Зависть: теория социального поведения

Гельмут Шёк, 1966

В работе немецкого социолога Гельмута Шёка, ставшей классической, представлен всесторонний анализ зависти, как социально-психологического и социального явления и как мотива социального поведения человека. Исследуется роль этой эмоции в поддержании социальной структуры традиционного общества, в возникновении радикальных уравнительных и социалистических движений. Показано, что институционализированная зависть является одним из главных препятствий на пути экономического роста развивающихся стран. На обширном материале изучается также роль зависти в современной политике и институтах развитых обществ. Предмет исследования рассматривается с междисциплинарных позиций с привлечением материалов антропологии, этнографии, психологии (психоанализа), литературоведения и других дисциплин. 2-е издание, электронное.

Глава 7. Взгляд социальных наук на зависть

Спонтанный взаимный надзор, которым человеческие существа занимаются по отношению друг к другу, — иными словами, социальный контроль — обязан своей эффективностью тому, что во всех нас есть латентная зависть. Если бы мы были совсем неспособны на зависть и, что более важно, если бы мы также были убеждены, что никто не станет завидовать нашему поведению, то было бы невозможно взаимное экспериментальное исследование порога социальной толерантности — постоянный социальный процесс, от которого зависит предсказуемость социальной жизни.

Без зависти социальные группы любого размера не могли бы существовать. Ориентированный на другого процесс, который образовывает концепт зависти, состоит из эмоциональных и, вероятно, эндокринных процессов, влияющих и на наше восприятие, и на наши рационализированные когнитивные акты. Зависть в такой же степени является составляющей социальной жизни, в какой ее обычно скрывают, подавляют и запрещают. Похожие процессы отрицания и подавления в отношении сексуальной системы, которая представляет собой систему мотивации еще более фундаментального типа, за время, прошедшее с начала XX в., были исследованы и подробно описаны. То, что в течение долгого времени ключевой поведенческий фактор нашей жизни замалчивался, не является чем-то необычным.

Угроза зависти, возникающая между людьми практически в любой момент времени в результате любого отклонения от стандарта или нормы, выполняет не только эту, необходимую саму по себе функцию; она также постоянно устанавливает пределы вариативности моделей социального поведения и социальных организаций.

Сознательное или подсознательное ощущение зависти других, часто только латентной или потенциальной, приводит к результату примерно того же типа, что и существование гравитации: наше социально значимое или, по крайней мере, социально видимое поведение находится в определенных границах и не может слишком далеко отклониться от центра социального консенсуса. Поскольку этот сдерживающий фактор присущ почти всем членам какой-либо группы или какого-либо общества, каждый человек контролирует другого и встречает препятствия, которые не позволяют ему вносить произвольные новшества в свое собственное поведение.

Мне казалось, что этот взгляд на проблему более объяснителен, чем обычный подход, согласно которому мы так стремимся постоянно получать одобрение и признание других, что приспосабливаемся к ним. Было бы более реалистическим не рассматривать этот мотив как первичный. Довольно часто мы приспосабливаемся вне зависимости от того, важна ли для нас симпатия остальных: мы боимся того, что они могли бы сделать — или не сделать — если бы смелость, с которой мы отклоняемся от нормы, вызвала их зависть.

Индивид и группа

То, что современная социальная психология всегда заменяет мотивами «желание быть принятым» или «желание быть популярным» очевидно более подходящий мотив избегания зависти, само по себе является симптомом процесса ее вытеснения.

Социологи, особенно американские, исследовали множество вариантов постоянно наблюдаемого явления — конформизма. Члены группы либо в качестве подгруппы, либо в качестве индивидов требуют от любого другого члена группы, и особенно от новичка, определенного типа конформизма. «Они» хотят «адаптации» и «приспособления». Они наказывают за отсутствие конформизма. Однако авторы этих исследований никогда не задают вопроса, откуда берется эта тенденция и почему от индивида требуется конформное поведение даже в тех сферах, которые не связаны или почти не связаны с реальными функциями группы. В связи с этим особенно поразительны остающиеся без объяснения случаи, когда одни члены группы подчиняются другим — обычно тем, кто становится выразителем мнения группы или некоторым образом приобретает качества, дающие ему право быть ее представителем, — при том, что никто лично не считает рекомендованную норму ни приятной, ни практичной, ни полезной. Действительно, чем более неприятной на практике, чем более иррациональной и неудобной является норма, которой должны по какой-либо причине (например, просто потому, что так хочет контрольный орган) подчиниться члены группы, тем более упорно они наблюдают друг за другом, выискивая нарушения или послабления.

