Лагерь обреченных

Геннадий Сорокин, 2019

Осень 1983 года. В небольшом сибирском поселке намечено открытие Вечного огня. Приглашенные на торжество фронтовики в предвкушении праздника. Однако в разгар мероприятия случилось ЧП: в Доме культуры найден мертвым председатель местного Совета ветеранов. Следователь Андрей Лаптев подозревает, что смерть эта – насильственная. Не случайно рядом с телом обнаружена нарисованная кровью руна, которая в войну была символом дивизии СС «Галичина». Что это – чья-то глупая шутка или спланированная месть? Сыщик приступает к расследованию и натыкается на ошеломляющие факты, о которых последние сорок лет в здешних местах предпочитали молчать…

5

Первого сентября стояла сухая солнечная погода. Намечавшийся накануне дождь так и не начался, все опасения, что на площади придется стоять в лужах, не подтвердились.

Гости мероприятия — представители ветеранских организаций области стали прибывать с самого утра. Для тех, кто приехал слишком рано, в ДК организовали выступление верх-иланского хора. Областное радио и телевидение отказалось посылать своих представителей в Верх-Иланск, предоставив право освещать церемонию открытия Вечного огня корреспондентам местной районной газеты.

К 11 часам площадь перед памятником воинам, павшим в Великой Отечественной войне, была заполнена народом, все приглашенные и участвующие в церемонии заняли свои места. Ветераны войны стали напротив памятника: слева отдельной группой — приглашенные ветераны, справа — местные. Между ними, как связующее звено, райкомовские работники. У столба по моему предложению была установлена тумба, на которую взобрался водитель председателя райисполкома, молодой парень, недавно пришедший из армии. В белой рубашке с пионерским галстуком, он держал в руках горн.

Мирошниченко и сопровождающие его лица появились ровно в одиннадцать. Как только они вступили на площадь, из громкоговорителей на площади зазвучала музыка — церемония началась.

Стоя в стороне, я наблюдал за ветеранами войны, для которых, по идее, и было организовано это мероприятие. Ветераны помоложе, особенно приезжие, с интересом рассматривали ножки старшеклассниц в коротких школьных платьях. Другие ветераны посматривали на часы, прикидывали, сколько времени осталось до праздничного обеда. Сама церемония зажжения Вечного огня и торжественная речь товарища Мирошниченко никого не интересовали. Всем присутствующим было понятно, что Вечный огонь Мирошниченко зажигает в честь самого себя, дабы увековечить память о себе, а не о неких безымянных воинах, павших на полях сражений с гитлеровской Германией.

В полдень Мирошниченко двинулся через площадь с факелом. «Пионер» на тумбе вскинул горн. Два комсомольца с зажженными факелами встретились с первым секретарем райкома партии в двух шагах от памятника. Антон Антонович зажег от их факелов свой факел, подошел к постаменту и без осечек и эксцессов зажег Вечный огонь. Над площадью зазвучал гимн СССР. Я пошел перекусить, пока было время.

В три часа дня меня вызвал к себе Гордеев.

— До какого часа они будут там праздновать? — спросил он, имея в виду ветеранов в ДК.

— Иногородние должны сейчас уехать. В 16.00 за столы сядут наши ветераны. По сценарию торжественный обед должен закончиться в 18.00, но если старички засидятся за столом, то им дадут еще час времени. На 19 часов запланирована уборка зала…

У Гордеева на столе зазвонил телефон. Он, поморщившись как от приступа изжоги, поднял трубку:

— Что случилось? Драка? Прямо в ДК? Мать его, только этого нам не хватало!

Гордеев с раздражением бросил трубку, нажал интерком связи с дежурной частью:

— Вышли один экипаж охраны к ДК и вызови ко мне замполита и Казачкова.

— Ветераны подрались? — спросил я.

— Иди в ДК и реши все вопросы на месте! — приказал Гордеев.

Тяжело вздохнув, я поднялся с места. Не дело это — инспектору уголовного розыска разбором драк заниматься! Для этого целая служба участковых инспекторов милиции есть.

— Андрей, — видя мое недовольство, сказал Гордеев, — ты у меня самый молодой офицер, но чуть ли не самый опытный. Ты — мой резерв на случай непредвиденных ситуаций. Иди в ДК и вернись ко мне с рапортом, что все проблемы улажены. Если там случилось что-то серьезное, запрашивай помощь.

