Качели судьбы

Ирина Глебова, 2010

Романы серии «Сыщик Петрусенко: потомки» представляют собой соединение высокохудожественной прозы и детективных, напряжённых сюжетов. Являются современной линией известных ретро-детективов «Сыщик Петрусенко». Главный герой ретро-серии (Викентий Петрусенко) и главный герой современной серии (Викентий Кандауров) – предок и потомок, оба криминальные следователи. Происходит своеобразная стыковка во времени через поколения. Появляется возможность интересного сюжетного хода: в современной серии даётся ретроспектива судеб героев ретро-серии. Расследование убийства молодой женщины приводит к неожиданным результатам: тайны прошлой жизни трагическим образом переплетаются с сегодняшним временем. Убитая – писательница Лариса Климова, с юных лет была среди богемной молодёжи, в том числе – диссиденствующей в 70-е годы. Она и ещё один герой романа, прошли через сети КГБ, желающей держать под контролем умонастроения творческой молодёжи. Героиня ускользнула из этих сетей, а другой, по собственному желанию, остался в них. Через годы, уже в сегодняшнее время, судьба столкнула этих двоих людей… Расследование убийства в романе ведёт майор Викентий Кандауров. В книге – много страниц о любви.

Глава 6

Уже лет в двадцать пять Лариса не умела плакать. Что бы ни случилось — лишь губы каменели и загорались сухим блеском глаза. Потому особенно приятно было, так сладостно-печально вспоминать себя семнадцатилетней, рыдающей на юношески крепком плече Альберта. Первая в жизни разлука… Алик уезжал в далёкий город — проходить комиссию и держать экзамены в училище гражданских лётчиков.

Это был удар для его родителей! Да, они знали, что сын с детства мечтал водить самолёты, но ведь это не могло быть серьёзно! Он же талантливый музыкант, его ждала консерватория! Но мальчик оказался с твёрдым мужским характером, что, в конце концов, и примирило отца с решением сына. Альберт уехал, отлично прошёл все испытания, вернулся ненадолго в уже красивой тёмно-синей форме.

Лариса тоже поступила не так, как ожидали от неё взрослые — родители, учителя. Заявила, что в этот год никуда сдавать экзамены не станет, пойдёт поработает. А там видно будет. Она стойко выдержала материнские причитания: «Доченька, ведь ты такая умная, талантливая, школу окончила почти на одни пятёрки! У других дети все поступают!» Отец был более спокойным, только поглядел пристально, сказал: «Надеюсь, ты знаешь, что делаешь».

Она знала. Тайно от всех отправила подборку своих стихов в Москву, на творческий конкурс в литературный институт. Представляла, как придёт ей оттуда восторженное письмо: «Вы талантливая поэтесса и, бесспорно, должны учиться у нас…» Но допускала Лариса и другое — вежливый отказ. Потому и решила никому пока об этом не говорить: ни родителям, ни друзьям по студии и руководителю, ни Альберту. И попросила отца подыскать ей работу на заводе.

Август тем летом был чудесен. За две недели, прожитые у реки, ни одного пасмурного дня не накатило. Повезло ребятам! Было их человек двадцать — почти весь класс. Впрочем, теперь уже бывший класс. Поскольку и выпускные экзамены, и выпускной вечер остались позади. Откачали качели в городском саду своих первых утренних посетителей — мальчиков при парадных костюмах с торчащими из карманов модными галстуками, и девочек в светлых воздушных платьях. Пошла на убыль амплитуда их размаха. Но была она ещё широка, и расставаться друг с другом так не хотелось! Многие ребята уже определились: кто в институт поступил, кто на работу с сентября устраивался. Вот и рванули все вместе, напоследок, на берег Донца. Лариса с Аликом поехали тоже.

