Пятьдесят один год любви. Воспоминания о Геннадии Юшкове

Галина Евгеньевна Юшкова

Это удивительная книга, где через историю семьи рассказана история коми литературы, история советской интеллигенции и история страны с середины XX века и до наших дней. Книга содержит большое количество материалов – писем, статей, речей, высказываний Геннадия Юшкова и его окружения, что делает ее ценным историческим свидетельством. Личный, лиричный тон текста позволяет погрузиться в реальную жизнь людей того времени и понять чувства и мысли уходящей социальной натуры – советской интеллигенции.

* * *

Окончив школу, Гена поехал в Москву и поступил на сценарный факультет Института Кинематографии. Проучился год и бросил. И не столько потому, что жить снова было голодно, а потому, что ему не понравились и сам институт, и педагоги, и совсем не понравилась студенческая среда. К тому же он узнал, что в Москве есть Литературный Институт и решил, что там ему и надо учиться.

Осенью 1951 года он снова поехал в Москву учиться уже в Литературном Институте, пройдя в мае творческий конкурс. Но доехал Гена только до Котласа. Там его обокрали, забрали все: документы, деньги, вещи, в том числе и новенький костюм, сшитый теткой Парук, — подарок от нее и от матери.

Гена вернулся в деревню, но матери не рассказал, почему. Она узнала обо всем от постороннего человека, односельчанина, ехавшего с ним из Сыктывкара на одном пароходе. Такой уж был у Гены характер: он никогда и никому не рассказывал о неприятностях, случившихся с ним по вине обстоятельств или по собственной глупости. Но по глупости он попадал впросак только несколько раз в жизни.

Поразмыслив, Гена решил, что раз такая судьба, надо сначала поработать, да и вообще набраться какого-то опыта в жизни, что-то стоящее написать. Так он оказался в Радиокомитете. Сначала работал диктором, затем корреспондентом, а потом стал заведовать корпунктом,

Геннадий, 20 лет, 1952 год

Через два года, в 1953-ем, Гена, уже не зеленый юнец, снова пройдя творческий конкурс, поступил в Литинститут им. М. Горького, и уехал учиться в Москву.

В зимние студенческие каникулы Гена ходил на охоту по своему, доставшемуся от деда путику и, как правило, приносил много дичи, особенно куропаток (путик — это тропа, по которой кроме хозяина — охотника никто не ходит и не имеет права ставить свои силки, стрелять птицу и зверя). Мать варила из куропаток суп, тушила с картошкой, сушила. Это сушеное мясо было для Гены некоторым подспорьем во время учебы. Анна Васильевна продолжала заботиться о нем, отправляя в Москву посылки с сушеной картошкой и морковью, и с теми же сушеными тушками куропаток. Да и с деньгами стало полегче: стипендия немного увеличилась, к тому же Анна Васильевна посылала ему 50 рублей, получив пенсию за младшую дочь. Кое-что можно было заработать и на титрах к кинофильмам. Тогда некоторые фильмы в Коми республике показывали с титрами на коми языке.

В 1958 году Гена окончил институт и вернулся в Сыктывкар. Теперь он сам мог помогать матери.

Глава 2

Писать воспоминания о дорогом человеке очень сложно.

Ведь он словно еще стоит или сидит рядом со мной, молчит. Иногда посылает мне весточки в виде листиков с деревьев, каких часто и нет вокруг. А я не знаю, что он хочет этим сказать? Может, просто утешает меня, говорит, чтобы я не отчаивалась из-за всякого рода неприятностей, которые посыпались после его ухода. О неприятностях тоже, конечно, придется писать, но это — потом…

Мы встретились с ним на стадионе, куда я ходила заниматься гимнастикой. После очередной тренировки я остановилась возле беговой дорожки, на которой соревновались легкоатлеты. Были, кажется, республиканские соревнования. Победил красивый, кудрявый, черноволосый спортсмен с лицом явно восточного типа. Я тут же на стадионе сорвала несколько цветков и хотела бросить этот нехитрый букет победителю, но поняла, что не доброшу, и попросила сделать это стоявшего рядом молодого человека. Он улыбнулся и выполнил просьбу.