Я пошел к двери.

— Андрей Николаевич! — громко и весело сказал мне вслед начальник РОВД. — Партия и советское правительство с надеждой смотрят на тебя! Комсомол на тебя смотрит. Я на тебя смотрю…

Кто еще смотрит на меня, я не дослушал — вышел за дверь.

На первом этаже ДК было немноголюдно. Двое участковых инспекторов милиции разогнали всех ненужных людей: кого — на улицу, кого — на второй этаж, кого — на цокольный. Увидев меня, один из участковых подошел с докладом.

— Некто Сыч, иногородний ветеран, оскорбил нашего старика по фамилии Трушкин и получил от него в нос. Трушкин нами задержан и сейчас сидит в служебном помещении на цокольном этаже. Сычу врач оказывает первую помощь.

— Из-за чего возникла драка? — спросил я.

— Да какая там драка! Слово за слово, повздорили. Трушкин ему двинул по носу, и их тут же разняли.

— И все-таки? Люди в таком возрасте ни с того ни с сего кулаками не машут.

— Причиной ссоры стал давний конфликт между «нашими» и «вашими». Сыч — ваш, а Николай Анисимович — наш, вот они и повздорили.

Я обернулся. За моей спиной стоял Паксеев, председатель Верх-Иланского совета ветеранов.

— «Наши» и «ваши» — это кто? — спросил я. — «Наши» — это верх-иланские, а «ваши» — это городские?

По интонации Паксеева я чувствовал, что «ваши» каким-то образом имеют отношение и ко мне.

— «Ваши» — это те, кто на фронте ни дня не был, а всю войну в войсках НКВД отсиживался, зэков в лагерях охранял. А наши — это фронтовики, окопники. Орденоносцы!

От Паксеева несло водкой. Каждое слово он произносил с нескрываемым презрением. Хорошо, что я накануне узнал о его связи с Ингой, а так бы стоял как дурачок, хлопал глазками и не понимал, с чего бы это на меня вдруг взъелся почтенный, уважаемый всеми ветеран.

— А есть еще не «наши» и не «ваши», — продолжил он, — а так себе, непонятно кто. Такие, как твой тесть, например.

Мне захотелось так двинуть Паксееву в челюсть, чтобы он отлетел к стойке вахты и валялся там до моего ухода. Ненавижу, когда кто-то лезет в мои личные дела.

— А мой тесть — это кто? — стараясь оставаться спокойным, спросил я.

— Вон стоит в углу, зыркает на всех, как зверюга. — Юрий Иосифович кивнул в сторону буфета. Я посмотрел, куда он указывал. У буфетной стойки стоял, хмуро посматривая на Сыча, Михаил Антонов.

— Понятно, про кого речь. — Я облизнул пересохшие губы. — У него две дочери, какая же из них моя жена?

— Рыжая, конечно! Младшенькая-то у него совсем малахольная, ей бы еще в бирюльки играть, а она уже на работу вышла, мужикам глазки строить. Только ничего у нее здесь не получится. Лучше бы она к вам в милицию шла работать, там кобелей побольше, кто-нибудь да позарится на ее кривые ноги.

«Врет, сволочь, — автоматически отметил я. — Нормальные у Наташки ноги, ровные. Это у Инги ноги чуть-чуть кривые, рахитные. На свалке же выросла, там витаминов с самого рождения не хватало».

С лестницы второго этажа раздался цокот каблучков. К нам легкой походкой спустилась нарядно одетая Бобоева.

— Где Трушкин? — властно спросила она.

— В подвале, — сквозь зубы процедил Паксеев.

Вслед за Бобоевой в фойе появился Заборский.

— Николай Иванович, — обернулась к нему Бобоева, — забирайте Трушкина и ведите наверх, к Антону Антоновичу. Андрей Николаевич, пойдемте со мной.

Мы отошли в сторону.

— Антон Антонович велел нам уладить этот конфликт. Вернее, конфликт улаживать буду я, а вы будете мне помогать как представитель правоохранительных органов. Причину ссоры вы знаете?

— Один служил в НКВД, а другой был на фронте?

— Вот именно, из-за чепухи повздорили.

— Кому как! Для них, наверное, это далеко не чепуха.

