Разведчики

Вячеслав Шалыгин, 2019

Добытый в 1942 году на Кавказе секретный трофей мог сделать солдат фюрера непобедимыми. Созданные немецкими учеными в 1944 году атомные заряды были способны сметать города, а новые баллистические ракеты могли долететь до любой точки мира и лишить антигитлеровскую коалицию высшего командования. И тогда уже ничто не помешало бы Гитлеру сделать рейх снова великим. После провала высадки союзников в Нормандии этот сценарий стал казаться абсолютно реальным. Но все три проекта доводились до полной готовности в Кенигсберге, штурмовали который не совсем обычные бойцы – разведчики группы капитана Филина. Благодаря их подвигу в 1945 году, планы нацистов были сорваны, но подробности операции сохранились только в закрытых архивах. В 2022 году советский историк Леонид Зимин, пытаясь разобраться, в чем причина этой несправедливости, неожиданно понимает, что коснулся тайны, которая загадочным образом связывает людей в благополучном настоящем и героическом прошлом. Чуть позже Зимин понимает, что вот-вот невольно перепишет официальную историю Советского Союза! Но отступать поздно, Леонид должен идти до конца, как и те разведчики в сорок пятом.

Глава 4

Ноябрь 1944 года, Восточная Пруссия, участок 3-го Белорусского фронта

«…В своей директиве командующему 28-й Армией от 28.10.1944 года командующий 3-м Белорусским фронтом указал:

«Противник, сосредоточив крупные танковые силы, по всем данным, намерен нанести нам ряд контрударов с целью отбросить войска фронта на прежние рубежи.

Для перемалывания контратакующего противника и подготовки к дальнейшему наступлению приказываю:

1. Временно перейти к обороне на занимаемых рубежах, имея передний край на линии: г.дв.Керрин, фл. Виркенвальде, г.дв.Гуддин, (иск) Зодинелен, Йодцунен, Грюнвайтшен, Жургупхен.

На этом рубеже создать неприступную, глубокую противотанковую, противовоздушную и противопехотную оборону, рассчитанную на отражение и уничтожение крупных сил танков и пехоты атакующего противника при поддержке массированной артиллерии и авиации».

Из директивы командующего 3БФ № 957/к

Хорошо, когда твоя мама учитель русского и литературы. Дома есть своя небольшая библиотека, поэтому даже в глухие беспросветные дни холодного безмолвия, когда вокруг на многие версты все заметено снегом и до школы не добраться, ты имеешь возможность читать. Дом томится в снежном плену, утренняя вылазка в уборную и за дровами превращается в чемпионат по классической борьбе — в роли противника дверь, подпертая наметенным за ночь сугробом, а тропа до колодца больше походит на узкий коридор здания без крыши. Но все это мелочи, когда дома есть книги. Сделав, что нужно, сидишь в уютной теплой тишине и читаешь.

«В тишине… такой, как сейчас. Нет, сейчас она другая. Там, дома, в снежном плену, было так тихо, что слышались удары сердца. А здесь тишина нанизана, как на шампур, на какой-то протяжный острый звук. Что-то пищит непонятно где, словно испорченная радиоточка. И вовсе не тепло и не уютно. Наоборот, холодно и неудобно. Почему? Отчего? Почему снег лежит не на крыше дома, а прямо на мне? Что с левой рукой, почему она не держит книгу? Почему она вообще не ощущается?»

Филин попытался шевельнуться, но что у него получилось, знал, наверное, только Бог. Только ведь его, как известно, для комсомольцев не существует. Или, наоборот, для него нет такой категории людей — не суть важно. Сам Никита не понял, шевельнулся он или нет. Он вообще не вполне понимал, способен ли шевелиться. Да что там! Он даже не понимал, жив ли еще!

«Мыслю, следовательно, существую, — припомнилась строчка из одной заумной книги в старорежимном оформлении. — Хорошо, если так. Но ведь шевелиться — это другая задача. Какие еще есть зацепки? Дышу? Тоже хорошо. В целом. А если не в целом… тяжело даже дышать, елы-палы! Как будто мешок с мукой сверху лежит. Надо собраться, приподняться, скинуть тяжесть. Руки-ноги, где вы?»

Руки отозвались, помогли, только это были не руки Никиты, а чьи-то еще. Они быстро сдвинули в сторону слой тяжелого снега — или это была земля, Филин пока не понимал, ухватили крепко, до боли, и без всякого почтения или хотя бы осторожности вытянули из неведомого капкана.

Почувствовав свободу, Никита сделал неглубокий вдох, втянул с воздухом земляные частицы и закашлялся.

— В рубашке родился капитан, — послышалось словно из какой-то железной трубы, со звонким многократным эхом. — Гимнастерка сгорела совсем, гляди. А на нем ни пузыря, ни ссадины. Опупеть какой счастливчик.

— Пупов не хватит за всех радоваться. Тут в одной воронке трое и все живы. Этот, правда, живее других, натюрлих.

— Чтоб у тебя язык отсох.

— А чего? Я могу и как союзнички говорят. Хочешь? О’кей, ит из гуд.

— Ну и чего тут союзнического? Опять «гут» фашистский.

— Темнота! Не «гут», а «гуд». По-английски.

— Хрен редьки не слаще. Ты английский шпион, что ли? Враг народа?

