Спички

Вячеслав Ладогин, 2011

Вячеслав Ладогин – современный поэт и переводчик. Его творчество, как и у всех поэтов, посвящено самой поэзии. Тематика его оригинальных произведений – жизнь во всей своей откровенности, а среди переводимых авторов Пруст и Данте, Ружевич, Милош и Шекспир, св. пророк и царь Давид. Книга «Спички» четвёртая по счёту, включая переводы, книга поэта.

Коробок II

Отечество нам Царс — три слога — ло…

Сонет-Сура

Когда придёт к нам кара легкокрылая,

Перстами щедро участь раздавая,

Как мне увидеть смерть воочью, милая,

Кто ангелов мне возвестит, родная?

Так моль сквозняк смахнул свежайшей силою,

Как мир людской замечется, порхая.

…Ни гор не пощадит уборщица унылая,

Их, как отрезанные косы, выметая.

Рука с весами в меру тяжкой горечи

Воздаст своим любимцам милой вечностью.

Иное — сонмам лёгкой, страстной сволочи,

Рождённым бездной-матерью — возлечь им с ней!

Кто бездну эту возвестит мне, милая?

Гнев жаркого огня своей ревнивой силою.

Над строчкой Пушкина

О-те-чес-тво нам Цар-ское се-ло.

Поспоришь разве? Жаль, что… слишком звучно.

В парк многим и зайти не повезло,

Другим же зябко, и… здесь очень скучно,

Невежда задушил, экскурсовод

Несчастный слух мой. Грязь. Не до природ:

В гниющий пруд летят сплошные капли

Некрупной мороси. В немых садах

Листы, преснея сыростью, набрякли,

……………………………………….

Картавит ложь ворона в проводах.

А всё же здесь — отчизна мне. Пройду

С Мариной под руку назад-вперёд по парку.

Кто ж песен не поёт — ни холодно, ни жарко

Ему в Селе, где все сгорали на ходу.

Пьющему собрату

Знаешь: «Гордость, хоть плачь, — не в спирту же — топить…

Так что, — «полно Прыщом быть, с кашлем — горькую пить».

«Ты-то… сам-то… кто»? — хмыкнешь, — «что ж… стоик»?

«Я-то?.. Вряд ли… вот, только — на жалость давить — на Руси

Стоит разве»? — сердечного Бога спроси,

Как Бог скажет: «Хнычь пьяно»? — … Или же, — «не стоит»?!

Скажет: «Гордость, хоть плачь, — не в спирту же — топить…

Скажет, — «полно Прыщом быть, с кашлем — горькую пить».

Разве ж — горлом хрипя-в-перемать, доползать

Злой свиньёю, обрюзгшей, до ватерклозета? —

Разве — дохать истошно — забота поэта?

Или ж — с кофеем валокордины глотать…

Дурь, товарищ. Дурь — зряшно — за гонор держаться.

Хва! Брось, лучше! Плюнуть — тонка аль кишка? —

Пусть всем горе!.. Да стоит ли — столь упиваться

Мягкой, скользкой, да пьяною, — судьбой слизняка?

Что? Не гадко ль — всей печенью кашлять натужно

Плюс — молясь (через слёзы): «Спасительный спирт»… —

Может, спишь, так проснулся б — друг ситный, твой — стыд?

Шепчешь: «Боже, уже и не нужно»! —

Брось-ка, знаешь ли, брось-ка-брось пить.

Гордость, батенька, не утопить.

«Вот миг, когда порыв внезапен…»

Вот миг, когда порыв внезапен —

Сказать: «Продлись! Как хорошо»…

Zum Augenblicke dürft’ ich sagen:

Verweile doch, du bist so schön!

Псалом 22 Давида

1. Царь мой и — Отец — меняа

Пас, как я — стада в полях,

2. Породил мне в небе Бога,

плоть — на тучных берегах.

Припев:

Голос мой — чужестранец,

Земля эта мне так чужда.

Не скрывай тайн пресветлых от сына, святая Звезда!

3. Чтоб Святое славить Имя,

Сердце мне Ты воспитал.

4. Рви, мол, тропами моими,

Сын мой, Клевер до-сы-та́.

5. Мне ль робеть, Отец? — Иду я

В кровь и в смерть — среди теней,

6. Чую нечисть!.. в ус не дую: Царь с душой един — моей.

7. Стол для трапезы накрыл мне

Ты у вражеских шатров.

Маслом кудри умастил мне,

Дал мне — братину пиров:

Припев:

Пьян напьюсь высокой силы —

Тут, Отец, не до могилы.

8. С сыном добр, к ягнёнку — нежен,

Следуешь, мой Гром, за мной.

Будет долгий век утешен,

Добрый сын, ягнёнок твой!

Как забыть, что время длится

Как навеки в Храм — вселиться?

Припев:

«Вчера стоял у алтаря…»

Вчера стоял у алтаря,

Был голос вот таков:

— Я, Ладогин, не смертных, я

Сужу — временщиков.

Сверкает яблоком земля

Сквозь глубину веков.

Я, Слава, не людишек, я

Сужу временщиков.

