Лагерь обреченных

Геннадий Сорокин, 2019

Осень 1983 года. В небольшом сибирском поселке намечено открытие Вечного огня. Приглашенные на торжество фронтовики в предвкушении праздника. Однако в разгар мероприятия случилось ЧП: в Доме культуры найден мертвым председатель местного Совета ветеранов. Следователь Андрей Лаптев подозревает, что смерть эта – насильственная. Не случайно рядом с телом обнаружена нарисованная кровью руна, которая в войну была символом дивизии СС «Галичина». Что это – чья-то глупая шутка или спланированная месть? Сыщик приступает к расследованию и натыкается на ошеломляющие факты, о которых последние сорок лет в здешних местах предпочитали молчать…

6

Труп ветерана по фамилии Сыч лежал на полу в мужском туалете, спиной к стене, ногами к выходу. При падении он подмял под себя правую руку, и теперь она виднелась из-под тучного туловища только наполовину. Голова Сыча была на вид целой, но на полу вокруг нее уже успела набежать целая лужица крови.

Раковина умывальника за спиной трупа была разбита, отколовшийся осколок валялся рядом с телом покойного. Общий порядок в туалете нарушен не был.

Я наклонился над трупом, пощупал левый висок. Кости под пальцами податливо шевелились.

— Андрей, — позвал меня Казачков, — ты у нас самый опытный в таких делах. Скажи, это он сам упал? Он же пьяный был, еле на ногах держался…

— До того, как он упал на раковину и разбил об нее голову, кто-то от души врезал ему в область уха и сломал височную кость. Смерть, как я думаю, наступила от удара об умывальник.

— Может быть, все-таки он сам? — из-за спины Казачкова подал голос Виктор Горшков, мой сосед по кабинету. — Поскользнулся и упал виском на раковину.

Я выпрямился, посмотрел на коллег.

— Что вы скажете об этом? — Я показал рукой на единственное зеркало, висевшее за спиной у оперативников.

Они обернулись, матом выразили появившиеся чувства: на зеркале кровью был выведен знак — вертикальная линия, небольшая, всего сантиметров двадцать длиной, и две лапки, расходящиеся вниз под одинаковым углом. Ни при каких, даже самых фантастических обстоятельствах смертельно раненный Сыч сам бы не смог оставить этот знак.

— Что это, мать его? — процедил сквозь зубы Казачков.

— Что это такое, я не знаю, но если вокруг этой фигни нарисовать окружность, то получится распространенный среди пацифистов знак «Нет крылатым ракетам!».

— Час от часу не легче! — Казачков подошел ближе к зеркалу, убедился, что знак нарисован кровью. — Андрей, ты когда его заметил?

— Как только вошел.

— Пальцем какая-то скотина рисовала, — поморщился Казачков. — Значит, так! — Голос начальника стал деловым, командным: — Андрей, начинай расследование. Виктор, ты у него на подхвате. Я пошел докладывать Гордееву. Все милиционеры в ДК — в вашем распоряжении.

Я и Горшков вышли из туалета. К нам подошли оба участковых.

— Сергей, — обратился я к одному из них, — блокируй выход с цокольного этажа. Никто, ни один человек, не должен из него выйти. Виктор, иди в подвал и перепиши всех, кто там есть. Алексей, блокируй вход в ДК. Никого не впускать — никого не выпускать. Кто у нас еще есть?

— Два постовых на улице, — сказал Горшков.

— Обоих в здание и перекрыть выход со второго этажа. Все, кто сейчас находится там, пусть остаются на месте. Кто нашел труп?

— Я, — обреченно вздохнул один из участковых. — Сам пошел в туалет, а там он лежит. Вначале я подумал, что это пьяный, потом смотрю — кровь. Я — в фойе, нашел Казачкова, доложил.

— Все понял, иди, работай.

Я вышел на середину фойе, стал прикидывать, что к чему.

В здании ДК было два туалета: мужской и женский. Оба располагались на первом этаже. Вход в мужской туалет просматривался от стойки вахтерши, из буфета и с левой части фойе. От входа на цокольный этаж туалет не просматривался. Из потенциальных свидетелей в моем распоряжении была одна вахтерша — всех лишних людей из фойе мы удалили сами, а буфетчица безотрывно была с гостями, на втором этаже.

Я подошел к вахтерше.

— Кристина Эрнестовна, что здесь произошло? Кто входил в мужской туалет?

