Лагерь обреченных

Геннадий Сорокин, 2019

Осень 1983 года. В небольшом сибирском поселке намечено открытие Вечного огня. Приглашенные на торжество фронтовики в предвкушении праздника. Однако в разгар мероприятия случилось ЧП: в Доме культуры найден мертвым председатель местного Совета ветеранов. Следователь Андрей Лаптев подозревает, что смерть эта – насильственная. Не случайно рядом с телом обнаружена нарисованная кровью руна, которая в войну была символом дивизии СС «Галичина». Что это – чья-то глупая шутка или спланированная месть? Сыщик приступает к расследованию и натыкается на ошеломляющие факты, о которых последние сорок лет в здешних местах предпочитали молчать…

3

Ответственным за проведение церемонии зажжения Вечного огня от Верх-Иланского райкома партии был назначен инструктор райкома Заборский Николай Иванович. Во вторник утром я позвонил ему, чтобы согласовать основные мероприятия по охране общественного порядка.

— Я выслал вам наш план-сценарий по почте, — огорошил он меня.

Ну да ладно! Я парень не гордый, могу ногами поработать, если того требуют интересы дела.

Я вышел из райотдела, перешел через центральную площадь поселка, вошел в райком партии, нашел дверь с табличкой «Отдел идеологической работы». Постучался. Вошел.

В кабинете было два стола. За первым сидел мужчина лет сорока, седовласый, породистый, в костюме в серую полоску, при галстуке. За вторым столом, шевеля губами, вычитывала текст худощавая женщина неопределенного возраста, с короткой стрижкой, одетая в деловом учрежденческом стиле: белый верх, черный низ. Неопределенным возрастом и белой блузкой без декоративных излишеств она напоминала строгую классную даму из кинофильмов о дореволюционной жизни девочек-гимназисток.

— Здравствуйте! — Я подошел к мужчине. — Меня зовут Лаптев Андрей Николаевич. Я пришел к вам за планом мероприятий по зажжению Вечного огня.

Если бы я сказал Заборскому, что настоящим отцом его является товарищ Суслов, член Политбюро ЦК КПСС, главный идеолог партии, то у него было бы такое же удивленное выражение лица. Невиданное дело в здешних краях — лично за бумагами приходить!

— Я выслал вам план в установленном порядке, — растерянно пробормотал он.

— Товарищ Маяковский в одном своем стихотворении призывал трудящихся: «Ударь бюрократу кувалдой в лоб, вышиби дурь с него, сделай мир чище!»

— Молодой человек, — вступила в разговор дама, — во-первых, не стойте ко мне спиной, это некультурно. Во-вторых, я являюсь специалистом по творческому наследию Владимира Владимировича Маяковского. Ничего подобного он не писал.

— Если не писал, значит, думал написать! — Я сделал шаг назад, так, чтобы не стоять к даме спиной. — Вы чем здесь занимаетесь, товарищи? Вы мне план по почте послали или меня послали куда подальше? Ваш план из почтового отделения Верх-Иланска отвезут на сортировку в город, на главпочтамт, оттуда пришлют назад, сюда, в Верх-Иланск. Вся пересылка займет как минимум дней восемь. Я работаю от вас в трех шагах, у меня телефон есть.

— По инструкции мы должны отправлять служебные документы или курьером, или по почте, — упорствовал Заборский.

— Так в чем же проблема, Николай Иванович? Взяли бы план и принесли его мне лично.

— Молодой человек, — дама окончательно забросила читку текста и переключилась на меня, — это вы тот новенький инспектор уголовного розыска, которого к нам из города перевели? Скажите, вы в городе так же хамили всем подряд или в некоторых местах старались соблюдать правила приличия?

— Прошу прощения, не имею чести знать, как вас зовут! — Я изобразил легкий полупоклон в ее сторону.

— Меня зовут Бобоева Людмила Александровна, я тоже инструктор идеологического отдела. Вы не ответили на мой вопрос, товарищ Лаптев.

— Я всегда был очень культурным и вежливым человеком, но однажды мне на ногу упал кирпич, и я не смог проконтролировать свои эмоции. Мимо шла жена одного большого начальника. Она обиделась на меня, пожаловалась мужу, и меня выслали набираться ума-разума в главный культурный центр Западной Сибири — поселок Верх-Иланск. А здесь…

Как актер самодеятельного театра, я картинно развел руками, выждал секундную паузу и уже серьезным тоном, с оттенком скрытой угрозы, продолжил:

–…здесь явно надуманные бюрократические препоны препятствуют претворению в жизнь мероприятий, одобренных лично товарищем Мирошниченко! — Я показал пальцем в потолок, хотя кабинет Мирошниченко находился на этом же этаже. — Мне сходить, пожаловаться Антону Антоновичу или мы придем к разумному компромиссу?