Когда я вернулась домой, моя соседка (а жили мы вдвоем в небольшой комнатке с девушкой, которую звали, как и меня. Галиной) сказала, что сегодня к ней придут в гости два молодых писателя и будет лучше, если я уйду из дома. Наскоро поев, я отправилась бродить по городу. Уже вечерело, и стало довольно прохладно, когда я решила пойти домой. Подойдя к нашему дому, а жили мы на первом этаже, я услышала приглушённые веселые разговоры, села под окном и стала ждать, когда гости уйдут. Замерзла я изрядно.

Наконец, голоса затихли, и я пошла домой. Веселая соседка сказала, что два парня — для нее много, поэтому она выбрала сегодня одного, а второго, Геннадия Юшкова, дарит мне.

Гена в то время был настоящим стилягой: белая рубашка, пиджак цвета морской волны, серые узкие брюки и желтые ботинки на толстой подошве. Но с пижонским внешним видом явно контрастировали зачесанные назад гладкие волосы, внимательный взгляд маленьких коричневых глаз, и открытая улыбка больших, мягких губ, они говорили о большом уме и такте.

Таким он мне запомнился. Когда соседка через несколько дней представила нас друг другу, мы улыбнулись, как старые знакомые. Не знаю, это ли называется «любовь с первого взгляда», но притяжение сразу возникло очень сильное.

Галина Матвеева, 24 года, 1956 год

Вскоре мы поженились. Свадьбы с пышным застольем не было, тогда это было не в моде. Зато расписывались в ЗАГСе очень весело, со всякими шутками, с выкупом невесты, пускали шапку по кругу, чтобы заплатить за свидетельство о браке, выпили тут же очень «горькое» шампанское, хотя это тоже было не принято. Наутро Гена подарил мне обручальное кольцо.

Г.А.Юшков и Г.Е.Юшкова, 1958 год

С матерью Геннадия пошли знакомиться в конце октября. Доехали на автобусе до Часово, потом, до Красной шли пешком 13 километров. Как я уже рассказывала, дорога между Часово и Красной была ужасная: глинистая, скользкая, с большими лужами и болотистыми местами, мощеными бревнами, через щели между которыми хлюпала жидкая грязь. Мать встретила нас очень просто, не горячо и не холодно. Накормила вкусными шаньгами с молоком. Вкуснее, чем ее шаньги, я потом никогда не ела. Добрались мы до Красной в субботу, а утром в воскресенье уже шли 13 километров в обратном направлении.

С моими родителями и родственниками Гена познакомился в Архангельске немного позже. Все сказали, что мы очень похожи друг на друга. После застолья папа играл на гармошке, а мама тихонько допытывалась у меня, не сидел ли Гена — «У него на руках татуировки?» На следующее утро, когда отец спросил Гену, не хочет ли он опохмелиться, и тот согласился, мама опять разволновалась — «не пьющий ли у тебя муж?» «Ну что ты, нет» — ответила я, и она совершенно успокоилась. Гена ей понравился, как и папе, и сестре, и брату.

* * *

Когда мы только познакомились, то рассказали друг другу, почему оба оказались в Сыктывкаре. Я — чисто по глупости: мне предлагали работу в Москве, в научной лаборатории Шинного завода и одновременно заочную аспирантуру на химфаке МГУ, но мне очень не понравился этот завод, старый и грязный. У Геннадия тоже была возможность остаться в Москве, в Союзе писателей, но он четко знал, что его место на Родине.

