Псы одичалые. Уральский криминальный роман

Геннадий Мурзин

«Псы одичалые» – первый криминальный роман из авторского цикла «Крутой уральский детектив». В книге есть все: и убийства, и перестрелки, причем в центре Екатеринбурга, и подлость, и предательства. В основе – неожиданное и непонятное убийство начальника областного управления уголовного розыска, причем, убийство днем, прямо в подъезде своего дома. Дерзость? Да. Кто убийца? Может, за убийцами стоят заказчики? Интрига сохраняется буквально до последней главы.

Глава 1

Труп в подъезде дома

Бесстыдница

Он дохлёбывал остатки борща, столь любимого им, когда на кухне появилась жена. Жена только-только из-под утреннего душа. От нее веет свежестью и еще чем-то неуловимым, однако необыкновенно приятным и знакомым. На ней — полупрозрачный розовый пеньюар (подарок мужа, когда-то привезенный из Москвы), струящийся легким облачком по ее все еще стройному, хотя и начавшему полнеть, телу. Она, заложив за голову ладони, медленно, будто ленясь, потянулась. Пеньюар раскрыл свои створки и…

Он, покосившись в ее сторону, отвернулся и пробурчал:

— Бесстыдница…

Хотел, кажется, еще что-то добавить, более весомое и аргументированное, но передумал. От жены он — без ума. Без ума — вообще, а тут, в частности, когда перед ним этакая прелесть, теряет рассудок. Нравится, когда, как вот сейчас, смыта «штукатурка» и предстает в своем естестве. Несмотря на сорок с хвостиком и двоих детей, жена по-прежнему очаровательна и на нее многие заглядываются. Наблюдая со стороны, как мужики облизываются, ревнует и, одновременно, гордится. У мужиков, при одном только взгляде, начинается обильное слюневыделение. Многие, не скрывая, завидуют, намекая, что тому сильно-таки повезло с женой. Говоря по чести, любит он жену не столько за красу ее природную, сколько за мягкость характера и домовитость, за понимание его и душевность к нему. Он искренне уверен, что недостоин такой жены.

— Еленка, — хвастаясь, говорит он знакомым, когда те речь заводят о жене, — мой зам по тылу. А тыл в моей ситуации — наиглавнейшее дело.

Это сущая правда: тыловое обеспечение на высочайшем уровне, а потому за дом, за семью он ничуть не волнуется. Знает, что дети (у него дочь Машенька двенадцати и сын Никитушка десяти лет) ухожены и под приглядом. Знает, когда бы не пришел домой, ночью или под утро, а такое бывает, что его ждет горячий и потрясающе вкусный обед. Знает, что в доме всегда прибрано, а его рубашки — чистёхоньки, отутюжены так, что никакой придира и морщинки-складочки не найдет.

Жена, улыбнувшись (заметила, как тот стыдливо отвернулся), присела, запахнув небрежно полы пеньюара, рядом на табурет. На красиво и аристократически тонко изогнутых дугах бровей все еще висели крохотные капельки.

— Почему «бесстыдница»? Ты — муж или не муж?

Он, хмыкнув, пробурчал:

— А если бы дети?..

— Дрыхнут без задних ног.

— Все равно, — упрямо сказал муж.

Услышав, что муж ложкой усердно скребет дно тарелки, встала, подошла к духовке, достала из нее сковородку с домашними пожаренными котлетами (не переносит муж паровые котлеты, ему подавай жареные, причем жареные на сливочном масле), картофелем-фри, зеленым горошком, маринованным огурчиком и поставила перед мужем.

— Да, — вспомнив, муж поднял глаза, — почему, как ты изволила выразиться, все еще дрыхнут? Им не в школу разве?

— Рано еще. Пусть чуть-чуть понежатся в постели.

— Балуешь, — притворно проворчал муж и глянул в окно. — Хмуро… Пожалуй, побрызгает… Может, пылищу прибьет, а то дышать в городе нечем.

— Не забудь взять зонтик, — напоминает жена, хотя прекрасно знает, что муж зонтик все равно не возьмет: руки, почему-то считает он, всегда должны быть свободны. Она спросила после паузы. — Когда объявишься — сегодня или уже завтрашним утром?

— А что? Неужто скучаешь? Или, может, ревность гложет?

— Нет…

— Обидно, когда по тебе не скучают, — муж притворился обиженным, вздохнул.

— Скучаю, ясное дело, но не ревную.

— Почему не ревнуешь? Не веришь, что какая-нибудь бабенка позарится на такого никудышного мужичка?

— Не в том дело.

— А в чем?

— Ты, Васечка, не мужик, а неприступно высокая гранитная скала, взобраться на которую не так-то просто бабе.

— А тебе удается.

— А чего мне это стоит?

— Ладно, шутки в сторону. Почему интересуешься моим возвращением, еще не проводив за порог?

— Я бы… — жена мнется, не зная, говорить ей или нет. — Хотела сходить в театр драмы. Новая постановка идет… Что-то современное.

— Иди. Держу, что ли? Дети уже взрослые. Вечерок без тебя как-нибудь обойдутся.

— Одна? Никогда! Только с тобой… Я и билеты уже купила… В партере… Места центровые.

Муж покачал головой.

— Сама знаешь: работа такая, что планы строить бессмысленно.

— А ты все-таки постарайся. Вспомни, когда был в театре?

— Согласен: давненько. Но…

— Все-таки… Хоть попытайся…

Муж усмехнулся.

— Что-что, а уж это, то есть «попытаться», могу твердо пообещать.

Он встал и пошел в прихожую.

— А кофе?

— Опаздываю. На работе попью, — уже в дверях добавил. — Встретимся у театра. Ну, а если что-то будет другое вырисовываться, — звякну.

Жена кивнула и прикрыла за мужем дверь. Вернувшись на кухню, убирая со стола посуду, подумала: «Не видать мне театра… У других мужей на всё время хватает». Вздохнула и пошла поднимать детей: сами раньше обеда не встанут…

Работодатели

Объявился он в офисе, как всегда, неожиданно, иначе говоря, без предупреждения. Он не считал нужным церемониться. Объясняет тем, что любит сюрпризы. Не всем нравились такие «сюрпризы», но мирились: таков, мол, у мужика характер; не всем на роду написано быть ангелочками. По-хозяйски, даже не взглянув на секретаршу, прошел в кабинет генерального директора. Вошел. За руку поздоровался с вышедшим навстречу гендиректором, оглядевшись, выбрал стул в переднем правом углу. Присел.

— Ну, как? — спросил он, усердно вытирая платком большую лысину на вспотевшей голове

— У меня — все в полном порядке, — ответил гендиректор и ухмыльнулся. — Про других — не знаю.

Автору сюрпризов что-то не понравилось в ответе, и он зло сверкнул глазами.

— Весело, да?

— Разве есть повод для грусти?

— У кого ведь как… У меня на душе кошки скребутся.

— С чего бы?

— Не догадываешься? Нет? Злит, знаешь ли, что всё мне одному надо… А ведь в общем деле и заботы должны быть общими, наравне. Жрать, пить и девок лапать — тут, да, поровну, а во всем остальном…

— Если о нашей проблемке, то не стоит беспокоиться: народ профессиональный и работу умеет делать хорошо.

— Не о том, нет, не о том говоришь.

— Как раз я о том самом, — возразил гендиректор и поспешил еще раз успокоить. — Все будет, как надо, то есть на высшем уровне. Как в лучших домах Британской империи.

— Беспечность — сродни безответственности, — гостя потянуло на доморощенные афоризмы. Он шумно вздохнул, а потом спросил. — Нет ли чего-либо промочить горло? Душновато, — он кивнул в сторону полуотворенного окна. — Кажется, дождь собирается.

Хозяин кабинета поспешил с предложениями:

— Пиво? Коньяк? Водку?

Гость еще раз сверкнул глазами.

— Не городи! Ведь знаешь, что по утрам, тем более во время службы, этого не потребляю.

Хозяин кабинета щелкнул клавишей справа и на пульте замигал зеленый глазок. Послышался милый девичий голосок:

— Слушаю.

— Квасу… Парочку бокалов.

— Сейчас, — отреагировал все тот же голосочек.

— Не сей час, а сию минуту, милочка, — он захохотал и отключился.

В самом деле, через минуту вошла секретарша, неся в руках расписанный национальным уральским орнаментом поднос, а на нем — бокалы с пенистым квасом. Поставив на журнальный столик, осторожно подкатила его ближе к гостю и вышла.

Гость все время не спускал глаз с девушки. Он чмокнул губами и щелкнул пальцами.

— Хороша, стерва! Умеешь, отдаю должное, подбирать кадры.

Комплимент хозяину кабинета пришелся по вкусу, по лицу его тотчас же растеклась самодовольная ухмылка.

— Стараемся, — сказал он, когда гость, не отрываясь, опорожнил первый бокал.

— Хе-хе, — коротко хохотнул гость и добавил. — Одного старания мало: требуется еще умение, вкус, чутье.

Хозяин кабинета вновь позволил себе изобразить на лице ухмылку. Он решил не оставаться в долгу.

— Ну, ты тоже в этих делах мастак.

Ухмылка не осталась незамеченной. Гость укорил, хотя уже без прежней злобы:

— Весел больно. Не к добру, похоже.