— Что вы от нас хотите? — нахмурившись, спросил Заборский. — У меня остался всего один экземпляр плана. Я не могу отдать вам свой экземпляр.

— Да не нужен мне ваш план! — воскликнул я. — Пойдемте на улицу, и вы на месте расскажете мне, где и какие мероприятия будут проходить. Сегодня хорошая погода. Самое время пройтись по родному поселку, выветрить из себя кабинетную пыль.

— Николай Иванович, — дама встала, одернула юбку, — пойдемте! Молодой человек прав, зачем делать проблемы там, где их нет?

— Вы будете записывать за нами? — поинтересовался Заборский. — Вам дать блокнот?

— Да нет. — Я даже опешил от его вопроса. В первый миг я подумал, что он так иронизирует, потом догадался, что Заборский говорит совершенно серьезно.

— Постараюсь так все запомнить, а если что-то надо будет уточнить, то вечером перезвоню вам или сам прибегу. Здесь, от меня до вас, метров пятьдесят, не больше.

Нехотя, всем своим видом демонстрируя, что занимается избыточной, ненужной работой, Николай Иванович взял папку с бумагами и первым вышел из кабинета. Бобоева подкрасила губы перед зеркалом, накинула легкий плащик и, постукивая каблучками, выпорхнула следом.

У приемной Мирошниченко Людмила Александровна остановилась.

— Надежда Петровна, — обратилась она к секретарю Мирошниченко, — отметьте, пожалуйста, мы с Николаем Ивановичем пошли на «выездное» мероприятие.

Бобоева обернулась, посмотрела на меня.

— Сегодня мы будем работать с комсомольским активом нашего РОВД.

На улице Людмила Александровна взяла меня под руку. Кожа на кисти руки у нее была еще гладкой, но вся в синих прожилках вен и мелких, едва намечающихся пигментных пятнах.

«Ей примерно сорок пять, — прикинул я. — Наверняка не замужем. Если она действительно специалистка по творчеству Маяковского, то представляю, какой у нее бардак в голове».

Мы вышли на середину центральной и единственной площади Верх-Иланска.

— Первая часть мероприятий начнется у памятника воинам, павшим в боях Великой Отечественной войны, — как заправский экскурсовод, хорошо поставленным голосом начала вводить меня в курс дела Бобоева. — Пройдемте к нему.

Мы пересекли площадь, остановились у небольшого сквера. Памятник погибшим воинам был бетонным безвкусным изваянием метра четыре высотой. У его подножия, на постаменте из шлифованного мрамора, сверкала на солнце латунная звезда с отверстием горелки посередине.

— Вокруг памятника буквой «П» мы построим школьников старших классов и пионеров. — Людмила Александровна обвела рукой пространство вокруг постамента. — Здесь отдельной группой будут стоять приглашенные со всей области ветераны, а вот здесь — делегация от наших верх-иланских ветеранов. Официальные лица и товарищ Мирошниченко встанут напротив памятника. Все желающие присутствовать при церемонии зажжения Вечного огня разместятся позади школьников и ветеранов. Угол слева от памятника мы зарезервировали для представителей областного радио и телевидения.

— Оркестр встанет справа у входа в сквер, — уточнил Заборский.

— Кто будет зажигать Вечный огонь? — спросил я.

Райкомовские инструкторы, пряча снисходительные улыбки, переглянулись. В их взглядах читалось: «Вот ведь деревенщина, а строит из себя черт знает кого!»

— Вечный огонь будет зажигать товарищ Мирошниченко.

— Я сейчас объясню вам, для чего это спрашиваю. — Я подошел к латунной звезде, заглянул внутрь. — Я регулярно прохожу мимо этого памятника, но еще ни разу не видел, чтобы здесь шли земляные работы. Как заливали постамент и устанавливали звезду, я видел, а вот чтобы тут рыли траншею и укладывали трубы — нет. Каким образом будет зажжен Вечный огонь, если к нему не подведен газопровод?