По приезде в Сыктывкар Геннадий как-то растерялся, лишившись привычной атмосферы Литинститута, семинаров замечательных поэтов и писателей, которые относились к нему с большой симпатией, не только хвалили, но и помогали войти в большую литературу. Так Михаил Светлов перевел и напечатал его стихотворение «Кукушка» в самом главном и самом престижном литературном журнале того времени — в «Новом мире». Гена всю жизнь восхищенно вспоминал Светлова. Михаил Аркадьевич был не только очень добрым человеком, но одновременно очень требовательным к тем, кто занимался в его семинаре. Он мог подолгу слушать их стихи и подстрочные переводы, но когда видел, что молодые поэты явно увлекаются формой стиха, часто в ущерб содержанию, всегда говорил: «Ребята, я — старый еврей, и меня трудно чем-то удивить. Ищите и находите в поэзии свое, непохожее ни на что другое». Гену он отмечал и привечал, переводил и печатал, найдя в нем «свою ноту». Наставления Михаила Аркадьевича Гена помнил всю жизнь

Также тепло относился к Геннадию и Борис Ромашов, руководитель его дипломной работы. В семинаре «Советская драматургия», который он вел, была отмечена первая пьеса Гены «Где-то в тундре», напечатанная в журнале «Молодежная эстрада» (№3, 1955 г.), а для защиты Диплома он написал вторую пьесу «Мой друг Иван Игнатов».

Геннадий с руководителем диплома Б. Ромашовым,1958 год

Вернувшись в Сыктывкар, лишившись привычной студенческой компании своих друзей и сокурсников, поддержки педагогов, Гена попал в совершенно забытую им атмосферу жизни небольшого города.

Наряду с психологической перестройкой приходилось преодолевать и материальные трудности — поиск жилья и работы. Только в ноябре Г.А.Федорову удалось взять его Литконсультантом в Коми отделение Союза писателей СССР, которое тогда было совсем небольшим: восемь членов Союза плюс литературный актив, тоже малочисленный. Стать членом Союза писателей тогда было совсем непросто: требовалось выпустить минимум две книги, не говоря уже о большом количестве журнальных публикаций.

В Сыктывкарском отделении Союза Гену хорошо знали и встретили очень дружественно, особенно старейшины Г. А. Федоров и Я. М. Рочев.

Проблему с жильем удалось решить тоже не сразу. Сначала его приютила на некоторое время семья поэта Федора Щербакова, которая жила в сохранившемся и сейчас деревянном доме, неподалеку от нынешнего Дома печати, где в ту пору был Совмин. Спасибо добрым Щербаковым.

Вскоре он снял чердак у поэта В. В. Когда мы поженились, и я перешла к нему жить, этот чердак производил на меня жуткое впечатление. Он был совершенно не приспособлен для жизни: одно небольшое окно, балки, голые бревна, топчан, прибитый к стене. Умываться хозяйка разрешала только на первом этаже, в коридоре. После благоустроенных общежитий нам было трудно привыкнуть к такой обстановке.

В этом же доме на первом этаже, точнее, на зимней веранде, снимал жилье Альберт Ванеев.

Однажды мы втроем возвращались в одиннадцатом часу из театра. В ту пору спектакли начинались в 8 вечера, а заканчивались в 10—11. Шли не спеша, обсуждая пьесу и спектакль. По Первомайской дошли до Красных Партизан, свернули за угол. По другой стороне улицы шел высокий молодой человек.

Вдруг два малорослых парня остановили его. Видно, что-то сказали, он ответил, но ответ, судя по всему, их не устроил. В руках одного блеснул нож, которым он ударил молодого человека в спину. Мы в этот момент почти поравнялись с ними. Увидев нас, парни кинулись в разные стороны. Альберт бросился догонять одного из них, а Гена, крикнув мне: «Останься с парнем, я — за автобусом», помчался в сторону Советской улицы (автобусы в то время ходили только по ней). Он понял, что молодому человеку нужна скорая помощь, а вокруг не было ни души, ни машины, ни телефонной будки.

Автобус с Геннадием приехал довольно быстро, в нем было несколько пассажиров, но никто не возражал, чтобы отправиться на помощь. Молодой человек уже начал терять сознание. В тот же миг показался Альберт, он держал за ворот бандита. Один из пассажиров помог Геннадию занести пострадавшего в салон, Альберт затолкал туда же бандита, и автобус помчался к больнице, затем — к отделению милиции, и лишь потом вернулся на свой маршрут. А мы пешком пошли домой.

