Зависть: теория социального поведения

Гельмут Шёк, 1966

В работе немецкого социолога Гельмута Шёка, ставшей классической, представлен всесторонний анализ зависти, как социально-психологического и социального явления и как мотива социального поведения человека. Исследуется роль этой эмоции в поддержании социальной структуры традиционного общества, в возникновении радикальных уравнительных и социалистических движений. Показано, что институционализированная зависть является одним из главных препятствий на пути экономического роста развивающихся стран. На обширном материале изучается также роль зависти в современной политике и институтах развитых обществ. Предмет исследования рассматривается с междисциплинарных позиций с привлечением материалов антропологии, этнографии, психологии (психоанализа), литературоведения и других дисциплин. 2-е издание, электронное.

Глава 5. Развивающиеся страны: барьер зависти

Будущее, единственная область, где пожинаются плоды развития, открыто для подхода, основанного на сотрудничестве, для использования людьми, способными обмениваться идеями, знаниями, желаниями и координировать их. Но это возможно только тогда, когда страх перед завистью другого, перед возможным саботажем или злыми чарами с его стороны до известной степени преодолен. Никто в принципе не может иметь рациональных ожиданий по отношению к будущему, если у него нет реалистичного представления о том, каким может быть это будущее; но такой прогноз невозможно сделать, если каждый член группы старательно скрывает свой взгляд на будущее. Также внутри группы не могут сформироваться взгляды, стимулирующие социальное и экономическое развитие, если отдельные члены группы не способны в ходе искреннего обмена мнениями сравнивать, взвешивать и синхронизировать разные картины будущего. Однако именно этому мешает вечный страх того, что практически каждый, и в частности наш ближайший сосед, — это потенциальный завистник и что лучший способ защиты от него — изобразить полное равнодушие к будущему.

Жесткий харизматический лидер при определенных обстоятельствах может навязать другим свои собственные взгляды на будущее — ненадолго и при наличии внешней опасности (хотя были случаи, когда даже явной опасности было недостаточно, чтобы преодолеть запрет на совместную деятельность, вызванный завистью). Поскольку лидер не может делать всего сам, исполнение всего предприятия страдает от взаимных подозрений, обуревающих его сторонников.

Институционализированная зависть

Этот феномен выделил и описал Эрик Волф, специалист по южноамериканским крестьянским культурам и сельским сообществам. Он говорит об «институционализированной зависти», которая проявляется, например, в злословии, «дурном глазе», занятиях «черной магией» или страхе перед ней и других подобных феноменах. Волф цитирует других специалистов по этим сообществам — Оскара Льюиса, Джона Гиллина и Клайда Клакхона — отвергая романтическую концепцию, согласно которой общий коммунальный дух сельских общин и высокая степень «равенства» их жителей ведут к всеобщей доброжелательности.

«Институционализированная зависть» (насколько я знаю, Волф — единственный, кто использовал этот концепт) или всеобщий страх перед ней означают, что в общине мало возможностей для индивидуального экономического развития и нет контакта с окружающим миром, посредством которого она могла бы надеяться на прогресс. Никто не осмеливается демонстрировать что-нибудь, из-за чего люди могут подумать, что он более зажиточен. Инновации маловероятны. Методы земледелия остаются традиционными и примитивными, к ущербу всей деревни, потому что любое отклонение от традиционной практики наталкивается на ограничения, заданные завистью^[67].

Такие же наблюдения, использующие термины «зависть», «рессентимент» и «Schadenfreude», можно найти в некоторых статьях американских культурных антропологов, которые в 1960-е гг. занимались темой человеческих взаимоотношений в крестьянских обществах.

Сол Тэкс объясняет наблюдавшиеся им у гватемальских индейцев отсутствие прогресса, медленные темпы движения к экономически продуктивным и рациональным моделям поведения условиями жизни в «маленьком сообществе, где все друг другу соседи и все соседи внимательно наблюдают друг за другом». В частности, Тэкс писал: «Невозможно исключить зависть и страх перед завистью или обвинения в жадности и страх перед такими обвинениями»^[68].

На Гаити Дж. Э. Симпсон обнаружил, что крестьянин будет стремиться скрыть свое истинное экономическое положение, покупая несколько маленьких участков земли, а не один большой. По той же причине он не будет носить хорошую одежду. Он делает это сознательно, чтобы защитить себя от завистливой «черной магии» соседей.

Социальные науки построили множество теорий на предположении, что нормальный человек стремится максимизировать производство и собственность. Все современные люди, включая живущих в так называемых развивающихся странах, как будто бы желают самого большого возможного прогресса. Эти теории, однако, не учитывают того, что в огромном множестве ситуаций целью человеческой деятельности является уменьшение чего-то; что регулярно встречающиеся способы человеческого поведения имеют своей целью уменьшение активов, а не просто их замену на другие активы. Каждый, кто пытался описать зависть, указывал на чисто негативный характер этого феномена. Никто не должен ничего иметь, и никто не должен получать удовольствие. Одно племя североамериканских индейцев группы пуэбло демонстрировало начатки разделения труда. Различные магические и культовые задачи, например вызывание дождя, ритуалы плодородия, изгнание ведьм и т. п., были делегированы определенным «обществам» внутри пуэбло. Однако иногда другим жителям деревни приходило в голову, что магическая энергия этих «специалистов» в основном использовалась ради их личной выгоды. Тогда предпринимались шаги, чтобы уничтожить эти различия, и тех индивидов, которые как-то выделялись своим благополучием, возвращали к «общему уровню», разрушая их собственность, или, в менее тяжелых случаях, действовали с помощью официального предупреждения.