Место выбрали отличное: песчаный склон поднимался вверх к лесу, здесь поставили кругом пять палаток, в тени сосны вырыли яму — холодильник для продуктов. И речка рядом, только и делов, что съехать вниз по песку. Утром дежурные готовили завтрак, некоторые любители шли в лес за грибами. А другие отсыпались и отогревались после ночного холода. Кто, конечно, как, но Лариса ночами страшно замерзала. Часа в четыре утра просыпалась, стуча зубами, кутаясь в одеяло, выползала из палатки и усаживалась у костра, горевшего всю ночь в середине поляны. Она была не одна такая, но среди тех, кто грелся с ней, никогда не оказывалось Алика. Он высыпался прекрасно. А она каждое утро говорила себе: «Чёрт меня побери, если я когда-нибудь ещё соглашусь жить в лесу, в палатке!..» Но потом, когда часам к десяти становилось жарко и ребята, стягивая с себя всё до купальников и плавок, лезли в воду, Лариса совершенно забывала все свои проклятия. Тем более что рядом всегда был Алик. И когда плескались в реке, и когда вечерами пели у костра под аккомпанемент трёх гитар, и когда ходили в офицерский палаточный городок смотреть кино.

Одеты они были в одинаковые шорты под широкими офицерскими ремнями, пёстрые косыночки на шеях и полосатые тельняшки. Ребята так привыкли видеть их постоянно вдвоём, что уже не обращали внимание. Да чего там — они ведь жених и невеста, все это знали!

Вдвоём уходили в лес и шли по какой-нибудь узенькой тропе, которая, впрочем, всегда выводила к одной и той же трассе. Или садились на берегу, густо закрытом кустами и деревьями — было у них такое укромное местечко. Садились, свесив босые ноги с обрыва к воде, болтали Бог знает о чём: от прогноза погоды на завтра до возможности нуль-транспортировки в недалёком будущем. Конечно, говорили и о себе, но это была одна из тем, а не единственная. Да и решено у них было как будто всё. Один год они поживут в разлуке, но уже на втором курсе Лариса приедет к нему и станет его женой. К этому времени Алик найдёт и снимет квартиру, родители ему, конечно, помогут: они о его планах знают и воспринимают Ларису, как невесту сына.

Ларису немного смущало, что Альберта совсем не интересуют её собственные планы. Втайне она ждала ответа из Литературного института. И если… как тогда быть? Ведь она не сможет отказаться от учёбы в Литинституте! Но и расстаться с Аликом… возможно ли? И сидя там, на обрыве, гладя его руку, лежащую у неё на плече, девушка сказала:

— Но я ведь тоже хочу учиться…

— Конечно! — воскликнул Алик. — Город, где мы будем жить, большой. Там есть институты. А впрочем… — Его рука соскользнула с плеча, легла ей на грудь, и он договорил уже полушёпотом, — вряд ли жене лётчика международного класса понадобится работать…

Его пальцы сквозь легкую ткань тельняшки нежно гладили её сосок, мгновенно затвердевший от прихлынувшего уже знакомого чувства. Потому что все их уединённые разговоры здесь, в лесу у реки, заканчивались одинаково. Вторая рука юноши легла ей на затылок, губы нашли её губы, и он застонал, и руку на её груди свело словно судорогой. Долгие, томительные поцелуи, которые, казалось, невозможно прервать, его губы на шее, на груди сквозь ткань… До сих пор на этом они останавливались, словно боялись сделать последний шаг. Но в этот раз Альберт вдруг стал лихорадочно поднимать её тельняшку от пояса вверх, и она не успела ничего ни сделать, ни сказать, как он уже держал в ладонях её груди. Они сидели, опираясь спинами о поваленное дерево, и ещё через мгновение, наклонившись, Алик впервые коснулся губами её обнажённого соска. Но теперь Лариса почему-то не испытала привычного головокружения. Появилась странная отрешённость, словно всё происходило не с ней. Потому, наверное, и увидела она, как толчками вырос бугорок на алькиных шортах. И такая вдруг у неё возникла нежность и жалость, так захотелось то ли помочь, то ли удержать его, что её рука сама опустилась и легла ласково на этот пульсирующий живой комок. И в ту же минуту он вздрогнул так сильно, что Лариса испугалась и сразу же вскрикнула: ей показалось, что Алик сжал сосок не губами, а зубами — так стало больно. Его тело ещё дважды содрогнулось, ослабли руки, губы, и он ткнулся обессилено лбом в её плечо.