Возможно ли, чтобы в культуре и обществе человек воспринимал себя, зачастую, вероятно, бессознательно, как такого индивида, для которого любая групповая принадлежность представляется чем-то глубоко отталкивающим? Он чувствует, что у него украли его достояние: саму его индивидуальность. Он должен быть членом группы, чтобы зарабатывать на жизнь, получить образование и т. п., но он почему-то ощущает себя умаленным принадлежностью к группе, даже если он предпочитает эту конкретную группу другим возможным группам. Самый доступный для него способ компенсировать частичную потерю индивидуальности, вызванную членством в группе, или смягчить боль потери — это активно участвовать в процессе лишения других членов группы их индивидуальности.

Есть злобное удовлетворение в том, чтобы мучить новичка, которому еще только предстоит адаптироваться к группе; есть в наказании не подчинившегося группе Schadenfreude, которое автоматически делает каждого из ее членов сторожем и загонщиком. Безразлично, что это за группа: это может быть парламентская политическая партия, школьный класс, закрытый пансион, взвод новобранцев, группа клерков, группа промышленных рабочих, возрастная группа в примитивном обществе, это могут быть заключенные или просто братья и сестры.

Несмотря на мнение некоторых влиятельных социальных теорий, возможно, человек переживает свою принадлежность к группе не как самореализацию, а как умаление. Членство в группе для человека, возможно, представляет собой компромисс с его истинной сущностью, не пик его развития, а его ограничение. Этот опыт необходим почти для каждого, если он хочет обрести некоторые ценности, например, экономическое благополучие, признание обществом его детей и т. п. Но даже в самом «общественно настроенном» человеке остается что-то от упрямого, гордого индивидуализма, составляющего центр его жизни в качестве человеческого существа, и это наполняет его злорадством тогда, когда он получает возможность помочь навязать другим ту самую потерю индивидуальности, которая для него самого была таким болезненным опытом.

Власть и подчинение

Из этого мы выводим гипотезу о процессе социального контроля, который может быть решающим фактором для возникновения новой структуры власти. Эта книга посвящена не формам доминирования, не власти и силе, но социология власти и доминирования не должна оставлять без внимания фактор зависти, поскольку те, кто подчиняет себя какой-нибудь власти, всегда желают, чтобы другие, которые еще способны ускользнуть от этой власти, также должны были бы подчиниться ей и принять ее требования. Нельзя до конца понять такие феномены, как тоталитарное государство и современные диктатуры, если не учитывать социальные отношения между теми, кто уже подчинился, и теми, кто еще не сделал этого.

Рассмотрим типичный случай. Возник новый центр власти. Это может быть просто рутинная смена власти, узурпация, приход к власти — законным или незаконным способом — какой-то партии, а может быть, появление нового начальника цеха на заводе или нового офицера в воинской части. Существовавший до этого вакуум (или баланс) власти изменился; существует новый центр власти, все равно, в группе или в индивиде он воплощен, и этот центр власти стремится расшириться и утвердить себя, распространив свою власть на те группы и на тех людей, которые еще не подчинились ему. На этом этапе некоторые индивиды и группы уже поддерживают эту новую власть: из жадности, трусости, глупости или с неподдельным энтузиазмом. Но у тех людей, которые уже подчинились новой власти и не удовлетворены тем, что они вынуждены к ней приспосабливаться, почти всегда развивается чувство сильной враждебности по отношению к тем, кто стоит в стороне, скептически оценивая новую власть и размышляя, продолжать ли оставаться в стороне.