Сын, люди что? Вода ручья:

Плеснул, и был таков

Их век… и как… судить их? Я

Судья временщиков.

У тех — сердца и дух репья,

Всю ж сорную траву

Из гряд пропалываю я,

И всё спалю, что рву.

Псалом 41

1. Как жаден рот оленя до воды —

До родниковой — мне напиток нужен — Ты.

2. Желание души — предстать перед Тобой,

Дух крепкий, Гром живой. Бог! Царь! — хочу домой!

Припев:

Вот тогда дам ответ я любому, кто посмел клеветать на меня,

Потому что верую в Слово, что оно — вся опора моя.

Верю! Не отнимай же способности языка

Твоё слово сказать,

Потому что не вижу доблести выше, чем на суде мне

Предстать.

3. Слезой солёной жажды не уймёт олень:

«Что ж Бог твой? оплошал?» — Вопят, кому не лень.

4. Себе шепчу и сам я — жалобно теперь,

Что скрыт от взора путь в селения чудес,

Где Ты, Отец…. И что не смог сыскать я дверь,

Где песен звучных ликованье — до небес.

Припев:

5. Да как ты смеешь горевать, душа моя?

На Небо уповай, и слёз не лей, не смей!

6. Ты слушай, как молюсь я, с Небом говоря

И о лице своём, и о душе своей.

Припев:

7. Как — ртом оленя, не касаясь до ручья,

Душа, ты сохнешь!..

Пойте, память, кровь моя!

От Йиордана до Йермониима

И Малых гор одно Грохочет имя.

8. Слуга Твой водопад, гудя, гремя с высот,

Друг бездны бездну по соседству он зовёт,

Рокочут надо мной валы, их свист, и пена…

9. Царь! спас Ты днём меня от ужаса их плена,

Припев:

Бог! В ночь — Тебе псалом я складываю в дар,

Ты — жизнь моя.

10. Ты Спас… но для чего тогда

Забыт я, плачу я, растоптанный врагом?

11. Насквозь я заболел… Они ж вопят кругом:

«Что ж твой Отец, ха-ха»… Как сердцу срам снести?

12. Не смеешь ты, душа, скорбеть! Ликуй! Лети!

Смущенье позабудь, о небе только пой:

Спаси лицо, мой Боже!.. душу, Боже мой!

Припев:

Званский вепрь

Под выступ Дымненский пришли в 42-м —

В окрестности деревни Званки,

Где крепко сел фашист на берегу крутом:

Рискни ж ты, двинь по склону танки…

Слюной заклеил козью ногу из махры

Сержант Сан Маркыч Сухоруков.

В берёзках светлые Денискины вихры

Увидел, хмыкнул. Море слухов

Он слышал про юнца: де ссохлась по нему

Дочь сторожа кладбищенского Ксения,

И Танька, медсестра, хотела про лямур

Дать отроку урок на сене,

Да из сарая шкет умчался, как стрела —

Смешно. Сан Маркыч сплюнул громко.

Мальчишка вынырнул как раз из-за ствола —

Орлом… без складки — гимнастёрка!

Робеет: «Разрешите мне, товарщсержант…

Пойти, что ль, подстрелить дичины,

Тут где-то кабаны, во взводе говорят».

— Так — кабаны там?.. не дивчины?

Идите, рядовой. — И вмиг боец исчез.

Сержант пробормотал: «Мальчишка…

Эх, каб я до войны на Людку чаще лез,

Так был бы сын, а вышло вишь как».

В обед сварили щец. Вдруг Танька, медсестра,

Бежит из лесу, спотыкаясь:

«Убили Деньку»! — «Кто?» — «Кабан» — «С ума сошла»? —

— «Крест истинный: задрал мерзавец,

Страх! Пол-лица сгрыз вепрь»… Защёлкнувши ремень,

И вскинув на плечо оружье,

Сан Маркыч двинул в лес в пилотке набекрень,

Сказав бойцам: «Всё сам. Не нужно».

И схоронил сержант бойца у двух берёз,

И полукругом здесь же прямо,

Лопатой, не спеша, без мата и без слёз

На зверя вырыл за ночь яму,

И на второй уж день поймался в яму вепрь,

Пришедший закусить солдатом.

«Привет», — сказал сержант в пилотке набекрень,

Пощёлкивая автоматом,

И вдруг задумался Сан Маркыч. Сев на пень —

Лицо в ладони, молчаливый…

И страшно застонал, да так, что в темноте

Всю вздыбил вепрь на холке гриву.

И тихо вепрю вдруг Сан Маркыч: «Что творишь?

Ты ж, свинтус, что творишь, засранка…

Как матери бойца писать, не объяснишь? —

Смерть — не под гусеницей танка,

Смерть под свиньёй, свинья! Не хрюкай. Цыц.

Не мог удрать. Убил ребёнка.

Мы ж земляки с тобой. Кругом нас душит фриц.

А ты… ты жрёшь своих, свиная ты тушёнка.

Я, кстати, гру́зинский, на фабрике трубил,

И делал спички (между строчек),

А помнишь, как голы Копчёный Колька бил:

В девятку, в крестик, в уголочек.