— Пошел ты, май френд, в жопу! Это по-американски. Жаргон пролетариата Североамериканских Соединенных Штатов, так тебе понятно?

— Так бы сразу и сказал, а то орешь на всю деревню.

— Соображать надо!

— Надо же, какой грамотный! Чего ж ты не военврач?

— А ты чего?

— Я-то из крестьян, мне только в зоотехники, а тебе, городскому, самое то в медицину было бы. А ты фрицевскими «гут-капут-натюрлихами» башку забиваешь. Самому не противно, нет?

Филину надоело слушать никчемную перепалку санитаров… или кем там были его спасители… и он снова попытался шевельнуться, а заодно открыть глаза.

Они открылись, руки их протерли, по-детски, кулаками, но Филину показалось, что все это сделал кто-то другой. Никита вспомнил, как бабушка извлекла однажды острую щепку ему из глаза — языком, а он после этого долго еще тер глаз, хотя больше ничего не мешало и не кололо. Остановиться и опустить руки не было сил. Хотелось тереть и тереть.

— Давай, капитан, умойся.

На лицо полилась вода, и Филин только в этот момент понял, что не видел ничего, хотя глаза были открыты. Умывание не только помогло восстановить зрение, но еще и взбодрило. Почти сразу вернулись ощущения и… черт! Лучше бы они не возвращались! Тело пронзила острая боль — от пяток до макушки. Никита имел две нашивки за ранения, и ему были знакомы эти ощущения. Только теперь казалось, что прострелено или сломано все, каждая косточка!

— Кто?! — неожиданно для себя прохрипел Филин.

— Я кто? — Один из санитаров усмехнулся. — Дед Пихто. А это моя бабка с автоматом.

— Отставить… шуточки… — Язык шевелился медленно и трудно, будто бы во рту было полно просроченной вязкой сгущенки. — Кто… выжил… еще?

— Ты молчи, капитан, — посоветовал второй санитар. — Вредно говорить. Контузия у тебя.

Филин попытался сфокусировать взгляд на бойцах. Получилось так себе. Во-первых, было не фонтан с освещением. Царили сумерки, не понять только, вечерние или утренние. Во-вторых, перед глазами плавала какая-то муть. Увидел капитан лишь два человекоподобных мутных пятна зеленоватого оттенка.

— Воды…

Санитары подались вперед, затем назад, и Никита почувствовал, что подается куда-то вместе с ними. Судя по внутренним ощущениям, его усадили.

Филин приготовился к новой болевой вспышке, но ничего такого не накатило. Тело оставалось непослушным, но боль исчезла, словно ее и не было вовсе. Немного ломило в затылке, но это не в счет.

Снова полилась вода. Чужая и в то же время, по факту, своя рука перехватила струйку и плеснула в глаза, а затем размазала воду по лицу. Ощущение холодной воды на лице сменилось новым — из внутренних уголков глаз по скулам потекло что-то теплое.

«Слезы или кровь?»

Филин опустил взгляд на руки. Крови он не увидел.

«Значит, слезы. Хорошо. Точно живой. И не раненый, если верить бойцам. А что контузия… ерунда. Голова не болит, не кружится, тошноты нет… оглушило просто».

— Проморгался? — Один из санитаров склонился и внимательно посмотрел Никите в глаза. — Зрачки одинаковые, глаза не прыгают… Слышь, Петрович, нет у него контузии.

— Слышь, профессор, не тебе решать. Тащим его в санбат, там разберутся. Носилки раскладывай.

— Погоди ты… — Первый санитар сунул Филину под нос флакон с чем-то едко пахнущим.

Никита невольно содрогнулся и отпрянул, но зелье подействовало. У капитана получилось резко и наконец-то глубоко вдохнуть, а в глазах прояснилось до вполне приличной четкости и прозрачности. И сумерки вроде бы немного отступили. Значит, все-таки приближалось утро.

Филин увидел двух бойцов с белыми повязками на рукавах, увидел выжженную, местами еще тлеющую землю, перевернутый искореженный «виллис» и два обугленных вражеских трупа. Еще три или четыре мертвых немца в поле зрения выглядели не настолько обгоревшими, но все как один оказались без голов и конечностей. На одном из них, как на кочке, сидел второй санитар.

А еще Никита увидел лежащих на носилках Бадмаева и Васнецова. Подполковника как раз собирались уносить еще два санитара. Взяли носилки они так, чтобы нести вперед головой, это обнадеживало.

— Бадмаич… — прохрипел Филин. — Слышишь меня? Живой?

— Дырка… нету, — тихо, но внятно ответил старшина. — Мало-мало… башка ударил.

— Молчите оба! — приказал первый санитар.

— Наши где? — Филин поерзал, усаживаясь поудобнее.

Удивительно, только с каждой секундой он чувствовал себя все лучше. Ему больше не требовалась помощь в виде понюшки нашатыря или умывания затхлой водой из солдатской фляжки. Противный звон в ушах становился все тише, перед глазами не осталось и следов мутной пелены, а тело вернулось хозяину почти целиком. Разве что левая рука все еще оставалась слабой и дрожала.

— Во дает, — проронил первый санитар, обращаясь ко второму. — Говорю же, нет у него контузии. Повезло в полный рост.

— Я задал вопрос, рядовой. — Филин добавил голосу строгости.