Как мало взаимная зависть в относительно простом обществе зависит от объективно подтверждаемой разницы в уровне жизни его членов, показывает исследование отношений между людьми в одной деревне на Ямайке, которое проводилось в 1950 и 1951 гг. В этой горной деревне жили 277 англоговорящих негров. Потомки бывших рабов, теперь они — независимые, конкурентно настроенные крестьяне, которые поставляют различные товары для рынка. Один из их главных мотивов — это накопление денег и земли. Около 80 % жителей нормально зарабатывают, и только 3 % взрослых нуждаются в помощи. Тем не менее в отчете мы читаем: «Каким бы «независимым» (т. е. богатым) ни был человек, обычно он считает, что все остальные, несмотря на очевидную бедность некоторых из них, зажиточнее его и накопили больше денег». Один из худших поступков, которые может совершить человек, — это задать вопрос о финансовом состоянии другого. Не может быть сомнений, что этот обычай — защита от зависти. Однако каждого обуревает ненасытное любопытство по отношению к этой информации. Вина за воображаемую собственную бедность обычно возлагается на другого, про которого предполагают или верят, что он богаче. Нанесенный ураганом или засухой ущерб урожаю до сих пор обычно объясняют чарами какого-нибудь злого колдуна, действовавшего по поручению завистливого соседа. Почти каждый житель деревни убежден, что его сосед не любит его и страшно ему завидует. Эти чувства, разумеется, взаимны. Невозможно представить, чтобы несколько семей объединили ресурсы любого рода для какого бы то ни было совместного предприятия. Почти так же невозможно, чтобы отдельно взятый человек мог взять на себя представительство интересов деревни^[69].

Проблема зависти также ясно выделяется в исследовании Уильяма Уотсона, посвященном социальным связям в одном африканском племени Северной Родезии, члены которого, работая на медных рудниках и в городах, постепенно приобщаются к денежной экономике. Речь идет о мамбве, чье племенное единство в сельских сообществах сохранилось гораздо лучше, чем этого можно было бы ожидать с учетом того, что многие члены племени — промышленные рабочие. Уотсон проводил свои исследования в 1952 и 1953 гг.

Постоянной причиной для недоброжелательства было то, что трудолюбивые люди, не принадлежавшие к «аристократии», т. е. к семье вождя, но получившие образование в миссионерской школе, в рыночной экономике региона могли достичь «богатства» личным трудом. Внешним символом богатства обычно является кирпичный дом. По-видимому, зачастую главный фактор успеха таких людей — это их решение покинуть владения того вождя, где они родились, чтобы отправиться на поиски удачи в какое-нибудь другое место, потому что в этом случае запрещающие личный успех нормы социального контроля и перераспределительные требования со стороны сообщества не так велики^[70].

Уотсон описывает одну историю «селфмейдмена» такого типа, «плебея», который за счет женитьбы на дочке чужого вождя стал членом «королевской семьи» и смог получить разрешение на то, чтобы занять внутри племени выдающееся политическое положение, соответствующее его богатству. Это иногда может получиться. Однако Уотсон описывает и другого человека, чья история успеха ясно показывает не только то, что в примитивном обществе всякого, кто обладает экономическими преимуществами, подозревают в сверхъестественных манипуляциях, но и то, что, по общему мнению, эффективность его силы прямо пропорциональна его способности причинять вред соседям.

Адаму был 41 год; в миссионерской школе он выучился на плотника. После того как он несколько раз отправлялся на заработки в город, он построил единственный кирпичный дом в деревне. Кроме того, он много делал для своих родственников. Однако, как и в случае со всеми успешными людьми, считалось, что Адам «что-то знает» (т. е. обладает магическим знанием). Говорили, что он умеет с помощью магии приручать ворон, которые воруют маис, выращенный соседями, и приносят ему^[71].

Уотсон описал также нескольких успешно торгующих на рынке фермеров, которые живут в условиях значительного социального давления не только потому, что они должны учитывать конкуренцию на ограниченном рынке, но и потому, что их постоянно подозревают в «черной магии» — «мамбве обвиняют в колдовстве всех успешных людей». Точно так же, как добуан Тихого океана, мамбве убеждены, что, если поле, засеянное человеком, регулярно приносит урожай лучше, чем у его соседа, дело не в лучших методах агротехники, а в колдовстве, которое нанесло соответствующий ущерб другим полям. Успешные люди считаются зловещими, опасными и обладающими сверхъестественными способностями. На это влияет и то, что они живут не так, как остальное племя. Их кирпичные дома отделяют их от других, и если община мигрирует, они остаются на месте^[72].

Страх перед «дурным глазом»

Оскар Льюис, один из лучших современных специалистов по деревенской культуре и ментальности низших классов Мексики, дает интересное описание того, как в одной деревне страх перед завистью других людей определяет все подробности жизни, каждое из намеченных действий. Безопасная зона обеспечивается крайней, тревожной скрытностью, сохранением в тайне всего, что приватно. Люди замыкаются в себе и избегают любой близости с другими.

«У человека, который мало говорит, держит свои дела при себе и сохраняет дистанцию между собой и другими, меньше шансов создать себе врагов или столкнуться с осуждением и завистью. Мужчина обычно не обсуждает свои планы покупки, продажи или поездки куда-либо. Женщина обычно не говорит соседям и даже родственникам, что у нее будет ребенок, что она шьет новое платье или готовит что-то вкусное на обед»^[73].

Здесь ясно виден страх перед завистью, перед «дурным глазом» другого, который угрожает всем нашим планам, всем приобретениям, которые мы надеемся совершить. До некоторой степени такой страх сохраняется и у многих просвещенных людей. Мы умалчиваем о многих наших планах, надеждах и стремлениях до тех пор, пока они не сбудутся или не станут окончательными. Однако трудно представить себе, что означает для экономического и технического развития сообщества, когда будущее измерение принципиально и почти автоматически исключается из человеческого общения и взаимодействия, когда его даже нельзя обсудить. Повсеместная зависть, страх перед ней и ее носителями отсекает таких людей от любой возможности совместных действий, направленных в будущее. Каждый за себя, каждый может рассчитывать только на собственные ресурсы. Все мечты о будущем, его подготовка и его планирование становятся уделом скрытных, социально разобщенных существ.