Ты знаешь Гру́зино? Тут восемнадцать вёрст,

Считай, со Званкой вовсе рядом,

Кого ж ты, гадкий хряк, спровадил на погост?

Грызть надо рожи — фрицам, гадам.

Меня сюда возил учитель сельский аж,

Рассказывал: здесь жил Державин,

Татарский, вроде сын, а дух имел он наш!

А ты, что, свинтус, за татарин?

Не зыркай на меня из ямы, порося!

Не зыркай на меня из ямы!

Здесь жил Державин! Сам тут, сам ты родился!

Что напишу в письме для мамы?!

Я выучил стихи: «…засохнет бор, и сад,

Не воспомянется нигде и имя Званки;

Но сов, сычей из дупл огнезеленый взгляд,

И разве дым сверкнет с землянки».

Державин сочинил, и вот пришёл фашист

На новгородчину, на Русь родную.

Ах ты, кабан, увидь картину, оглянись,

Башку повороти свиную!

Пошёл отсюда вон! И чтоб ты мне — воздал

Вдесятеро за кровь Дениса,

Долг за тобою, вепрь» (мой вепрь тут будто внял,

И присмирел, и подчинился),

И, вызволен, Сан Маркыч в ночь подался, вплавь

За Волхов, в Званку, где Державин:

Всё путалось в глазах: фронт, детство, сны и явь,

Взял фрица в плен и… обезглавил.

Там замер мой сержант, где почву вымыл дождь,

И вдруг нагнулся деловито,

И поднял из песка старинный чей-то нож

Так бережно, как меч Давида.

И всё. Потом пошли под Дымненским бои,

Средь ста смертей одна забылась,

Лишь медсестра цветы в Денисовой крови

Хранила в книге, не ленилась,

Да фрицы опасались, что в лесах

Есть кто-то (русский, вероятно),

Кто резал их, и рвал при том на клочья, как

Зверь. Было так десятикратно.

…В том ноябре, когда косил нас пулемёт

При переправе через реку,

Когда, устав толпу возить, Харон орёт:

«Где снисхожденье к человеку?!»

Тот пулемётчик, фриц, что видел пред собой

Куски разорванного мяса,

Гашетку бросил вдруг. Фриц? Сволочь? Что с тобой?

Откуда страшная гримаса?

Солдат сошёл с ума, почудилось ему,

Что мчится вместе с мертвецами

Вепрь Званский мой… вся шерсть в пороховом дыму,

С окровавленными клыками.

Гитара

Техника — знаю, подстава,

Кажется, будто полёт…

Главное — в общем, — гитара.

Пусть гитариста найдёт.

Слушатель тоже, найдётся.

Лес, поле, клевер и солнце,

Девушка, чтобы вздохнуть,

Сны, явь и жизненный путь,

Будет всё это — любое,

Небо какое-то там,

А иногда голубое

Сыщется к звонким струнам,

Сыщется к тёмному грифу,

Голос, ты пой облакам,

Что и они до-ре-ми-фа…

К вечным, скрипучим колкам.

Алёшина любовь

Чеку сорвав с лимонки, еле слышно

Шагнула тень: кто? Партизан Попов…

Тень горько плачет. Ночь, какие Пришвин

Любил, и Марк Шагал. Бревно домов

Серебряно. Осины голубые,

Качая в люльках ангелов — застыли.

Тень видит свет и слышит — граммофон:

В усадьбе… гитлеровцы… загудели,

До святла (утра). Псінай мовай (языком)

Пра што вось брэшуць немцы. Еле-еле

Тень не бежит туда… как ни хотел

Я, автор: «немец бдит и в темноте, —

Тень всхлипнула, — «не стоит на авось…

Что, Слав?.. Туда пойти? Цьфу — … кінь, Слав… (брось)», —

И мой Алёша — скользь-да-втихаря —

К тому вон срубу, где он сам наличник:

«Когда-то», — всхлипывает, — «резал… зря!

Там Варька, тварь, скрути её родимчик,

З вялікім гузам… (с шишкой) крутит страсть

Лимонка поскорей бы взорвалась».

Окно родимое с неярким светом,

Алёшке показалось, хату эту

Любил он крепче жизни на земле —

Там — Варин смех… там тени — на стекле

Рекс вынюхал, не забрехал, узнал.

Тень потрепала кобеля по шкуре,

И… звон, визг Вари, взрыв… как добивал,

Потом не вспомнит. По ночной фигуре,

Несущейся впотьмах, пошла пальба:

«Што ж, лёс пажыць» — (сиречь — «пожить судьба»), —

Алёша выдохнул в лесу. Светало.

Стал. Подавил желание упасть

На землю. Рядом белка цокотала.

«Дзе ж тот запал»? — шепнул он (Где ж та страсть?)

Алёшка незабудочков склонился

Нарвать. Веснушками — в букет влепился.

Зязюлюшка кувала. Дзяцел бил.

«Не можа быць… я ж Варю разлюбил.

Я… не на весь свой, Славка, век влюбился»…