Репликация. Книга вторая

Ву Вэй

Четвертая книга о мир XXIII века. Продолжение истории, рассказанной в «Холодно в Небесах» и первой части «Репликации».Человечество пытается объединиться в борьбе с общим врагом, Зигфридом Бер, и временем.Как на этот раз судьба распорядится жизнями героев? Кому удастся одержать победу и насладиться ею? И каков он, вкус победы?

2. Тескатлипока

Кто нас связал и бросил в мир слепыми?

Какие судьбы нами расплелись?

Максимилиан Волошин

Канцлер Бер облетал Солерно на авимобиле. Зависнув над площадью Победы Зигфрида, носящей это название уже второй месяц, он с удовлетворением отметил, что народа на ней много: некоторые, по-видимому, статусные лица, неспешно прогуливались, другие, занятые повседневными заботами, сновали туда-сюда, не поднимая головы и не глядя по сторонам. Были среди прочих и те, кто смиренно сидел на скамейках в тени деревьев и, на первый взгляд, пребывал в мечтательной задумчивости. Зигфрид насчитал таких, отрешенных от житейской суеты, девять человек и недовольно сдвинул брови: Родригесу следовало сделать внушение — девять агентов на главной площади города иначе как беспечностью назвать было нельзя.

После возмутительных майских событий, когда общественные работы были сорваны, а стабильность политической системы поставлена под угрозу, канцлер лично внимательно следил за состоянием отдельных умов и настроением множества в стране. Поведение силовых структур в критической ситуации Зигфрид Бер оценил как провальное, озвучив свое мнение на этот счет на заседании сената и с удовольствием объявив по случаю публичный выговор генералу Родригесу, а заодно и его приближенному, полковнику Сорго.

Уже двадцать шестого мая без лишних проволочек для снижения социальной напряженности был создан контрольно-разведывательный орган под кодовым названием «Око Зигфрида», задачей которого стал сбор сведений о неблагонадежных гражданах и разных подозрительных действиях. «Око» имело законотворческие полномочия, чем вызывало волну возмущения сенаторов, которые пока высказывались только в кулуарах, боясь выносить на открытое обсуждение недовольство канцлерскими инициативами, все больше меняющими политический режим в стране в сторону единоличной узурпации власти.

За месяц работы «Око Зигфрида» приняло несколько законов, сразу утвержденных канцлером. По одному из них с первого июня гражданам Солерно запрещалось собираться в любом месте количеством более трех человек. Горожане отнеслись к новому порядку скептически, предположив, что подобные ограничения могут касаться только политических сходов, но уж никак не простых мирных жителей. Однако, когда в первый же выходной день некоторые столкнулись с невозможностью прийти в кафе вчетвером и вынуждены были отменить семейный ужин вне дома, по городу поползли слухи, что тюрьма Маунга Матэ, закрытая победоносным канцлером-освободителем, на самом деле только расширила свои границы, захватив город и превратив каждый дом в камеру заключения.

— Государство отказывается тратиться даже на поимку и арест преступников, — заметил как-то Хименос, штурман третьего разведывательного звена, негромко беседуя с Маурильо в саду. — Теперь задача вычислять преступников отпала, по сути, каждый из нас стал преступником по умолчанию. И нет необходимости сортировать на правых и виноватых: не важно, прав ты или виноват, итог один — все остаются дома. Каждый сам себе и судья, и тюремщик. Кажется, мы ввели в юриспруденцию новое понятие: презумпция виновности. И всем плевать на общечеловеческие принципы и конституционные основы: если единовластный решил — будет исполнено. Неужели сенаторы и министры думают, что коллективное молчание и потакание прихотям Трепетуна подстрахует их от монсеньорского гнева и убережет от того, с чем они давно перестали бороться? Неужели они, и правда, считают, что закрытие Горы Смерти делает канцлера гуманистом? Ну не настолько же они дураки! Да они сколько угодно могут вещать, что при легитимном правлении в тюрьме нет необходимости…

— Потому что преступность исчезла, — продолжил Маурильо.

— Ей и незачем исчезать, — заметил Хименос. — Преступность — отличная узда для простого люда, который боится теперь не только власти, но и быть зарезанным в темном переулке. Бандиты действуют быстро и эффективно: никаких судов, вынесения решений — раз и все. Первоиюньский закон претворяется…

— Но это же беспредел! — возмутился Маурильо. — Преступность при Паччоли казалась всем за гранью возможного, но то, что происходит сейчас… Ты слышал про полковника Сорго?..