Лариса вскочила, заправила тельняшку, подтянула ремень, пригладила волосы. И только тогда обернулась к нему. Он уже сидел, не сводя с неё огромных смущённых и влюблённых глаз.

— Ларочка… — начал он, но девушка оборвала.

— Пойдём, Алька, пойдём скорее, уже звонят к обеду. Слышишь?

И вправду, со стороны их палаточной поляны гудел железный, подвешенный к дереву рельс. Тряхнув головой, Лариса умчалась вперёд.

Но на поляне никого не было. Только Славка-рыжий сидел на песке и разглядывал какую-то железку. Рельс слегка покачивался, и Лариса спросила:

— Кто звонил?

Славка поднял на неё взгляд — странный, всевидящий, пожал плечами:

— Я случайно задел… Смотри-ка, что я выкопал в песке!

В его руке была ржавая скоба с клоками прогнившего дерева. Лариса шлёпнулась на живот рядом с ним, и они стали разгребать песок, зарывая в него руки по локоть. Отрыли угол балки, бревно, потом ещё одно. Мешали корни сосны, росшей выше, и ребята обрывали их. Какое-то жгучее чувство тревоги и тайны сдавливало им сердца, делало движения лихорадочными. Поляна была пуста. В такую жару ребята обычно не вылезали из воды или разбредались в поисках тени. Алик тоже не показывался, хотя Лариса поглядывала в сторону их тропинки.

Славка отрыл кучу патронов.

— Копай, — сказал он ей, — я сейчас.

Гвоздём он стал выковыривать порох и ссыпать его на клок газеты. Этот парень здесь, в лесу, оказался совсем не тем школьным Славкой — в мешковатом костюме, мрачноватым и неразговорчивым. Ловкий, загорелый парень. Они ведь дружили, были одной компанией, но только здесь Лариса, как и все другие, узнала, что он лучше всех плавает и занимается самбо. И что когда ты дежуришь и костёр не разгорается, а мальчишки проходят мимо, подсмеиваясь и поддразнивая, Славик остановится, присядет рядом, и через минуту всё будет в порядке. И что он, послушав, как кого-то из парней долго уговаривают сходить за хлебом, вдруг молча вылезет из палатки, натянет кеды, заберёт из рук кошёлку и так же молча пойдёт. Здесь кто-то из девочек первой назвал его Славунтиком, и теперь уже все говорили только так…

С восторгом глядя на порох, он вдруг подпрыгнул. И рванулся к палаткам. Через секунду уже мчался обратно, гремя коробком со спичками. Но Лариса оказалась проворнее. Бегом домчалась до воды, и порох чёрной струйкой посыпался в реку. Славка уставился на неё удивлённо, раза два моргнул, а потом успокоился. Снова сел рядом и стал копать.

Они отрыли бы этот окоп или землянку, но учительница увидела и испугалась. Наверное, она была права: кто знает, что могло оказаться там! Раскопки прошлого чреваты неожиданностями. Разные ведь бывают открытия. Одни подтвердят наши светлые истины, другие затуманят их чёрной пеленой — хорошо, если не перевернут с ног на голову. Впрочем, иногда и печальные открытия просветляют взоры и мысли. Но можно ведь раскопать и ржавую бомбу-дуру, часовой механизм которой заведётся от толчка и пойдёт отсчитывать минуты…

Так и не отрытый окоп Лариса и Славка вновь засыпали — вовремя, потому что к поляне, перед обедом, стали возвращаться ребята. Появился и Алик. Волосы его были мокрыми, и Лариса догадалась: он окунулся в реку, охладился. Теперь он не отходил от неё, ловил руку, заглядывал в глаза, всё хотел сказать что-то. Но они постоянно были среди ребят, а от его попытки увести её снова в лес, Лариса мягко уклонилась.