— Андрей Николаевич, я за входом в здание смотрю, а не за туалетом. Кто туда входил, я не видела.

— Хорошо. А кто тогда выходил из здания? Это-то вы обязаны были видеть.

— Последними вышли Заборский и Людмила Бобоева. Они как спустились со второго этажа, так, нигде не останавливаясь, сразу же вышли на улицу.

Хлопнули входные двери, в фойе вошли Казачков, Гордеев и замполит отдела. Оставив вахтершу, мы отошли посоветоваться.

— Что Кристина Ригель говорит? Что ничего не видела у туалета? — спросил Гордеев. — Тогда все, пиши пропало! Она баба упертая, я ее уже много лет знаю.

Я вопросительно посмотрел на Казачкова. Он разъяснил:

— Когда в 1941 году семью вахтерши интернировали из Донецкой области, солдаты НКВД расстреляли ее отца и брата. Мужиков в Сибирь не ссылали — их всех на месте оставили. Во время драки в фойе старуха слышала, что Сыч — бывший боец частей НКВД, то есть ее кровный враг. Сама она физически ему ничего сделать не сможет, но на его убийцу никогда не покажет. Месть это, Андрюша, месть! Тупая, бессмысленная, но непробиваемая. У нас такое уже было: как с бывшим энкавэдэшником что-то произойдет, так среди немцев свидетелей никогда не найдешь. Никто ничего не видел, никто ничего не знает.

— Семен Григорьевич, — обратился я к начальнику РОВД, — мне надо, чтобы один постовой забежал на второй этаж и обычным шагом спустился вниз.

Гордеев подозвал патрульного милиционера, послал его выполнять мои указания.

Я подошел к вахтерше, молча показал ей на милиционера, взбегающего наверх.

— Сейчас он пойдет вниз, — ничего не комментируя, сказал я.

Звук шагов постового, неспешно спускающегося по лестничному маршу, был отчетливо слышен от стойки вахты.

— В каком порядке гости со второго этажа спускались в туалет? — спросил я самым обычным голосом, словно вахтерша пару минут назад не утверждала, что ничего не слышала.

Кристина Эрнестовна тяжело вздохнула, грустно посмотрела мне в глаза.

— Я все равно найду убийцу, — заверил я ее. — Чем быстрее я это сделаю, тем будет лучше для всех. Я не думаю, что Сыча убил кто-то из ветеранов, но мне надо знать, кто из них видел тело, но предпочел отмолчаться.

Она еще раз тяжело вздохнула:

— Первым спустился в туалет Дегтярев, потом Трушкин, за ним Сыч, потом Паксеев. Больше я никого не видела. Как они возвращались назад, я не обратила внимания.

Я вернулся к Гордееву.

— Нам надо, чтобы все присутствующие в здании показали свои руки. Если Сыча сбили с ног ударом кулака в висок, то у преступника могут оказаться сбитыми казанки — косточки на пальцах.

— Мать его! — выругался Семен Григорьевич. — Вот так праздник у нас получился!

— В нашем, совместном с райкомом партии, плане отдельная охрана туалетов не предусматривалась, — уточнил я. — Нам нечего предъявить. Это происшествие произошло не в охраняемой зоне, а вне ее.

— Спасибо, успокоил! — съязвил начальник РОВД. — Руки у ветеранов проверять не будем. Если мы сейчас наведем вокруг этого дела ажиотаж, то нам несдобровать, на всю область опозоримся. Пока давайте действовать без лишнего привлечения внимания. Хрен с ним, с убийцей — никуда он от нас не уйдет. Тут важнее вопрос политический: смогли мы организовать безопасное проведение праздника или нет.

В ДК зашел следователь прокуратуры. Выслушав Гордеева, он полностью согласился с ним:

— Сегодня, в праздник, нам надо всячески избегать шумихи вокруг этого дела. Про рисунок на стене пока все молчите. В качестве официальной версии выдвинем несчастный случай — падение в пьяном виде на скользкий пол.

— Там пол не скользкий, — заметил я.

— Зато потерпевший был как свинья пьяный! — сказал, как отрезал, следователь.

Дальше спорить было бесполезно.

— Не лезь в бутылку! — прошипел Казачков, утягивая меня в сторону. — Пока нет результатов официального вскрытия, никто не может утверждать, что Сыч упал от удара в голову. Про рисунок молчи. Завтра начнем всех потрошить, а сегодня надо все по-тихому развести. Гордеев прав: дойдет скандал до области, с нас же первых шкуру снимут!