— Слышал, — вполголоса произнес Хименос. — А слышал, что его лично канцлер на тот свет отправил?

— Как? — Маурильо не поверил приятелю, которого прятал у себя в доме почти два месяца, с того самого дня, как третье звено «Когтей Зигфрида» было объявлено пропавшим без вести. На сегодняшний день из шести звеньев в Солерно вернулись пять — генералу пока не удалось объявить пропавшим без вести экипаж первого звена, не пожелавшего покидать Есеник. Родригес принимал от них ежедневные видеоотчеты, которые со временем становились все более похожими один на другой, пока однажды канцлер не задал генералу очевидный вопрос: не занимаются ли разведчики фальсификацией данных, а если да, то с какой целью? Родригес к такому повороту был готов и уверенно заявил, что ребята относятся к возложенной на них миссии со всей ответственностью, а однообразие их отчетов объясняется однообразием жизни курорта. Канцлер сделал вид, что подобное объяснение его вполне устраивает, и начал пристально наблюдать не только за генералом, но и за его верным оруженосцем, полковником Сорго…

— Дело темное, — признался Хименос, приглушая голос до шепота. — Было объявлено, что полковник умер от остановки сердца, якобы приступ, но…

— Что, но?

— Ты племянника полковника знаешь? Пеньо?

— Конечно, мы с ним в одном звене были. Но он весь в себе, я даже не сразу узнал, что полковник ему родственником приходится.

— Информация не для всех, — заговорщическим тоном произнес Хименос. — Я знаю, что у полковника давно стоял кардиорепликант. А, как понимаешь, такая штука сама по себе остановиться не может.

— Что же получается?

— Две недели назад Трепетун вызвал полковника к себе на какой-то разговор, а через два часа после этого личный врач канцлера засвидетельствовал остановку сердца Сорго. Но, чтобы репликант остановился, его нужно остановить, нужно взломать программу или воткнуть в грудь полковника оголенный электрический провод.

— И как канцлер? — у Маурильо глаза сделались похожими на две луны в полных фазах. — Что он сделал?

— Думаю, программу деактивировал, — предположил Хименос. — Пеньо говорит, тело не было повреждено.

— Какой кошмар… получается: Зигфрид Бер — убийца? — ужаснулся капитан.

— Не смеши! Ты еще можешь в этом сомневаться после того, как он лично уничтожил миллионы человек?

— Не уничтожил, Небеса целы.

— Это мы с тобой знаем, что целы, — сказал Хименос. — Хотя и не понятно, как они выстояли. Но он-то уверен, что там никого.

— Да, — Маурильо замолчал… — Как думаешь, Хименос, долго еще Зигфрид Бер будет смотреть в туманное зеркало Тескатлипоки?⁷

— Мне иногда кажется, что канцлер — это и есть Черный Тескатлипока, — шепотом произнес Хименос, трижды суеверно хлопая себя по левому плечу…

Зигфрид завис над площадью своей победы, пристально рассматривая в сканер каждого проходящего по ней. Одно лицо оказалось в «сфере интереса», и сканер взял его на расширение. «Маурильо… — изумился канцлер. — Вот так сюрприз!»

Зигфрид с трудом верил своим глазам, и, скорее всего, не поверил бы, подумав, что ошибся, если бы не отправлял экипажи на задание лично и не обладал фотографической памятью: увидев человека однажды, он уже не мог его забыть. Два месяца назад он перебросился с Маурильо несколькими словами, и это гарантировало молодому человеку ячейку в сознании канцлера до скончания дней.

Зигфрид Бер вернулся домой и закрылся в овальном кабинете, распорядившись срочно вызвать к себе генерала Родригеса. Альфонсо явился через полчаса, возмутив и без того донельзя возмущенного канцлера своим неспешным прибытием.

— Где вас носит, генерал? — гневно бросил Зигфрид входящему в кабинет Родригесу. — За смертью только посылать. Впрочем, скоро вы туда и отправитесь, — добавил, поигрывая перстнем на пальце.

— Что случилось, монсеньор? — генерал не понимал причин гнева Зигфрида.

— Это я и хочу выяснить, мой дорогой Альфонсо, — проговорил канцлер змеиным голосом. — Расскажите-ка мне, пожалуйста, при каких обстоятельствах пропал экипаж второго звена моих орлят?

Генерал чувствовал, что у него похолодели пальцы рук. История скорой смерти полковника Сорго была еще свежа в памяти и отзывалась болью понесенной утраты — со дня похорон прошло две недели.