— Но и у тебя градус настроения пополз вверх. Или я ошибаюсь?

— Этакая стервочка кого хочешь возбудит.

— Мало тебе своих?

— Мужик, по природе своей, — ненасытен, — философски заметил гость. — Чем больше имеет, тем шире и многообразнее желания.

— Да уж, — солидаризируясь, многозначительно бросил хозяин кабинета.

Гость встал и хотел идти, но, вспомнив, что на столике стоит еще один полнехонький бокал, поднял его и выпил также одним махом. Ладонью вытер с губ пену и пошел к двери.

— Ладно… До вечера, — буркнул он на ходу. — В кемпинге об остальном договорим. Надеюсь, будешь? Честь окажешь?

— Святое дело, — весело ответил хозяин кабинета, провожая гостя до двери.

Участковый

Родионов звезд с неба не хватает. Честно сказать, и не стремится. Его все в этой жизни устраивает. От дома до работы — пара минут ходьбы. Удобно. Свободный график, дающий простор для маневра. Есть горячее желание или острая необходимость (вдруг начальство пожелает наведаться) — идет в опорный пункт. Нет — может позволить себе и на диване поваляться. Надо ремонт в квартире сделать — только свистни: соответствующий контингент тут как тут.

Шестой год он здесь. Поначалу думал, что на время, а теперь считает, что навсегда, до выхода на пенсию. Конечно, до пенсии еще далековато, но думать надо и об этой поре. Думать прежде, чем эта пора настигнет.

Человек он исполнительный, но не более того. С инициативами не вылазит и это начальству нравится. Короче, гужи на службе не рвет. И без того на хорошем счету. Месяца не прошло, как к мундиру привинтили очередную профессиональную награду. Когда-то помышлял об юридической академии, но, заметив, что в органах шибко грамотных не жалуют, решил: школы милиции — ему за глаза. Плох тот солдат, который не мечтал бы поносить в ранце маршальский жезл? Но это не про него. Ему славы и чинов не надо. Да, зарплата не ахти, однако же, не бедствует. Живет. Дай Бог каждому так жить. Семья свой минимум имеет: его жена, по крайней мере, не ворчит. Глупо, считает Родионов, работая в органах, сетовать на нищету. Он — не карьерист. Потому что на пути к карьере, считает Родионов, больше буераков и колдобин, чем приятностей. Да и завистников, готовых в любой момент подставить ногу, появляется куча. Он доволен всем. Им все довольны. Он — счастлив. От того, наверное, розовеет и пухнет как на дрожжах. Когда-то весил около семидесяти, сейчас же подобрался к ста двадцати. Правда, появилась одышка. Еще бы! Потаскай-ка целый день центнер с гаком!

Родионов собрал в аккуратную стопку бумаги, лежавшие перед ним на столе, встал, прошел к сейфу, открыл, положил в верхнее отделение, закрыл. И, по давней привычке, проверил, дернув на себя дверцу сейфа. Он свою службу закончил и идет домой с чувством исполненного долга. Он поглядел в окно. Моросящий дождь, шедший с утра без остановки, перестал. Тучи разбрелись по сторонам, и выглянуло солнце. Он доволен. На завтра намечается рыбалка, а на пруду без хорошей погоды не обойтись. Надев фуражку, поправив ее, взглянул в небольшое настенное зеркало и подумал ласково: «Ну и харя…»

Родионов вышел, закрыв опорный пункт на все запоры. И тут услышал настойчивые телефонные звонки, глухо доносящиеся из кабинета участкового.

— Ну, кто там еще? — заворчал он вслух.

Он стоял, раздумывая, возвращаться ему или нет? Телефон продолжал свой трезвон. Участковый, зло сплюнув под ноги, не стал возвращаться и направился домой. В конце концов, посчитал он, если звонит начальство и он очень нужен, то домой позвонят. Вот и его пятиэтажка. Поднялся на третий этаж, стал настойчиво давить на кнопку звонка. Дверь открыл сын, а не жена, как он ожидал.

— А мать где? — спросил сына, снимая туфли и аккуратно ставя на обувную полочку.

— В магазин вышла, — ответил сын и ушел в свою комнату.

Зазвонил телефон. Димка, сын, крикнул из комнаты:

— Если по мою душу, то скажи: меня нет дома и буду не скоро!

Родионов подошел без всякой охоты к аппарату и снял трубку.

— Старший лейтенант Родионов — у телефона, — по привычке сообщил он. В трубке — взволнованный женский голос и он не сразу понял, о чем речь. — Говорите внятно: что случилось?.. Так… Так… Так… Ясно… Сейчас буду… Никуда не надо больше звонить… Ничего не трогать руками… Ждать меня… Понятно?

Положив трубку, снял с вешалки фуражку, зачем-то потрогал пустую кобуру и вышел, огорченно думая, что теперь вернется не скоро. Он идет медленно, вразвалку. А куда спешить? Труп не убежит. К тому же сообщение может оказаться и ложным.

Вот и дом, где произошло нечто. У подъезда его встретила пожилая женщина.

— Вы звонили? — недовольно спросил Родионов, глядя куда-то в сторону.

— Да, я.

— Где предполагаемый труп? — женщина кивнула в сторону двери. — Пошли. Посмотрим. Опойка, наверное, перебрал, а вы…

На лестничной площадке полумрак. Свет проникает лишь сквозь грязное небольшое оконце над входной дверью. Участковый заозирался. Женщина пришла на помощь.

— Там, — она показала в глубь лестничной площадки, где мрак был еще гуще.

— Подержите дверь открытой, чтобы я мог осмотреть.

Наконец, Родионов увидел, что кто-то или что-то лежит на бетонном полу. Подошел ближе: лежит лицом вниз мужчина и вокруг еще не запекшаяся лужа крови. Взял руку: пульс не прощупывается. Огляделся. Слева от потерпевшего увидел силуэт, смахивающий на пистолет. Кажется, «ПМ». Хотя в такой темноте хрен поймешь. Поднимать не стал. Достал из кармана сотовый и набрал номер старшего оперативного дежурного.

— Участковый Родионов… Примите сообщение… Труп неизвестного… Пистолет… В подъезде… Не буду… Понимаю, не дурак… Хорошо… Все сделаю… Жду… Так точно…

Родионов, отключив сотовый, положил в карман. И увидел, что уже идет скопление народа.

— Граждане, проходите! Здесь стоять нельзя. Спокойствие, граждане, спокойствие. Разберемся. Во всем разберемся. Свидетелей или очевидцев прошу подождать на улице, до приезда оперативной группы.

Все шумно повалили на улицу. Но один парнишка лет двенадцати, шмыгнув на лестничный марш, стал подниматься наверх. Участковый хмыкнул.

— Правильно, — одобрил он действия мальца. — Дети тут без надобности. Лучше, если мультик посмотришь.

Славка

Славка Ершов пулей влетел на пятый этаж. Вот и дверь его квартиры. Он, лихорадочно надавливая на кнопку, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, топтался на месте. Дверь открыла его мать. Увидев взволнованного сына, спросила:

— Что с тобой? Чем так напуган?

Славка, захлебываясь, путано стал рассказывать:

— Там… в подъезде… внизу… дядя Вася… мертвый лежит…

— Какой дядя Вася? Кто мертвый? — переспросила, ничего не понимая пока, мать.

— Ну, мам! Тот дядя Вася… Наш футбольный тренер… На втором этаже живет… Тетю Лену не знаешь, да?

— Причем тут тетя Лена?

— Не понимаешь, да? Дядя Вася и тетя Лена — муж и жена.

В прихожую вышел отец. Петр Александрович Ершов первым понял, что в доме произошла беда. Услышав в гостиной обрывки фраз, он выглянул в окно, выходящее во двор дома, и у подъезда увидел шумную толпу, что-то горячо обсуждавшую.

— Ну, вот что, сынок, — строго сказал Петр Александрович, взяв инициативу в свои крепкие руки. — Марш в комнату! И за уроки! А то болтаешься…

— Не болтался, — понурившись, возразил Славка. — К Саньке ходил. Нельзя, да, даже к дружку сбегать?

— Я что сказал? — голос отца зазвучал строже прежнего. — А на счет этого, — он кивнул на дверь, — ты, сынок, ничего не видел и ничего не знаешь.

— Но, пап! Там же дядю Васю убили!..

— С чего ты взял, что «убили» и что именно твоего «дядю Васю»?

— Видел… Не слепой покамест… Лежит и лужа крови.

— Не понял, да? Повторяю: марш в комнату! И сиди тихо. Как мышка. Если все-таки высунешь нос и будешь встревать в дела взрослых, выпорю.

Мать, недовольно крутанув головой, фыркнула:

— Кто-то тебе позволит… — и передразнила. — Выпорю… А за что?

— Не за что, — усмехнулся отец, — а ради профилактики.

Увидев на лице отца усмешку и получив мощную поддержку матери, Славка осмелел.

— Но, пап, я же видел того…

Отец нахмурился, а мать спросила:

— Кого «того» ты видел, сынок?

— Дяденьку в кожаном пальто и кожаной кепке… Я вывернул из-за угла дома и видел, как он выходил из подъезда, как проходил мимо меня.

