Лагерь обреченных

Геннадий Сорокин, 2019

Осень 1983 года. В небольшом сибирском поселке намечено открытие Вечного огня. Приглашенные на торжество фронтовики в предвкушении праздника. Однако в разгар мероприятия случилось ЧП: в Доме культуры найден мертвым председатель местного Совета ветеранов. Следователь Андрей Лаптев подозревает, что смерть эта – насильственная. Не случайно рядом с телом обнаружена нарисованная кровью руна, которая в войну была символом дивизии СС «Галичина». Что это – чья-то глупая шутка или спланированная месть? Сыщик приступает к расследованию и натыкается на ошеломляющие факты, о которых последние сорок лет в здешних местах предпочитали молчать…

8

Утром 2 сентября Гордеев собрал оперативный состав Верх-Иланского РОВД на совещание. С информацией о ходе расследования убийства выступил Казачков.

— Проведенный судебным медиком первоначальный осмотр трупа подтвердил наше предположение, что Сыч был сбит с ног одним сильным ударом в висок. Никаких скидок на нетрезвое состояние потерпевшего делать не стоит — от алкоголя кости не размягчаются. Основным подозреваемым по делу я считаю, — Казачков, не делая паузы, посмотрел в мою сторону, — Антонова Михаила, хотя в отношении его в данный момент нет никаких прямых доказательств.

После доклада начальника уголовного розыска слово взял я.

— Хочу уточнить, — с вызовом начал я, — что Антонов Михаил мне не родственник, а если бы и был им, то я ни при каких обстоятельствах не стал бы покрывать совершение им убийства.

— Тебя никто не обвиняет в проявлении личной заинтересованности, — заметил Гордеев.

— Спасибо за доверие, — усмехнулся я.

— Прекрати паясничать, — осадил меня начальник РОВД. — Мы здесь не для того собрались, чтобы обмениваться «любезностями».

— Разрешите продолжить? — спросил я, перейдя на деловой тон.

Я вытянул перед собой руку со сжатым кулаком.

— Ударная поверхность кулака может быть ограничена одной костяшкой среднего пальца. — Я показал на выступающую из общей плоскости кулака косточку. — У меня, у Антонова и у учителя Седова разный тип телосложения. Антонов физически сильнее меня, а я, в свою очередь, обладаю большими навыками рукопашного боя, чем учитель. Но эти факторы ничего не значат, если мы говорим об одном-единственном ударе, нанесенном в самую уязвимую часть головы.

— У Сыча треснула височная кость, — напомнил Казачков.

— У Сыча в силу возраста, — парировал я, — кости уже не обладают необходимым запасом прочности. С годами у человека из костей вымывается кальций, и они становятся более хрупкими. Без акта вскрытия трупа мы не можем сейчас в точности воспроизвести картину убийства. Одно дело, когда от удара Сыч падает на умывальник уже без сознания, и совсем другое, когда он только теряет равновесие.

— Я понял твою мысль, — перебил меня Гордеев. — Акт вскрытия нам в ближайшее время никто не даст — все материалы переданы в КГБ.

Гордеев достал сигареты, закурил. Все присутствующие молчали.

— Сложность нашего положения в том, — продолжил Семен Григорьевич, — что с нас, с одной стороны, никто не снимает обязанности раскрывать преступления, совершенные в Верх-Иланске, а другой стороны, мы не можем вмешиваться в оперативную работу органов КГБ. Пока наши «старшие товарищи» делиться с нами информацией не желают. Я спрогнозирую вам результат деятельности чекистов в нашем поселке: если они раскроют убийство, то это будет полностью их заслуга, а если нет, то это мы виноваты, не оказали им должного содействия. Сейчас сами знаете какая обстановка в стране — у власти Андропов. Мы, милиция, у него не в почете. Нам с вами надо выработать такую линию в расследовании убийства Сыча, чтобы мы были готовы к любому развитию событий. Я лично не исключаю такого варианта: как только чекисты уткнутся в отсутствие перспектив в раскрытии преступления, они спихнут все материалы нам. Например, они могут располовинить события, произошедшие в ДК: убийство — в одну сторону, руну на зеркале — в другую. Сама по себе руна, без трупа в туалете, не более чем абстрактный рисунок. В худшем случае — проявление хулиганства.

— Давайте возьмем руну как некую отправную точку в нашем расследовании, — предложил Казачков. — Кто ее мог нарисовать? Ветеран войны Паксеев? Вряд ли. Зачем ему марать себя фашистской символикой?