— Экипаж пропал при невыясненных обстоятельствах, монсеньор, — ответил генерал не очень уверенно.

— Почему же вы до сих пор не удосужились их выяснить? — спросил Зигфрид. — Вам в голову не приходило, что это нужно сделать?

— Вы же сами распорядились уничтожить шаттлы, монсеньор, — осмелился напомнить Родригес. — Я предлагал…

— Хватит! — заорал Зигфрид. — Хватит мне врать, генерал! Я знаю, что Маурильо здесь, в Солерно. Как он смог прилететь сюда после того, как были уничтожены шаттлы?

— Понятия не имею, монсеньор, — генерал просто так сдаваться бешенству канцлера не собирался. — Откуда вам стало известно, что он здесь? Я ничего не знаю об этом…

— Сам его видел! — снова закричал Зигфрид. — Только что собственными глазами видел Маурильо на площади!

— Думаю, вам показалось, монсеньор. Это маловероятно, чтобы…

— Показалось?! Показалось, говорите? Сканеру показалось?

— Техника иногда сбоит, монсеньор, — с вызовом проговорил генерал. — Вам ли не знать. Не далее, как две недели назад, полковник Сорго, мир его праху…

Зигфрид Бер испытующе смотрел на Родригеса и находил в выражении лица генерала незнакомые ранее признаки уверенности в себе и отсутствие привычных признаков страха, словно тот чувствовал за спиной некоторую силу, способную поддержать его, генерала, в оказании сопротивления ему, канцлеру. Сделанное наблюдение отозвалось неприятным скрежетом в сознании Зигфрида, заставив его изменить тактику. Теперь генерал не казался ему этаким простофилей, дрожащим от страха при одном упоминании его имени. Уничтожить Родригеса сейчас — упустить добычу покрупнее, куда интереснее понаблюдать за поведением этого страуса и вычислить, что за сила за ним стоит. А потому стоит немного ослабить хватку и притупить бдительность генерала, вернуть видимость прежней расположенности. Если всегда погонять кнутом, пряник смаковать будет некому…

Примерно так рассуждал сейчас Зигфрид Бер, картинно соответствуя картинным девам, привычно осознавая собственную причастность к прекрасному. Он не довольствовался признанием себя как ценителя этого прекрасного, Зигфрид Бер осознавал себя его непосредственной частью, в качестве произведения природы не менее ценной, чем полотна Уотерхауса в качестве произведений искусства. Он поднял и слегка отвел в сторону левую руку, вытянул кисть, словно любуясь игрой света, преломляющегося в тонких гранях драгоценного камня любимого перстня, при этом будто бы случайно оказавшись рядом с Цирцеей.⁸

Генерал оценил и позу, и жест канцлера и невольно улыбнулся. В другое время ироничное выражение лица могло стоить этому самому лицу безвозвратной потери того, на чем оно держится. Но сейчас Зигфрид вынужден был проглотить негативную интенцию Родригеса, сделав вид, что не заметил ее.

Для генерала резкая смена настроения канцлера не осталась незамеченной. Невольно сопоставив деву-Цирцею на полотне и Зигфрида, стоящего рядом с ним, Родригес оживил в памяти историю Улисса, с облегчением подумав, что ему, по-видимому, сказочно повезло, что в руках канцлера нет чаши с ядом — перспектива превратиться в свинью или любое другое животное давно не казалась генералу фантастической: Альфонсо не понаслышке знал, на что способен Зигфрид Бер в приступе ярости, а противоядием обзавестись ему пока не удалось.

На самом деле, генерал не все знал о яде канцлера и еще меньше о противоядии к нему, в чем сейчас же и убедился, услышав вызов коммуникатора Зигфрида и увидев, как меняется выражение его лица при взгляде на моргающий экран. «Кто это? — с интересом подумал Родригес, очень желая узнать, кто мог так встревожить монсеньора вызовом. — Отдал бы что угодно, лишь бы узнать». Канцлер отклонил вызов, а спросить, кто звонит, генерал не решился.

— Так о чем мы, дорогой Альфонсо? — наилюбезнейшим тоном произнес Зигфрид, хотя в его словах отчетливо слышалось подрагивание голосовых связок, и сама мелодия речи отдавала нервными спазмами.