Примерно через неделю Гену и Альберта пригласили в милицию, поблагодарили и сказали, что молодому человеку сделали операцию, и он поправляется. А вот если бы привезли на полчаса позже, то спасти парня вряд ли бы удалось.

Вот такие они были молодые: сообразительные, сильные, бесстрашные, справедливые, готовые всем помочь.

Вскоре Альберт женился на красавице Ирине, а вовсе не на моей соседке.

Жена В. В., хорошая и трудолюбивая хозяйка, внимательно следила за своими жильцами, чтобы они ничего не испортили в доме, когда Ира Ванеева, повесила на морозном крыльце сетку с мороженой рыбой, получила от нее строгий выговор, мол, стена может начать гнить. Официально она нигде не работала, но подрабатывала, где могла, чтобы достойно растить трех дочерей, две старшие девочки были талантливы и хороши собой, а младшая дочь болела. Время было трудное.

Женщина, снимавшая в полуподвале комнату, поделилась со мной секретом стирки белья без горячей воды: замачиваешь в порошке двое суток, затем полощешь — и белье — белое-белое. Но проверить этот рецепт мне не удалось, потому что вскоре, когда Гена брился, хозяйка выкрутила пробки, электричество, естественно, пропало, и Гена пошел на работу наполовину побритый.

В тот же вечер мы сняли невдалеке другую квартиру, хорошую и у очень хорошей хозяйки, Зои Ивановны, которая работала продавцом в промтоварном магазине, где теперь «Незабудка».

Поклеили мы обои, положив в них дуст, как нам посоветовала Зоя Ивановна, чтоб не появились клопы, и зажили спокойно и весело.

С нами жила сестра Гены, которую звали, как и меня, и часто мы обе откликались на его зов: «Галя!». Умелая и работящая, Галя сильно облегчала нам жизнь. Она училась в вечерней школе в десятом классе. Днем топила печку, ходила в магазин, иногда готовила еду по своему разумению. Это сильно меня выручало, пока я не научилась вести хозяйство и хорошо готовить. Ведь до того я жила, как у Христа за пазухой: дома знала только учебу, школу окончила с золотой медалью. Потом — МГУ на Ленинских Горах, комната на одного в общежитии и масса дешевых столовых и буфетов, работавших с утра до ночи.

Поздними вечерами мы с Галей играли в карты, а Гена в большой комнате за большим обеденным столом писал пьесу «Макар Васька — сиктса зон» («Макар Васька — сельский парень»).

Гена писал про Ваську Другова очень быстро. В этой шаловливо-веселой комедии отразилось его душевное состояние, в котором он находился в то время. У него всегда было хорошее настроение, он радовался жизни, много шутил, разыгрывал нас с сестрой, подтрунивал надо мной, так как Галя часто хитрила с картами и почти всегда выигрывала. Когда же я уличала ее в жульничестве, они вместе смеялись, и Гена повторял: «Не верь тому, что говорят, сама соображай. У тебя образование, а у нее деревенская, житейская хватка». Да, хватки у Гали всю жизнь хватало, а вот счастье иногда обходило ее стороной.

К тому времени Геннадий был уже известен в Сыктывкаре. Его «Сыктывкарский разговор» знал и любил весь город. Я, услышав впервые эти шуточные стихи по радио, очень смеялась, как, впрочем, и все, кто их слышал. Думаю, что тогда в городе не было более любимого писателя.