Такое поведение, если оценивать его с точки зрения независимой системы ценностей, может быть чрезвычайно похвальным. Но в той системе, которая ставится под сомнение, оно может казаться медлительным и подрывным, как в романе Германа Вука «Мятеж на «Каине»», где некоторые из офицеров и членов команды маленького военного корабля с самого начала испытывают неприязнь к новому капитану и саботируют его приказы. Напряжение, которое обычно берет начало среди конформистов, потом возникает между теми, кто стал конформистом, и теми, кто этого не сделал. Почему это так?

Каждого, кто уже приспособился к чему-то против своей воли либо по трусости, либо из любви к комфорту, раздражает смелость других, свобода, которую они еще сохраняют. Любой, кто уже присягнул новым лидерам, все равно, по расчету или с неподдельным энтузиазмом, считает, что и ему самому, и выбранной им властной группе угрожают те, кто явно предпочитает сохранять дистанцию и считает это политически возможным. Тогда те, кто находится на периферии нового центра власти, хотя у них и нет полномочий применять власть, начинают осуществлять давление на других людей в рамках повседневной социальной жизни, в пределах местных групп, внутри деловых кругов и среди соседей, с целью заставить других тоже подчиниться.

Существуют разнообразные привычные социальные ситуации, в которых проявляется похожая амбивалентность. Малая профессиональная группа, например факультет университета, предприятие или небольшая воинская часть, естественно, желает в качестве группы получить уважение, признание и поддержку других групп и институтов. Поэтому любое почетное отличие и любое конкретное достижение кого-либо из членов группы — в непосредственных интересах любого другого ее члена. А если группе повезло и ей назначили — или она выбрала — в качестве главы человека, который достаточно уверен в своей собственной ценности или по крайней мере готов ради сохранения собственного лидерства объединить ее с достижениями всей своей группы, очень вероятно, что он как primus inter pares (первый среди равных) сделает все от него зависящее, чтобы обеспечить широкие возможности для развития каждому члену группы. Однако наблюдения показывают, что даже при таких идеальных условиях отдельные члены обычно проявляют осторожность, если не беспокойство, чтобы оставаться в неких пределах: никто не хочет слишком выделяться, по крайней мере, если невелика вероятность того, что его личное потенциальное достижение будет в ближайшее время компенсировано для большинства увеличением престижа всей группы или чем-то подобным. В то же время каждый, кто видит и получает шанс быстро продвинуться, знает, что успех, в настоящее время открытый только для него, сработает также на престиж группы в целом и что никто не осмелится критиковать его публично и официально. Но втайне он боится множества мелких актов саботажа, которые, возможно, будут направлены против него, иногда почти бессознательно, со стороны его коллег или товарищей по работе, постоянно сравнивающих себя с ним, от зависти, что он достиг чего-то, чего они не достигли, или добился успеха там, где они не добились.

Зависть в социологии конфликта

Немецкий социолог Дарендорф выбирает слово «зависть», когда объясняет, почему такого выдающегося ученого, как американский социолог Чарлз Райт Миллс, заклеймили как еретика даже те, кто разделял его политические взгляды: «Но гораздо больше можно прочесть между строк. Они выдают смесь сильного раздражения, ненависти и зависти, характерной для отношения профессиональных сообществ к успешным аутсайдерам»^[128].

Однако в своей фундаментальной теории социальных конфликтов Дарендорф не учитывает концепта зависти, хотя вплотную приближается к нему. Социология конфликта Георга Зиммеля содержит подробный и увлекательный обзор феноменологии зависти; вскоре после него Макс Шелер также тщательно проанализировал эту проблему. Но на 40 страницах, посвященных этой проблеме в статье Дарендорфа о социальном конфликте, слово «зависть» не упоминается ни разу^[129].

