Фламинговые небеса

Сусанна Сэхи, 2022

Что есть жизнь, а что есть смерть? Что вы вкладываете в понятие любви? И нужно ли придавать особое значение сексу? Коротенькие и, на первый взгляд, наивные, истории Сусанны Сэхи наполнены куда более глубоким смыслом, чем это кажется. Герои размышляют, переживают и радуются. У них не просто свой мир, наполненный счастьем, страхом, болью. Оживая на страницах книги, они живут своей жизнью, напоминая нам о нашей, прося не забывать о простом, человеческом. И в каждом из них мы можем увидеть себя. Рассказы тем ближе, что они являют собой повседневность, которую мы порой вычеркиваем из своей памяти, забывая о том, как любили, страдали, ненавидели и принимали друг друга такими, какие мы есть. Повседневность, окружающую нас, встречающуюся на каждом шагу.

© Сусанна Сэхи, текст, 2022

© Издательство «Четыре», 2022

Часть 1. На краю мира

На краю мира

Ползучие тени башенных кранов на тротуаре. Фиолетовый вечер. Морозный воздух, населённый призраками людей, шагающих навстречу. Непонятно было — то ли небо фиолетовое само по себе, то ли это краски города так смешивались в нём, подсвечиваясь огнями витрин и высоченных фонарных столбов. Протянутые вдоль дорог контуры деревьев казались бесшумными змеями. То нога вступала в светлое пятно рекламы, то в промежуток между ветками, что стелились диковинным ковром по асфальту. Светофоры исправно посылали сигналы: яблоко, апельсин, томат. Шуршали автомобили.

Даже такое простое место, как сквер, было сложным. Всё, что в нём есть — людской вклад.

Скамейка, памятник. Расчищенные дорожки. Высаженный кустарник. Даже ёлка была затеяна — «исполняла роль». Функциональная ёлка. Нынче можно поторопить природу. Больно долго ждать цветы или фрукты в их естественном виде.

Непонятно было, куда люди торопились, но торопить надо было всё — и природу, и технику — а иначе жизнь казалась топтанием на месте. Фиолетовый сгустился, превратившись в сиреневый. Хотелось дотянуться до неба и поворошить облака, но рука была ничтожно коротка. Человек вообще крошечный, как песчинка, но мысль его простирается на необозримые пространства. Ведь надо же было додуматься хотя бы до скамейки.

Хотя — зачем? Что было бы здесь, не пройдись тут человек? Да ничего. Никакого сквера. Даже понятия сквера не было бы. Ну и что, плохо кому-то от этого? Откуда знать, если мы родились в сквер. Мы всю жизнь знали, что это, как выглядит. Мы всю жизнь сидим на скамейках, греем чайник к завтраку, надеваем носки. Но это же всё — человеческая мысль. Годы, десятки, тысячи лет развития…

Всё ради носков. Ради удобной лавки, с которой можно наблюдать ненатуральный, но такой красивый закат. Чернильный вечер. Холодный и холодно сообщающий о действительности: всё, что есть вокруг — акт идеи. Подумать только, тысячи лет…

К огда-то уже видено всё это. Всё то же самое небо — а разве было другое? Как постоянная экспозиция в музее: приходишь и смотришь в любой день, и видишь одно и то же.

Рассветы, закаты… Всё то же самое солнце. Мы уже были здесь. Сеанс никогда не кончается. Возможно, он когда-то начался, но не заканчивается. Где край неба? Разве его кто-нибудь находил?

Пристальный взгляд ничего не даёт. В музее можно гипнотизировать картину, в сквере — закат, и что дальше? В детстве хочется пройти по радуге, и непонятно, почему нельзя. Почему нельзя заглянуть за горизонт? Что такое вообще горизонт? Просто понятие. Ведь надо же было как-то называть наблюдаемое. Изобретаемое. Надо было перейти от мычания к членораздельности.

Воздух холодел, а небо превращалось в чёрное. Чёрный бархат. И бледный, словно не-вызревший лимон, месяц. Тонкий и незащищённый младенец. Сколько раз всё это было наблюдаемо? И всё равно хотелось смотреть, как пересматриваешь одни и те же полюбившиеся фильмы. Любимый тонкий серпик месяца в бесконечной, немыслимой дали, пронзаемой редкими кометами. Счастливые! Им можно летать…

Вечер загустел. Скамейка опустела. Город спал, укрытый одеялом из звёзд. Настроение.

— Оранжевый вам очень к лицу, — произнёс он.

