Вокализ

Галина Смирнова, 2016

"Вокализ" – первый сборник произведений Галины Смирновой, для неё эта книга тоже своеобразный вокализ. Небольшие по объёму рассказы проникновенны и мелодичны. Автор пишет о том, как важно услышать музыку своей души, музыку души близкого человека, как затронуть тонкие струны сердца, чтобы сделать людей добрее и чуть счастливее. В 2014 году Галина Смирнова стала лауреатом премии "Писатель года" в номинации "Дебют" на российском литературном портале Проза.ру, где она пишет под псевдонимом Галина Кузина. Книга издана Оргкомитетом премии в соответствии с программой книгоиздания для лауреатов.

Дембель

Рассказ знакомого

Я возвращался домой. Возвращался домой из армии, где честно служил два года, как и положено по Уставу. Полгода был в учебке, а потом поехал в свою часть, где служил до конца, без отпусков и, в общем-то, без увольнений, так как ходить в увольнения было просто некуда — кругом была одна степь.

Ты не можешь себе представить, что такое казахстанские степи. Климат здесь резко континентальный, летом может быть плюс пятьдесят, а зимой минус пятьдесят, и лето жаркое, засушливое, а зимы холодные и малоснежные.

Рядом с нами не было ни озера, ни реки, выйдешь — глазу зацепиться не за что — только небо и земля, как в той красивой тягучей песне. Зимой воду для питья, для еды топили из снега. В супе плавало пшено и кусок сала. Ходили в сапогах, у многих были фурункулы на ногах, родные присылали лекарства, витамины. По ночам летом ляжешь на тёплую землю, смотришь в звёздное небо и кажется, что ты один на всём белом свете, и что Всё, понимаешь, Всё только начинается, помнишь: «И назвал Бог свет днём, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один»⁷.

Только ковыль белёсый качается в мареве, и весной тюльпаны цветут сумасшедшими, красно-жёлтыми коврами.

«Вот бы, — думаю, — мама увидела цветущую степь! Этого же нигде нет, я бы ей всю степь в тюльпанах подарил».

Потом стал засушивать тюльпаны между страницами какой-нибудь толстой книги, они становились плоскими, полированными, гладкими и приятными на ощупь, и я посылал их маме в письмах. А ещё украшал засушенными тюльпанами и ковылём дембельский фотоальбом.

Меня в армию провожала только мама, отец за год до этого умер от неизлечимой болезни, а девушки у меня не было, той девушки, которая бы ждала, а я бы верил, что она ждёт, не было такой. А на всякую ерунду время было жалко тратить. Время наше — конечно, я это по отцу понял, ему ведь всего сорок семь лет было, жить бы и жить… а как он маму любил! Знаешь, я однажды семьдесят средних лет жизни человека перевёл в секунды — стало страшно…

И вот выхожу я из вагона на своей станции, в руках один маленький чемоданчик, ищу глазами маму, нет, да не может быть, я же телеграмму дал… нет, нет, нет. У меня сердце прыгает уже где-то под горлом, во рту сухость, мысли самые ужасные, я бегом к такси, через 15 минут стою у калитки нашего маленького дома. А весна… вишни, яблони цветут, как невесты, в палисаднике нарциссы, тюльпаны, незабудки, цветы меня немного успокоили, думаю, мама посадила, кто же ещё.

Стою у калитки, любуюсь, а потом посмотрел — из почтового ящика телеграмма торчит, вынул её… моя. Как же так, я же её ещё позавчера посылал, не вытащила, не знала, почему? В два прыжка оказался на крыльце, звоню… тишина… звоню, звоню долго, стучу ногами, собака соседняя залаяла, потом дверь открывается — мать. Нет, она не пьяная, но и не совсем трезвая и как будто чужая. Обняла меня вроде как для приличия:

— Заходи, сынок, заходи.