— Людмила Александровна, — к нам подошел представитель райисполкома, — автобусы с иногородними ветеранами готовы к отправке. Что будем делать?

— Отправляйте автобусы, — распорядилась Бобоева. — Иногородние ветераны не виноваты, что у нас произошел такой досадный инцидент.

— А как же с этим, с «раненым»?

— Мы его на райкомовской «Волге» домой увезем. Пойдемте, Андрей Николаевич!

Потерпевший Сыч, очень грузный лысый мужчина, сидел на стуле у окна. Кровотечение из носа у него уже прекратилось, губы на первый взгляд были целы.

— Мы приносим вам свои глубочайшие извинения, — затараторила Бобоева. — У Антона Антоновича есть предложение: чтобы у вас не осталось тягостных воспоминаний о сегодняшнем празднике, он предлагает еще посидеть за столом и выпить, так сказать, мировую: вы, он и Трушкин. Право, у вас конфликт произошел на ровном месте…

Из ее словесного потока Сыч уловил два момента: его приглашает выпить сам товарищ Мирошниченко; домой его как почетного гостя отвезут на райкомовской «Волге».

— Пойдемте, я на этого драчуна зла не держу, — поднялся с места Сыч. — Как его хоть зовут-то?

Людмила Александровна увела ветерана наверх, а я пошел на вахту звонить Гордееву. По пути мне попался Заборский.

— Николай Иванович, — остановил его я. — Людмила Александровна так стремительно увела пострадавшего, что я даже не спросил у него, будет он писать заявление на обидчика или нет?

— Ничего не будет, — заверил Заборский. — Мирошниченко умеет с людьми ладить.

Начальник РОВД, выслушав информацию о происшествии, велел мне оставаться в ДК до конца всех мероприятий.

Около часа я слонялся по фойе, перечитал все афиши, выпил несколько чашек чая в буфете. В самый разгар веселья на втором этаже появился Казачков.

— Бдишь? Молодец! Больше никто не подрался? — спросил он, осматривая фойе.

— Эти-то двое непонятно из-за чего сцепились. Ну и что, что один из них был на фронте, а другой — нет? Оба же ветераны.

— Это все паксеевские интриги. Как его выбрали председателем совета ветеранов, так он стал разделять ветеранов на тех, кто был в действующей армии, и тех, кто служил в войсках НКВД. А здесь, сам представь, были три огромные зоны, половина офицеров, выйдя в отставку, остались жить в поселке. Те из них, кто начал служить во время войны, сейчас имеют статус ветерана, точно такой же, как у тех, кто всю войну в окопах провел. Только ничего у Паксеева не получится. Дегтярев, директор ДК, тоже служил в НКВД. Утверждает, что шпионов в тылу ловил, но чем занимался на самом деле, никому не известно. Так вот, у Дегтярева отношения с Мирошниченко куда как лучше, чем у Юрия Иосифовича.

— Зачем это Паксееву, чего ему не хватает?

— Личные амбиции. Он хочет быть самым уважаемым ветераном в поселке.

— По-моему, Паксеев — просто сволочь. Зачем он на Антонова наговаривает, что тот вообще не ветеран?

— Так оно и есть. Антонов после освобождения на реабилитацию не подавал, так что в военкомате он числится как бывший зэк.

— Чушь какая-то! Он же был на фронте, воевал.

— По бумагам он не воевал, а в лагере сидел. Бюрократия, против нее без бумажки не попрешь! С другой стороны, кто ему мешает на реабилитацию подать? Давно бы уже все документы получил. Когда женишься на его дочке, займись этим вопросом.

— Вадим Алексеевич, а на какой из его дочерей вы бы посоветовали жениться? — ехидно спросил я.

— Как на какой? — удивился он. — У тебя же с Маринкой, как говорят, все в полном ажуре. Или не так? Или ты уже передумал на ней жениться?

— Ничего не пойму! В понедельник вы меня с Гордеевым выспрашивали, не собираюсь ли я на ком-нибудь жениться. Я ответил, что нет. Сейчас я уже от второго человека слышу, что Михаил Антонов — мой будущий тесть. Что такого случилось за три дня?

— Ничего не случилось. Спрашивали мы тебя так, для порядка, а на самом-то деле все знают, что Маринка — твоя невеста.