Мать на это заметила:

— В нашем подъезде много дяденек.

— Этот — не наш! Я знаю! Я всех знаю! Это он убил дядю Васю! Он! Он! Он! Я запомнил его. Он приехал (я видел) на машине (в моей коллекции есть такая). Помнишь, пап, ты мне ее подарил, когда я перешел в третий класс?

— Никакой машины я не дарил… Не помню…

— Как же, пап?!

— Петруша, надо сообщить милиции о том, что видел Славка. Может и правда…

Отец решительно оборвал.

— Не надо нам встревать.

— Но почему?

— Рано Славке по судам таскаться.

— Он, возможно, свидетель, — опять же возразила мать.

— Вот именно! Затаскают по следователям да судам парнишку. Ему это надо? А нам? Без нас разберутся. Чем дальше от вонючего дерьма, тем жизнь спокойнее.

— Но если, и правда, человека убили… Как же?..

— Никак! — обрезал Петр Александрович и ушел в гостиную досматривать футбольный матч между ЦСКА и «Спартаком».

Уже оттуда крикнул, перекрывая звук телевизора. — Если придут и будут расспрашивать, мы ничего не знаем.

За осмотром

Оперативная группа райотдела полиции и врачи «Скорой помощи» прибыли на место «ЧП» почти одновременно.

Врач, осмотрев потерпевшего, лишь развел руками.

— Два, скорее всего, пулевых ранения в грудь и одно ранение в затылочную часть головы. Судя по всему, выстрел в голову был сделан, когда потерпевший уже лежал на полу. Увы… Моя помощь уже не нужна.

Следователь-стажер районной прокуратуры Вайнштейн (никого другого под рукой не оказалось), прибывший вместе с оперативниками, спросил (так учили в юридической академии):

— Можете ли сказать, когда, предположительно, наступила смерть?

— Судя по зрачкам и по состоянию крови на полу, не более получаса, — врач повернулся и пошел на улицу. — Буду в машине. Закончите свои процедуры — дайте знать.

Следователь занялся осмотром места преступления, фотограф — съемкой, а эксперт-криминалист, достав из портфеля стерильный пластиковый пакет, осторожно положил в него найденный «ПМ» и заклеил скотчем, а потом стал искать отпечатки пальцев, оставленные возможным и пока неизвестным злодеем.

Конечно, рано делать определенные выводы, но Вайнштейн уже склоняется к тому (еще помнит, чему учили в академии), что налицо — умышленное убийство, что, скорее всего, заказное, поскольку (на практике пока не сталкивался, однако в юридической литературе подобные случаи подробно описаны) всё указывает на работу киллера: только они, страхуя себя, делают контрольный выстрел. Одно смущает: возможное орудие убийства. Вайнштейн знает (по той же юридической литературе): киллеры любят ходить на дело не с «ПМ», а с «ТТ». Здесь же… Табельное оружие, используемое преимущественно в милиции. Подбросили, чтобы сбить со следа? Или, может, убийца — полицейский?

Следователь — в нерешительности. И тут его глаза упираются в пустую кобуру участкового.

— Старший лейтенант, а где ваше табельное оружие?

— А в чем дело? — ответил вопросом на вопрос Родионов.

— Я задал вопрос и хочу, чтобы вы ответили.

— Ну… Не люблю носить с собой…

— И что дальше? — спросил следователь, подозрительно оглядывая тучное тело участкового. Насторожили его вечно бегающие зрачки, и мысленно Вайнштейн уже спрашивал себя: «Не он ли?». — Жду, старший лейтенант, жду с нетерпением продолжения. Где все-таки в данный момент ваше табельное оружие?

— Ясно, где…

— Это — для вас, но не для меня, — следователю показалось, что он взял верный след.

— В оружейной комнате райотдела… Когда иду на задержание, получаю, а после — сдаю. Не люблю ходить с этой штуковиной. Боязно потерять…

— Пьете? Злоупотребляете?

— Причем тут это? — Родионов не понимал, с чего стажер, этот сосунок прицепился к нему? Готов послать подальше, однако стажер как-никак представляет прокуратуру. И потому сдержанно ведет себя.

— А притом, — ответил следователь. — Потерять табельное оружие можно лишь в одном случае: по пьянке. Скажите, старший лейтенант: у вас нет надлежащих условий для хранения огнестрельного оружия?

— Есть… Хороший сейф в опорном пункте.

— Почему не храните в сейфе?

— В райотделе — надежнее… Подальше от соблазнов…

— Какие «соблазны» вы имеете в виду?

— Ну… всякие разные.

— Вы, старший лейтенант, имеете в виду соблазн неправомерного применения оружия? Тяготеете, да?

Родионов, теряя выдержку, зло сплюнул под ноги.

— Глупости!

— Итак, ваше табельное оружие на данный момент хранится в оружейной комнате?

— Именно там.

— Хорошо… Так и запишем… Это обстоятельство легко поддается проверке.

Родионов сыронизировал:

— Легче легкого.

— Согласен, старший лейтенант. Тут я полностью на вашей стороне. И мы, не откладывая, сейчас и проверим информацию, — Вайнштейн достал сотовый. — Не напомните телефон оружейников?

— Триста пятьдесят шесть, двадцать два, двадцать два.

Вайнштейн набрал названный Родионовым номер. Там ответили сразу.

— Добрый вечер… Следователь прокуратуры Вайнштейн… Если не секрет, скажите, у вас ли хранится табельное оружие, закрепленное за участковым Родионовым?.. Надо… Стал бы попусту звонить?.. Подожду… Вот как?.. Понятно… Благодарю.

Родионов, когда Вайнштейн отключился, ехидно спросил:

— Ну и что?

— Все в порядке, старший лейтенант, все в порядке. Пока, по крайней мере. Однако сдается мне, что в ходу было все-таки оружие, принадлежащее кому-то из полицейских.

— Интуиция подсказывает, да? — Родионов вновь подпустил чуть-чуть иронии.

— Что-то в этом роде, старший лейтенант.

— Только на том основании, что на месте преступления обнаружен «ПМ»?

— На «том основании» или на каком-то другом — неважно.

Следователь-стажер несколько растерян. И огорчен. Нет, вовсе не из-за того, что его «ниточка» тотчас же оборвалась. Да и оборвалась ли на самом-то деле? Он растерялся, что не знает, что ему делать дальше? Нет, если быть точным, он знает, но перед ним стоят сразу несколько задачек и две из них — первоочередные. Какая из них важнее? Поквартирный обход или опознание потерпевшего? Силится вспомнить, что по этой части говорил профессор, но в голове ничего не возникает. И он берет ответственность на себя. Он принимает решение. Он ищет глазами и находит сыщика Новоселова.

— Капитан, займемся-ка мы опознанием потерпевшего.

Новоселов кивнул и потом спросил:

— Может, для начала пригласить женщину, которая первой увидела погибшего… Ну, ту, которая и сообщила участковому?

— Согласен. Однако понадобятся еще и понятые… Парочка… Обеспечьте.

Новоселов вышел за дверь, а следователь занялся оформлением протокола, точнее — заполнением тех граф, которые идут вначале и являются формальностью.

Новоселов вернулся, ведя с собой трех женщин. Вайнштейн, оторвавшись от бумаг, спросил:

— Мужчин не нашлось?

По лицу Новоселова проскользнула усмешка.

— Начисто отказались. Струсили. Женщины все-таки посмелее.

— Ну, ладно. Для процедуры — пол понятых неважен. Подойдите поближе, — пригласил он женщин. Те опасливо приблизились. Записав в протокол данные, касающиеся понятых, следователь обратился к той, которая первой сообщила о «ЧП». — Представьтесь, пожалуйста.

— Лукошкина Ангелина Васильевна, пенсионерка.

— Ваше постоянное место жительства?

— В этом доме…

— Формальность, но вы сами должны назвать адрес регистрации, а я обязан с ваших слов занести в протокол.

— Екатеринбург, проспект Космонавтов, дом пятьдесят шесть, квартира семьдесят девять.

Вайнштейн уточнил:

— Так вы не в этом подъезде живете?

— Нет. Через подъезд.

— А что здесь делали?

— К приятельнице забегала. А когда обратно спускалась, то и…

— Потом-потом, Ангелина Васильевна. Об этом расскажете, когда вызовут на допрос в качестве свидетеля. Сейчас же проводится всего лишь процедура опознания потерпевшего. Скажите, вам погибший мужчина знаком?

— Догадываюсь…

— Почему только догадываетесь?

— Ну… Темновато на лестничной площадке… Да и в лицо не глядела.

— Поделитесь вашими догадками.

— Боюсь, что это Василий Алексеевич… Лаврентьев… На втором этаже квартира. Елена Георгиевна — жена его. Живем подолгу. Друг друга знаем.

Капитан Новоселов подошел к потерпевшему и осторожно слегка повернул голову лицом вверх. Взглянул и охнул.

— Господи! — непроизвольно вырвалось из него.

Следователь сказал:

— Ангелина Васильевна, подойдите поближе и скажите: это он?

Женщина подошла, склонилась, потом выпрямилась и перекрестилась.

— Упокой душу его, Господи! — старушка повернулась к следователю. — Да, это он, Василий Алексеевич Лаврентьев.