— Вы говорили, что вам показалось, монсеньор, что на площади Победы Зигфрида вы увидели капитана Маурильо, без вести пропавшего два месяца назад в Шрилане…

— Думаю, вы правы, генерал, должно быть, мне показалось, — неожиданно отказываясь от своих прежних заявлений, сказал Зигфрид. — Последнее время обстановка в городе такая напряженная, что всякое мерещится. Никак не возьму в толк, как вам тогда удалось разогнать бунтовщиков по домам, не пролив ни капли крови… Должен признать, я вас несколько недооценивал, дорогой мой Альфонсо.

Зигфрид смотрел на Родригеса так, словно пытался препарировать взглядом мозг, в нетерпении ожидая, что тот ответит. Но генерал молчал, делая вид, что не расслышал вопроса в словах канцлера.

— Так, как же? — настойчиво повторил Зигфрид, приближаясь к Родригесу. — Мне очень интересно, Альфонсо, как вам удалось утихомирить десятки тысяч человек без единого выстрела…

Генерал почувствовал себя неуютно на близком расстоянии от канцлера, на физическом уровне ощущая его убийственную энергию. Он резко сел на оттоманку, не особенно задумываясь в эту минуту, как такой маневр будет расценен хозяином прекрасных дев, а мечтая лишь убрать свои глаза подальше от глаз Зигфрида Бер. Собравшись с духом, генерал выдал первое, что пришло на ум.

— Я просто объяснил людям, что их действия противозаконны, раз их не санкционировали власти, — сказал он, не поднимая взгляда на канцлера.

— Просто объяснил? — брови Зигфрида полезли на лоб. — И они вас услышали? Это стадо баранов, столпившееся на площади, требовавшее не понятно чего, вас послушало? Полиция не смогла с ними справиться, а вас, дорогой Альфонсо, они услышали и тихо разбрелись по дворам?

— Да, — спокойно ответил Родригес. — Вам это кажется неправдоподобным?

— Не знаю, Альфонсо, — задумчиво проговорил Зигфрид. — В другое время я бы вряд ли поверил в подобные чудеса, но сейчас…

Родригес вопросительно посмотрел на канцлера, но счел нужным промолчать. Он и сам понимал, насколько неубедительно звучат его объяснения, но с интересом ждал реакции Зигфрида: если он сейчас проглотит очевидную ложь, значит, игра Вэла Лоу достигла цели — канцлер напуган призраком поверженного соперника до чертиков и не будет провоцировать высшие силы на новую встречу с покойником.

Зигфрид Бер проглотил.

— Ладно, генерал, — произнес он подавленным голосом. — Не выпить ли нам чаю?

— С удовольствием, монсеньор, — выдыхая с облегчением, согласился Родригес. — У вас календарь не обновился, — неожиданно добавил, показывая рукой на цифровую панель. — Сегодня уже восьмое июля, а у вас все еще вчерашний день… Простите, монсеньор…

— Вчерашний день, — как во сне повторил Зигфрид. — Вчерашний… как верно вы подметили, генерал…

Канцлер подошел к панели и вручную исправил настройки календаря, на котором обновилась дата: восьмое июля две тысячи двести пятьдесят второго года, одиннадцать часов утра…

***

Вэл положил коммуникатор на стол.

— Ты готов, дорогой? — послышался за спиной голос Нины.

— Да, родная, готов, — отозвался Вэл, обнимая ее. — Пойдем. Гопал уже ждет у дверей.

— Я никогда не говорила тебе, Вэл, как ты красив, — с нежностью произнесла Нина. — Но сейчас у тебя какая-то особенная красота…

— О чем ты? — Вэл широко и счастливо улыбался, приятно польщенный ее вниманием. — Разве не слышала поговорку, что мужчина должен быть немного привлекательнее обезьяны? — он рассмеялся. — Красота — это по вашей, женской части.

— Неправда. Каждый красив по-своему. Но твоя красота особенная, она сейчас светится изнутри. Прости, я не умею говорить об этом, но от тебя невозможно оторваться…

— Трансцендентная привлекательность? — Вэл расхохотался.

— Ну, тебя, — обиженно отозвалась Нина. — Я правду говорю, а ты издеваешься.

Вэл жадно поцеловал ее и прошептал на ухо:

— Это ты у меня красавица неземная, я даже соответствовать не берусь. Но спасибо, нечасто такое услышишь. Я такого никогда не слышал… Пойдем.

Вэл открыл дверь, и они вышли в сад орхидей — цветы были повсюду: в вазонах на тропинке, над дверью и под окнами, вся коляска была усыпана белыми пахучими фаленопсисами.

— Что это? — изумилась Нина.