— Спасибо, — ответила она, недоумевая, потому что на ней не было ничего оранжевого. Протянув руку к пепельнице, она собралась затушить окурок, но тут он снова воскликнул:

— Курите, курите, прошу вас! Оранжевый вам очень к лицу…

Оранжевыми были апельсины, концы зажжённых сигарет, значки на рюкзаках школьников, светофор горел оранжевым, оранжевой была мигалка аварийных служб, кружка в витрине посудного, обложка книги в руках одинокой женщины, оранжевые листья в скверах, костёр, что пожирал их, были оранжевыми. Оранжевой была роба дорожных рабочих, пудель в оранжевой бабочке степенно вышагивал рядом с хозяйкой в оранжевых туфлях. Оранжевым были зонтик, пальто и шляпка за стеклом магазина, оранжевым был особый сорт томатов, и волосы маленькой девочки были оранжевыми. Оранжевым, в конце концов, было настроение.

Затушив сигарету, она отправилась за оранжевым бантом в волосы.

Прогулка

Я иду по улице в предзакатное время, и воздух не так холоден, как казалось, и люди хмуры в точности так, как представлялось — каждый поглощён своим миром. Я иду, не встречая знакомых лиц, вбирая деловитую прохладу города, и окна глядят на меня заспанно. Чёрные узловатые стволы деревьев изгибаются фантастическими формами, тротуар сух. Я несу своё тело легко, и ноги мои едва касаются земли.

Переполненные трамваи бренчат вдали, расчерчивая город причудливыми маршрутными зигзагами. Я шагаю, не боясь и не стесняясь, пальто нараспашку — ветер щекочет внутренности, но не настырно, а походя, с непринуждённостью полноправного гражданина города.

Смеркается. И офисы, и дома с зарешёченными окнами, и особнячки, спрятанные за голыми ветвями, окрашиваются в розово-голубую гамму. Уставший город переодевается к ужину. Мелькают улыбки, чаще отворяются двери закусочных и кофеен, и несмело показывается над крышами домов солнце. Оно слепит меня на минуту, когда всё кажется бледно-золотистым и безмятежным, и улица тонет ненадолго в солнечных бликах. И я иду, вбирая в себя лучи небесного светила, и всё кажется славным. И дорога под моими ногами бежит быстро, но не слишком, а солнце в конце улицы остаётся недосягаемым и прекрасным.

Коли не шутишь

Знаешь, есть такие люди — ставят себе сверхцели. Путешествовать или там дело собственное открывать, непременно чего-то добиваться… Ну правильно! А ты чего хочешь?

Я? Ничего. На пламя свечи хочу смотреть, на улицу, на прохожих. Хочу намазаться розовым маслом и обсыхать. Хочу сидеть, и долго-долго курить сигару, и пускать дымные кольца в потолок. Знаешь, как в кино… Хочу резать свежие томаты в салат, а потом посолить по вкусу и съесть. Хочу в кресле развалясь думы думать, а на коленке чтоб неоконченная вышивка лежала.

Хочу жить, чтоб жилось. Нет у меня никаких высоких смыслов, великих идей, и стремлений тоже нет. Куда бежать? Зачем? Оставьте меня в покое все. Я хочу съесть свои огурцы с удовольствием, а прежде с удовольствием их собрать. В своём огороде. Щурясь на закатное солнце. Утопая ногами в прогретой солнцем траве, слушая кузнечиков. Мне бы щас на какой-нибудь пустынный берег — на чаек глядеть, ни о чём не думать, ноги плескать в воде. А не вот это вот всё: цели, двери, достижения.

Чего вы собираетесь достигать? Все эти ваши сверхзадачи — будто план какой-то по укрощению собственных надежд или чьих-то ожиданий. Вам сказали — вы бежите. Махнули вам флагом — на старт! А куда? Чего вы хотите добиться? Что такого вы видите где-то там, за горизонтом, к чему надо бежать, теряя тапки? Вы всё какую-то точку за горизонтом ищете, а тем временем закат мимо вас проходит. Помахивая солнечными лентами, исчезающими в небе.

А вы в это время думаете, как с начальником о повышении поговорить. Тьфу на вас! Разве ж это жизнь? Где вы там собираетесь искать эти ваши мнимые успехи? Где успех-то? Никто его не видел, все о нём только говорят. «Добейся успеха». Ну, добился. И чё? Ну хорошо. А что, если я тебе предложу замуж за меня выйти?