— Впереди. — Санитар кивком указал в западном направлении. — Километра на три продвинулись. Там старая железная дорога и полустанок какой-то. Аккурат до него одним махом рванули. А сейчас, наверное, еще дальше ушли.

— Слышал, Бадмаич?

— Поезд смотреть надо важно. Эти чотгор-шулмас^[5] и поезд вместе. — Старшина обмяк, но не так, чтобы совсем, а просто выдохся.

— Это верно. — Филин оперся о плечо первого санитара и поднялся на ноги. — Тоже думаю, что как-то связаны эти неубиваемые фрицы с тем поездом.

Голова слегка кружилась, но стоял капитан достаточно твердо. Постояв пару секунд, Никита наклонился, выудил из-под слоя смешанной с пеплом земли почти не обгоревший ватник, затем нашел автомат — тоже вроде бы ничего, целый, оделся и забросил оружие на плечо, как мотыгу. Ощущение оружия в руке придало бодрости, и Филин внутренне «взвился», как те соколы из песни, орлом.

— Вы чего, товарищ капитан?! — Санитар не возмутился, а скорее изумился. — Вам в санбат надо!

— Бадмаева несите. Я сам. — Упреждая возражения санитаров, Филин махнул рукой. — Это приказ. Выполняйте.

— Есть. — Первый санитар пожал плечами.

Никита был уверен, что, если бы не субординация, боец покрутил бы пальцем у виска.

Санитары подхватили носилки со старшиной, но прежде чем они двинулись в тыловом направлении, Филин спросил о главном:

— Кого еще удалось откопать? Ефрейтора поблизости не находили?

— Никого. — Первый санитар взглянул на капитана виновато. — Выжгли тут гвардейцы все под ноль.

Филин нахмурился и отвернулся.

— Нету… тела, — прошептал Бадмаев. — Леха… жив.

Никита, не оборачиваясь, похлопал старшину по плечу и кивнул санитарам.

Бадмаев был прав. Пока не найдено тело, списывать Покровского со счетов не следовало. Хотя, если было прямое попадание, например, тела и не будет. Одни «клочки по закоулочкам», как в той сказке.

Мысль вдруг скользнула дальше, и в голове эхом повторились следующие слова Бадмаева: «Леха… жив». Старшина произнес их, как отдельное предложение. Уверенно так сказал. Почти заявил. Ашир будто бы откуда-то знал, что Леха жив, и поэтому здесь нет его тела.

Расспросить старшину капитан теперь не мог, бойцы-санитары с носилками уже скрылись из вида, поэтому пришлось просто отложить в голове, на крайней полочке, что судьба Покровского пока в тумане, и заняться главным вопросом. Точнее, вопросами: что за антинаучная мистика разгулялась на данном участке передовой и прилегающей местности? и есть ли тут действительно связь с тем поездом за линией фронта?

В первом приближении связь вроде бы имелась, вот и Бадмаев подтверждал. Но не потрогаешь — не узнаешь. Филину требовалось убедиться во всем лично: на глаз, на ощупь, а если потребуется, то и на зуб…

Так бывает с похмелья: бодрость духа и энергия в теле вдруг в один миг сменяются полным безразличием и ощущением какого-то фарша вместо мышц. Именно так, в один миг, резко. Шел себе, шел, почти насвистывал, как вдруг… раз!.. и накрыло медным тазом. Жизнь сделалась никчемной, тело покрылось липким потом, а вместо упругих мышц образовалась бумажная масса, хоть фигурки папье-маше лепи.

В такой момент наилучший вариант — лечь на травку, расслабиться, выдохнуть и прикрыть глаза на пять минут. Спать не обязательно. Главное — расслабиться.

Но это если с похмелья. Если дело в контузии, все сложнее. Что бы там ни заявлял будущий доктор, а пока что санитар из Отдельного медико-санитарного батальона, встряхнуло Филина изрядно, а значит, последствия просто обязаны сказаться.

Когда Никита вышел на тропу, по которой еще полдня назад разведгруппа улепетывала из немецкого тыла, его качнуло пару раз с такой силой, что Филин едва не встал на четвереньки. Все обошлось, но передвигаться капитан начал осторожнее, без ухарства, с учетом как его там… анамнеза, кажется. Филин дважды отлеживался по поводу ранений, поэтому кое-какие медицинские словечки запомнил. Анестезия, инфильтрация, гангрена… еще чего-то там. Расширять словарный запас Филину не хотелось. На госпитальной койке хорошо, сонно и сытно, но на свежем воздухе лучше.

Вокруг снова стояли корабельные сосны, воздух пронизывали ароматы смолы и увядающей травы, а мшисто-хвойная подстилка пружинила под ногами. А еще имелось холодное небо над головой и полное непонимание происходящего — внутри этой самой головы.

Низких утробных звуков больше не ощущалось, тут никакого сходства не прослеживалось, но Филин опять не знал, что там за деревьями. Танки вряд ли. Если только свои. Поезд?

«Да, поезд. Смотреть надо важно. Прав Бадмаич, очень важно его осмотреть! И обязательно изнутри».

Капитан невольно ускорил шаг. Организм отреагировал на это легкой тошнотой. Никиту едва не согнуло под ближайшим кустиком, но Филин взял себя в руки. Что съедено до огневого налета, провалилось. Мое. Точка.