— Как хотите, Вадим Алексеевич! Я пошел, поработаю в подвале.

В фойе впорхнула встревоженная Людмила Александровна.

— В каком часу произошло происшествие? — спросила она. — В седьмом? Отлично! У нас план утвержден до шести часов. Все, что после, нас не касается.

Она развернулась и ушла, даже не поинтересовавшись, что же именно произошло в ДК.

Оставив начальство провожать ветеранов с банкета, я пошел вниз.

Этим вечером на цокольном этаже находились Михаил Антонов, Инга, учитель Седов, Паксеев, сантехник, уборщицы, две швеи из пошивочной мастерской.

Первым для беседы я вызвал Паксеева. Разговор проходил в служебном помещении, где обычно завхоз ДК проводит свои «летучки». Я сидел за столом, в дверях стоял участковый.

— Рассказывайте, Юрий Иосифович, как провели сегодняшний вечер. — Здесь, в подвале, я не собирался ни с кем церемониться. Все, кто был в подвале на момент обнаружения трупа, могли быть причастными к убийству Сыча, все они были подозреваемыми.

— Я из-за стола сразу же спустился сюда, — неуверенным голосом начал Паксеев. Он уже смекнул, что его пребывание на цокольном этаже как-то не вяжется с проходящими в ДК торжествами. Что ему делать среди техничек и сантехников? Рассказывать им о своем героическом прошлом?

— Активнее, товарищ Паксеев, — угрожающим тоном произнес я. — Мне что, каждое слово из вас силой вытаскивать?

— Здесь, на цокольном этаже, работает моя соседка Инга Суркова. — Паксеев достал носовой платок, вытер губы. — Я спустился к ней, чтобы узнать, когда она закончит работу. Мы живем на одной улице, вдвоем веселее идти домой.

— Вы раньше, до сегодняшнего дня, знали Сыча?

— Нет, раньше я его никогда не видел.

— По дороге на цокольный этаж вы заходили в туалет?

— Нет, не заходил.

— Гражданка Ригель показала, что после Сыча по лестнице спустились вы.

— Эта паскудина Ригель — немка! — воскликнул он. — Она все врет, она оговаривает меня!

— Спокойно! — оборвал я его. — Что она врет, что вы спустились по лестнице вниз? Если она врет, то каким образом вы тут оказались, через окно залезли?

— Она все врет! — Паксеев полез за сигаретами, но, словно спохватившись, спрятал руки под стол. Мне это не понравилось.

— Покажите мне руки, — жестко потребовал я.

— Чего? — удивился Паксеев.

— Руки! — заорал я. — Живо!

Я не знаю, о чем подумал Юрий Иосифович, но он поднял руки вверх так, словно собрался сдаваться.

— Так вот как ты нашу советскую Родину защищал! — зарычал я.

Паксеев подпрыгнул на табурете, развернулся на месте, проворно вскочил и выбежал из подвала.

— Андрей, — сказал стоящий в дверном проеме участковый, — ты так на него заорал, что я сам чуть руки не поднял.

В комнату к нам вбежал Казачков.

— Андрей, что ты тут вытворяешь? — со злостью сказал он. — Паксеев в фойе увидел прокурора, бросился ему на грудь и чуть не заплакал. Ты не забывай, что он председатель совета ветеранов.

— После Сыча, — чеканя каждое слово, сказал я, — по лестнице спустился Паксеев, но назад, к ветеранам, он не вернулся, а зачем-то пошел в подвал. Зачем? Прийти в себя после убийства Сыча?

— Да ну, скажешь тоже, — растерялся Казачков. — Какой из него убийца, у него комплекция не та, чтобы такого верзилу, как Сыч, одним ударом опрокинуть.

— Неожиданным ударом в висок кого угодно можно в нокаут отправить, — возразил я.

— Ладно, работай дальше, а я пойду к прокурору, объясню, что Паксеев сегодня выпил лишнего и стал чересчур обостренно воспринимать обычные вопросы.

Следующим на допрос я вызвал Антонова. Михаил Ильич сел напротив меня, положил мозолистые руки на стол. Казанки у него были не сбиты, но это ничего не значило. У Антонова кожа на руках, как у носорога, грубая и толстая. Ему можно со всей силы кулачищами по стенам колотить — никаких следов не останется.

— Расскажите, чем вы сегодня вечером занимались, выходили ли из подвала, если да, то куда и с какой целью?