На ночь Татьяна и Славка были назначены костровыми. Для ночного костра подходили толстые и сухие поленья, а лагерь их стоял в молодом лесу. Зато на том берегу шли лесозаготовки, и ребята обычно ездили туда на лодке, таскали дрова из уже сложенных штабелей. Вскоре после обеда лодка отчалила: Таня сидела на носу, Славка грёб — ровно, красиво, сильно… В десять часов, когда совсем стемнело, их ещё не было. Не вернулись они ни в одиннадцать, ни в двенадцать. Все до единого ребята собрались на берегу, кричали, свистели, стараясь разглядеть на тёмной воде хоть какое-то движение. На учительницу было страшно смотреть: её колотила дрожь, рука непроизвольно лежала на сердце.

— Может, они заблудились в лесу? — шептал кто-то. — А, может, лодка перевернулась?

— Они оба отлично плавают! — зло отрезала Лариса, не оборачиваясь. Ей тоже было страшно, но паникёры раздражали. Она вспомнила Славку в футболке и плавках, Таню в сарафанчике, сказала тихо:

— Замёрзнут вот только…

Решили разложить костёр: может быть, в темноте ребята не понимают куда плыть! И хотя берег был усеян кострами рыбаков, они разожгли и свой у самой речной кромки. Не знали, что завтра вода у берега станет чёрной от пепла, и два дня невозможно будет купаться.

Притихшие и хмурые, девочки и мальчики сидели у костра. Прошёл ещё час, постепенно стали расходиться, расползаться по палаткам. Только теперь Лариса и Алик остались одни, сидели у догоравшего костра, прижимаясь друг к другу, спасаясь от тревоги и холода. И он сказал, почти прошептал: «Ларочка, ты теперь моя жена…» И заскользил губами по её щеке. Такими ненужными и неуместными сейчас показались ей эти слова, что девушка отпрянула, в её глазах вспыхнуло пламя — отблеск костра.

— Подожди! — Она подняла руку: удерживая ли его, призывая ли к молчанию. — Кажется, голоса…

Но это от палаток шли учительница и два парня.

— Алик, — сказала учительница, — пойдём с нами в деревню за лодкой. Поедем искать их. Надо же что-то делать.

Мальчик поднялся, тихо сказал:

— Иди в палатку, поспи.

Лариса мотнула головой:

— Я ещё немного посижу.

Она осталась одна у почти догоревшего костра, и только изредка подбрасывала в него сучья. Сзади не слышно было ни шороха, ни движения, но всё равно, что-то заставило её резко оглянуться. Рядом сидел Славик. Слабый отблеск огня метался тенями, делал его лицо суровым, а глаза застывшими.

— Ты что? — спросила Лариса тихо.

— Сижу.

— Давно?

— Минут пять.

— А где Таня?

— Там… — ответил он, и голос его показался ей зловещим. Внезапно нереальность происходящего испугала её, и она вскрикнула, вскакивая:

— Где там?

— Да не кричи. Жива она. Собери лучше её тёплые манатки, запихни в рюкзак, и я пойду назад.

Все остальные дни только и разговоров было о том, как в темноте они заблудились среди островков, как выбросили в воду все дрова, как Таня, которая брезгливо отворачивалась при виде скользких зелёных водорослей, отгребала их от лодки руками. И как Славка, устроив её около какого-то костра с рыбаками, часа два шёл один по тёмному лесу, почти наугад.

Тогда, когда он снова ушёл, Лариса наконец отправилась спать. Проспала и утренний холод, и их возвращение. А разбудил её Татьянин звонкий голос. Солнце уже стояло высоко, сквозь иголки сосен веером расходились тонкие светлые лучи, и трава казалась совершенно изумрудной. Татьяна сидела у костра, вытянув ноги, и расчёсывала свою спутанную шевелюру.

— Мы ехали, ехали, а потом темно стало!.. — возбуждённо рассказывала она.

… Всё ещё раскачивались качели. Но только мальчик и девочка, стоящие друг против друга, уже не приседали ритмично. Уже тормозная доска чиркала по дну яркой «лодки», и с каждым новым взмахом уменьшалась амплитуда взлёта… Они были ещё детьми, но в то лето их детство уже катилось под уклон.