На подступах к железнодорожной ветке атмосфера сгустилась до подобия газовой атаки. Нещадно чадили то ли какие-то резиновые изделия, то ли растекшийся неведомо из каких емкостей мазут. Ветер путался в соснах и до насыпи долетал на последнем издыхании, а потому черный дым большей частью метался над пятнистым составом. Прочь улетала едва ли десятая часть.

В обрамлении черных клубов загадочный состав выглядел и вовсе мистической придумкой американского писателя Эдгара Аллана По. Наряду с книжкой Жюля Верна про подводную лодку сборник рассказов этого сочинителя был настольной книгой Филина. Ну, после историй про Шерлока Холмса. Эти три книги так и лежали в одной стопке.

Возвращаясь к теме: загадочный поезд стоял на месте. Все рефвагоны оставались закрыты, пассажирские, наоборот, нараспашку, тепловоз дремал, а пулеметы и зенитки склонили стволы долу. Никакого личного состава выше рельс не наблюдалось. Большинство «грачей», похоже, улетело, а те, что остались, лежали теперь вдоль насыпи. Жареными кусками.

Это выглядело неприятно, но вполне объяснимо. «Катюши» ведь жахнули, что тут удивляться? Гвардейские реактивные минометы не разрушили железную дорогу и даже не скинули с нее тяжелые вагоны. Секретный подвижной состав был поврежден лишь частично. Зато для живой силы противника «катюши» устроили адский кошмар. Все равно, что гиперболоид инженера Гарина.

Осмотревшись, Филин вскарабкался на скользкую от мазута насыпь, уцепился, подтянулся и запрыгнул в ближайший вагон с окнами.

Комплексное гимнастическое упражнение было вроде бы простым, но организм отреагировал не штатно. В глазах потемнело, на темном фоне замелькали золотистые искры, в животе ухнуло, словно при резком спуске с крутой горки, а ноги подкосились. Филину пришлось вцепиться в поручень и на пару секунд замереть.

Когда в глазах прояснилось, Никита обнаружил, что перед ним стоит боец с автоматом. Стоит в метре и почти упирает ствол ППШ капитану в грудь. Еще один автоматчик стоял позади бойца и тоже целился в Филина, только прямо в лоб.

— Выпрыгнул, как черт из табакерки, — послышалось справа, из коридорчика, который отделял основное пространство вагона от тамбура. — Капитан… как там тебя… Лунь, Сова?

— Филин. — Никита чуть подался вперед и заглянул в коридор. — Майор Жданов? Комендатура?

— Так точно. Ты что тут делаешь, разведка? И почему в таком виде? Тебя будто бы из-под земли достали. Воины, отбой тревоги.

— Так и было. — Никита попытался разглядеть свое отражение в никелированном баке для кипятка, встроенном в стенку коридора.

— Так это с ваших позиций огонь на себя вызвали?

— С наших.

— И ты уцелел?

— Повезло, — Никита кивнул и поморщился. — Башка только трещит… и в глазах темнеет иногда.

— Доктор! — Майор Жданов обернулся и повторил громче: — Доктор, тут к вам пациент!

— Да я в порядке… — Филин осекся.

Строгий взгляд доктора, капитана медицинской службы, подействовал как команда «смирно», хоть по званию они были равны. Настолько синих и глубоких глаз Филин не видел никогда. Может быть, фокус заключался в том, что ветер наконец порвал черную дымовую завесу и в окошко пробились косые лучи утреннего солнца? Они весьма удачно подсветили лицо доктора. Особенно большие красивые глаза.

Не подумайте ничего дурного. Филин не сбрендил и не стал вдруг художником, чтобы воспевать красоту как таковую, невзирая на половую принадлежность субъекта. Доктор оказался молодой русоволосой женщиной.

В полковом медпункте Филин ее не встречал, значит, это была военврач из медсанбата или вообще из госпиталя. Почему она вдруг оказалась на передовой? И что здесь, собственно, делал майор Жданов, представитель комендатуры, которому тоже не полагалось разгуливать по передку? Неужели за те несколько часов, что Филин провалялся без сознания, фронт ушел настолько далеко? Здесь теперь что, глубокий тыл? Пока что все эти вопросы оставались без ответов.

— Пройдите сюда, товарищ капитан. — Оказалось, что голос у доктора тоже красивый. — Сюда, в купе.

Филин прошел в первое купе и осмотрелся, автоматически фиксируя детали. Впрочем, отвлекся он лишь на секунду. Магнит синих глаз притянул все его внимание.

— Контузило… маленько, — неожиданно для себя запнувшись, сказал Никита.

— Сами так решили? — Доктор вынула из кармана огрызок химического карандаша. — Голова кружится? Нет? Развернитесь к свету. Хорошо. Смотрите на карандаш. Теперь закройте глаза, ноги вместе и вытяните руки перед собой. Открывайте глаза. Головная боль, тошнота…

— Ничего нет. — Филин почему-то взбодрился и приосанился.

— А в тамбуре что было? В глазах потемнело?

— Откуда вы… Нет! Просто со света в темноту… глаза привыкали. Не сразу заметил бойцов. Или что, так не должно быть?

— Должно. Только света особого снаружи не было.

— Вот же… солнышко!