Вайнштейн протянул листки бумаги:

— Подпишите протокол опознания.

Лукошкина расписалась и пошла к выходу. За ней потянулись и понятые. Их остановил следователь.

— Нет-нет, вы, пожалуйста, еще побудьте здесь.

Когда дверь закрылась за Лукошкиной, следователь обратился к Новоселову:

— Судя по вашему восклицанию, вы, капитан, тоже знаете потерпевшего, не так ли?

— Не очень хорошо, но знаю… оказывается, — нервничая, ответил Новоселов.

— И кто же он?

— Полковник Лаврентьев, начальник областной уголовки.

Вайнштейн не поверил тому, что услышал. Однако побледнел, и на лбу почему-то выступила испарина. Он решил уточнить.

— Хотите сказать, что убит начальник областного управления уголовного розыска?.. Тот самый Лаврентьев?!

— Именно так.

Вайнштейн подумал: «Вот вляпался… Почему мне так не везет?» Однако, преодолев замешательство, продолжил работу, хотя рука с трудом выводила на бумаге буквы, а голос все время срывался.

— Продолжим все-таки… Приступим к осмотру личных вещей потерпевшего… Капитан, выньте из карманов содержимое.

Новоселов, доставая, произносил вслух и показывал понятым.

— Ключи, очевидно от квартиры и кабинета… Портмоне из черной кожи, — расстегнул и достал купюры, — в нем сто тридцать рублей… Одна купюра по сто рублей и три по десять… — Вайнштейн кивал и записывал в протокол. — Служебное удостоверение, — он раскрыл и прочитал. — Полковник Лаврентьев Василий Алексеевич, начальник управления уголовного розыска… Носовой платок, ручка, — Новоселов выпрямился. — Все.

— А оружие полковника? — растерянно спросил Вайнштейн.

— Отсутствует, Лев Валентинович.

— Хорошо посмотрели?

— Вполне.

— Может, под пиджаком?

— Смотрел. Нет.

— Может, за брючный ремень заткнут пистолет или еще как-то?

— Повторяю: табельное оружие отсутствует. Либо его вообще не было, либо похищено убийцами, либо то, что мы нашли на месте преступления, — и есть его личное оружие.

Вайнштейн кивнул и записал в протокол.

— Чтобы закончить процедуру, — следователь поискал глазами участкового, — надо дойти до квартиры потерпевшего, если супруга дома, пригласить для опознания.

Родионов понял, как надо, и стал подниматься по лестнице. Вайнштейн, дожидаясь возвращения участкового, достал платок и стал вытирать вспотевшее лицо. Послышались шаги и Вайнштейн увидел сначала красивую женщину, а потом и участкового.

Следователь спросил:

— Вы — Лаврентьева Елена Георгиевна?

— Да. А что случилось?

— Посмотрите, — следователь кивнул в сторону безжизненного тела, — вам этот человек знаком?

Елена Георгиевна бросила взгляд и вскрикнула:

— Васечка!..

Женщина упала бы на бетонный пол, но подскочил капитан Новоселов, поэтому потерявшая сознание женщина повисла на его руках.

— Врача! — крикнул он. — Врача сюда.

Пришел врач. Попытался привести женщину в чувство. Не получилось.

— Носилки! — скомандовал он.

Принесли носилки, женщину положили и унесли в реанимационную машину. Врач, взглядом указав на тело убитого, спросил:

— Забрать? Чтобы лишний раз не гонять машину.

Вайнштейн посмотрел на эксперта, потом на фотографа.

— Я все сделал, что следовало, — сказал эксперт.

— Тоже самое, — подтвердил и фотограф.

— Забирайте, — разрешил следователь.

Унесли и потерпевшего. Вайнштейн попросил понятых подписать протокол опознания. Те, ни слова не говоря, подписали.

— Теперь — свободны.

Капитан Новоселов, вернувшийся с улицы, сказал:

— Телевизионщики прорываются сюда. Хотят взять у вас интервью, Лев Валентинович.

— Ну, вот! И падальщики слетелись, почуяв свежатинку.

— Как быть? — спросил капитан Новоселов.

— Лично я не уполномочен давать интервью, а вы, как хотите.

— Я? Ну, что вы! Приключений на задницу? Никогда!

— Значит, консенсус, — грустно пошутил следователь.

Вайнштейн направился к выходу на улицу. Его слегка мутило. Скорее всего, от волнения и переживаний.

— Вы куда? — растерянно спросил Новоселов.

— В прокуратуру. А что?

— Но… А мы?..

— Я свою часть работы закончил, а вы нет, поэтому и…

— Но я подумал, что будут какие-то конкретные следственные поручения.

— Свою работу вы знаете лучше меня. Вот и действуйте.

— А конкретно?

— Поквартирный обход… Поиск свидетелей… Улик… Вещдоков… И тому подобное…

Вайнштейн вышел на улицу и полной грудью вдохнул вечерний воздух. Его обступили люди с камерами. Он, никого не замечая, не отвечая ни на один вопрос, сел в свой старенький «Москвич», дал газу и машина, обдавая падальщиков пылью, скрылась за углом.

Вайнштейн чувствовал, что этим все не закончится, что с него еще спросят. Всегда так: начальству нужен крайний. Отыграются на ком? На стажере! Хотя, по здравому рассуждению, его вины, ни прямой, ни даже косвенной, в случившейся трагедии нет. Он-то причем, если убийцы разгуливают на свободе и ничего не боятся? Вон, до чего обнаглели! Руку поднимают на высшее руководство и хоть бы хны!

Конечно, Вайнштейну хотелось себя утешить тем, что в деле пока нет явных доказательств того, что совершено умышленное убийство. Может ведь статься, что нелепая какая-то случайность. Так бывает, и он не раз сталкивался с подобными нелепицами, читая учебники по юриспруденции. Жизнь богата на странности и преподносит их всякий раз, когда их меньше всего ждешь.

Сосунок

Районный прокурор Лазарев — не в духе и потому встретил следователя-стажера, мягко говоря, неласково: нервно вышагивал вдоль кабинета и всякий раз, поравнявшись, хмуро поглядывал на вчерашнего студента юридической академии. Тот же понимал, что шеф психует, и, кажется, догадывался о причине. В прокуратуре кто только не знал, что шеф всегда недоволен, когда его тревожат в столь неурочный час, как сейчас, поэтому старались не звонить и обходиться своими силами. Разве что при «ЧП». Как сегодня. Следователь Вайнштейн, вместе с тем, понимал и другое: он тут ни при чем, не он вытащил прокурора из семейного уюта. Ему это зачем? Он-то свое дело сделал. Как мог и умел, конечно. Остальное? Пусть голова болит у дятла. В конечном итоге, все равно дело перейдет в более опытные руки. Да и…

Стажер не мог знать еще об одной причине разгулявшихся нервов прокурора: Лазарев до чертиков не любил, когда к его подведомственной территории, следовательно, и к нему, приковывалось внимание верхов и прессы. Ему слава, как он сам выражался, — по барабану, тем более скандальная. Дело не в том, что у прокурора под носом случилось особо тяжкое преступление — убийство (экая, право, невидаль!). Проблема в том, кого убили? Сколько он помнит, случай небывалый. Значит? Начнутся звонки, дёргания, на совещаниях — склонения по всем падежам. Не обеспечивает, мол, общественную безопасность граждан, ослаблен, дескать, прокурорский надзор за деятельностью милиции, которая, в свою очередь, уходит от прямого боя с преступностью. Верхам-то что? Лишь бы к чему-то привязаться. А тут такой повод: громкое убийство!

Вайнштейн все стоит у двери, переминаясь с ноги на ногу, и хранит молчание. Если угодно будет шефу, сам спросит.

Лазарев наконец-таки остановился возле своего письменного стола, оперся левой рукой о столешницу и повернулся к стажеру лицом.

— Ну, что там у тебя?

Вайнштейну не по нраву столь грубое обращение, однако заставляет себя мириться.

— В результате проведенных первичных следственных действий, — начал он говорить по-книжному, представив себе, что он на экзамене и стоит перед экзаменатором-профессором, — что в подъезде дома номер 56 по проспекту Космонавтов убит мужчина…

Прокурор прервал.

— Короче нельзя?.. С чего ты взял, что именно «убит»?.. Пришел, увидел, победил, да?.. Почему не самострел, а?

Считая нужным ответить лишь на последний вопрос прокурора, Вайнштейн отрицательно качнул головой.

— Не похоже.

— Это еще почему, любезнейший? — слово «любезнейший» Лазарев использовал лишь в том случае, когда хотел съязвить. По лицу скользнула злая усмешка, скривившая уголки губ. — Дедуктивным методом определил?

— Нет, не дедуктивным методом, — вполне серьезно сказал стажер и пояснил. — Потерпевший имеет два пулевых ранения в области груди… С ближнего расстояния… И самое основное: имеется пулевое ранение в область затылочной части головы, осуществленное уже в лежавшего лицом вниз, что может свидетельствовать об одном, а именно: имел место быть контрольный выстрел, присущий лишь руке киллера.

Прокурор фыркнул.

— Говорит, черт, как по писаному… — помолчав, спросил. — Это правда, что труп опознан родственниками?