— А что, Вадим Алексеевич, ты знаешь в поселке человека, который благоволит Гитлеру? — возмутился Гордеев. — Ты ерунду-то не собирай, а то так договоришься, что у нас в Верх-Иланске подпольная фашистская организация появится.

— Организации точно нет, а вот крепко обиженных на советскую власть — полным-полно.

— Мы вновь вернулись к личности Сыча, — вступил в разговор я. — Пока мы не будем знать его биографию: где он служил, с кем из присутствующих в ДК мог встречаться ранее, — мы ничего не добьемся. Нам надо поднять его личное дело в областном УВД и сделать из него выписки.

— Виктор, — Гордеев поднял с места моего соседа по кабинету Горшкова, — займешься этим.

— Мне не доверяете? — спросил я.

— Разговоров лишних не хочу, — откровенно ответил Семен Григорьевич.

— Тогда мне чем заниматься? — развел я руками. — Если я стану разрабатывать Паксеева, то мне скажут, что я рою яму под любовника своей любовницы. Начну работать с Антоновым — родственника выгораживаю. Учителя тряхну — тоже что-нибудь выдумать можно.

— Например? — заулыбавшись, спросил Казачков.

— Скажем, так: учитель хочет отвадить от Инги Сурковой ее нового любовника — Паксеева…

— Достаточно! — перебил меня Гордеев. — Учителем займется Толя Мыльников. А ты, Андрей, поработай над расширением круга свидетелей.

Из кабинета Гордеева мы прошли к Казачкову. Он распределил работу между инспекторами уголовного розыска на сегодняшний день и отправил всех по адресам. Мне Семен Григорьевич велел остаться.

— Перестань дергаться, когда мы тебя и Антонова сводим в одну упряжку, — назидательно сказал он. — Если я и Гордеев станем делать вид, что в поселке нет никаких слухов о твоем предстоящем родстве с Антоновым, то нас запросто обвинят в кумовстве и наплевательском отношении к раскрытию преступлений. Или ты думаешь, что все, что мы говорим на совещаниях у Гордеева, остается тайной за семью печатями? Ничего подобного. На каждый роток не накинешь платок. У того же Мыльникова дядя в райисполкоме работает, хрен его знает, что племянничек ему докладывает.

— А нельзя как-то пореже…

— Нельзя! — жестко отрезал Казачков. — Все должны видеть, что мы постоянно держим в уме твою личную заинтересованность в отношении Антонова. Это поселок, Андрей! Здесь порой слухи, возникшие неизвестно откуда, могут провалить любую блестяще задуманную оперативную комбинацию. Сейчас нам выгодно выставить тебя защитником Антонова. Со стороны все должно выглядеть так: я подозреваю Антонова, а ты от него всячески отводишь подозрения. Если преступник не Антонов, то убийца должен подбросить нам улики против твоего тестя.

Я поморщился.

— Хорошо — будущего тестя. Потенциального. Предполагаемого.

В кабинет к Казачкову вошел замполит. Семен Григорьевич с ходу перешел на другую тему:

— И не забудь про кражу кур у гражданки Серафимович. Отработай алкашей с ее улицы, потряси шпану, поговори с малолетками. Куры не могут бесследно исчезнуть. Где-то перышки остались.

«Отрабатывать» кражу кур я пошел в библиотеку. Если события развиваются вокруг семьи Антоновых и в них непосредственно вовлечен я, то куры могут подождать.

Наталья сидела за столом в центре небольшого читального зала. Справа от нее — выставка с работами детских кружков верх-иланского Дома культуры. Среди поделок самая примечательная — робот, точно такой же, как у Инги.

В библиотеке ни одного посетителя. Никому книги пока не нужны. Начало осени — специфическое время на селе. Школьники заняты «внезапно» навалившейся учебой, а взрослые все свободное время уделяют работам по хозяйству. Сентябрь! Вот выпадет снег, жизнь в поселке войдет в зимнее русло, и тогда, чтобы скрасить досуг, в библиотеку за книгами потянутся и стар и млад.

— Здравствуйте, Наталья Михайловна!

— Здравствуйте, Андрей Николаевич. — Она одарила меня дежурной улыбкой. — Вы уже начали читать книгу, которую я вам дала?

— Пока только с аннотацией ознакомился, но у меня сразу же возник вопрос: эта книга в одном томе или у нее есть продолжение?

— Иногда кажется, что произведение закончено, а если захотеть, то у него появляется продолжение, — загадочно улыбаясь, ответила она.