— Капитан, не морочьте мне голову. — Доктор вздохнула и посмотрела на Филина укоризненно. — И без ваших усилий ничего не понятно.

Доктор едва заметным кивком указала вглубь вагона.

— А что там? — Филин выглянул из купе.

Этот момент тут же засек Жданов. Он жестом приказал капитану замереть.

— Жить будешь?

— Какое-то время. — Никита кивнул. — Лет до ста точно. Что здесь было?

— Эсэсовцы. Твоя-то какая забота?

— Я этот эшелон обнаружил. Что в вагонах с вентиляторами, выяснили?

— Не лезь, капитан. Скоро Смерш тут будет.

— А вы кто?

— Не наш, а из штаба фронта. Чуешь масштаб? Теперь это их головная боль. Ты, если здоров, шуруй вперед, догоняй своих.

— То есть дело серьезное, — сделал вывод Филин. — Сам помощник коменданта на охране, фронтовой Смерш вызвали… только доктор не вписывается пока.

— Ты сильно умный, да? — Жданов скривился, не понять, с сочувствием или неприязненно.

— Просто любознательный.

— Может, тебя арестовать?

— Ухожу, ухожу. — Филин поднял руки ладонями вперед. — Совет хочешь?

— Нет, проваливай.

— Побольше солдат на периметр поставь, иначе вздрючит тебя фронтовой Смерш за такое несение службы. Сито у тебя тут, а не охранение. Будь здоров, товарищ майор.

— Исчезни уже. — В голосе у Жданова мелькнули доброжелательные нотки.

В отличие от некоторых штабных он не считал себя самым подкованным в любых вопросах военного дела. И к разведчикам относился с должным уважением. Филин не стал злоупотреблять благорасположением майора и, бросив прощальный взгляд на доктора, не без сожаления покинул вагон.

«Вот дурень! Надо было у Жданова спросить, как ее зовут хотя бы. Но теперь, если вернусь, майор начнет стрелять, это точно. Да и некогда тут бегать туда-сюда».

Пока Жданов не внял совету, у капитана имелась возможность заглянуть все-таки в загадочные вагоны. Этим Филин и занялся. Для начала он пробрался под вагоном на другую сторону насыпи, рысцой переместился к вагонам с вентиляторами и на несколько секунд замер в буферной зоне.

Кроме буферов, сцепки и вполне обычных тормозных шлангов, между подозрительными вагонами были протянуты еще два пучка проводов и резиновых трубок. Ну ладно, один кабель мог быть электрическим, а что подавали другие провода и трубки? Особенно заинтересовал Филина резиновый шланг, усиленный стальной сеткой.

Капитан выглянул из условного укрытия, повертев головой, убедился, что Жданов по-прежнему не спешит следовать совету, скользнул вдоль вагона и остановился у сдвижной двери. Заперта она была довольно условно, на висячий замок весьма хлипкого вида. Сбить его представлялось делом несложным, но Филин не хотел шуметь.

Капитан перебежал дальше и снова притаился в пространстве между вагонами. Впереди послышались голоса и топот сапог. Бойцы все-таки начали занимать посты.

Филин терял инициативу, но это его почему-то не беспокоило. Капитан поднял взгляд и понял, в чем дело. Краем глаза он заметил приоткрытую дверцу в торце следующего вагона. Запрыгнуть оказалось делом одной секунды. И на этот раз все прошло без сучка без задоринки: в глазах не потемнело, ноги не подкосились, руки тоже не подвели.

Внутри вагона светили дежурные лампы, что-то электрически гудело и едва слышно журчало. Будто бы какой-то насос гонял жидкость по трубам. Филин протиснулся между непонятными баками и агрегатами и прошел немного вперед, стараясь не запутаться в хитросплетении проводов и шлангов, местами брошенных поперек узкого прохода.

Вскоре проход чуть расширился, и Филин увидел слева и справа нечто вроде спальных полок, только по пять штук друг над другом. То есть на таких полках пассажиры могли путешествовать исключительно лежа. И еще капитан не совсем понимал, каким образом пассажиры поднимались на самый верх.

Но главное — полки только на первый взгляд выглядели полками. Если присмотреться… Филин достал карманный фонарик и посветил на один из лежаков среднего яруса. Это больше походило на… формочку. Да, на формочку для отливки оловянных солдатиков, на ее тыльную половинку. Только здесь эта половинка формочки имела натуральную величину, в смысле — величину среднего человеческого тела.

Филин представил, что ложится в эту люльку, и сделал вывод, что в ней должно быть удобно. Вот только смущали торчащие из некоторых мест гвозди… или это иголки?

Капитан склонился, взялся за один из «гвоздей» и потянул. Железка легко вышла из гнезда. Следом за ней потянулась резиновая трубочка. Определенно это были иглы. А над головной частью лежака нависала массивная металлическая запчасть, по форме как половина обруча, к которой были подведены электрические провода.

— Лечение умственных расстройств электричеством? — пробормотал Филин и хмыкнул. — Где-то я читал. Психушка на выезде?

— Хорошая версия, многое объясняет, — вдруг прошептал кто-то совсем рядом.

Никита схватился было за автомат, но вовремя одумался. Даже шепот у нее оказался красивый. Капитан обернулся и посветил фонариком в потолок, над тем местом, где стояла доктор с васильковыми глазами.