По словам Антонова, с пяти часов вечера он безвылазно сидел в каморке электриков, перематывал трансформатор.

Помещение для дежурного электрика, которое Антонов назвал «каморкой», располагалось в самом начале служебной части цокольного этажа. Из него вполне можно было незаметно выйти в туалет и спуститься назад. Я даже представил, как это могло быть: технички и сантехник болтают о жизни в помещении, где я сейчас веду допрос; Седов перебирает транзисторы у себя в радиокружке, совсем в другом крыле коридора; швеи, за закрытыми дверями, работают в мастерской.

— Алиби у меня нет, — словно догадавшись о моих мыслях, уточнил Антонов.

— Хорошо, — задумчиво сказал я. — Поговорим о другом. Вы, Михаил Ильич, были во время войны в плену…

— Ну и что, что был! — вскочил с места Антонов.

— Сидеть! — грохнул я кулаком по столу. — Сиди и слушай меня, а не дергайся, как девочка в солдатской казарме! Больно нервные все в поселке, как я посмотрю.

Антонов опешил от моего крика. Он просто не ожидал, что я могу орать на него, как колхозный бригадир на пьяного тракториста.

— Вам это ничего не напоминает? — Я нарисовал ему знак, который видел в туалете на зеркале.

— Лапки у этого знака вниз или вверх? — спросил Антонов, присаживаясь на место.

— А что, есть какая-то разница? — спросил я бесцветным голосом. Внутри меня все напряглось в ожидании ответа. Знак на стекле — это ключ к разгадке убийства.

— Во время войны немцы такими знаками отмечали на могилах даты рождения и смерти. Если лапки у этого знака вверх, то это дата рождения, а если вниз, как ты нарисовал, то это дата смерти.

Я задал Антонову еще пару вопросов и отпустил его.

— Андрей, — спросил меня участковый, — а ты что, раньше уже слышал про этот знак?

— Как только я увидел эту фигню с лапками, то у меня возникло смутное чувство, что когда-то давно, в фильмах про войну, я уже видел такую штуковину. Сам посуди, не пацифистский же знак нарисовал убийца!

— Предчувствиям всегда надо верить, — согласился участковый. — Кого следующего вызовем?

— Давай учителя. Поговорим с культурным человеком.

Анатолий Седов был одет в сатиновый рабочий халат, из-под которого выглядывали галстук и воротник чистой рубашки. От него исходила неповторимая смесь запахов превратившейся в дым канифоли и недорогого мужского одеколона. Руки у Седова были тонкокостные, кожа на кистях настолько тонкая, что под ней были видны самые мельчайшие артерии и вены.

«Если бы это он ударил Сыча в висок, — подумал я, — то он бы ободрал себе всю кожу до кости. Учитель — не боец. У него руки кабинетного работника».

На мои вопросы Седов отвечал спокойно, уверенно, но перед тем, как что-то сказать, тщательно продумывал каждое слово.

— Весь вечер я паял плату для цветомузыкальной установки в школу. В туалет выходил, когда — точно сказать не могу. В туалете никого не видел, но, судя по характерным звукам, могу утверждать, что в одной из кабинок был человек. Когда я шел обратно… — Учитель замялся, стал подбирать нужные слова, и я по его поведению понял, что он ждет от меня наводящих вопросов. Ему самому неловко говорить, кого он видел, а под моим «нажимом» можно про всех правду-матку выложить.

Я на лету подхватил предложенные им правила игры:

— Анатолий Сергеевич, что за театральная пауза? Рассказывайте: кого и где вы видели на обратном пути?

Учитель тяжко вздохнул, потупил глаза в стол, помолчал ровно столько, сколько требовалось для принятия «нелегкого» решения.

— На обратном пути в коридоре на цокольном этаже, около кабинета, где мы сейчас с вами разговариваем, я встретил товарища Паксеева и уборщицу ДК по имени Инга. Фамилии ее я, к сожалению, не знаю, но у нее такая специфическая внешность… У нее татуировки прямо на веках глаз.

Я мельком глянул на участкового — он аж вытянулся в нашу сторону в ожидании подробностей.

— Дальше, Анатолий Сергеевич, дальше! — подстегнул я его. — Что делал товарищ Паксеев, кровь с рук вытирал? А уборщица Инга что делала, отрубленную голову в мешок прятала?

— Какую голову? — отпрянул от стола учитель. — Я ничего такого не видел.

— А что вы видели тогда? Что вы мнетесь, как гимназист перед входом в бордель? Выкладывайте, здесь слабонервных нет.