* * *

Этот год был самым безмятежным в нашей жизни. Зима пролетела мгновенно. Весной Галя поступила в медучилище, а я отправилась в Архангельск к родителям «за нашей первой дочкой». Гена провожал меня до Котласа. Мы ехали в двухместной каюте, пароход медленно и ритмично шлепал колесами, как бы успокаивая нас: все будет в порядке. В Котласе Гена посадил меня на пароход, ходивший до Архангельска, а сам вернулся в Сыктывкар. В начале августа он получил телеграмму: «Поздравляем с Мариной». Через месяц он приехал за нами. Дочка ему очень понравилась, особенно огромные черные глаза и длинные черные волосы. Правда через месяц черные волосы выпали, а затем выросли редкие, очень светлые волосики. Любить ее Гена стал еще сильнее, ведь у него в детстве тоже были совершенно белые волосы.

Г. Юшкова с Мариной Юшковой (1 месяц), 1959 год

Пока Гена ездил за нами в Архангельск, решился вопрос с жильем: как только мы приехали с нашим чудом в Сыктывкар, Гена получил ордер на двухкомнатную квартиру. Была она в деревянном доме на Железнодорожной, без воды, без удобств. Вернее, удобства были: выгребная яма с сильной струёй холодного воздуха зимой, и центральное отопление, которое в первый год не работало. Зато была кухня с большой плитой, топившейся дровами, к которой прилагался дровяной сарай. Вот в этой теплой кухне с крошечной дочкой мы и прожили первую зиму.

В гостях у тестя. 1959 год

Квартира была на первом этаже. Правда, нам выделили на втором, но её занял очень расторопный доктор Цой с большой семьёй родственников и маленьким ребенком, спорить с ним мы не стали. Когда потеплело, пришли мои друзья-сослуживцы, и мы все вместе за один день проконопатили стены в квартире (стены были из бруса), так что в следующем году у нас было очень тепло, а у Цоев на втором этаже — холодно, и они очень жалели, что заняли нашу квартиру. Когда же настало лето и стало совсем тепло, мы стали клеить обои и красить полы в двух наших замечательных комнатах.

В этот счастливый год судьба подарила Гене самое дорогое: дочку и первую книжку.

Книжка была маленькая, в 50 страниц. Называлась она: «Медводдза сёрни» (первый разговор), было в ней всего 37 стихотворений, но среди них такие сильные, как «Лисица» и такие нежные, как «Часово, пристань» и «Помнишь, как из школы…».

И своя квартира появилась у нас ведь в тот же год!

На гонорар за эту книжку Гена купил мне в Москве, будучи там в командировке, прекрасную шубу. Она была мне великовата и я, потихонечку полнея, носила её, не снимая, лет 25. Эта шуба жива до сих пор, в приличном состоянии, висит у Марины в кладовке, но мне уже мала.

В январе 1960 года Геннадий был приглашен Союзом писателей РСФСР на семинар драматургов, который должен был состояться в Ялте. Гена сомневался, ехать ли ему, боялся оставить меня с пятимесячной дочкой, дровяной плитой, пеленками, магазинами, едой, купанием дочки, но я заверила его, что справлюсь и справилась. Сейчас я не могу понять, как я одна совсем этим управлялась, но к двум часам все было сделано, мне оставалось только поужинать и вечером выкупать ребенка, и в два часа мы уже шли гулять. Да, молодость многое может.

Гена писал, что Ялта встретила его таким теплом, что он даже растерялся. После Сыктывкарских холодов, когда холодно даже в зимнем пальто, не верилось, что есть на свете места, где даже в январе можно ходить в одном пиджаке. Но вскоре пошли в Ялте дожди, и настроение у Гены упало, да и семинар ему не понравился.

Ялта, Семинар драматургов,. 1960 год. Крайний справа Г. А. Юшков

Ялта, Семинар драматургов, 1960 год. В центре Г. А. Юшков

Летом того же года состоялось в Сыктывкаре выездное заседание секретариата Союза писателей РСФСР, в котором участвовали многие известные российские писатели.

Ездили большой компанией в Воркуту. Ему было очень интересно.