— Да… Женой… И не только… Еще — соседи. Все признали в убитом Лаврентьева.

Прокурора вновь обуяла лихорадка, и он забегал по кабинету.

— Не везет так не везет!.. Ну, зачем мне эта напасть?! Почему в моем районе, а не в соседнем?.. Задергают теперь… Пальцем станут тыкать. На всяком углу будут говорить, что в районе небезопасно стало жить не только рядовым гражданам, а и самим органам. Вон, что делается. Подстреливают на лету… Как куропаток… И не глухой ночью, а… Что это, как не наглый и открытый вызов?.. А мы? Сможем ли ответить и принять бой? — прокурор безнадежно машет рукой, Вайнштейн смотрит, слушает и не верит своим ушам. — Где там! Не более двадцати процентов раскрываемость заказных убийств… Всего лишь каждый пятый оказывается в суде, — прокурор натыкается на стажера, секунду смотрит на него, спохватывается, что наговорил при парнишке лишнего. Прокурора невольно охватывает тихая ненависть к невольному очевидцу его, прокурорской слабости. Он заорал. — Что тут стоишь столбом?

— Жду указаний, — равнодушно ответил Вайнштейн и переступил с ноги на ногу.

— Каких «указаний»?

— Обычных… Сами знаете, что…

Лазарев оборвал.

— Иди!

— А по делу?..

— Не знаешь, да? Пошевели куриными мозгами…

— Нет, — прозвучал ответ стажера то ли на вопрос, то ли на оскорбление. — Потому что…

— Готовь материалы к передаче.

— Кому, Сергей Васильевич?

— Не кому, а куда, — все также зло поправил прокурор.

— Не понял, Сергей Васильевич.

— Такой тупой, да?

— Вроде бы, нет. А что?

— Область принимает к своему производству… Не по нашим гнилым зубкам сие дельце.

— Отлично! — воскликнул Вайнштейн. — Какие проблемы? Стоит ли так грузиться? Нервы, как известно, не восстанавливаются.

— Да? — прокурор стал сверлить взглядом стажера. — Кто тебя просит выступать со своим резюме? А? Сопельки зеленые подотри под носиком, а после и резюмируй, сосуночек.

Вайнштейн вышел от шефа в полной растерянности. Нет, ему ясно, чем он должен сейчас же заняться. Не понимает другого. На лекциях в академии ничего не говорили насчет начальственного хамства, к примеру, и того, как подчиненный в таких ситуациях должен себя вести? Прав ли он, что промолчал и позволил себя унижать? Может, стоило развернуться после первого же оскорбления, уйти, а за собой громко хлопнуть дверью? Первый раз дашь спуску, второй, а дальше? Хамству, по мнению стажера, не будет ни конца, ни края. Впрочем, громко стучать дверью, наверное, позволительно лишь асам, тем, которые уже зарекомендовали себя на следственной работе, в деле показали, на что способны. Он же… На первый снег писает и пока одному Богу известно, получится из него стоящий следователь или нет? Да, он молод, всего-навсего стажер. Однако (Вайнштейн идет по полутемному и узкому коридору второго этажа прокуратуры и несогласно крутит головой) это еще не повод для унижения человеческого достоинства. Нечестно, по его мнению, обижать того, кто не в силах ответить тем же. Это есть бой без правил, и он вряд ли уместен в прокуратуре, во взаимоотношениях прокурора и стажера. Вайнштейн шумно вздыхает и сетует на родителей, которые твердили ему на каждом шагу, что интеллигентный и воспитанный человек обязан уметь управлять своими нервами, обуздывать внезапно подступившие эмоции. Он управился со своими нервами, не дал эмоциям выплеснуться наружу. И что? Хорошо это или плохо? Не знает он ответа. Конечно, родители одобрят его поведение, особенно отец, который ни разу даже голоса не повысил на сына. Однако он, их сын, только что переживший оскорбления шефа, чувствует себя до такой степени погано, что хочется плакать или, чтобы сорвать зло, взять и ногой выпнуть какую-нибудь дверь. И это, он почему-то уверен, ему сильно поможет снять стресс, разрядиться. Вайнштейн ловит себя на мысли: а смог бы он, будучи на месте прокурора, так разговаривать с мальчишкой, невиновным ни в чем? Нет. А если виновен? Тоже нет. Он грустно усмехается. Каким сам-то он станет через двадцать лет, когда усядется в руководящее кресло? Неужто переродится, и родительское воспитание пойдет псу под хвост? Этого не может быть, потому что не может быть по определению. Корни у него другие. Впрочем (на лице вновь появляется грустная усмешка) хамами не рождаются, хамами становятся, хамами людей делает окружение, обстановка, вся общественная жизнь, в том числе и «непротивление злу». Это он где-то вычитал. Наверное, в каком-то классическом романе. Во всяком случае, не в учебниках юриспруденции. Ему преподавали урок психологии в академии, но и там вряд ли… Вполне возможно, что и собственная мудрость. А почему бы и нет? Хоть и обозвал его прокурор тупым, но он не такой, совсем не тупой. Конечно, не столь умен, как старшие товарищи. Но это пока. Вместе с практикой и ум прирастет. Основа для прирастания есть. А это главное.

Беда

Июнь. Он тем хорош, что день долог: вот уже одиннадцать вечера, а светло, как днем. И жарко, хотя и склоняется к горизонту лучистое солнце.

В большом и просторном кабинете — битком. Сбор по случаю «ЧП». Налицо все первые лица, то есть начальники управлений и отделом. Тишина мертвая. Конечно, у генерала в любом другом случае сильно не пошумишь, но сейчас… Лишь сквозь плотно закрытые оконные рамы глухо доносятся перестуки трамвайных колес да взвизгивания автомобильных шин на асфальте.

Начальник управления хмур. Сидит, нахохлившись за столом, и нервно теребит в руках какую-то бумажку.

— Итак, — генерал поднял глаза на присутствующих, — все знают, что у нас произошло? — в ответ — молчание, как знак того, что о «ЧП» наслышаны все. — Беда… Я не знаю, чтобы когда-то… в истории главного управления… Да… Гибнут товарищи… И на каком уровне?! Если дальше так дело пойдет, то всех перещелкают… Преступность наглеет… Нам открыто брошена перчатка… Это — вызов. И нам ничего не остается, как принять вызов и выйти на ринг… Но… Победим ли? Хватит ли сил и, главное, ума? Дело чести… Да… — генерал придавил измусоленную бумажку ладонью и повторил. — Дело чести, — генерал обвел всех грустным взглядом. — Соображения?

Заместитель начальника главного управления по личному составу решил прибавить оптимизма.

— Конечно, жаль Василия Алексеевича, но, может, дело имеем с обычной бытовухой, а? Надо нам и это иметь в виду.

Генерал все также хмуро повел взгляд в ту сторону.

— Ты о чем? Располагаешь информацией?

— Ну… Я всего лишь, откликнувшись, делюсь соображением. Не стоит сбрасывать со счетов.

— В последнюю очередь, если теоретически предположить. Что думает уголовка?

Встал заместитель начальника управления уголовного розыска Воробьев.

— Мы — скорбим… И все прочее…

Генерал прервал.

— По делу! А слова скорби оставь на день похорон.

— Слушаюсь, — ответил Воробьев. — Будем работать… Уже приступаем… Полтора часа назад в парке лесоводов Урала обнаружен труп…

— Собрался обо всех трупах нам рассказывать? — прищурившись, спросил генерал.

— Нет. Но этот… Я только что оттуда… Убит тот, за кем мы уже две недели охотились… Готовились брать… Чуть-чуть не успели.

— Плохо, видно, готовились, если «не успели» и вас опередили, — заметил генерал. И напомнил. — Ближе к теме, подполковник.

— Я — в теме… Труп-то принадлежит киллеру… Мы подозревали его в двух заказных убийствах, в том числе главного инженера оборонного завода. А теперь… Склонен думать, что после исполнения третьего заказа, сегодняшнего — убрали, как отработанный материал.

Генерал уточнил:

— Полагаешь, что это он убил Лаврентьева?

— Нисколько не исключаю, — подтвердил Воробьев. — Пойдем и в этом направлении… Ждем результатов баллистической экспертизы… Уж очень хочется знать, из того ли пистолета убит полковник Лаврентьев, что найден на месте преступления?

— Просьбы? Вопросы?

— Одна просьба… Хочется, чтоб и следственное управление сразу же подключилось.

Тихо открылась дверь кабинета, вошла секретарша, подошла к Воробьеву и что-то стала шептать тому на ухо. Воробьев, молча, кивал.

Генералу эти перешептывания не понравились.

— В чем дело?

— Извините, — сказала секретарша и вышла из кабинета.

— Тайны? От меня?! Подполковник, объяснись!

— Не от вас… — Воробьев растерянно смотрел в глаза генерала. — Неприятность… И большая…

— Еще одна?

— Так точно… К сожалению…

— Имеет отношение к убийству полковника Лаврентьева?

Воробьев развел руки.

— Увы…

— Каким образом? Говори, не стесняясь. Тут — все свои.

— Ну… Проверка «ПМ»… Оружие числится за… Разрешите доложить с глазу на глаз? Сведения такие, что…

— Нельзя даже в этом кругу? — подозрительно спросил генерал.