— Газопровод к первому сентября мы провести никак не успеем. — Заборский достал сигареты, угощая, протянул пачку мне. — Вечный огонь мы зажжем от газового баллона.

— В сквере мы разобьем палатку, — уточнила Бобоева, — из нее пробросим шланг и подключим газ по временному каналу.

— А насколько это будет надежно? — с сомнением в голосе спросил я. — А как вы собираетесь определить, в какой момент подать газ? Представьте, Мирошниченко замешкается у постамента, подойдет к звезде с зажженным факелом, а из земли уже фонтаном бьет невидимый газ.

Бобоева и Заборский посерьезнели. Николай Иванович щелчком отшвырнул недокуренную сигарету, Людмила Александровна поправила отворот блузки.

— Мирошниченко семьдесят восемь лет, он ходит, опираясь на тросточку.

Я присел у звезды, попробовал определить, откуда будет поступать газ в горелку, но ничего в ее устройстве не понял.

— Представьте, — выпрямился я, — как у всех на глазах первый секретарь райкома партии вспыхнет живым факелом. Или взорвется.

— Газовики обещали нам идеальную синхронность в подаче газа и…

— Вот здесь, — перебил я Бобоеву, — возле столба, надо поставить некую тумбу. На нее встанет человек и сверху, через головы всех собравшихся, будет наблюдать, как Мирошниченко подходит к огню.

Я отошел от постамента, встал на место, откуда в четверг главный партийный босс Верх-Иланска начнет свой путь к Вечному огню.

— Итак, он двинулся! — Я сделал несколько шагов. — Человек на тумбе подал знак газовикам в палатке: «Приготовиться!»

Заборский достал из папки лист бумаги и стал записывать за мной.

— Здесь стоят два пионера с зажженными заранее факелами. — Я показал на место, где должны стоять пионеры.

— У нас в сценарии нет пионеров, — заметил Заборский.

— Ваш сценарий плохо проработан. Отведя Мирошниченко в церемонии зажжения Вечного огня центральную роль, вы не продумали вопрос: как с зажженным факелом хромой старик будет идти через всю площадь? Кто ему зажжет факел? Вы, Николай Иванович, будете спичками чиркать?

— Николай Иванович, а ведь товарищ Лаптев дело говорит, — согласилась с моими доводами Бобоева. — Давайте сделаем так: Антон Антонович подойдет к пионерам, «прикурит» от их факелов свой, и ему останется сделать до Вечного огня только пару шагов.

— Как только он «прикурит» свой факел, — сказал я, — человек на тумбе даст газовикам знак открыть вентиль, газ поступит в горелку, и Мирошниченко зажжет Вечный огонь без всяких никому не нужных эксцессов.

— Так я записываю? — обратился к нам Заборский. — Двое пионеров в парадной форме держат заранее зажженные факелы…

— Нет-нет! — возразила Бобоева. — Вместо пионеров надо будет поставить комсомольцев. На детей в важных мероприятиях никогда нельзя надеяться: то они писать захотят, то устанут факел держать.

«Своих детей у нее нет, — автоматически отметил я. — Кто хоть раз бегал по закоулкам, искал, куда пристроить захотевшего в туалет ребенка, тот никогда не скажет, что это произошло не вовремя. У детей все происходит не вовремя — на то они и дети».

— Поставим вместо пионеров активистов из рабочей молодежи, — согласился Заборский.

При слове «активисты» я невольно поморщился. Ничего хорошего за свою жизнь я от активистов не видел. Проблем они создают много, а толку от них — никакого. Суета одна, показуха, шум, понты!

Закончив планирование на месте будущего Вечного огня, мы перешли на другую сторону площади, где стоял Дом культуры.

— Сколько я ни смотрю на этот Дом культуры, — обратился я к партработникам, — никак не могу понять, зачем в таком небольшом малоэтажном поселке, как Верх-Иланск, построили такое огромное помпезное сооружение. Здесь оно смотрится как пирамида Хеопса посреди заполярной тундры.

— Наш ДК строили в сталинские времена, с заделом на будущее, — охотно стала пояснять Бобоева. — По генеральному плану развития Верх-Иланского района наш поселок должен был разрастись до размеров города с населением в пятьдесят тысяч.

— А что случилось, почему население перестало прибывать? — спросил я.

— Сталин помер, — усмехнулся Заборский.

— А если серьезно?