* * *

Как-то приехала к нам в гости мать Геннадия, и так получилось, что в этот её приезд я рассталась с обручальным кольцом, подаренным мне Геной. Анна Васильевна попросила меня отдать ей кольцо, сказав, что если оно у нее будет, то она еще долго проживет. Конечно, я сняла кольцо. Мать уехала, а вернувшийся с работы Гена очень сильно меня ругал: «Как ты могла снять кольцо? Без моего согласия! Ведь я его тебе надел! Его мне тетя Маша оставила для моей жены!» И еще больше, чем на меня, сердился он на свою мать, однако никогда с ней о кольце не заговаривал и вернуть не просил.

Дальнейшая судьба кольца такова: оно довольно долго лежало у матери в шкафу, потом она отдала его своей дочери, но счастья кольцо ей не принесло. Может быть, тем поступком мать отвела от нас невзгоды?

Второй раз обручальное кольцо муж подарил мне на двадцатилетний юбилей нашей свадьбы, и мы счастливо прожили вместе 51 год. Сам же Гена носить кольцо никогда не соглашался, но то, что оставила для меня тетя Маша, вспоминал не раз.

Тетя Маша очень любила Гену. Она была младшей сестрой матери. Окончив мединститут, долгое время работала в туберкулезном санатории в Ялте, вышла там замуж, у нее родился ребенок, но потом муж и ребенок скончались. Всю войну тетя Маша проработала в госпиталях, а после демобилизации вернулась на родину и была врачом в Палевице. Гена часто вспоминал её, добрую и сердечную, и то, как она по мере своих возможностей помогала ему.

В деревне Красная на родине писателя, возле дома матери. Слева направо: Юшкова Галина Евгеньевна, жена писателя, подруга жены: Татьяна Александровна Балашова, Геннадий Анатольевич Юшков с дочерью Мариной на руках. Июнь 1960 года

Тем временем жизнь шла своим чередом. Мать Гены и мои родители были здоровы. Галя училась в Медучилище, Марина росла быстро и здоровой. Мы были счастливы. Правда, денег на все не хватало. Жили только на зарплату Гены — 83 рубля, и когда прохудились его стиляжные брюки, мы долго решали, как выкрутиться. В итоге пришлось бросить все финансы на закрытие бреши в нижней части его гардероба.

Обстановка в квартире сначала состояла из матраца, стоявшего на чурбачках, и кроватки дочери. Потом появился кухонный стол и два самых дешевых табурета, ситцевые занавески на кухонном окне, а когда я вернулась на работу, мы заказали деревянный стеллаж для книг и купили вешалку для одежды в коридор. Через год нам удалось приобрести две деревянные кровати, которые после небольшого ремонта до сих пор стоят в нашем деревенском доме. Ничего удобнее этих кроватей я никогда не видела, хотя спать довелось в разных местах, городах и даже странах, в домах знакомых и родственников. Позже в большой комнате появились желтые бархатные занавески и ножная швейная машина, еще через какое-то время — платяной шкаф и круглый обеденный стол с четырьмя фанерными стульями. И, наконец, нам посчастливилось купить без очереди настоящий письменный стол, желтый с коричневым дерматиновым верхом, правда, бракованный, потому его никто не брал. Тумба у него была прикреплена не слева, а справа, дверца открывалась не на внешнюю сторону, а внутрь, так что когда надо было заглянуть в стол, приходилось вставать. Но мы были и ему рады. Теперь у нас было всё.

* * *

Отцом Гена стал замечательным. Каждый день он читал Марине книги и даже купал её, но больше всего любил с ней гулять. В деревянные санки с плетеной из ивовых прутьев корзиной мы стелили одно ватное одеяло, другим закутывали ребенка, и Гена мог часами ходить с дочкой по нашей пустынной улице. Не раз я шла их искать. Подойду — Марина крепко спит, а Гена медленно тянет санки и что-то шепчет, и лицо у него — не от мира сего.