В первую очередь само слово или понятие «конфликт» частично скрывает феномен зависти. Если я стремлюсь описывать всякую враждебность между людьми как конфликт, то я по умолчанию предполагаю наличие между сторонами конфликта конкретных взаимоотношений — наличие сведений друг о друге, преследование друг друга и т. п. Однако на самом деле завистливый человек может вредить объекту своей зависти и тогда, когда тот не имеет понятия о его существовании и когда настоящий конфликт существует, если существует вообще, только в воображении завистника. Слово «конфликт», конечно, может звучать красивее и быть более приемлемым для наших социально чувствительных ушей, чем старое, совершенно однозначное слово «зависть». Если я вижу двух людей (или две группы), которые вовлечены в конфликт, мне не нужно выяснять, кто из них ниже рангом. Но если я говорю о зависти, я должен подразумевать, что один из двух оппонентов осознает свой более низкий ранг в отношении своего положения, образования, имущества или репутации.

У Дарендорфа и других зависть исчезает из виду, потому что «конфликтные ситуации», в которых мотивы одной из сторон однозначно связаны с ее меньшими ресурсами, просто включаются в гораздо более абстрактные концепты, где большинство людей не в состоянии различить зависть. Например: «Все другие случаи неравенства ранга, которые могут показаться непосредственным структурным исходным пунктом или объектом конфликта, — уровни престижа и дохода, неравное распределение собственности, образование и т. п. — это только эманации и особые формы чрезвычайно общего неравенства в распределении лигитимной власти».

Я также поставил бы вопрос о том, насколько вообще уместно употребление слова «конфликт» в контекстах, подобных следующему: «Неравенство ранга применительно к одной из сторон в ситуации общего социального конфликта может иметь великое множество значений. В этом случае имеется в виду, вероятно, неравенство дохода или престижа: конфликт между высоко — и низкооплачиваемыми; конфликт между специалистами престижной типографской отрасли и представителями менее престижной угольной промышленности»^[130].

На самом деле между разными доходными группами и между разными профессиональными группами такого типа не может быть никакого реального конфликта; он может появиться исключительно тогда, когда зависть возникает между рабочими одной и той же отрасли, получающими неодинаковую зарплату, как это было с английскими машинистами, которые объявили забастовку из-за того, что зарплата у железнодорожных рабочих менее престижных специальностей была почти такой же, как у них. Ведь для описанного выше «трения», для взаимного соперничества групп, которое может на самом деле происходить только в сознании отдельных членов этих групп, единственное правильное слово — это «зависть».

Возможно, что отчасти к замене феномена и концепта зависти на феномен и концепт конфликта привело пристрастие социологов к наблюдаемым процессам. Зависть — это тихий, скрытый и не всегда верифицируемый процесс. Конфликт явно выражается в поведении и социальном действии. Между этими двумя явлениями можно было бы расположить напряжение, которое содержит примесь и зависти, и конфликта. Однако озабоченность конфликтом и конфликтными ситуациями привела к пренебрежению многочисленными аспектами человеческих и социальных отношений, которые можно объяснить только в терминах «зависти», но не в терминах «конфликта». Ведь зависть между завистником и человеком, реагирующим на зависть, может иметь место без малейшего признака конфликта.

Конечно, зависть у индивидов и у групп может приводить к поведению, которое можно с полным правом отнести к области социологии конфликта. Но не следует (как, к сожалению, часто происходит) путать конфликт и агрессию с завистью, что в итоге заставляет исследователей обращать больше внимания на конфликт, чем на первичный феномен.

Социология конфликта игнорирует то, что между завистником и объектом его зависти может не быть реальной возможности для конфликта. В отличие от ревности, завистливого человека особенно раздражает (и увеличивает его зависть) собственная неспособность спровоцировать открытый конфликт с объектом его зависти.

Конфликт без зависти

Возможны, хотя и редки, ситуации, когда между индивидами или между группами возникает настоящий конфликт, не имеющий с завистью ничего или почти ничего общего (там, где речь идет о первенстве, вероятность зависти всегда велика). Если, например, в конфликтной ситуации сталкиваются два оппонента, каждый из которых уважает другого, но считает, что он должен придерживаться иного правила, то в этом случае для зависти нет места.