— Еще раз желаю здравия. Я капитан Филин, Никита…

— Очень приятно. Еремина Алевтина Дмитриевна. Можно просто Алевтина.

— Вы знаете, что это? — Филин обвел лучом фонарика ближайшие полки.

— Могу только догадываться. Пока не найду документацию, сказать что-то конкретное будет трудно.

— Но вы согласны, что это медицинское оборудование?

— Не знаю.

— Но ведь вас сюда привезли зачем-то? Кто привез? Жданов? То есть нечто натолкнуло его на мысль, что это оборудование имеет отношение к медицине, и он вызвал доктора, вас. Почему, кстати, именно вас?

— У меня ощущение, что Смерш уже приехал. — Еремина покачала головой. — Вы в милиции до войны не служили? Очень уж дотошно расспрашиваете.

— Не служил. Так почему именно вы?

— Я заведую рентгенотделением в госпитале. Разбираюсь немного в медицинских аппаратах. Но это не чисто медицинская техника. Вот эти приборы из области электротехники, радиосвязи… не могу сказать точно. Товарищ Стасенко поспешил с выводами, ему надо было вызвать связистов.

— Ах, вот кто тут распоряжается! — Филин усмехнулся. — С каких это пор замполиты руководят изучением научных трофеев? Вышел такой приказ?

— По-моему, ваш командир просто сплавил его, чтобы товарищ Стасенко не путался под ногами.

Филин вновь усмехнулся, погрозил доктору пальцем, а затем приложил все тот же палец к губам. Алевтина пожала плечами: «Мне все равно, замполитов не боюсь», но все же кивнула.

— На удивление оперативно сработал замполит. — Филин еще раз осветил лучом фонарика ближайшие полки. — Это ведь надо было сообразить, принять решение, согласовать, вызвать вас, привезти сюда… и все за шесть часов?

— Шесть часов? — Алевтина удивленно вскинула брови — между прочим, не подведенные, но при этом идеальной формы и в меру темные. — Все-таки надо уложить вас на обследование, капитан. Этот участок был занят вчера утром, а меня откомандировали сюда вечером. Пока ехали, потом пережидали — немцы дважды пытались вернуть этот полустанок, ночь прошла.

— Постойте, я, получается… сутки провалялся?! Даже больше?!

— Или где-то проваландался, — вдруг прозвучало из полумрака вагона. — На самовольное оставление части в условиях боевых действий походит. Как считаете, капитан Филин?

Под ближайшую лампу вразвалочку вышел упитанный подполковник. Это мягко говоря, упитанный. Начальник политотдела дивизии товарищ Стасенко. Фигура теоретически авторитетная, но практически никем не уважаемая за склонность к пустословию, мелочность и бесхребетность.

— Это вы, товарищ подполковник, у санитаров спросите, которые два часа назад меня откопали. — Филин смерил подполковника ироничным взглядом.

В форму замполит вырядился почему-то не в полевую, а в повседневную и сапоги начистил до блеска. И не замарал нигде. Он будто бы не пришел сюда, а прилетел.

«Прошелся бархоткой перед тем, как запрыгнуть в вагон? Перед доктором выкаблучивается? Тоже мне франт. Лучше б жрал поменьше».

— А у Васнецова с Бадмаевым уточните, — продолжил Филин, — сколько кило земли поверх нас троих лежало, и как они считают, смог бы я выбраться, погулять денек, а потом снова зарыться на ту же глубину?

— Ладно, остынь. — Стасенко смягчил интонации. — Вот вечно ты ерепенишься, Филин. Чего тебе неймется? На грубость хочешь нарваться? Без пенделей как без пряников?

— Я с детства такой: энергичный и любознательный. Поэтому в разведке и служу. А у вас какое оправдание?

— Опять дерзишь? Хочешь до цугундера договориться?

— Какая подначка, такая и сдачка. Можете влепить мне выговор с занесением в личное дело. Или рапорт в Смерш напишите. Что вам больше нравится?

— А-а! — Подполковник сморщился, как от лимона, и махнул рукой. — Чумовой ты, Филин! Столько медалей мимо тебя пролетело из-за языка твоего бескостного, взвод можно наградить. И премиальных профукал… два кармана. Не жалко тебе?

— Не-а. — Филин усмехнулся. — Можете смеяться, но я за Родину воюю, а не за деньги с медалями. А вы?

— Уф-ф. — Стасенко снял фуражку и утер платком лысину. — Забодал ты меня. Смершевцам только не говори про свою подземную лежку. Не поверят. Сутки в отключке, считай, заживо похоронен был, а теперь вон что, живой и бодрый. Эти товарищи в божьи чудеса не верят. Так, товарищ Еремина?

— Мне-то откуда знать, товарищ Стасенко? В госпитале все в одно чудо верят — в исцеление. От хирургов и других врачей его ждут.

— Во-от! — протянул подполковник Стасенко многозначительно и поднял к потолку палец. — Никакого религиозного мракобесия, чистая наука! Все в полном соответствии с марксистско-ленинской теорией, а также сталинской практикой. Без ложных надежд на опиум для народа и спасительные свойства культовых талисманов и оберегов, вроде крестов, ладанок и образов. Вы согласны, товарищ капитан?