А сама в каком-то молодёжном, диком ярком платье намного выше колен, вырез такой, что вся грудь наружу, волосы жёлтые, макияж как… как у шлюхи, и запах дешёвой туалетной воды. Я её взял за плечи, тряханул как следует:

— Мать, ты что! Ты что делаешь! У дороги что ли стоишь, подрабатываешь?

— Нет, сынок, в ларьке у Махмуда работаю, он деньги исправно платит.

И такая злость, такая дикая злость меня одолела… схватил её за волосы, и все они в моей руке остались, оказалось, это парик такой, а под ним, гляжу, мамины русые волосы:

— Ты что же, не видела мою телеграмму? Как же так, мама?

Она падает мне в ноги:

— Прости, прости, сынок.

Подошёл я к столу, а на нём в вазочке какие-то дебильные три красные розочки, какие-то колбасы, сыры, вижу, что особые, не наши, и шашлык из баранины — жир течёт на тарелку и тут же белым пятном застывает, и вино разное в бутылках, и водка, и пиво… Взял я за углы эту скатерть-самобранку, связал в узел, вышел и бросил на помойке.

— Иди, — говорю матери, — иди в ванну, отмывайся и одевайся, как нормальная женщина, к отцу на могилу поедем.

В это время её мобильный звонит, она из ванной выглядывает, смотрит на меня, мол, как быть.

— Молчи, — говорю ей.

Минут через десять около нашей калитки остановилась машина, потом долго звонят в дверь, потом стучат в окно.

Думаю, только бы окно не разбили, чтобы нам не встречаться. Подождал, смотрю, уехал этот Махмуд.

Мать переоделась в длинное платье, русые волосы собрала сзади в пышный пучок и стала ещё стройнее, как будто даже выше, моложе, чище и такой красивой — мимо не пройти! Ей всего-то сорок четыре года, девчонка! Она же раньше провизором в аптеке работала, сидит у окошка в белом халатике, аккуратненькая, чистенькая всегда.

— Мам, и только без косметики! Чтобы всегда такой была!

Я вызвал такси, мы приехали к отцу на кладбище, могила была в полном запустении — краска на оградке обтрепалась, местами её не было вовсе, деревянный крест покосился, ни живых, ни искусственных цветов, лопухи да бурьян.

— Коленька, надо бы порядок на отцовской могиле навести.

— Разберусь.

Когда вернулись домой, велел шофёру не уезжать, подождать нас.

— Мать, собирайся, в твоём распоряжении двадцать минут, мы уезжаем.

— Куда, сыночек?

— Пока два-три дня поживём у моего друга, он в областном центре живёт, мы в армии переписывались, он уже дома, а там видно будет.

— Так что же, сюда мы не вернёмся?

— Вернёмся… наверное. Будем устраиваться в большом городе, там аптек много, ты провизор опытный.

— А ты, сынок?

— Я, мама, отличным шофёром стал в армии, знаешь, сколько по степи поездил! Снимем комнату, потом квартиру, а там, глядишь, и свою заработаем.

Мать прижалась ко мне, плачет.

— Не пропадём, мама!

— А дом, дом-то как, сынок?

— Разберёмся.

Пока мать собиралась, я закрыл ставнями окна, повесил замки, отключил электричество, водоснабжение, на всякий случай.

Кажется, я задремал, сквозь ресницы проносились жёлтые огни фонарей, слышался шум дороги, запах весенней травы на обочине. Мне снилось, что с ранцем за плечами я бегу из школы в аптеку у дома, где стоит мамочка в белом халате, сейчас она даст мне ключ от дома, я сброшу ранец, быстро, обжигаясь, поем горячих щей с горбушкой хлеба, потом побегу играть в футбол с мальчишками на пустыре. А вечером с работы идут под руку папа и мама, и я в окошко на них любуюсь.

Я сидел на заднем сиденье, положив голову маме на плечо и уткнув лицо в тёплую, нежную ложбинку на её шее, и запах… такой родной.

Примечания

7

Бытие, Гл. 1, Пс. 32,9.