— Можно, однако считаю преждевременным.

— Хорошо… Идем дальше… Скажи мне, подполковник, вот что: не просматривается ли связь между убийством Лаврентьева и расследованием какого-то дела. Может, месть? Ликвидация активного игрока?

— Не думаю: если по каждому уголовному делу будут убивать по полковнику, то… Хотя проверим, конечно…

— У тебя все?

— К сожалению… Пока что…

Воробьев присел на стул. Присутствующие активно выдвигали версии, но Воробьев слушал равнодушно, точнее — совсем не слушал. Он явно был погружен в свои мысли. Тем более, что ничего дельного не предлагали. Версии, которые люди высказывали, не яснее одна другой. Кто-то высказался в том смысле, что имеем дело со случайным убийством, с убийством по ошибке: хотели, мол, убрать одного, а ликвидировали случайно подвернувшегося под руку. Другие склонны видеть мотив убийства в ограблении: не могли знать злодеи, что в карманах их потенциальной жертвы нечем будет поживиться.

Генерал, сощурив левый глаз, ехидно спросил:

— А «ПМ», найденный на месте убийства? Грабитель и с такого рода оружием — это уж слишком.

— И этому можно найти объяснение.

— Например?

— Пистолет выпал из кармана убитого… Его табельное оружие…

Никто не обратил внимания, что во время разговора о «ПМ», найденном на месте преступления, Воробьев ёрзал на стуле и как-то загадочно ухмылялся.

— Подвожу итог, — сказал генерал. — Ясно лишь то, что ничего не ясно… Тушин принял уголовное дело к своему производству… Возглавит следствие полковник юстиции Алексеев… Просит, если, говорит, мы сильно заинтересованы (издевается Тушин), помочь, отрядить наиболее опытных… За этим дело не станет… Подберем и отрядим. Кстати, — генерал о ком-то вспомнил, — «святая троица» все загорает?

Ответил заместитель по личному составу, первый догадавшийся, кого имеет в виду начальник главного управления:

— Три дня осталось.

— Отозвать! Сейчас же отправьте факс… Пусть наши коллеги разыщут… Первым же самолетом — в Екатеринбург.

Генерал Еремеев, курирующий в главном управлении следствие, стал возражать, догадавшись, что «святой троице» отведено место в следственной бригаде:

— Но один из… В близких, чуть ли не дружеских отношениях с потерпевшим… Загорячится и таких дров наломает, что мало не покажется.

— Не доверяешь? — спросил начальник главного управления.

— Не то, чтобы… Однако…

— Понял: не совсем… А я — доверяю. Как быть?

— Ну, — Еремеев замялся, — ваше мнение — решающее.

— Благодарю.

Еремеев не собирался сдаваться.

— К тому же не по чину… Больно жирно, — присутствующие догадались, что теперь Еремеев имеет в виду другого из «святой троицы». — Все-таки начальник следственного управления. На нем висит не одно дело, а сотни.

— Ничего, — усмехнулся начальник главного управления, — пусть тряхнет стариной и вспомнит былое. Да и он не один. А замы на что?

— Воля ваша, — наконец сдался Еремеев.

— Все свободны, — сказал начальник управления и бросил скомканную лохматую бумажку в мусорную корзину. И вспомнил. — Воробьев, а ты куда?

Воробьев вздохнул. Его информация не из числа тех, которые тешат начальственный слух. Он ждет бурной реакции, но надеется на удачу: а вдруг гроза пройдет стороной и все обойдется? Этот — не то, что прежний. Не дуролом. Горяч, ясное дело. Но кто видел спокойного и равнодушного генерала? Покажите и Воробьев с удовольствием посмотрит на столь редкий экземплярчик.

Встреча

Прокурор Тушин встретил полковника юстиции Алексеева по-барски, развалившись в командирском кресле с высокой кожаной спинкой. Что есть, то есть: любит демонстрировать свое превосходство всем, но почему-то с особенным наслаждением и упоением — именно Алексееву. Следуют привычная пауза и кивок в сторону одного из стульев.

— Извини, что потревожил в столь поздний час, однако…

Прокурора прервали, а он этого не переносит… Когда позволяют подобное подчиненные. Он поморщился, будто проглотил страшную кислятину.

— Понимаю… Слушаю…

— Что думаешь по делу? — спросил Тушин, глядя на собеседника с презрительным прищуром. И тут же позволил себе обосновать свой интерес. — Вон, — он мотнул головой в сторону включенного телевизора, — центральный канал уже передал новость. А завтра, — он скривился, ощущая себя в кресле стоматолога, готового без обезболивания выдрать у него здоровый зуб, — и газетёнки протрубят на всю страну. Общественное мнение, короче, будет взорвано. Будут нас трясти на всех перекрестках и кому только не лень.

Алексеев попытался изобразить на лице сочувствие, но, похоже, ему это не очень-то удалось. Он, тяжело вздохнув, сказал:

— Да уж… Прославились…

— Лучше, если б такая «слава» обошла стороной.

Алексеев попробовал пошутить.

— Не мы ее выбираем, а она нас.

— Афоризмами говоришь? — Тушин привычно прищурился. — Ладно… Ты не ответил на вопрос.

Алексеев обреченно развел руками.

— Не ответил, потому что сказать нечего.

— С твоим-то опытом?! — воскликнул Тушин.

Алексееву показалось, что в голосе прокурора проскользнула ироническая нотка. Привык Алексеев к неискренности шефа по отношению к себе и потому любую похвалу воспринимает скептически. И не без оснований.

— Перелистав на скорую руку первичные материалы, осталось много сомнений и недоумений. Много, очень много странностей. Вот пока и все.

Тушину захотелось утешить подчиненного, успокоить, обнадежить, ободрить.

— Брось! Не усложняй себе задачу, — Алексеев недовольно передернул плечами. — Я не собираюсь навязывать тебе своего мнения, но позволь высказать: думаю, что тут мы имеем дело с убийством на бытовой почве, — не преминул посоветовать. — Держись этой версии, как основной, — и порядок.

Алексеев — не в настроении. Ему неохота затевать спор, поэтому согласно кивнул.

— Пожалуй, что так… Версия имеет полное право на жизнь.

А думал он в эту минуту совсем даже наоборот. Впрочем, начальству не след знать все его мысли.

Тушин встал с кресла и вышел из-за стола. Встал и Алексеев, полагая, что шеф намекает: аудиенция окончена.

— Ну, ладно… Я подписал постановление, которым определил основной состав следственной бригады по этому делу… Список неокончательный… Ты можешь его самостоятельно дополнить.

— Учли мои пожелания? — поинтересовался Алексеев.

— В меру моих скромных возможностей, — ответил Тушин и в его голосе Алексеев вновь почувствовал иронию.

— Кто руководитель?

— Ты, конечно.

— Благодарю за доверие.

— Не стоит благодарности… дело-то такое, что… Наряду с доверием, возлагаю на тебя и огромную ответственность.

— Понимаю… Не первый раз.

— Однако столь громкое дело — первое.

— Как сказать и с какой стороны оценивать…

— Да хоть с какой… Не помню, когда последний раз убивали одного из руководителей главного управления областного милиции.

— Действительно, случай редкий. Но для меня любое убийство…

Тушину не нравились обычные разглагольствования подчиненного, поэтому прервал.

— Кстати… — Тушин дважды шагнул в сторону и потом вернулся к столу. — Ты как-то заговаривал насчет ухода на пенсию. Не передумал, нет?

— Было и остается такое желание, — подтвердил Алексеев. — Пора на покой. Попахал и будет. Теперь пусть молодые ломают хребты.

Тушин ухмыльнулся.

— Ну, это — в ближайшем будущем. Раскроешь дело, схлопочешь орденишко…

Алексеев громко рассмеялся и вспомнил незабвенного Теркина.

— Зачем мне орден? Я согласен на медаль.

— Нет-нет! Обещаю орден. И вот потом — отдыхай на здоровье.

— Ловлю на слове.

— Зачем «ловить»? Не надо! Я — хозяин своего слова. Однако, — Тушин притворно вздохнул и попытался выразить на лице сожаление, — тяжело расставаться с опытными кадрами. Профессионала не встретишь на каждом шагу. Молодежь нынче, сам знаешь, какая.

— Молодежь, как молодежь, — заметил Алексеев и добавил. — Горяча… иногда не в меру, но это же хорошо. Все мы когда-то слыли максималистами.

Тушин кивнул.

— Да, были. Но мы чтили старших. Эти же… Для них нет авторитетов. Вчера один из молодых, но ранних, знаешь, заспорил со мной… Знаешь, кто? Стажер! Всего-то полгода работает. Чернила в дипломе не просохли, а уже мнение свое имеет. Смело высказывается. Не боится… Даже меня, прокурора области. Не понимает: стоит мне мизинчиком давануть и мокрого места от клопа не останется.

Алексеев пытается в ответ подобрать слова, не ранящие сердце прокурора.

— Ну… Сетования по адресу молодых не новы. Это наше, стариковское. Хлебом не корми, а дай поворчать…

— Это ты про себя, что ли?

— Естественно. А про кого же еще-то?

— Ладно… Свободен… И периодически докладывай. Ясно?