По контрасту с энтузиазмом XVIII и XIX вв. по отношению к общинному духу простых, неиспорченных обществ реальность имеет совершенно иные черты. Если в этой мексиканской деревне чьей-либо собственности угрожает несчастье или такое несчастье с ней происходит, «мало кто спешит оповестить собственника, который может обнаружить это только тогда, когда все пропало. В одном случае автобус задавил свинью вдовы. Хотя было известно, чья это свинья, никто не рассказал ей о случившемся. К тому времени, как она об этом узнала, бóльшую часть мяса отрезали соседи, и ей остались лишь голова да хвост».

Имеет значение также следующее. Очень часто завистливый человек, хотя и не делает ничего, чтобы причинить вред другому, не сделает добровольно и ничего из того, что называют гуманностью и чувством приличия (эти понятия все еще чужды абсолютному большинству людей), чтобы предотвратить ущерб для другого. Существуют бесчисленные ситуации, в которых человек может дать выход чувству зависти, просто ничего не делая. То, что именно завистью объясняется примечательное поведение жителей этой мексиканской деревни, становится ясно из следующего фрагмента: «Люди гораздо в большей степени готовы посочувствовать несчастью другого, чем порадоваться его успеху, и это приводит к тому, что плохими новостями делятся чаще, чем хорошими. Удачу принято скорее скрывать и стараться не хвастаться. Здесь обычно люди… не дают друг другу советов, где выгодно купить и продать что-нибудь, как вылечить заболевшее животное или как улучшить урожай».

«Любой, кто помогает мне, — мой враг»

Можно легко представить себе, какой эффект такие базовые установки могут оказывать на исполненных благих намерений, оптимистически настроенных сотрудников программ развития, которые в своей работе исходят из предположения, что какие-то приемы, технологические и агротехнические навыки, если их продемонстрировать один или два раза, автоматически распространятся, подобно лесному пожару, от семьи к семье и от деревни к деревне.

Льюис отмечает: «Корзинки с товарами и покупками, которые носят по улицам, тщательно укрывают от любопытных глаз… Как правило, альтруизм, щедрость, благотворительность и желание делиться с другими отсутствуют…» Эти типичные для американцев качества, демонстрирующие позитивное отношение к людям, достаточно полезны у них на родине. Однако после 1949 г. они сильно стимулировали оптимизм американцев в отношении так называемых развивающихся стран, культуры которых не способствуют пониманию таких вещей. Политики, ответственные за помощь развивающимся странам, могли бы многому научиться, если бы знакомились с выводами исследований вроде следующего: «Оказание кому-то услуг встречается редко и возбуждает подозрения. Это обычно ассоциируется с людьми de cultura, про которых говорят, что они оказывают услуги ради того, чтобы самим их получать.

Когда молодые люди или дети проявляют доброту или жалость по отношению не к членам семьи, матери часто «поправляют» их. Детей ругают за то, что они дарят свои вещи друзьям или доверчиво дают что-нибудь в долг тем, кто не принадлежит к их семье»^[74].

В начале 1950-х гг. Херардо и Алисия Рейхель-Долматофф, муж и жена, больше года провели в населенной метисами деревне Аритама на севере Колумбии. Также и в этой культуре они обнаружили мотив зависти, детерминирующим фактором которого является страх перед взаимной завистью.

«Совершение индивидом магических действий с намерением принести вред другим людям — это один из самых важных аспектов верований в сверхъестественное в Аритаме. Каждый индивид живет в постоянном страхе перед магической агрессией со стороны других, и общественная атмосфера в деревне в общем характеризуется взаимными подозрениями, ощущением подспудной угрозы и скрытой враждебности, которые пронизывают все аспекты жизни. Главной непосредственной причиной для магической агрессии является зависть. Завидуют всему, что можно считать личным преимуществом по отношению к другим: здоровью, экономическому благополучию и т. д. Все это, а также другие аспекты подразумевают престиж, а с ним — могущество и физическую привлекательность, популярность, гармоничную семейную жизнь, новую одежду, власть над другими. Поэтому агрессивная магия направлена на то, чтобы предупредить или разрушить это могущество и дейст-вовать в качестве уравнивающей силы. Важность «черной магии» как системы социального контроля огромна, потому что она управляет всеми отношениями между людьми»^[75].

Покупатель — это вор

Для всех непредвиденных событий существует только одно объяснение: «черная магия», проистекающая из зависти другого жителя деревни. Хотя некоторые люди вызывают особенные подозрения, каждый взрослый — потенциальный враг, вооруженный «черной магией». Жители Аритамы не верят в возможность естественной смерти. Любую болезнь вызывает личный враг. Экономические потери, плохой урожай, болезни скота и даже внезапное появление у кого-то нежелательных черт — пьянства, драчливости, импотенции, лени, неверности — все это воспринимается как продукт чьих-то враждебных, завистливых намерений. Если кто-то внезапно решает покинуть деревню, на время или постоянно, всегда считается, что это вызвано магией какого-то врага, который хочет избавиться от этого человека. Когда семья продает свою собственность — дом, скот или землю — новый собственник считает само собой разумеющимся то, что он будет вызывать зависть и ненависть из-за того, что он ее купил. Считается также, что тот, кто продал дом, будет до конца своей жизни мстительно преследовать покупателя с помощью «черной магии»^[76].