Чего? Ты что, всерьёз? Ну а что? А чего? Ну вот чё ты сейчас скажешь? Я… не знаю. Замуж выйти. А это не сверхзадача? Типа выйти, зайти — это как «сначала институт закончи», нет? Ну это тебе лучше знать. Мне? А я не знаю. Я в замуже не была. Но видела, как это делают другие. Это у них тоже такая сверхцель. И достижение великое. Кто вышел замуж — уже переродились. Они теперь и успешные, и план выполнили по достижению всех мыслимых высот. А мне что? Я не знаю. Выполнили — молодцы. Счастья, может, и не испытали, да и закаты пропустили опять же. Но разве ж это важно?

Женитьба — как трофей. Несёшь его на себе, как павлин несёт свой хвост. Гляньте, какой я красивый! Да таких хвостов… Не единственный, в общем. Ты говоришь — замуж выйти? Что ж не выйти-то? Выйду. Мне не сложно. Я там не была, но думаю, там не так уж и плохо, раз все выходят. Чего уж там.

Сверхцели… Тут-то ничего такого не должно быть. Это ж не бизнес. Женатство — дело серьёзное. Это не с боссом водку пить на корпоративе. Свадьба — это такая фигня… Ну, тип, серьёзно всё. Я ведь так и думаю, как говорю, а ты мне тут шутки разводишь? «Давай поженимся»… В прикол жениться не получится, я вот о чём. Людям всё шуточки да достижения, любезностями обменялись — и уже любовь, посмотрите!

Не-е, ты мне тут про женитьбу не рассказывай. Женитьба — это не карьерная лестница, это алгебраическая задачка. Тут думать надо. Решать. А у людей ведь как? Что в магазин зайти, что в ЗАГС — всё одно. А потом дивятся, как это ни друг друга не увидели, ни облаков на небе. Так вот и живут! Всё забавы. Ты говоришь — замуж выйти… Ну, давай. Коли не шутишь.

Я не шучу. И ты не шути.

Клубничка

— Шампанское по утрам пьют те…

–…кто хочет пить шампанское.

Маленький взрывчик открытой бутылки.

— Ты невыносима.

— А ты — зануда. К чему изобретать велосипед? Зачем все эти — либо, либо… Почему нужно обязательно выдумать какое-то оправдание для своих действий?

— Потому что мы пьём шампанское в десять утра.

— И что?

— Не знаю.

— Вот именно! Вот откуда у людей запоры. Потому что всю жизнь человек выкручивается то перед самим собой, то перед другими, чтобы не прослыть дегенератом.

— Мы пьём шампанское в десять утра.

— И? Ты ждёшь, чтобы я пила его с чувством вины? Если я открыла шампанское, значит, я хочу шампанское. Почему к любому действию надо прицеплять свод правил, которые не позволят мне делать то, что я хочу?

Глотки из бутылки, которые особенно звучно раздаются в ванне. Пена с ароматом припудренной ванилью клубники оседает на стенках. Бутылка с глухим стуком ставится на бортик, но тут же берётся в руки. Глоток.

— Что?

— Ничего.

Смех. Выжидающая пауза.

— Нет, я никак не пойму… ради чего люди разыгрывают все эти спектакли морали и этики, если сами же эту мораль нарушают?

Секундное молчание. Смачный глоток.

— Не знаю. Для порядка. Чтобы убедить друг друга в нормальности. Чтобы каждый понимал, что пить шампанское в десять утра — это плохо, и каждый это принял, а потом уже поступал, как захочется.

— Очень интересно! То есть как это — поступил, как захочется, но с чувством вины?

— Эм…

— Мда, любопытно. Устраивать все эти прелюдии затем, чтобы… ха-ха-ха, я не могу в это поверить! И долго ты так жил?

— Всегда.

— До меня?

— Всегда. Чёрт. Что ты хочешь, чтобы я сказал?

— Ничего…

Несколько глотков из горла.

— Может, добавим пены?

— Не спрашивай.

— Может, ты не хочешь.

— Не хочу что?

— Ну, пену.

— Пены практически не осталось! Почему не добавить? Почему ты вообще об этом спрашиваешь? Ты не умеешь решать сам? Тебе на всё нужно чьё-то разрешение?

— Я не…

— Что?

— Ничего! Хватит уже читать мне нотации! Я пью с тобой в ванне чёртово шампанское, я никогда этого не делал, да! Да, у меня запор, в моей жизни — абсолютный! Ты ждёшь, чтобы я расслабился и за две минуты выкинул из головы всё, что в неё вкладывали годами? Я добавлю пены! Чёрт!

Пыхтение, короткая борьба с крышкой от бутылочки геля. Густой аромат клубники под ванилью. Пена величиной с небольшой дом. Отсутствие лица напротив. Приглушённый пеной смех.