И в литературе, и в истории можно найти примеры близких друзей или, во всяком случае, людей, не имевших оснований для зависти друг к другу, которые становятся противниками в неминуемом конфликте из-за того, что один подчиняется универсальному моральному закону, а другой — более узкому, конкретному закону. Моя убежденность в том, что я, на основании прямого и косвенного опыта, следую тому, что я признаю правильным законом, правильной нормой, не обязательно заставляет меня завидовать оппоненту и не обязательно вызывает у него зависть ко мне. Это могло бы случиться только после окончания или урегулирования конфликта, когда проигравший вынужден признать, что по той или иной причине он следовал неправильному закону (не только с прагматической точки зрения, но и оказавшемуся ложным в свете произошедшей переоценки). Последствиями этого могут быть сильное раздражение, рессентимент и зависть по отношению к победителю: «Почему я оказался недостаточно умным или недостаточно опытным для того, чтобы сразу увидеть, что мой выбор ценностей был объективно ложным?»

Но до тех пор, пока оба оппонента в конфликтной ситуации страстно и непоколебимо верят в абсолютную или, во всяком случае, непреодолимую силу того закона, на котором они основывают свою позицию, весь конфликт может разыгрываться в обстоятельствах, где полностью отсутствует зависть.

И даже когда оба оппонента добровольно подчиняются одним и тем же правилам соревнования или деловой конкуренции, чувство зависти может не касаться их, пока конфликт еще происходит и до тех пор, пока ни одна из сторон не знает, кто победит.

Социологическая амбивалентность

В 1965 году американский социолог Роберт К. Мертон опубликовал статью на тему «социологической амбивалентности», посвященную детальному анализу новых понятий в этой сфере, не затронув, однако, проблему зависти, которая была, безусловно, связана с этой темой. Мертон пишет об амбивалентности, которую социальная структура продуцирует между учителем и учеником, когда завершивший образование ученик не может найти место, сопоставимое с тем, которое занимает его наставник. Далее Мертон исследует «враждебные чувства», которые общество часто питает к внештатным специалистам («фрилансерам»), несмотря на их очевидный вклад в общее благосостояние. Здесь он снова вводит концепт амбивалентности, придуманный в 1910 г. Ойгеном Блейлером, избегая куда более простого и первичного понятия «зависти»^[131].

Еще более поразительно то, что в современных европейских исследованиях вопроса, почему родители-рабочие не склонны отдавать детей в гимназии, социологи камуфлируют зависть и злорадство соседей, многократно упоминаемые респондентами, элегантными выражениями типа «аффективной дистанции» или «традиционализма, поддержанного социальной санкцией»: «Наши соседи считают, что мы загордились, и только и ждут, чтобы все пошло прахом»; «Мой приятель сказал: «Нечего воображать о себе»»; «Они считают, что мы больно много о себе думаем, только и ждут, чтобы его исключили»; «Они говорят: «Посмотрите на этих воображал»»^[132].

Возможно, современная социология с такой готовностью отказывается замечать феномен «зависть», чувство, которое в первую очередь возникает у агрессора, потому, что ее интересует по преимуществу взаимодействие и социальные взаимоотношения. Весьма вероятно, что тот, кто интересуется в основном социальными контактами и взаимодействием, склонен не учитывать поведение тех, кто стоит в стороне и с завистью и досадой смотрит как раз на тех людей, с которыми у него нет

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

128

R. Dahrendorf, Die angewandte Aufklarung. Gesellschaft und Soziologie in Amerika, Munich, 1963, p. 188.

129

R. Dahrendorf, Gesellschaft und Freiheit, Munich, 1963, pp. 197-235.

130

Op. cit., p. 213.

131

R. K. Merton and E. Barber, 'Sociological Ambivalence,' in Sociological Theory, Values, and Sociocultural Change. Essays in Honor of P. A. Sorokin, ed. E. A. Tiryakian, New York and London, 1963, pp. 92 f., 95, 106 f.

132

R. Dahrendorf, Bildung ist Bürgerrecht, Hamburg, 1965, p. 70 f. Дарендорф ссылается на: J. Hitpass, Einstellungen der Industriearbeiterschaft zu höherer Bildung, Eine Motivuntersuchung, 1965; приведенные цитаты из ответов рабочих взяты из этой книги.