— Паксеев обнимал уборщицу, он стоял ко мне спиной, а она, когда я проходил мимо, открыла глаза и посмотрела на меня. — Он еще раз тяжело вздохнул. — Целовались они, Андрей Николаевич. Я не хотел об этом говорить, но в интересах истины правду утаивать не буду.

— Не велик грех с уборщицей целоваться, — насмешливо заметил я. — Вы, Анатолий Сергеевич, не заостряйте на этом внимания. Каждый из нас, приняв лишнего за столом, способен на необдуманные поступки.

Он с облегчением вздохнул.

«И до этого дошли слухи о моей связи с Ингой», — отметил я.

— Анатолий Сергеевич, — возобновил я допрос, — вы учитель истории. Ничего не можете нам рассказать вот о таком знаке?

Седов только мельком глянул на мой рисунок и сказал:

— Если лапки кверху, то это руна «Альгиз», если лапки книзу, то это руна «Смерть».

— Расскажите немного поподробнее: что такое руны, что они означают.

— Руны — это аналог наших букв в древнегерманской и скандинавской письменности. Придя к власти, Адольф Гитлер приказал возродить древнегерманский культ поклонения языческим богам. Как один из элементов, связывающих нацистскую идеологию и древнегерманскую культуру, был выбран рунический алфавит. Каждая руна из алфавита стала что-то означать. Самая известная руна — это свастика, символ катящегося в бесконечность солнца. Руна «Альгиз» стала означать жизнь, рождение нового человека. Руна «Смерть» означает смерть, гибель человека, конец его жизненного пути. Почему у нее нет отдельного названия, я не знаю.

— У вас неплохие познания в нацистской символике, — похвалил я.

— Ничего особенного, — поскромничал учитель. — Я, когда учился в институте, писал реферат на эту тему, много работал в библиотеках… Скажите, Андрей Николаевич, жена Паксеева не узнает о нашем разговоре?

— Жена Паксеева от меня ни о чем не узнает: ни о рунах, ни о Гитлере, ни об уборщице. Я, Анатолий Сергеевич, сведения, полученные в ходе допроса, не разглашаю.

— Кого следующего позовем? — спросил после его ухода повеселевший участковый.

— Никого. Если тебе интересно, как Инга с Паксеевым целовалась, то можешь вызвать ее и сам допросить. Я пошел наверх, к Гордееву, а ты бди, никого пока из подвала не выпускай. Они все еще следователю пригодятся.

В фойе я отыскал Гордеева, Казачкова и прокурора района. Всех их я пригласил поговорить на улицу.

— Вызывайте сотрудников КГБ, — приказал прокурор, выслушав мой рассказ о рунах.

— Может быть, не будем спешить? — осторожно предложил Гордеев.

— Семен Григорьевич! — повысил голос прокурор. — Вы отдаете себе отчет в том, что говорите? У нас есть убитый ветеран войны, а рядом с ним нарисован нацистский знак, означающий смерть. Вам не приходит на ум, что это убийство может иметь политическую окраску? Представляете, что будет, если выяснится, что смерть Сыча — дело рук фашиствующих элементов? Любая антисоветская деятельность должна расследоваться органами государственной безопасности.

— Откуда у нас в поселке фашиствующие элементы? — с нажимом возразил Гордеев.

— Семен Григорьевич, вы что, пререкаться со мной вздумали? — угрожающе сказал прокурор.

— Да нет, ничего я не надумал, — пошел на попятную начальник РОВД. — Если надо, давайте вызовем представителей КГБ. Только шуму будет — мама не горюй!

— Пусть лучше скандал до потолка, чем нас обвинят в укрытии террористической вылазки фашистских бандитов. Работайте, товарищи! Я пошел докладывать о происшествии прокурору области.

После его ухода Гордеев распорядился отпустить по домам всех работников ДК, которых мы успели допросить. Ветераны разошлись еще раньше. Я и Казачков остались покурить на улице.

— Что ты думаешь по поводу произошедшего? — спросил начальник.

— Вадим Алексеевич, в этом здании правда есть потайные ходы или нет? — ответил я вопросом на вопрос.