— Вот тебе пена. Всё, как ты хотела.

— Да, я хотела. А ты?

Пауза.

— Ты этого хотел?

— Я…

— Ты не знаешь?

— Я не против.

— Не против… Что это значит?

— Это значит, что я не против! Я не против пены, я не против шампанского, я не против…

— Не против переспать со мной?

— Что?

— Ты слышал вопрос.

— Я не…

— Ты «не»! Ты всегда — «не»! Когда ты научишься думать и решать сам, чего ты хочешь? Ты хотел эту пену? Почему ты сейчас в этой ванне? Ты этого хотел? Ты пьёшь шампанское в десять… Дьявол! Какая разница, во сколько? Ты никогда этого себе не позволял! Что изменилось? Ты этого хотел или я заставила тебя?

Тяжёлый вздох.

— Ты меня не заставляла.

— Почему же ты каждый раз спрашиваешь, чего хотят и что думают другие?

— Я привык!

— Привык быть тюфяком?

— Я не тюфяк!

— Натуральный! Ты ничего не можешь решить! Ты не уверен даже, нужно ли добавить пены, когда её очевидно не хватает. Ты спрашиваешь у меня. Если бы я сказала нет, ты бы добавил?

–…

— Ты молчишь, потому что нет — ты ничего не делаешь, пока тебе не дадут разрешающий сигнал.

Тяжёлый выдох. Небольшое бульканье. Звук пустой бутылки, поставленной на кафель.

— Открыть ещё?

— Ну вот опять.

— Хватит…

— Это ты — хватит! Почему ты опять спрашиваешь? Закончилось шампанское — открывай новое! Не смотри на меня! Открывай, если хочешь, если ты так чувствуешь! Пускай оно выдохнется, чёрт с ним! К чему тебе моё позволение?

Молчание. Хлопок открытой бутылки. Высунутая из пены рука с бокалом.

— Так-то лучше.

— Бокал? Откуда он у тебя?

— Он всегда здесь был.

— Тогда почему мы пили из горла?

— Потому что двух бокалов нет. В этом я держу зубную щётку.

Молчание, приоткрывающее интимную завесу жизни другого.

— Ты не хочешь меня поцеловать?

— Хочу.

— Тогда почему не целовал до сих пор?

— Я…

— Ждал разрешения?

— Чёрт…

Из пены протянулись губы.

— На.

Влажный чмок. Удовлетворённое сопение.

— Как насчёт вылезти?

— Куда?

— Из твоих вопросов, дурик.

Рабочий будень

Трудный день.

Встал рано, но солнце уже пекло. Из еды ничего не лезло, да и не успел бы, так что сразу взялся за работу. Пахал как вол до самого полудня. С волос струился пот, а солнце жарило так, что я едва не превратился в глазунью. Ресницы — и те были влажными. Такую бы знойную красотку, как это солнце! Но мечтать не вредно, а работы ещё хоть отбавляй. В полдень дали благословенный отдых. В аду, верно, и то не такая жарища.

В столовой — приятная прохлада и полумрак. Почти все молчали, утомлённые, и отпаивались водой. Есть не хотелось, но впрок надо было — работа продолжалась до вечера.

Уже в сумерках кожей ощутил её присутствие. Тяжело дыша, повернулся. Точно, она. Стоит и улыбается. Треплет меня по голове. «Как дела?» — спрашивает, наклоняясь ко мне. Нет сил ответить. Понимающе кивает, брызгает на меня водой и хохочет. Вода нагрелась на солнце, но всё равно приятно. Я тоже хохочу, и всё вдруг становится не важно. Валюсь на спину и не могу уняться — так хорошо и прохладно стало, и розоватый диск солнца, наконец, сходит с небосвода, и все облегчённо вздыхают.

Судороги смеха отпустили меня, но её уже нет. Чуть взгрустнулось. Я встал, отряхнулся. Ребята глядят на меня с дружеским участием и посмеиваются. Я ухмыляюсь, косясь на начальника. Идёт. На сегодня всё.

Наконец-то домой! Там уже разложена постель, но перед этим — ужин. Я, кажется, выдул прорву воды, но и от ужина не отказался, хотя он был скверным. Устал мертвецки.

В небе сияли звёзды. Хотел бы я поглядеть на них подольше, но глаза слипаются. Работа не ждёт, завтра снова вставать. Но я выдержу. Лишь бы солнце так не палило. Мне в моей шкуре тяжело.

Ведь я всё-таки конь.