Тот факт (сам по себе показательный), что продавец собственности ненавидит покупателя и стремится ему навредить, вероятно, объясняется тем, что у продавца сохраняются претензии на собственность. Даже когда продавец получил хорошие деньги, он завидует превосходству покупателя, которое заключается в его возможности заплатить хорошие деньги, т. е. играть активную роль. Я полагаю, что здесь мы сталкиваемся с очень распространенной человеческой реакцией. Покупатель никогда не может чувствовать себя полностью гарантированным от зависти со стороны продавца, у которого сохраняется смутное подозрение, что его лишили чего-то обманным путем (в обмен на столь преходящую вещь, как деньги). Нам также знаком тип ремесленника или художника, который совершенно не готов продавать свои произведения или работы каждому желающему. Однако в этом случае проявляется благотворный эффект анонимности современного массового производства любых товаров, какие только можно себе вообразить, так как он позволяет нам купить практически все что угодно, не принимая в расчет зависть производителя. Романтически настроенные люди, все еще сожалеющие о тех днях, когда почти каждый товар нужно было покупать у изготавливающего его ремесленника, не имеют понятия, насколько искусно взаимоотношения производителя и клиента душили свободное обращение товаров. В современном обществе свидетельства похожих ограничений встречаются во многих областях свободного рынка. Они основаны скорее на снобизме, чем на зависти, хотя могут быть связаны и с тем, и с другим. Высокомерный архитектор или художник не станет продавать свою работу кому попало только потому, что у того есть деньги. Действительно, некоторые автопроизводители даже принимают специальные меры для того, чтобы их автомобили не попали к тем покупателям, чье положение в обществе не соответствует их богатству. А когда университетское издательство Princeton University Press опубликовало сложную математическую монографию по теории игр, многие профессиональные игроки, заказавшие у них эту книгу, получили свои чеки обратно вместе с запиской: «Вы не смогли бы правильно понять ее». Очевидно, издатели не пожелали метать бисер (малотиражную научную монографию) перед свиньями, т. е. перед такой сомнительной публикой, как профессиональные игроки.

Как можно судить по американским продавщицам, наемный работник магазина также может завидовать клиенту: хотя она и не сама произвела товар, но не в состоянии его купить. Это не является случаем чистой зависти, связанной с конкретным объектом (как в случае изготовителя товара, испытывающего к покупателю чувства, подобные тем, которые свекровь испытывает к жене сына)^[77].

Супруги Рейхель-Долматофф ярко демонстрируют, что буквально все в Аритаме подвержено зависти и «черной магии» жителей деревни. Если кто-то из членов группы работает быстрее и лучше остальных, то прежде чем он приходит на следующее утро, его место работы отмечается крестом. Потом завистник три раза читает «Отче наш» и три раза — Ave Maria. Считается, что от этого хороший работник будет работать медленно, ощущая жажду и усталость, что орудия сельского труда (например, мачете) очень уязвимы для колдовства. То же самое относится ко всем охотничьим и рыболовным принадлежностям, к ловушкам, ружьям, крючкам и сетям. Согласно супругам Рейхель-Долматофф, даже тонкий нюх охотничьей собаки может быть навсегда уничтожен чарами врага, который завидует владельцу собаки^[78].

В Аритаме, как и почти во всех других местах, важной и особой формой злой магии является «дурной глаз» (mal ojo). Он может вызвать болезнь, засуху и порчу. Существенно то, что «считается, будто экономические активы, например дома, посевы, домашние животные и фруктовые деревья, значительно больше уязвимы для «дурного глаза», чем сами люди. Причина — зависть»^[79].

Из этого с очевидностью следует, хотя и редко признается, благоприятное влияние частной собственности. Она является не причиной деструктивной зависти, в чем постоянно пытаются уверить нас апостолы равенства, а необходимым защитным экраном между людьми. Во всех тех случаях, когда достойных зависти материальных благ больше не осталось или они по каким-то причинам были устранены из поля зрения зависти, мы получаем «дурной глаз» и завистливую, деструктивную зависть, которые направлены против физического лица. Не хватает чуть-чуть, чтобы можно было сказать, что частная собственность впервые возникла в качестве защитной меры от зависти других людей по отношению к нашим физическим качествам.

В деревне Аритама, где каждый трепещет перед завистью со стороны любого другого, супруги Рейхель-Долматофф обнаружили лишь следующие отношения родства, в которых не может быть использована «черная магия» и, следовательно, зависть может быть в значительной мере подавлена: между отцом и сыном и между матерью и дочерью, хотя даже там возможно значительное напряжение. С другой стороны, между мужем и женой, между братьями и сестрами и между любыми другими родственниками случаи злого колдовства встречаются очень часто. За пределами семьи подозрения вызывают все и каждый.

У некоторых племен — например, у африканских ловеду — мотивированное завистью колдовство почти всегда случается между родственниками, в то время как чужих можно почти не бояться. Это снова указывает на важное значение для зависти социальной близости. С другой стороны, в Аритаме подозрительность носит настолько универсальный характер, что никто не будет говорить даже о явно невинном человеке, что он не занимается «черной магией», а скорее скажет, что неизвестно, занимается ли он ей (Todavia no se le ha sabido)^[80].

«Потеря лица» в Китае и избегание зависти

Пресловутый страх жителей Азии «потерять лицо», особенно ярко проявлявшийся в императорском Китае, также в своей основе представляет собой ритуализированную установку, предназначенную для избегания зависти, или, более конкретно, форму самовоспитания, позволяющую избегать Schadenfreude других. Это ясно продемонстрировал антрополог Ху Сяньцзинь в исследовании китайского концепта «лица», опубликованном в США в 1944 г.^[81]

Степень потери лица (lien, в русской транскрипции — лянь. — Прим. пер.) зависит от ситуации. Общественное мнение обращает внимание на смягчающие обстоятельства в жизни бедных и неимущих и позволяет таким людям сохранить лицо после совершения действий, которые привели бы более богатых людей к его потере. Человек, занимающий важное экономическое положение, имеет право использовать его только так, чтобы не нарушать моральных норм. Описание процесса социального контроля в Китае напоминает о «личности, ориентированной на другого», охарактеризованной Дэвидом Зисманом.