Геннадий с дочерью Мариной (Марине полгода), 1960 год

Когда Марине исполнился год, мы отдали её в ясли, но оказалось, ненадолго. Пока сидела дома, даже не чихнула ни разу, а после трех дней в яслях сильно заболела, температура к ночи поднялась до 39. Мы перепугались, завернули её в пуховое одеяльце и помчались в детскую больницу, которая была не так далеко от нас, на Орджоникидзе. Доктор посмотрела сначала на нас, перепуганных, потом спокойно послушала дочку и сказала: «Все обойдется, но не ясельная она у вас. А в садик пойдет». К счастью, все действительно обошлось.

Геннадий с дочерью Мариной (1 год), 196о год

Стали искать няньку, развесили на столбах объявления. Вскоре пришла женщина лет 45. Проработала она два дня и говорит:

— Что-то у вас в гардеробе не висит ни одного платья и всего две рубашки мужа, а где остальная одежда?

— В чемоданах — говорю.

— Но я и чемоданов не вижу.

— Не волнуйтесь, не такие уж мы нищие.

Еще через два дня к ней пришел мужчина, что Гене очень не понравилось. Нянька попросила у меня варежки сходить погулять, и они ушли. Ночевать она не вернулась, а наутро пришли два милиционера и спросили, где наша нянька. Когда узнали, что она вчера ушла погулять и не вернулась, разозлились, словно мы были в этом виноваты, и один сказал другому: «Ну, вот, опять ускользнула». Потом поинтересовались, не пропало ли у нас что-нибудь и ушли, а мы остались с той же проблемой — где найти няньку.

Но оказалось, что нянька жила в нашем же доме, на втором этаже, хорошая молодая девушка, из приличной семьи. Правда, как потом выяснилось, — страшная матершинница.

В одно из весенних воскресений поехали мы на теплоходе в Лемью. Сидим на верхней палубе, солнце, ветерок, какой-то человек играет на гармошке, Марина танцует, а мы с Геной разговариваем. Вдруг его сестра подбегает к нам: «Вы только послушайте, что Марина приговаривает!» Мы прислушались, и волосы у нас встали дыбом: наша красавица в пышном, розовом платьице, пританцовывая, смачно материлась. Гена тут же подхватил её. И вот мы сидим, красные и не знаем, что делать, а Марина вырывается из его рук — ей надо идти танцевать. Тут я, слава богу, нашлась:

— Мариночка, ты неправильно говоришь, надо говорить: «звезда». И вот Марина снова пляшет, но уже со «звездой». После крутого разговора Гены с нянькой мат сошел на нет.

От самого Геннадия я за всю жизнь не слышала ни одного матерного слова, хотя, конечно, он их знал, и может быть, употреблял в каких-то мужских компаниях, но я этого не знаю.

* * *

В то лето 1960 года Гена увлекся рыбалкой. Рыба в Вычегде ещё водилась, и он приносил по целому ведру, щедро угощая соседей.

На рыбалку кроме каши-приманки полагалось брать с собой бутылку водки. На эту бутылку собирались мужики, рыбачившие на тех же бонах, что и он. Когда к ним стали присоединяться рыбаки с соседних бон, потребовалось брать на всех уже две бутылки водки, затем — три. Я спрашивала: «Зачем ты фасонишь, собираешь алкоголиков? А Гена, смеясь, отвечал: «Раз я начал носить водку, теперь — лопни, но держи фасон!». Однако, когда дело стало подвигаться к четырем бутылкам, сдался: «Все, больше на рыбалку не хожу, не могу же я, правда, поить всю реку».

Следующим летом он, конечно, снова рыбачил, а как решалась проблема с водкой, уже не помню.

Г. А. Юшков едет на рыбалку в Лемью, 1960 год

Кроме рыбалки Гена с детства увлекался охотой. У него был свой родовой «путик», на котором он очень рано начал ставить силки и добывать птицу.

На третьем году после свадьбы Гена купил хорошую винтовку, собирался пойти на охоту, да не успел. Вскоре пришло уведомление явиться с винтовкой на перерегистрацию. И вот он идет в милицию: на одном плече винтовка, на другом — маленькая Марина. У него проверили документы, разрешение на оружие, а потом милиционер взял вдруг винтовку в руки, повертел и, сказав: «Мы её конфискуем». поставил в угол за столом. Гена стоял огорошенный. Когда он, опомнившись, направился к двери, Марина заплакала: «Отдайте папину винтовку!». И плакала она всю дорогу, чувствуя состояние отца.