— Кто его знает! — пожал он плечами. — Если есть, то не удивлюсь. Здание-то сталинской постройки, в те времена любили всякие тайники делать. При Хрущеве противоатомные бомбоубежища везде строили, при Сталине, точно знаю, в одной московской гостинице, в вентиляционной шахте, был сделан тайный ход, чтобы можно было подслушивать и подглядывать, чем постояльцы занимаются. Представь, приедут начальники из Сибири в Москву, заселятся в гостинице, выпьют, начнут товарища Сталина последними словами поминать, а за стенкой уже чекист сидит, записывает, кто что говорил. В нашем ДК вполне может быть что-то подобное. Но ты не ответил мне по поводу преступления.

— Пока что-то определенное трудно сказать, но я, честно говоря, не вижу мотива убийства. Сыч, как я понимаю, спустился в туалет облегчиться перед отъездом домой. Высчитать его намерения — нереально. Он мог зайти в туалет, а мог бы пописать где-нибудь по дороге. Остановил бы «Волгу» в любом месте на трассе, отвернулся от проезжей части да пустил струйку.

— Согласен. Сыч и его убийца встретились в туалете случайно. — Казачков прервался на полуслове.

Мимо нас прошли Михаил Антонов с дочерью. Отойдя немного, Наталья отдала отцу холщовую сумку с продуктами, купленными ею в обед, и пошла назад.

— Пожалуй, я пойду посмотрю, чем наши парни занимаются. — Казачков отбросил сигарету в урну и вернулся в ДК. Общаться с Антоновыми, ни с отцом, ни с дочерью, он не хотел.

Библиотекарша подошла ко мне. В руке у нее была книжка.

— Андрей Николаевич, — загадочно улыбаясь, сказала она, — я для вас интересную книгу подобрала почитать. Вам понравится.

— За нее ведь расписываться где-то надо. — Я взял книжку, прочел название — «Орфографический словарь».

— Расписываться за нее нигде не надо, я ее на свое имя взяла. У меня к вам одна просьба: верните ее, пожалуйста, не позднее указанного срока.

— Наталья Михайловна, я не подведу вас!

Она одарила меня еще одной улыбкой и поспешила за отцом.

Пока я разговаривал с Натальей, мимо нас прошли учитель, Инга и еще с десяток человек. Будет о чем посудачить завтра!

Я вернулся в фойе, нашел Казачкова.

— Вадим Алексеевич, я с самого раннего утра на ногах, может быть, отпустите меня на сегодня?

— Давай дождемся приезда ребят из КГБ, тогда и пойдешь.

— Вот их-то я и не хочу видеть. У меня к ним предвзятое отношение.

— Тебя, часом, Наталья Антонова на улице не ждет? — нахмурившись, спросил он.

— А что такого, если ждет? Она не замужем, я не женат. Это пусть Паксеев голову ломает, как своей жене шашни на стороне объяснять, а мне ни перед кем отчитываться не надо.

— Я не об этом. Не забывай, что ее отец у нас в числе главных подозреваемых. У него, как я понял, на момент убийства алиби нет?

— Да если так разобраться, то и у Паксеева, и у учителя тоже с алиби как-то хлипко. И еще. Трушкин был в туалете, когда туда зашел Сыч. Трушкин с ним дрался днем, мог продолжить выяснять отношения вечером.

— Не собирай ерунду! Трушкин вышел из-за стола совершенно пьяный.

— Я тоже могу пьяным прикинуться, хоть сейчас.

Казачков осуждающе посмотрел на меня. Я начал надоедать ему своими возражениями на каждое сказанное слово.

— Вадим Алексеевич, в данный момент все наши версии базируются на показаниях гражданки Ригель, а ведь старушка могла что-то упустить. Она действительно не обязана контролировать, кто куда ходит по зданию ДК. Ее пост на входе, а все остальное по большому счету ее не касается.

Казачков посмотрел в сторону вахтерши, в раздумьях вздохнул:

— Мы никогда не установим мотива этого преступления, — продолжил я, — пока не изучим личность Сыча, его прошлое. Сейчас, в данный момент, мы о Сыче ничего не узнаем — он иногородний, его в Верх-Иланске никто не знает. Чем мне сейчас заниматься, доказательственную базу собирать для сотрудников КГБ? Пускай сами работают — я им не товарищ.

— Хорошо, — уступил Казачков, — иди домой, но завтра, в восемь утра, чтобы как штык был!

Я вышел из ДК на крыльцо, сунул словарь под мышку, закурил. На улице стемнело. Стало прохладнее. На небе выступили первые звезды. В окнах трехэтажных панельных домов за площадью горел свет. Дневной шум в поселке стих, стал слышен лай собак в частном секторе.

Я докурил сигарету и пошел к Инге.