Ху Сяньцзинь писал: «Сознание того, что общественное мнение, так сказать, выступает надсмотрщиком для эго, непрерывно осуждая любое нарушение этики и наказывая его осмеянием, воспитало в некоторых людях крайнюю чувствительность. Это особенно бросается в глаза там, где инициатива может привести к неудаче… Молодой человек, который проваливается на экзамене, иногда ощущает настолько острое чувство стыда, что совершает самоубийство».

Из этого уже ясно, как страх потерять лицо ограничивает индивидуальные действия и типы поведения, необходимые для экономического развития. Нижеследующее объяснение проливает свет на мотив зависти.

Китайский антрополог считает, что западные наблюдатели неправы, когда они приписывают чрезмерную скромность, с которой китайцы стремятся преуменьшить свои достижения или свое положение, лицемерию, притворству или нехватке веры в себя. Он утверждает, что дело скорее в тщательно институционализированной установке, предназначенной для предотвращения зависти. Любой, кто приписывает слишком высокую ценность своим способностям или своему упорству, совершает грех против социума тем, что считает себя лучше других людей. «Так же как и физическое насилие, не одобряется любое действие, которое могло бы вызвать в других людях неприятное чувство, например зависть и неприязнь. Человек, склонный к бахвальству, не будет пользоваться симпатией в группе, когда он потерпит неудачу; его скорее высмеют».

Однако китайцу необязательно действительно столкнуться с сопротивлением общественного мнения или группы, чтобы ограничить свое поведение; призыв: «Веди себя так, чтобы результат твоих действий вызывал у других людей минимальную зависть», отпечатавшийся в его сознании с детства, снабдил его необходимыми знаниями того, как действовать, чтобы сохранить lien. А чтобы добиться абсолютных гарантий, что никто не будет завидовать, самоуничижение (например, при взаимных приветствиях) доведено до такой степени, которая кажется западным людям абсурдной крайностью.

Привычное избегание зависти и сдерживание развития

Супруги Рейхель-Долматофф так описали обычный способ избегания зависти в деревне Аритама: «В этой пронизанной подозрениями обстановке любое несчастье немедленно приписывают магии врага, который, с помощью недоброжелательства и зависти, вызвал эту напасть. Лучшее средство профилактики для индивида во всех случаях состоит в том, чтобы прежде всего не казаться достойным зависти и притворяться бедным, больным и несчастным»^[82].

В своем исследовании добуан, одной из наиболее одержимых завистью культур, Форчун ставит сложный, но оправданный вопрос: объясняется ли бедность сообщества сдерживающей силой взаимной зависти, или же, наоборот, зависть является следствием общего скромного существования? Форчун обычно использует слово «ревность», но совершенно очевидно, что он имеет в виду зависть.

«Невозможно с уверенностью утверждать ни что социальная организация в этом обществе создана нормами магического миросозерцания, ни что нормы магического миросозерцания созданы социальной организацией. Возможно, однако, показать единство общего чувства. Лейтмотивом этой культуры является ревнивое отношение к имуществу.

Внутри социальной организации эта ревность обнаруживается в конфликте между группами, образованными по принципу кровного родства, и брачными группами. В огородничестве эта зависть возникает между огородниками. Любые болезни и смерти относятся на счет ревности и вызывают встречные обвинения. Также возможно показать, что бедность и значительное аграрное перенаселение хорошо согласуются с господством ревности к имуществу. Однако и здесь невозможно сказать, кто кого создал: бедность — ревность или наоборот. Можно утверждать и то, и другое. Единственное, что можно доказать, — это соответствие, и на самом деле вероятно, что чем больше соответствия наблюдается в элементах какой-то культуры, тем к большей интенсификации взаимно согласующихся элементов это будет приводить. Они будут взаимно усиливать друг друга»^[83].

Иногда даже примитивные народы осознают, что те из их соплеменников, которые отваживаются противостоять «дурному глазу», процветают. Языческий народ тив насчитывает примерно 800 тыс. человек. Тив живут в долине Бенуэ на севере Нигерии и выживают за счет слаборазвитого сельского хозяйства.

Десять лет назад один антрополог так описал их экономическую систему: «Тив с чрезвычайным презрением относятся к человеку, богатство которого состоит только в продовольствии (или, в наши дни, только в деньгах), они говорят… что ревнивые родственники богатого человека околдуют его и его семью посредством определенных фетишей, чтобы заставить его потратить свое богатство на жертвы.…О человеке, который упорно преобразует свое богатство в более высокие категории вместо того, чтобы позволить приживалам и родичам растратить его, говорят, что у него «сильное сердце»… Его одновременно боятся и уважают…»^[84]

Слово tsav означает магическую субстанцию в сердце, которая отгоняет зависть. Не у всякого она есть. «Этот человек как-то выделяется, пусть лишь как певец, танцор, охотник? У него есть tsav, хотя, возможно, совсем немного. Этот человек пышет здоровьем, у него большая семья, его фермы процветают? Он «человек tsav», иначе он не смог бы защититься от зависти других как в ее физическом выражении, так и в мистическом»^[85]. Тив, как и многие другие примитивные народы, не признают естественной смерти. Если кто-нибудь умирает, это всегда объясняется завистливой магией другого. Пока антропологи оставались в селении, один из их информантов чувствовал себя в безопасности, но после их отъезда он надеялся «выжить, делая как можно меньше того, что может привлечь зависть»^[86].

