все получится!» — продолжал я, вновь трогаясь от обочины… А теперь домой, за экипировкой!

Мой путь до дома составлял метров восемьсот по прямой с одним светофором и заездом в арку, но тогда восемьсот метров были для меня восемью километрами, и я медленно катился по дороге, практически не открывая глаз. Обдуваемые теплым ветром мои мышцы стали расслабляться, а голову понемногу заполняло безмятежное спокойствие.

«Все получится… Все уже получается!..» — мелькало в моих мыслях, и я медленно въехал во двор, подъехал к подъезду и остановился.

Я слез с мотоцикла и только тогда смог окончательно расслабиться. Оглядевшись по сторонам, как ни странно, я не увидел вокруг себя ни одного знакомого лица; мой двор будто вымер, и лишь с детской площадки доносился заразительный детский смех. Мне не терпелось скорее облачиться в «латы» и продолжить знакомство с моим новым другом. Я вбежал в подъезд и быстро поднялся на свой этаж по лестнице, на ходу доставая ключи от квартиры. Лучи солнца, пробиваясь через окна, оставляли на подъездных, обшарпанных стенах мозаики из рисунков, и под это освещение я быстро открыл дверь в квартиру, прислушиваясь к звукам.

Звуки доносились с кухни, где мои родители что-то бурно обсуждали, заглушая своими голосами работающий телевизор. Их голоса смешивались, и создавалось впечатление, что я попал на собрание депутатов думы. Я прошел в свою комнату и плотно прикрыл дверь. Быстро облачился в купленный еще зимой комбинезон и достал спрятанные мотоботы, схватил шлем и выскочил в коридор.

Вся моя новая экипировка ждала меня аккуратно сложенная в шкафу, и даже если бы в моей комнате проводили обыск, ее бы вряд ли нашли, потому что, складывая ее, я сохранил все условия конспирации.

На мгновение, стоя в своем новом обличии, я замешкался и, прислушиваясь к звукам, доносящимся с кухни, думал только об одном, как мои уже немолодые родители отнесутся к такой перемене.

Надо сказать… кружилось в моей голове… «Пойти и показать им нового меня…» — все так же прислушиваясь, повторял я, боясь осуждения, но об этом я думал меньше всего и, сделав несколько шагов к их голосам, вошел на кухню с единственной мыслью… Пусть они порадуются за меня, порадуются за то, что я могу исполнять свои мечты, а остальное неважно…

Мой отец сидел напротив двери и сразу обратил на меня внимание, оторвав свой взгляд от разложенной на столе газеты, мама стояла ко мне спиной и заваривала душистый чай, чей аромат уже наполнил пространство кухни и начал вырываться в коридор через распахнутую дверь. На лице отца сразу отразился вопрос, и по его глазам я понял, что если я промедлю, то он его задаст, но я оборвал его.

— Ну как я вам? — произнес я, делая шаг вперед и всем своим видом показывая свою важность.

— Отлично, — все с тем же вопросом в глазах ответил отец, переведя свой взгляд на мать.

Услышав меня, она обернулась, не выпуская чайника из рук, и застыла как каменное изваяние, разглядывая меня с ног до головы. И в этом взгляде я увидел страх и непонимание всего происходящего.

— Это что? — наконец произнесла она, отставив чайник обратно на кухонную стойку.

— Это моя новая одежда, — немного стесняясь, и в то же время, гордясь самим собой, ответил я. — Так сейчас модно. Посмотрите в окно, там моя новая игрушка.

Отец перевел взгляд от меня к маме и направился к окну. Быстрым движением он раздвинул жалюзи пальцами и бегло стал вглядываться во двор. Мама же так и осталась стоять на своем месте, разглядывая мой новый наряд.

— Мать, ты посмотри, что твой сын называет новой игрушкой, — окликнул он её, тем самым вернув ее к способности говорить. Она медленно подошла к окну, и отец раздвинул жалюзи пониже, чтоб и она смогла посмотреть.

— Где? — быстро оглядывая улицу, спросила она, видимо, от растерянности не замечая то, что стояло перед ее глазами.

— Да вон, под подъездом, черный, — подбородком показал, куда смотреть, отец, и взгляд мамы остановился.

— Это что? — пыталась, было, возмутиться она, но, предвкушая последующий разговор, я тут же перевел их внимание на себя.

— Ну, я помчался, — обрывая всякое продолжение, заявил я, переведя их взгляды обратно в квартиру. — Буду вечером, не скучайте.

— А… как же… обед? — смотря на меня как растерянный ребенок, произнесла мама и хотела что-то добавить, но и тут я опередил ее.

— Потом поем, как вернусь… Всё, пока, — сказал я и, развернувшись, направился к двери.

«Лучше побыстрее исчезнуть, пока не опомнились…» — промелькнуло в моей голове, и уже закрывая дверь, услышал голос отца.

— Аккуратнее! — воскликнул он, словно это слово могло что-то изменить, но единственное, что мне оставалось, это согласиться.

— Хорошо, — ответил я, уже захлопывая дверь, и вряд ли это услышал мой отец.

Иногда, слова, которые мы говорим, улетают в пустоту, и мы убегаем дальше, по спирали своих судеб, без возможности повторить их снова…

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Дневники мотоциклиста предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я