— Крестики — это не талисманы и не обереги, а просто символы веры. — Филин пожал плечами. — Напоминание такое. Задумал человек дурное, взялся за крестик и вспомнил, что религия ему этого не позволяет. Недаром же и среди атеистов распространена уловка «нарисовать крестик на память». Но насчет науки согласен. Она шагает вперед семимильными шагами.

Капитан похлопал по ближайшей полке.

— Наша наука не хуже ихней. — Подполковник уловил намек. — Или вы, товарищ капитан, обратный ход рассуждений предпочитаете?

Он с подозрением прищурился и уставился этаким «проницательным», как ему казалось, взглядом на Филина.

— «Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю». — Капитан развел руками. — Дайте товарищу Ереминой немецкие документы, и тогда мы поймем, кто кого на текущий момент хуже или лучше.

— «На текущий момент», значит. — Стасенко кивнул. — Я запомню, товарищ Филин, эту вашу уклонистскую оговорочку. Разберемся с этим трофеем, будьте любезны заглянуть ко мне на беседу.

— Слушаюсь, товарищ подполковник, — спокойно ответил Никита. — Если не получу новое задание, непременно загляну.

— Надеетесь, Васнецов защитит, как обычно? — Стасенко усмехнулся. — Ну-ну. Посмотрим. Кстати, вы не в курсе, куда исчез один ваш боец… ефрейтор Покровский?

— Два варианта. Либо куда и все остальные — на небо… в чисто научном смысле, разумеется, в виде пепла. Либо… воюет. Наши далеко продвинулись?

— Относительно.

— Вот там его и надо искать… относительно.

— Поищем. А пока вы свободны, капитан Филин. Здесь вам делать нечего.

— Как знать…

— Мне пригласить майора Жданова?

— Я тоже выйду, — сказала Еремина. — Душно здесь. Будут новости — я в машине. Разрешите идти?

— Ступайте. — Подполковник Стасенко раздраженно махнул рукой.

Филин выпрыгнул из вагона и помог Алевтине спуститься на землю, а дальше первой двинулась она. Где стоит машина, разглядеть капитан не смог, пусть уже вовсю светило пока еще в меру яркое и относительно теплое октябрьское солнце.

«Уже ноябрьское, — мысленно поправил себя Филин. — Тридцать первое я пролежал, как боров, под слоем грязи. Как только не окоченел? Земля тлела, это да, но ведь не сутки с гаком. И не задохнулся. Нет, Стасенко, напрасно ты столь решительно отвергаешь религиозное мракобесие. Без чудесного вмешательства тут не обошлось, вот те крест во все пузо, товарищ замполит».

— Сам предупреждал, что лишнего говорить не надо, и что? — Еремина вдруг обернулась и одарила капитана легкой улыбкой. Светлой, но почему-то грустной. — Еще немного — и довел бы несчастного Стасенко до психологической травмы. Ему и так трудно, никто его, похоже, всерьез не воспринимает.

Никита отметил очень неожиданный и благоприятный сдвиг в наметившихся отношениях. Алевтина обратилась к нему на «ты».

— А как можно воспринимать всерьез этот ходячий сборник лозунгов? — Филин усмехнулся. — Знаешь, и умные люди иногда говорят глупости. Это простительно. Но когда умничают глупцы… это невыносимо.

— Все равно поосторожнее. Он трусоват, в лоб не пойдет, но, если подвернется случай, обязательно отомстит за все обиды. Такие типы злопамятны.

— Ты не только врач, ты еще и психолог?

— Все врачи психологи. — Алевтина остановилась и вдруг взяла Филина за руку.

Сначала капитан вообразил невесть что, но в следующую секунду понял — доктор просто решила посчитать пульс.

— Что там? «Пустое сердце бьется ровно»?

— Ты начитанный, — Еремина посмотрела на капитана как-то странно, искоса, будто бы с опаской, но и с любопытством. — А ну, пробежимся?

— Не вопрос. — Филин рванул с места в карьер и вмиг очутился на десяток метров впереди.

Доктор тоже не стала изображать кисейную барышню и припустила за капитаном вполне профессионально, по времени примерно второго разряда.

Находись машина чуть дальше, забег мог бы продолжиться. Ни Филин, ни его соперница особо не запыхались. Но рядом с полуторкой оба затормозили, и доктор снова ухватила Никиту за запястье.

— Пятьдесят, — выдохнула Алевтина.

— Это хорошо?

— У меня… под сотню. А я, между прочим, бегом занималась. Область выигрывала. А ты каким видом спорта занимался?

— До войны? Никаким. Физкультурой в школе. Но с сорок первого… еще какой спортсмен. Мастер спортивного ползания и ворошиловский стрелок из всех видов оружия. А что не так?

— У тебя пульс… слишком медленный. В покое вовсе меньше сорока был. Может, от этого и в глазах темнеет.

— Меньше оборотов — меньше износ «пламенного мотора». — Филин улыбнулся. — Не так?

— Ты ведь не механизм. — Алевтина заглянула в машину. — Странно, где Ванечка? Здесь столько матценностей. Тиснет кто-нибудь лекарства, ему ж влетит.

— А правда, что новые лекарства, которые от всех инфекций лечат, из плесени делают?

— Правда, Никита. — Доктор повертела головой и негромко позвала: — Ваня! Ты где, Ваня?!

— Командир! — вдруг долетело откуда-то из-под вагонов. — Уходи, командир! Уходи!