Зависть в качестве барьера для вертикальной мобильности в этнически стратифицированных обществах

Примерно 20 лет назад группа американских антропологов исследовала горный городок на юге Колорадо, основанный в 1870 г. и насчитывающий примерно 2500 жителей, частично — испанского, частично — англосаксонского происхождения. Их особенно интересовал верхний слой англосаксов и следующая за ним испаноговорящая группа. Они специально занимались способами, с помощью которых талантливый человек мог перейти из испаноговорящей группы (58 % населения) в господствующую, англоговорящую страту. Большая часть испаноговорящих жителей прибыла в городок после 1920 г., в основном из испанских деревень в северной части Нью-Мексико. Они составляют низшую профессиональную группу. Мало кто из них владеет землей или другой коммерческой собственностью; большинство — наемные работники в местном сельском хозяйстве.

Почему отдельным людям так тяжело выбиться из этой группы? Исследование выявило четыре основные причины:

1. Традиционные модели поведения, которые в недостаточной степени подготавливают испаноговорящего человека к встрече с англосаксонской культурой.

2. Цели социального продвижения определяются моделью англосаксонской группы, поэтому социальное продвижение включает расставание с целевыми установками, предписанными испаноязычной культурой.

3. Англоговорящая группа, несмотря на некоторый кастовый дух, достаточно открыта, чтобы абсорбировать действительно способных представителей испаноговорящей общины, тем самым лишая эту группу ее лидеров.

4. Наиболее показательная, с нашей точки зрения, причина связана с препятствующей социальному продвижению и успеху завистью, которую испаноговорящие выказывают по отношению ко всем членам их собственной группы, кто, как им кажется, пытается пробиться наверх. Успех приравнивается к предательству своей группы. Тот, кто стремится продвинуться в экономическом и социальном отношении, воспринимается как «человек, который продался англосаксам (Anglos)», «который идет по головам своих земляков». Тех испано-американцев, которые достигли скромного экономического положения, хоть чуть-чуть превышающего общий уровень испаноговорящей группы, называют orgullosos, «гордецами»; их несправедливо обвиняют в том, что они презирают тех, кто менее успешен. Это еще более ярко выражено в специально придуманном для них словечке agringados, что означает «обамериканившиеся». Многие из употреблявших эти слова сразу соглашались, что их земляки завистливы (envidiosos) и по этой причине не смогут и не захотят последовать (seguir) за теми, кто уже ассимилировался. Открытие этих мотивов побудило авторов выдвинуть утверждение о закольцованной системе сдерживания: наиболее одаренные из испаноговорящих неохотно берут на себя роль лидера, потому что осознают, как сильно им будут завидовать и до какой степени они будут окружены подозрениями. В то же время большинство держится на расстоянии от потенциальных лидеров, считая, что тем от них нет никакой пользы. Таким образом, в то время как одни остаются в испаноговорящем «гетто», небольшая группа людей, стремящихся к экономическому успеху, перемещается в неиспаноговорящее общество настолько быстро, насколько возможно. Авторы исследования даже считают, что бóльшая дискриминация со стороны «Anglos» пошла бы испаноговорящей группе на пользу: честолюбивые представители испаноговорящей группы могут пробиться наверх исключительно по отдельности, их не отбрасывает обратно, и они не превращаются в ожесточенных лидеров, которые могли бы сделать что-либо для своей собственной группы в целом^[87].

Преступление лидерства

Даже те общества, которые не добились успеха в нейтрализации зависти большинства к немногим им неравным, конечно, нуждаются в вождях и начальниках, т. е. в людях, исполняющих функцию лидера. Но во многих случаях в описании роли лидера ясно различимы влияние зависти и страх самого лидера вызвать зависть, который определяет его действия. Так, Сирил С. Белшоу описывает, как у южных массим, островного народа в Меланезии, давление зависти настолько ограничивает лидера, что либо в интересах равенства, либо из страха слишком явно самому получить выгоду от новшеств, он иногда воздерживается от мер, которые способствовали бы прогрессу всей общины.

Массим ценят в своих лидерах административные способности и организационные таланты, как и большинство народов Меланезии. Раньше эти люди занимались в основном производством и обменом церемониальных благ. Технологический успех такого человека может приписываться его «доброй магии» или сверхъестественным способностям, в то время как все, что видит наблюдатель-европеец, — это вполне земной организационный талант. Во всяком случае, уважение к управленческим талантам хорошо подготовило это общество к современному коммерческому поведению^[88]. И тем не менее многие предприятия не доводятся до конца; лидеры почему-то бросают свои планы, когда, казалось бы, еще чуть-чуть — и успех обеспечен. Почему? Прежде всего, лидер в этой культуре должен демонстрировать большую осторожность. Если он проявит нетерпение, его люди могут покинуть его. Он не имеет права кричать или проявлять недовольство и должен сверять каждый из существенных шагов с общественным мнением; и поскольку он был выбран лидером, он должен постоянно задавать себе вопрос «Как выглядит моя жизнь в завистливых глазах моих последователей?». Лидер не должен открыто ставить себя над другими людьми. Это усиливает его престиж, который увеличивается по мере того, как он делится своим богатством с людьми, что ставит его перед необходимостью повысить уровень жизни окружающих почти до своего уровня, делясь с ними^[89].

Здесь Белшоу показывает, какой ущерб зависть или учитывающие ее институты могут нанести экономическому и технологическому развитию. Практически невозможно внедрять в обществе инновации, улучшать или развивать экономический процесс, не создавая неравенства. Но как лидер или инноватор может быть уверен, что на него не обрушится неприязнь тех, кто не получит немедленной выгоды от его деятельности? Окруженный завистью лидер может выбрать такой курс, который подробно описал Белшоу, и направить свои амбиции на повышение уровня потребления тех благ, которыми ему сложно делиться. Требование делиться может также разрушить продиктованный добрыми намерениями план экспансии, от которого в конце концов получит выгоду вся деревня. Среди массим был один метис, который отказался от различных самостоятельных предприятий, потому что не мог выносить зависти других, и в конце концов нанялся на работу в европейскую фирму.