Алексеев согласно кивнул.

— Буду докладывать, — сказал он и вышел из кабинета.

Веселуха

В ночном клубе, что на улице Малышева, шумно и людно. Это понятно: пятница и впереди два выходных. Молодежь оттягивается по полной программе. Многие девчонки и мальчишки, если приглядеться, уже под кайфом: в глазах их сумасшедшинка. Прыгают неустанно (это у них танцы такие), как горные козлы и козлушки.

К столику, что неподалеку от барной стойки, вернулась после поскакушек обалдевшая юная парочка — Мишаня (по паспорту — Михаил) и его свежая совсем подружка Лана (по паспорту — Светлана), студентка политехнического университета.

Усевшись, Мишаня потянулся к бутылке с армянским коньяком, наполнил рюмки — себе и подружке.

— Ник, тебе плеснуть?

Вопрос адресуется третьему за столиком, Нику (по паспорту Николаю). Он сидит, уставившись в одну точку, и давно уже молчит. Ему, в отличие от молодой парочки, совсем не весело. Может, возраст сказывается (на червонец точно старше). Может, с любимой женой полаялся (если женат, понятно) и теперь тоскует. Может, какая-то третья причина, неведомая другим.

Подошла миниатюрная брюнеточка, кивнула, как старой знакомой, Лане и бочком прильнула к Нику, выказывая свое расположение и желание познакомиться.

Мишаня хохотнул.

— Давай-давай… Попробуй растормошить битюга колхозного. А то весь вечер сидит и только рюмки опоражнивает.

Брюнеточка погладила по начавшей лысеть голове и попыталась обнять Ника за шею. Ник откачнулся.

— Сдурела, сука?! Чего льнешь к женатику, а?

Лана осуждающе качнула головой.

— Зачем так грубо?.. На лбу у тебя не написано… Девчонка хочет общения, мужского внимания. А ты…

— Зато я не хочу… ничего! — рявкнул Ник. Налил в рюмку коньяка и залпом выпил.

— Может, угостишь? — сказала брюнеточка и озорно взвихрила свои роскошные волосы. — Или не джентльмен?

— А, пошла ты!..

— Ну, извини, — сказала девушка и пошла в глубь зала, к своему столику.

Мишаня попытался успокоить Ника.

— Не злись, кореш, а? Гляди, как кругом круто? И девок — на любой вкус. Чего ты, в самом деле, бычишься?

— Есть причина, — буркнул Ник, налил рюмку и вновь выпил.

— Интересно, какая? — спросил весело Мишаня. — Баба по утрянке отказала, да? — он хохотнул.

— Не тронь мою жену, ясно?

— Хорошо, не буду… Может, шеф на хвост наступил?

— Не наступил, но… Зло берет… Ему — всё. А мне?.. А нары одинаково давили…

— Завидуешь? — Мишаня опять хохотнул. — Каждому свое…

Лана решила поддержать дружка. Она назидательно сказала:

— Судьбы у всех разные, а завидовать — большой грех.

— Видишь, Ник, у девки куриные мозги, а рассуждает здраво.

— Не в зависти дело… Обидно, — Ник наполнил рюмку и выпил, развернул шоколадку и надкусил с края.

Мишаня спросил:

— Много не будет? Не забывай, что за рулем. «Менты» прильнут и не отцепятся.

— А, — Ник махнул в сторону рукой, — в гробу их видел… Дешевки… Кину на лапу сотенку и даже честь отдадут.

— Пусть так: все равно опасно. Столбов по обочинам много и один из них может оказаться твоим.

— Обидно, — повторил Ник. — За людей нас не считают… Дерьмо разгребать — Колян, давай, окунайся с головой! А что другое — ху-ху не хо-хо? Брезгуют! А чем лучше, а?

— Ну, что ты, в самом деле? На х… перчика подсыпали, что ли? Выбрось из головы. Узнает, не дай Бог, шеф…

— Ты стукнешь? — красные глаза Ника уставились на Мишаню.

— Заложить? Тебя?! — увидев недоверчивый взгляд Ника, стукнул себя в грудь. — Никогда! Век свободы не видать.

Ник расчувствовался.

— Собираются в загородный кемпинг. Ну, я и говорю: возьмите меня? Шеф глянул в мою сторону так, будто перед ним козявка какая-то, а не человек, не кореш его.

— Ну не дурень, а? Что ты там не видел? Баб? Но их здесь гораздо больше. Мигни — косой десяток подскочит. А там… Ничего хорошего… Не в свой круг метишь, мужик, не в свой.

Лана поддакнула, вспомнив поговорку:

— Не в свои сани не садись.

— А чем я хуже, ну, скажи? Он — барин, голубых кровей, а я — плебей?! Хренушки! Одного поля ягодки. На одних нарах сиживали. Ему… Повезло больше и вся разница.

Ник встал, больше не говоря ничего, не твердой поступью направился к выходу.

— Проводить? — спросил Мишаня, а Лана дернула за рукав: сиди, мол, мужик знает, что делает.

Ник в ответ вяло, не обернувшись, махнул рукой.

— Осторожнее, пожалуйста, Ник, на дороге, — все-таки крикнул вдогонку Мишаня, опрокинул рюмку, наклонился к Лане и впился в ее губы. Поцелуй был долог. Оторвавшись, крякнул от удовольствия. — Сладкая ты моя… Может, и мы домой, а? — спросил он, заглядывая в глаза девушки. — Хочу тебя… Так хочу, что невмоготу.

Лана слегка отстранилась.

— Остынь… Рано… А туда — успеем еще.

— Тебе не на лекции разве?

— А, ну их к черту! Лекции от меня не уйдут. А вот молодость — так, говорят, скоротечна, что и глазом не успеешь моргнуть и уже старуха, морщины на щеках и везде — обвисшие мешки жира.

Мишаня хохотнул в ответ. Видимо, попробовал представить себе Лану в образе старой и немощной старухи. Представил и ужаснулся.

— Не надо, — сказал он.

— Годы не спрашивают, что нам надо, а что нет. Годы возьмут свое.

— Пусть берут, но как можно позднее. Ты предпочтительнее в качестве конфетки, чем в виде сморщенного и зачерствевшего сухаря.

Лана щелкнула его по спине и прильнула к парню.

— Сладкоежка…

Гостенек

Сержант на вахте с утомительным вниманием изучает удостоверение, предъявленное при входе. «Фирма» ему, по понятным причинам, внушает доверие и даже почтение, однако бдительность не может быть лишней, тем более, когда гражданин является в столь поздний час, когда в прокуратуре пустынно и жизнь почти замерла.

Иванов терпеливо ждет и не подгоняет сержанта. Иванов понимает, что тот всего лишь исполняет функциональные обязанности. К тому же он, Иванов, сейчас не на службе и идет частным порядком.

Сержант, убедившись, что удостоверение не фальшивое, что фотография в нем соответствует личности, поднял глаза и предельно осторожно спросил:

— Простите, вам кто нужен?.. Извините, что интересуюсь, но в отделе по расследованию убийств сейчас никого нет.

На чисто славянском округленном лице Иванова появилась улыбка. Он мягко возразил:

— Это не совсем так, сержант.

Сержант смутился: непорядок, когда посетитель знает больше, чем он.

— Вы созванивались? С кем?

— Не созванивался и предварительно не договаривался, — сказал Иванов, — однако точно знаю, что нужный мне человек у себя.

— А именно? Не секрет, нет?

— Полковник юстиции Алексеев.

— С чего вы решили, что он у себя?

— Профессиональная тайна, — рассмеявшись, ответил Иванов.

Сержант неодобрительно подумал: «Какой смешливый, а еще в такой серьезной фирме служит». Сержант машинально бросает взгляд на стенд, где сотрудники оставляют ключи от служебных кабинетов, обнаруживает свободный гвоздик. Он, краснея за оплошность, смущенно говорит:

— Кажется… Вы правы… Сейчас… Одну минуту… Я все-таки позвоню… — набирает трехзначный, видимо, внутренний, номер. — Сержант Соловьев… С вахты… К вам гражданин… Одну секунду: прочитаю… — чуть ли не по слогам произносит в трубку. — Подполковник Иванов Георгий Фаддеевич… Есть!

Сержант возвращает трубку на аппарат и протягивает владельцу его удостоверение.

— Прошу прощения… Формальности… Но они, сами знаете…

— Необходимы, — за него закончил фразу Иванов. — Так я могу?..

Сержант торопливо кивает на турникет.

— Проходите, пожалуйста… Полковник Алексеев ждет.

Иванов молодецки, несмотря на годы за плечами, взбежал на третий этаж. Одна из дверей — нараспашку. В проеме — Алексеев. На его лице — удивление и немой вопрос. Вместо вопроса, следует приглашающий жест хозяина.

Устраиваясь на стареньком и потертом стуле, Иванов решил объяснить цель ночного посещения.

— Прости, Захарыч, — они — не друзья, но знакомы очень давно и потому на «ты», — за вторжение. Иду, гуляючи, мимо… Гляжу, знаешь ли, а в окне — свет. Дай, думаю, заскочу. Вот и… Если помешал, то…

— Подозрительное «гуляние» — и по месту и по времени.

— Как понимаешь, домой иду…

— Вот именно!