— Так я серьезно и отвечаю! Сразу же после войны недалеко от нашего поселка было три большие исправительно-трудовые колонии, или зоны, как говорят. Первая — сельскохозяйственная колония общего типа, вторая — лесоповальная зона для особо опасных преступников и третья — колония с основным упором на производство строительных материалов и кирпичей. «Строительная» зона имела свой глиняный карьер и завод с двумя цехами по изготовлению и обжигу кирпичей. На третьей зоне и в карьере работали пленные немцы. После смерти Сталина и двух амнистий пятидесятых годов лесоповальную зону прикрыли — работать на ней стало некому. Сельскохозяйственную зону преобразовали в совхоз «Заря коммунизма». В 1950 году всех военнопленных немцев отправили домой, и производство стройматериалов в нашем поселке также прекратилось. Но пока все три зоны процветали, в Верх-Иланске население только прибывало. Сам представь, — Заборский, незаметно для себя, перешел в обращении ко мне на «ты», — все сотрудники колоний и все члены их семей проживали тут. Плюс обслуживающий персонал, плюс гражданские специалисты. Когда зоны прикрыли, из Верх-Иланска выехало тысяч шесть-семь сотрудников МВД и членов их семей.

— Наш ДК, — вступила в разговор Бобоева, — по первоначальному типовому проекту назывался Дом культуры сотрудников НКВД и членов их семей. Начинали его строить зэки, а заканчивали пленные немцы. После расформирования строительной колонии документация на здание ДК была утеряна.

— Так в нем действительно может быть подземный ход? — спросил я, по-новому рассматривая единственную местную достопримечательность.

— Да черт его знает, что в нем есть! — пожала плечами Людмила Александровна. — Документации же нет, поэтажный план утерян.

— Да нет в нем никакого подземного хода, — уверенно заявил Заборский. — Куда бы из него подземный ход вел?

— Мне рассказывали, — оживился я, — что по подземному ходу можно выйти из ДК в один из домов частного сектора рядом с ним.

— Не верь всякой ерунде, — отмахнулся от моих предположений Заборский. — ДК столько лет стоит, что давно бы уже все стало известно. Шила в мешке не утаишь! Хозяин частного дома, куда бы выходил подземный ход, давно бы проболтался.

— Николай Иванович, не будьте таким скептиком! — возразила Бобоева. — В потайные комнаты тоже никто не верил, однако все подтвердилось.

— Ничего не подтвердилось!

— У нас вот какое происшествие было, — стала рассказывать мне Бобоева. — Пять лет назад стали делать ремонт на цокольном этаже и решили расширить мужской туалет. Снесли стену между туалетом и подвалом и обнаружили потайную комнату, а в ней — замурованный мертвец. Вернее, кости.

— Людмила Александровна, — не желал сдаваться Заборский, — там комната всего два на два метра, и из нее никаких ходов никуда нет. Эту «комнату» специально зэки сделали, чтобы в ней какого-то стукача замуровать. На любом крупном строительстве в сталинские времена авторитетные зэки своих врагов живьем замуровывали. У мертвеца, которого в нашем ДК нашли, руки были связаны и кляп в рот вбит.

— Это примерно в каком году его замуровали? — спросил я.

— Первый этаж начали строить в 1939 году. Во время войны строительство прекратилась, а в 1947 году возобновилось. Где-то в эти годы нашего мертвеца и замуровали.

— А что с ним потом стало?

— Кости сложили в коробку да на кладбище закопали. Не на свалку же их везти!

Мы подошли к Дому культуры.

— Посмотри на фигуры строителей коммунизма на втором этаже, — предложил Заборский. — Особенно присмотрись к человеку со знаменем.

По фасаду здания, над входом, был барельеф, на котором навстречу друг другу шли две группы людей по три человека. Слева первым шел знаменосец, за ним — женщина с копной пшеничных колосьев, за ними — шахтер с отбойным молотком на плече.

Бобоева вошла в ДК, а меня Заборский отвел на угол здания.

— Теперь посмотри на знаменосца отсюда! — сказал он и рассмеялся.

Под другим углом зрения было отчетливо видно, что знаменосец, держащий знамя в правой руке, левой рукой, опущенной вниз, гладит крестьянку по бедру.

— Зэки строили, что ты хочешь! В народе эта композиция называется «Хитрый знаменосец».

— Здорово сделано, с душой!

— Пошли внутрь, там тебе еще один фокус покажу.