Филин резко обернулся и увидел несущегося на всех парах, от насыпи прямиком к санитарной машине… ефрейтора Покровского. Собственной персоной. Впереди, похоже, что на ефрейторских пинках, буквально летел тощий рыжий боец, а следом бежали еще несколько солдат и один офицер — уже знакомый майор Жданов.

Сначала Никите показалось, что «комендачи» гонятся за Покровским и рыжим, но вскоре капитан понял, что вся компания бежит не за кем-то, а от кого-то или от чего-то. Филин схватился за автомат, но противника не увидел, как ни старался.

— Ноги в руки! — заорал Покровский совсем уж неприлично громко. — Сейчас рванет к чертям!

Это пояснение Филина устроило. Теперь уже он схватил доктора Еремину за руку и потащил за собой куда подальше. Алевтина попыталась притормозить, якобы чтобы дождаться Ванечку, — судя по всему, это был тот рыжий боец, но Филин не отпустил наивную и сердобольную докторшу. Ванечка Ванечкой, но, если у Покровского глаза становятся квадратными, а голос зычным, что иерихонская труба, дело серьезное, это точно.

За месяц с хвостиком совместной службы Филин хорошо изучил повадки подчиненного. И в том, что минное дело Алексей знает не хуже настоящего сапера, капитан успел убедиться. Если Покровский сказал, что сейчас рванет к чертям, рванет непременно и обязательно «к чертям».

Вытолкнув Алевтину вперед и придав ей нужное направление, капитан все же оглянулся, чтобы оценить обстановку. Почти все отбежали довольно далеко. Но доктор беспокоилась не напрасно, видимо, знала, насколько бестолков водитель ее машины. При любой мощности будущего взрыва убить теперь могло только одного отставшего воина из отряда Жданова, да еще как раз Ванечку, который решил завести свою полуторку.

Так и случилось. Вагоны рванули разом, и вот именно так, как предсказывал Покровский — ко всем чертям. Какие мины сработали, ведали только немецкие саперы. Но могущество взрывов оказалось таким, что обломки поднялись почти на высоту птичьего полета и разлетелись на полкилометра в разные стороны.

Взрывная волна легко подбросила санитарный грузовичок, перевернула через капот и отшвырнула метров на двадцать. Несколько десятков вырванных с корнями деревьев завалились, словно пародируя примятую траву, а две дюжины рельсовых обломков просвистели над головами, как запущенные подвыпившими кузнецами молоты. Все, кто пытался убежать, как бы далеко ни находились от железной дороги в момент детонации, потеряли опору под ногами и пролетели изрядное расстояние на манер подхваченных ветром осенних листьев.

Филин совершил этот увлекательный полет спиной вперед, поэтому сумел подметить, несмотря на дым, пыль и фонтанирующую землю, интересную деталь. Состав рванул не весь. Локомотив с пулеметной платформой, два пассажирских вагона и один «вагон-рефрижератор» уцелели. Тепловоз и вовсе остался на рельсах, а три уцелевших вагона просто завалились: пассажирские — назад, а вагон с неведомым советской науке содержимым — вперед. То есть лежал он с той стороны насыпи, где находился Филин со товарищи.

Ударная волна ослабела, и капитан совершил относительно жесткую посадку. Спиной ударился о землю, зато затылком обо что-то мягкое. Это уберегло Филина от новой отключки, но… стоило доктору Ереминой огромного синяка на таком месте, что неудобно говорить. Именно это место оказалось у Филина под головой.

Но насчет синяков и прочего бесплатного фронтового макияжа разговор состоялся чуть позже, когда Алевтина отошла от шока. Пока же доктор лежала ничком, оцепенев от боли в ушибленных местах, а капитан, тоже временно беспомощный, наблюдал за происходящим у насыпи и на ней.

Загадочно мощный взрыв не спровоцировал почти никакого пожара. Полыхал только устоявший тепловоз, снова дымил пропитавший насыпь мазут, трещал занявшийся бурелом, нехотя горели два вагона по ту сторону насыпи. Пожалуй, и все. Вагон с загадочным оборудованием даже не тлел. Лежал себе под откосом, почти не закопченный, только помятый.

Но бог с ним, с вагоном. Филин отчетливо видел человеческую фигуру, отделившуюся от силуэта вагона и теперь бредущую прочь. Капитан понимал, что такого не может быть, но мог поклясться комсомольским билетом, что это подполковник Стасенко! Тот самый идейный богоборец, полчаса назад именовавший любые чудеса религиозным мракобесием.

«И что он скажет теперь? — Филин скривил губы в ухмылке. — С другой стороны, не слишком ли много чудес на квадратный километр? Я ведь не видел, откуда на самом деле взялся Стасенко. Мы расстались в том самом вагоне, но был ли подполковник в нем, когда громыхнуло? И почему взорвалось либо загорелось все, кроме этого вагона? Даже вот так, навскидку, уйма вопросов. А сколько их будет, если задуматься?»

Филин услышал новые звуки и насторожился. Нет, моторизованные части фрицев обычно издавали другие звуки. Сейчас обиженно рычали маломощные моторы и подвывали простейшие трансмиссии. Приближалась колонна из трех полуторок. В тон им ворчало что-то поприличнее, но помельче, вроде «виллиса».

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

5

Злые духи (бурят.).