Иногда честолюбивый человек может развивать свое собственное дело, переселившись с несколькими родственниками в другую общину, где они имеют право посвятить себя его экономическому процветанию. Если он не хочет уезжать и не в состоянии выдержать завистливую враждебность в своей собственной деревне, происходит следующее: он старается жить как можно ближе к среднему уровню жизни. Он может позволить себе и членам своей семьи мелкие, незаметные предметы роскоши или еду с более высоким содержанием белков, но его богатство накапливается в молчании — или же он делится им во время пышных праздников. Вне зависимости от того, сколько уважения может принести ему такое поведение, оно мало способствует экономическому прогрессу деревни в целом.

Ведущий эксперт по слаборазвитым странам С. Герберт Фрэнкел в 1958 г. показал, насколько в Африке велико влияние завистливых и тиранических родственников на человека, который хочет пробиться наверх. Для огромных пространств этого континента характерны небольшие, бедные общины, которым свойственна ригидная культура. Община косо смотрит на любого, кто стремится преуспеть. Фрэнкел сравнил такую ментальность с крайне эгалитарным умонастроением в некоторых развитых странах, где на обладающих исключительными способностями, трудолюбивых и успешных людей часто смотрят так, как будто предпочли бы, чтобы их вообще не было, и считают, что их следует облагать налогами с особой суровостью.

Фрэнкел описывает трудности одного видного племенного вождя в Гане. Этот человек 30 лет проработал клерком в различных европейских компаниях-экспортерах. Он знал, что единственный путь к политическому влиянию — это накопление средств для финансирования собственной политической организации. Для него это представляло огромную трудность. Как только его родственники начинали подозревать, что он что-то отложил, они приступали к нему с требованиями, основываясь на его обязательствах перед семьей. Фрэнкел отмечает, что в Западной Африке люди собираются у входа в банк и набрасываются на своих родственников, когда те выходят оттуда с деньгами, снятыми со счета. Вождь, о котором идет речь, был вынужден перебрасывать свои сбережения из банка в банк, потому что его родственникам удавалось получить информацию о его счетах от банковских служащих. Он начал строить дом, который намеренно оставил недостроенным, чтобы иметь возможность сказать родственникам: «Видите, у меня больше нет денег. Я бедный человек». В конце концов они ему поверили, и без их вмешательства он смог спокойно добиться процветания^[90].

Страх перед успехом

То ли от усердия, то ли из-за радости открытия, то ли в силу любопытства инноваторы (как путешественники и изобретатели) могут не обращать внимания на сдерживающие нормы социального контроля, принятые в их окружении. Однако если обобщить, то для того чтобы эффект инноваций ощущался в той или иной культуре, их должно усвоить значительное количество людей. Однако каждый, кто хочет играть роль инноватора, обычно подвергается двустороннему социальному контролю.

Сотрудник частной или государственной программы сельскохозяйственного развития советует одному из крестьян в индийской деревне использовать для будущего урожая специально подготовленные семена или новый сорт удобрения. Этим советам редко следуют. Когда мы спросили, почему так происходит, пожилой индиец с большим опытом миссионерской работы в индийских деревнях, ничего не знающий о нашей теории, ответил: «Если новшество, как обещано, обеспечит особенно хороший урожай, человека охватит страх перед nazar lagna». Эти слова языка урду арабского происхождения; они означают буквально «смотреть» или «глаз», но обычно их употребляют не в этом значении, а исключительно в связи с недоброжелательным, деструктивным, завистливым взглядом другого человека или демона. Употребляющий эти слова боится и зависти своих земляков, и зависти каких-нибудь духов.

Nazar lagna, разумеется, следует бояться и в том случае, если какой-нибудь житель индийской деревни считает себя более здоровым, более красивым, благословенным бóльшим количеством детей, более процветающим и т. п. по сравнению с соседями. Понятно, что этот страх многократно усиливается, если человек ожидает, что будет выделяться среди своих односельчан в результате того, что он добровольно стал применять какое-либо новшество.

Насколько я смог выяснить, в языке хинди нет слова для «дурного глаза». Говорящие на хинди предпочитают использовать термин из урду nazar lagna. Урду — это язык магометан, которые жили среди индуистского большинства примерно с 1100 г. до раздела Индии. У арабов и других мусульманских народов страх «дурного глаза» выражен особенно ярко и проявляется, в частности, в использовании покрывала (чадры) и в строительстве домов, обращенных фасадом во двор. Легко понять, как в процессе развития это понятие меньшинства привело к тому, что говорящие на хинди позаимствовали слово для зложелательной, завистливой магии кого-нибудь другого у людей, принадлежащих к иной вере. В урду nazar значит «взгляд» и употребляется также в этом, нейтральном, значении. Nazar lagna означает «дурной глаз» и употребляется говорящими на хинди только в этом значении.

С одной стороны, предлагаемой инновации противостоит страх перед ее успехом. С другой стороны, как объяснил мой информант, крестьянин думает о возможных последствиях неудачи. В значительно большей степени, чем человек, предложивший ту или иную инновацию, тот, кто ее применяет, непременно делает себя уязвимым для самого бессердечного злорадства и высмеивания, если у него ничего не получится. Эта дилемма, которая в традиционных культурах встает перед индивидом в наиболее крайней форме, также обнаруживается в продвинутых культурах и представляет собой один из самых серьезных факторов, сдерживающих развитие. Однако, как можно вновь и вновь демонстрировать примерами, главная мотивировка, эмоциональная и социальная движущая сила двустороннего социального контроля, безусловно, возникает из непосредственного осознания возможной зависти со стороны социального окружения. Над инноватором-неудачником издеваются и высмеивают его потому, что он рискнул сделать что-то, на что у большинства не хватает ни смелости, ни энергии. Но если он добивается успеха, ему снова угрожает молчаливая опасность nazar lagna. Здесь уместно вспомнить, что практически во всех примитивных культурах, а также в некоторых из культур более развитых народов имеется идея завистливого сверхъестественного существа — иногда даже существа, которое может смеяться над человеком. Вероятно, одним из самых важных, хоть и ненамеренных, достижений христианства в сфере подготовки людей к инновационной деятельности и развитию в них способностей к ней было то, что оно впервые представило человеку сверхъестественных существ, про которых он знал, что они не завидуют ему и не будут смеяться над ним. Верующий христианин по определению не может заподозрить Господа и святых в том, что они из зависти противодействуют его везению или успеху или что они будут осыпать его насмешками и издевательствами, если его искренние усилия не увенчаются успехом.