— Вышел на улицу. Черемуха цветет, откуда-то сиренью попахивает. Решил пешком добираться.

Алексеев ехидно поинтересовался:

— А не далековато ли, романтик?

— Путь не ближний, однако после сидения в четырех стенах полезный.

И вновь ехидный вопрос Алексеева:

— Значит, по пути, да?

— Ну, конечно, Захарыч.

— Значит, шел в один конец улицы Малышева, а очутился в другом?

— Ну… Два километра по ночным улицам — не крюк.

— Понятно, гостенёк поздний, — Алексеев пошел и включил чайник. — Кофе?

— А нет ли чего посущественнее?

— На работе — не держу… Сам знаешь, как я отношусь…

— Тогда — не надо.

— Прости, коллега.

Иванов рассмеялся.

— Юмора не понимаешь, да? — и повторил вопрос, на который хозяин не ответил. — Не помешал?

— Что ты! Нет, конечно! Хожу тут… Один-одинёшенек… И поболтать не с кем.

— Ну и шел бы в семью. Не иначе, как заждались. Дня тебе, стало быть, недостаточно?

— А тебе? Взгляни на часы. Чья бы корова мычала…

— Согласен: засиделся. Запурхался в бумагах. Не заметил, как наступила ночь.

На столе Алексеева затетенькал телефон. Алексеев, кивнув в сторону аппарата, заметил:

— Накаркал. Не иначе, как супруженция добивается. Он снял трубку и неласково бросил. — Да… Именно так… Внимательно слушаю… Понял… Так… Ясно… Теперь имею в виду… Копайте… Может, ты и прав… Не извиняйся… Сижу тут, потому что жду звонка, — положив трубку, Алексеев пояснил гостю. — Подполковник Воробьев позвонил…

— Воробьевых, как и Ивановых, что нерезаных собак.

— Заместитель Лаврентьева.

— Понятно, — хотелось Иванову спросить, о чем был звонок, но не стал. Подумал: захочет — сам скажет.

Алексеев захотел.

— Ты ведь знаешь, да, о «ЧП»?

Иванов кивнул.

— Наслышан… Конечно, в общих чертах, но мне больше и не надо. Кстати, прими соболезнования.

— Я?! Причем тут я? Лаврентьев — не мой родственник. И даже не сослуживец.

— Не в том смысле.

— А в каком?

— Как я понимаю, дело повесили на тебя.

— Ну и что с того?

— Дело это — с душком… Скандальное. К тому же непонятное и необъяснимое с точки зрения логики и здравого смысла. Короче, дело — очевидный «глухарь». Вот и поспешили сбагрить. Кто-то тешит себя надеждой, что ты на нем сломаешь себе шею. Хорошо, если я ошибаюсь и сгущаю краски. Однако…

— Пожалуй, ты прав, — Алексеев с сожалением покачал головой. После паузы добавил. — И я знаю этого «кто-то».

— А кто, скажи, не знает? — Иванов улыбнулся, но грустно. — Спотыкнулась коса о камень… Вот и несется по округе лязг и скрежет.

Алексеев смиренно заметил:

— Бог терпел и мне велел. Да и… Немного осталось… Еще чуть-чуть и развяжусь.

— Чего-чего, а этого от тебя и слушать не хочу, — Иванов недовольно фыркнул. — Готов лапки сложить? Уступить поле боя другим? Кому?

— Молодым, идущим на смену, — вздохнув, ответил Алексеев.

— Рано сдаваться. Годы твои — не ахти. На здоровье не жалуешься. Куда собрался?

Алексеев пошутил:

— Юрисконсультом в коммерческую фирму.

— Ну и шутки у тебя.

— А что тут смешное? Бабки — приличные. Рабочий день, — он ладонями отмерил на столе, — от сих и до сих. Жена, между прочим, только за.

— Жена — не аргумент.

— Как это «не аргумент»?

— Все жены одинаковы и хотят одного, точнее двух вещей: чтобы денег побольше приносил домой и работал поменьше, чтобы сидел у подола и никуда.

— Ладно, не будем про жен.

— Про своих? Да. А про чужих?

— Ты кого-то конкретно имеешь в виду?

— Жену погибшего Лаврентьева… Говорят: красавица.

— И ты туда же? — Алексеев показал пальцем в потолок. — Был совет.

Иванов, посмотрев в потолок, спросил:

— Начальника отдела имеешь в виду?

— Ну, нет! Алдошин давно не вмешивается… Предоставил автономию… Да и ему не до меня: с молодежью нянчится, юнцов натаскивает.

— Значит?.. Опять тот, «кто-то»?

— Он, Георгий Фаддеевич, он. Мягко посоветовал держаться одного мотива — бытового.

— Ясно. А ты, выходит, не согласен?

— Как всегда… Я вот думаю: может, во мне вновь говорит извечный дух противоречий, столь нелюбимый начальством?

— Противоречия, Захарыч, заставляют мысль двигаться вперед.

— Благодарю за поддержку.

— Сожалею, но могу лишь морально поддержать.

— Это уже немало. Да… Воробьев сообщил важную, как он считает, информацию, имеющую, по его мнению, отношение к убийству Лаврентьева.

— Ну-ну… Это уже интересно. Скажи, если не секрет?

— От тебя? Секреты? Не смеши! Ты и твое ведомство знает столько, сколько нам и не снилось.

— Не преувеличивай, Захарыч, не переоценивай.

— Так вот… Через несколько часов после убийства Лаврентьева (с небольшим промежутком) появилось два трупа. Первый труп найден в лесопарковой зоне и с очевидными признаками умышленного убийства. Второй труп — в районе Эльмаша: сорок минут назад в ДТП погиб еще один молодой мужчина. Тут, внешне, — несчастный случай: напившийся в стельку водитель не вписался в поворот и долбанулся носом в придорожный столб. Мгновенная смерть.

— Так, — Иванов сморщил лоб, — не вижу связи.

— А Воробьев видит!

— Ну, может, располагает дополнительной информацией.

— Именно. Дело в том, что (с его слов, конечно) наш уголовный розыск вышел на погибших, как на возможных киллеров… По другому, правда, делу. Их ликвидировали, по мнению Воробьева, из-за причастности к убийству полковника Лаврентьева. Кто-то убрал исполнителей, чтобы оборвать нити.

— Уже яснее. Воробьев подозревает, что ДТП подстроено, чтобы убрать соучастника громкого преступления. А что, если простая случайность?

— Воробьев не верит в подобную случайность, когда выстраивается цепочка: сначала — заказное убийство, потом, спустя буквально несколько часов, — ликвидация матерых киллеров.

— А ты, Захарыч?

— И я не верю.

— У тебя, судя по всему, есть основания.

— Да… Но, Георгий Фаддеевич… Вмешалось одно обстоятельство, которое перемешивает наши карты…

— И «обстоятельство» также из уст Воробьева?

— Да… Речь идет об орудии убийства, которое…

Вновь дал о себе знать телефонный аппарат. Алексеев, не закончив фразы, спешно снял трубку. Это оказался долгожданный звонок.

— Да… Слава Богу, что закончили поквартирный обход. И результаты?.. Никаких?! Никто и ничего не видел и не слышал? Ничего подозрительного?.. Обидно… Досадно… Я так надеялся… Ничего не поделаешь… Ах, вот как! Хозяева двух квартир вам не открыли?.. Завтра днем посетите?.. Сообщение жду… Хотя шансы малы, что нам повезет: два из ста…

Алексеев положил трубку.

— Всегда веришь и надеешься, что фортуна повернется лицом, а не задницей, однако… Ты понял, о чем шла речь?

Иванов кивнул.

— Яснее ясного: нет ни одного свидетеля преступления.

Алексеев поднялся.

— Пошли по домам. Поздно.

Иванов удивленно вскинул глаза.

— Машину не собираешься вызывать? Ведь так поздно… И опасно…

Алексеев поспешил поддеть:

— А тебе не опасно по ночному городу выписывать крюки?

Иванов рассмеялся.

— И память у тебя.

— Следователю полагается. И… Чему суждено случиться, того не миновать. Я — фаталист.

— Что ты! Мне идти-то всего четыре квартала, а тебе — переться и переться. Жаль, что нам в разные стороны. А то бы за болтовней скоротали путь.

Они вышли на воздух. Еще острее чувствовались смешанные запахи цветущих вовсю сирени и черемухи, а иногда к ним присоединялся и терпкий аромат акации. Алексеев свернул налево, а Иванов пошел прямо, от самого начала улицы Малышева и почти в самый ее конец — без малого пять километров.

Час тринадцать ночи. Уже суббота. Несмотря на законный выходной, Алексеев вернется.

У Иванова, старшего следователя по особо важным делам управления Федеральной службы безопасности по Свердловской области, другие планы: на два дня уезжает за город, где у него деревенский бревенчатый домишко. И «дача» его на берегу прекрасного пруда. Глядеть — не наглядеться. Дышать — не надышаться. Далековато, правда, от города. Зато сколько преимуществ?!

Впрочем, Иванов вовсе не сбрасывает со счетов, что к утру все может измениться, и его грандиозные планы полетят псу под хвост. Так было и не раз. Однако надежда умирает последней. Банальность? Да, но без нее ведь тоже никуда.