— Почему я об этом не знаю? Что за дурацкие интриги за моей спиной? — Настроение у меня начало стремительно портиться.

— Да нет никаких интриг! Ты в поселке живешь, здесь от людей ничего не скроешь, здесь все на виду. Сам посуди, как твои отношения с Мариной Антоновой выглядят со стороны: она приехала в гости к родителям, одну ночь, для приличия, переночевала у них, а все остальное время прожила у тебя. Она после этого тебе кто, просто знакомая, что ли?

— Обалдеть! А если у меня другая девица сутки проживет, то я что, многоженцем стану?

— Андрей, здесь не город, здесь вот какой закон: если женщина от тебя уходит затемно, пока никто не видит, это значит, что ты с ней просто встречаешься. А если она от тебя, не таясь, днем выходит, то это значит, что между вами есть «отношения» и ты — ее мужик.

— Вот черт! Я-то ничего не знал. Спит девчонка да спит — воскресенье же, куда рано вставать. Вадим Алексеевич, а если Маринка еще раз приедет, а я ее на порог не пущу, тогда как?

— Тогда ты снова станешь свободным мужчиной, а пока она не вернулась, ты будешь числиться ее женихом. Вариант: найдешь другую женщину — Маринка отпадет.

— Вадим Алексеевич, тогда объясните мне вот что: если я как бы зять Михаилу Антонову, то какого черта он на меня волком смотрит? Я его дочку к себе насильно не затаскивал и жениться на ней не обещал.

— Ты мент, ты современный энкавэдэшник, вот в чем суть. Пока Антонов был в лагере, ему за строптивый характер охранники не один раз ребра ломали да половину зубов выбили. Как он после этого должен относиться к зятю в красных погонах? Только это все ерунда! Стоит тебе публично сказать, что, мол, у тебя с Маринкой все серьезно, так Антонов сам к тебе с бутылкой придет, «познакомиться», так сказать.

— В городе проще жить, — резюмировал я его разъяснения местных законов и обычаев.

— Где-то проще, а где-то нет, — уклончиво ответил Казачков, но по его виду было нетрудно догадаться, что ему доставило удовольствие просветить меня, городского простофилю, о житейской сущности самых элементарных вещей и понятий.

Вадим Алексеевич посмотрел на часы.

— Дело близится к концу. Давай сделаем так: ты иди на второй этаж, проконтролируй там, чтобы окончание банкета прошло без эксцессов, а я тут все организую.

На втором этаже продолжался торжественный обед. Во главе стола сидел Дегтярев, по правую руку от него — Паксеев. Ослабший от водки Сыч спал на диване в углу. Трушкин курил у раскрытого окна.

Ни Мирошниченко, ни Бобоевой, ни Заборского в зале уже не было.

Обойдя вдоль стены застолье, я, сам того не желая, пришел в библиотеку.

— Здравствуйте, Наталья Михайловна, — елейным голоском поприветствовал я библиотекаршу. — Как дела ваши, не мешает ли шум за стеной?

— Здравствуйте, Андрей Николаевич! — Она никак не отреагировала на мою неуместную иронию. — Вы почему к нам в библиотеку не заходите, книжки читать не берете? У нас очень хороший выбор художественной литературы.

— Некогда мне книжки читать, Наталья Михайловна! Работа с утра до ночи!

— Для хорошей книги всегда можно найти время.

— Что сестра пишет, когда в отпуск приедет? — Я решил уйти от книжной темы. Не разъяснять же мне Наталье, что несколько любимых книг я вожу с собой еще со времен учебы в Омске и время от времени их перечитываю.

— Марина в середине сентября обещала приехать, картошку копать. А вы, Андрей Николаевич, с кем картошку копать будете? — загадочно улыбнувшись, спросила она.

— Ни с кем, — жестко заверил я.

— Не получится. Весь поселок в поля выйдет, все будут картошку собирать, а вы один никуда не поедете? Андрей Николаевич, вас, молодого сильного мужчину, в стороне от копки картошки никак не оставят. Кто-нибудь попросит помочь мешки в поле таскать, и вы не сможете отказаться.

В библиотеку заглянул участковый. Увидев по его глазам, что случилось несчастье, я, не попрощавшись, вышел в холл.

— У нас труп в мужском туалете, — прошептал он мне на ухо. — Казачков ждет внизу.