— Интересная мысль, — согласился я.

— Андрей Николаевич, — Наталья, словно что-то припомнив, стала серьезной, — зачем вы на моего папу вчера так кричали, как будто он в чем-то виноват?

— Ваш папа, Наталья Михайловна, виноват лишь в том, что у него есть две очаровательные дочери. Каюсь, вчера был не сдержан, но тут не моя вина. Весь спрос с вашего папы и его дочерей.

— Я не поняла вас, Андрей Николаевич.

— А что здесь понимать, Наталья Михайловна! Всяк в поселке Верх-Иланск считает своим долгом напомнить мне, что ваш папенька — это мой тесть. Я уже смирился с этим, но никак ни от кого не могу добиться ответа на вопрос: на которой же из дочерей я женат? Если на старшей, то она живет в городе и за все лето появилась в поселке только один раз. Странно как-то — иметь жену, которую видишь раз в году. А если я женат на младшей дочери, — я сел за стол напротив библиотекарши, — то нам пора перейти на «ты». Я не знаю ни одной семьи, где бы супруги обращались друг к другу на «вы».

— Зачем вы так, Андрей Николаевич, — укоризненно сказала она. — Всяким шуткам есть предел.

— Наташа, разве я шучу? У меня есть тесть — это знают все. Если есть тесть, то должна быть жена. Это логика, Наташа! Если тебя хотят зажарить и съесть, то ты в Африке, среди людоедов, а не на Красной площади в центре Москвы.

— Давайте считать, что этого разговора между нами не было. Я ничего о нем Марине не скажу.

— Я могу ей рассказать, мне не трудно.

— Не надо, она обидится. — Наталья, не выдержав моего пристального взгляда, потупила глаза.

— На кого обидится, на меня, что ли? Пускай обижается.

— Андрей Николаевич, вы пришли, чтобы мне всякие колкости говорить?

— Я пришел попросить о помощи.

Она перестала рассматривать трещины на полировке стола и с интересом посмотрела на меня.

— Вчера, — продолжил я, — на цокольном этаже ДК была группа людей. Кто-то из них совершил убийство. Под подозрением — все мужчины, находившиеся в подвале, в том числе и твой отец. Чтобы разобраться, что к чему, мне надо знать мнение стороннего наблюдателя о некоторых жителях поселка. Лучше тебя, Наташа, мне никто не поможет.

— Почему?

— Во-первых, ты мне «родня». Да, да, Наташа, не надо делать губки бантиком! Сейчас в поселке такая расстановка сил, что я и твой отец оказались в одной лодке. Представь, некий режиссер ставит пьесу Шекспира «Ромео и Джульетта». Меня и твоего отца он записал в клан Монтекки. Поверь, я не могу со сцены обратиться к зрителям и объявить им, что я не Монтекки, а, скажем, сын отца Гамлета.

— Сын отца Гамлета — это и есть Гамлет, принц Датский, — немного удивленно заметила она.

— Какая, к черту, разница: отец, сын! Пьеса написана, роли розданы. Отказаться от участия в постановке я не могу. Мне остается только выучить сценарий и понять, кто Ромео, а кто Джульетта. Ты, Наташа, выступишь в роли театрального критика и расскажешь мне, была Джульетта порядочной девушкой или Ромео собирался жениться на известной в Вероне потаскухе. Итак, Наталья Михайловна, ты готова отвечать на мои вопросы?

— Андрей Николаевич, у вас такие интересные рассуждения о творчестве Шекспира. — Она еще не решила, как ей надо вести себя со мной. Она тянула время. — Скажите, вы читали «Ромео и Джульетту»?

— Нет, конечно! Где ты видела мента, который читал Шекспира? А твой отец его что, читал? А брат? Давай оставим вопросы культуры на потом, а сейчас займемся слухами и сплетнями поселка Верх-Иланск. Слух первый, для меня самый интересный: что говорят в поселке о моем родстве с вашей семьей? Далее, что в вашей семье говорят обо мне? Поверь, это не праздное любопытство. Преступник, кто бы он ни был, будет выстраивать свою линию поведения по отношению ко мне с оглядкой на вашу семью. А я не могу проследить его взгляд, так как стою к тебе, Марине и твоему отцу слишком близко.

— А я что, далеко стою?

— Если ты стоишь близко, то ты моя жена, будущая или настоящая — это неважно. Если ты стоишь немного поодаль, тогда рассказывай.

Она покачала головой: мол, ну и дела!

Конец ознакомительного фрагмента.