Геннадий был потрясен случившимся. Лишь несколько месяцев тому назад государство разрешило ему купить винтовку и вдруг — раздумало. Этот случай занозой сидел у него в душе всю жизнь, и он никогда больше не заводил речи о покупке винтовки или ружья и об охоте. Гена вообще старался не вспоминать о неприятных для него обстоятельствах, сердце у него было в очень тонкой оболочке, и он инстинктивно берег его.

Жизнь потихоньку устраивалась, Марина оправилась от пребывания в яслях, перестала болеть, пошла в детский сад. Мы с Геной спокойно работали, но самое главное — он смог сосредоточиться на творчестве.

* * *

Первый послеинститутский период в творчестве Гены был очень плодотворным. Он очень быстро написал две пьесы: «Макар Васька — сиктса зон» и «На далекой буровой», доработал пьесу «Седьмой председатель», которую начал писать еще в Литинституте.

Именно тогда он увлекся драматургией, посещал руководимый Б. Ромашовым семинар по советской драматургии и в качестве дипломной работы выбрал две одноактные пьесы «Где-то в тундре» и «Мой друг Иван Игнатов». Почему Гена остановился именно на драматургических произведениях, сначала мне было не совсем понятно, ведь не менее активно он работал и в семинаре М. Светлова, который высоко оценил его поэтическое творчество, как я уже писала, сам перевел его стихи «Кукушка» и предложил их в «Новый Мир». Геннадий всегда очень тепло отзывался о М. Светлове, семинары которого считал самыми важными в своем становлении как поэта. Тем более, что к окончанию Литинститута в журнале «Войвыв Кодзув», начиная с 1952 года, было опубликовано около 30 стихов Геннадия, подготовлен к печати сборник стихов «Поэты коми» на русском языке, в который вошли пять его стихотворений. В эти годы он также печатался в газетах: «Красное Знамя», «Молодежь Севера», «За Новый Север», «Коми колхозник», «На рубеже» и в журнале «Чушканзi». Всего этого было более, чем достаточно для дипломной работы по поэзии, однако стихи его были написаны на коми языке, и чтобы они были поняты членами экзаменационной комиссии при защите, нужны были грамотные переводы, или хотя бы — хорошие подстрочники.

Поэтому он стал защищаться по драматургии. В этом случае с подстрочниками дело обстояло значительно проще. Кроме того, театр стал его завораживать.

В Литинституте Гена участвовал и в прозаическом семинаре Константина Паустовского, но этот семинар его не «зацепил». В студенческие годы он вообще не написал ни одного рассказа, хотя еще до поступления в институт уже примеривался к ним, и в 1952 году в журнале «Войвыв Кодзув» появился его рассказ для детей «Друзья».

Но после института Геннадий увлекся прозой. В течение трёх лет в журнале «Войвыв Кодзув» один за другим появляются шесть его рассказов, один из которых: «Слухи», был переведен на русский язык К. Евграфовым и напечатан в газете «Красное Знамя». Наконец, пробились ростки из семян, посеянных в семинаре Паустовского. В это же время им впервые были написаны четыре рассказа для детей, которые сначала появились в «Войвыв Кодзув», а потом вошли в книгу «Ачим тэда» (Сам знаю).

Стихи Гена тоже продолжал писать, правда, не столь интенсивно, как раньше. За три года в любимом журнале «Войвыв Кодзув» было опубликовано 13 стихотворений, но самым важным был выход в 1959 году первого сборника его стихов «Медводза сёрни» (Первый разговор) в Коми книжном издательстве, о чем я уже писала.

Тогда же впервые Геннадий написал ряд критических статей, заметки о стихах коми писателей, о коми литературном процессе в целом, которые были опубликованы в течение 1959 — 1960 годов.