Примечания

67

E. R. Wolf, ‘Types of Latin American Peasantry. A Preliminary Discussion,’ American Anthropologist, Vol. 51 (1955), pp. 460 f.

68

G. M. Foster, ‘Interpersonal Relations in Peasant Society,’ Human Organization, Vol. 19 (Winter 1960/61), p. 175 if.; см. в том же номере статьи O. Lewis, p. 179 и J. Pitt-Rivers, pp. 180 f. В точности соответствующие этому наблюдения интенсивного страха перед завистью земляков, сдерживающего всякий прогресс, можно найти в упомянутой ранее работе J. Gillin, pp. 116, 114, 124, 122. В этом гватемальском обществе есть болезнь под названием envidia, буквально «зависть», которая, как считается, возникает у жертвы в результате магии завистника. — Ч. Дж. Эразмус (C.J. Erasmus, Man Takes Control, Cultural Development and American Aid, Minneapolis, 1961, p. 80) говорит о «паттерне зависти», которая иногда мешает более успешным крестьянам на Гаити вводить современные методы сельского хозяйства. (S. Tax ‘Changing Consumption in Indian Guatemala,’ Economic Development and Culture Change, Vol. 5, Chicago, 1957, pp. 151, 155).

69

Y. A. Cohen, ‘Four Categories of Interpersonal Relationships in the Family and Community in a Jamaican Village’, Anthropological Quarterly, Vol. 28 (New Series, Vol. 3), 1955, pp. 121–147. К. С. Розенталь описывает похожие действия, предназначавшиеся для избежания зависти, в еврейской общине маленького польского городка до 1938 г. (C.S. Rjsenthal, ‘Social Strati fi cation of the Jewish Community in a Small Polish Town,’ American Journal of Sociology, Vol. 59, 1953, p. 6): «Люди очень боялись ревнивого отношения со стороны других. Бесконечно говорилось о том, что не разрешается привлекать чужой глаз, что нужно стремиться к тому, чтобы другие тебе не завидовали». В этом выражении показательна его связь с верой в «дурной глаз».

70

W. Watson, Tribal Cohesion in a Money Economy. A Study of the Mambwe People of Northern Rhodesia (The Rhodes-Livingstone Institute), New York, 1958, pp. 82 f.

71

Op. cit., pp. 122 f.

72

Op. cit., p. 209. В связи с этим Уотсон указывает на сходство с бемба, соседним племенем, о котором А. И. Ричардс писал: «Если человек гораздо богаче остальных жителей деревни, то это почти наверняка приведет к обвинениям в колдовстве» (Land, Labour and Diet, in Northern Rhodesia, London, 1939, p. 215). Уотсон сравнивает свои данные с исследованиями цитированных мной супругов Криге, а также с двумя упомянутыми ниже работами, в каждой из которых подчеркивается, что неизменная цена, которую должен заплатить успешный африканец за свое относительно высокое положение, — это мнение соплеменников, что он наносит их благополучию и собственности ущерб с помощью колдовства (M. Hunter, Reaction to Conquest. Effects of Contact with Europeans on the Pondo of South Africa, London and New York, 1936, p. 317; M.Gluckman, ‘Lozi Land Tenure’ / Essays on Lozi Land and Royal Property (Rhodes-Livingstone Papers No. 14), Cape Town, 1943, p. 37).

73

O. Lewis, Life in a Mexican Village: Tepoztldán Restudied, Urbana, 1951, p. 297.

74

Op. cit., p. 297.

75

G. and A. Reichel-Dolmatoff, The People of Aritama, The Cultural Personality of a Colombian Mestizo Village, Chicago, 1961, p. 396.

76

Op. cit., p. 398.

77

C. Wright Mills, White Collar. The American Middle Classes. Paperback ed. New York, 1956, p. 174.

78

Reichel-Dolmatoff, op. cit., p. 402.

79

Op. cit., p. 403.

80

Op. cit., p. 404.

81

Hu Hsien-chin, ‘The Chinese Concepts of “Face”,’ American Anthropologist, Vol. 46, 1944, pp. 45–64.

82

Reichel-Dolmatoff, op. cit., p. 403.

83

R. F Fortune, Sorcerers of Dobu. The Social Anthropology of the Dobu Islanders of the Western Pacifi c, New York, 1932, p. 135.

84

P. Bohannan, ‘Some Principles of Exchange and Investment among the Tiv,’ American Anthropologist, Vol. 57,1955, pp. 66 ff.

85

Laura Bohannan в книге под редакцией Joseph B. Casagrande, In the Company of Man, New York, 1960, p. 386.

86

Op. cit., p. 393.

87

J. B. Watson and J. Samora,‘Subordinate Leadership in a Bicultural Community. An Analysis,’ American Sociological Review, Vol. 19, 1954, pp. 413–431.

88

C. S. Belshaw, ‘In Search of Wealth,’ American Anthropologist Memoir, February.1955, p. 80.

89

Op. cit., pp. 60 f.

90

Лекция, прочитанная в сентябре 1958 г. на съезде общества Мон-Пелерен в Принстоне (Нью-Джерси).