— Думаю, Махинда. Теперь понимаешь, что такое настоящая красота? Это не я с ромашками…

— Орхидеи сказочные, — согласилась Нина, — но твои ромашки для меня дороже всех орхидей на свете.

— Прошу вас, махатта, — торжественно произнес Гопал. — Гости собрались и ждут вас.

— И много их? — насторожился Вэл.

— Немало, — улыбнулся Гопал, делая знак Роберту, чтобы открыл молодоженам дверцу кареты. — Едем! — радостно выкрикнул, когда Вэл и Нина сели.

— Махинда, как я понимаю, уже там? — продолжал расспрашивать Вэл, не в силах скрыть волнения.

— Да, махатта, все там.

Казалось, в санаторном саду сейчас собрался весь Есеник, Вэл и не подозревал, что здесь столько детей. Они выстроились в две шеренги и махали цветами, пока Вэл и Нина проходили между ними к столу. Ася и Роберт шли следом и раздавали каждому ребенку по золотому сердечку на цепочке с монограммами супругов Лоу.

Новобрачные остановились в шаге от Махинды и Евы. Ашир и Ануша подались навстречу и надели им на шеи венки. После чего Ануша положила каждому в рот по щепоти сладкого риса: сначала Вэлу, потом Нине. Нина протянула старушке сложенные лодочкой руки и склонилась перед ней — Ануша обняла ее руки своими, потом положила ладони ей на голову и что-то произнесла на сингальском.

«Она благословляет тебя на долгую и счастливую жизнь со мной, — передал Вэл. — Ответь ей что-нибудь».

— Стути, амме,⁹ — произнесла Нина как во сне.

Ануша перешла к Вэлу, и все повторилось. Затем Ашир благословил обоих, и новобрачные сели за свой стол. Звон бокалов разнесся по саду, как колокольный. Вэл окинул взглядом присутствующих: «Триста человек, — подумал он с удивлением. — Ай да, Ася!» Ася подала знак, что гости хотят начать поздравлять новобрачных и что им, новобрачным, нужно подняться.

Первой решилась сказать Ева.

— Поздравляю вас с тем, что вы нашли друг друга. Я никогда не

сомневалась, что судьба соединит вас, потому что вашу связь невозможно разорвать ни временем, ни обстоятельствами. Я счастлива, что теперь у меня есть не только папа, но и мама, и… — Ева посмотрела на Нину и мысленно передала ей благодарность за будущих брата и сестру. От удивления Нина округлила глаза и не смогла сдержаться — слезы выступили, но тут же исчезли с ее лица. — Желаю вам, мои самые дорогие, всегда любить и понимать друг друга, быть счастливыми несмотря и вопреки. Храни Бог вас и всех нас!

— Угу! — выкрикнул Марий, извиваясь на руках Евы, пытаясь дотянуться до деда. Вэл взял внука на руки, поцеловал, потом передал Нине, и она с замирающим сердцем прижала его к себе.

— Какой ты большой, Вэл Марий! Ты так похож на деда и отца…

«Вэл, не беспокойся обо мне. Ты же все понимаешь», — передала мысль Нина, когда Вэл отобрал у нее внука и отдал его Еве.

«Конечно, родная. Я все понимаю, поэтому и беспокоюсь».

Ася попросила общей тишины и представила всем Махинду. Он позвал к себе членов семьи и торжественно вручил Вэлу ларец размером с дамскую сумочку.

— Я старый холостяк и никогда не женюсь, — начал свою речь король, полуобернувшись к столу, за которым сидели свидетели. — Так сказал мой друг два месяца назад. — Среди собравшихся послышались смешки. — Какое счастье, что человеку свойственно ошибаться! Я вижу тебя, друг мой, друг отца моего, друг моего народа… и вижу, как счастливы сейчас ты и та, которая сделала тебя счастливым. Берегите свое счастье, никого не подпускайте близко к нему. А это, — Махинда показал рукой на ларец, — это поможет вам сберечь себя и свое счастье.

— Что это? — спросил Вэл.

— Амзу, твое наследство от Махинды Пятого, — тихо ответил король. — Потом расскажу.

При слове «амзу» Вэл почувствовал, как на спине его выступили капельки пота. Он опасливо покосился на Нину и убедился, что на нее слова Махинды никакого другого впечатления, кроме удивления, не произвели. Махинда поднес кубок для салюта. Вэл чокнулся с ним, чуть пригубил вина и поставил кубок на стол.

«Накликал», — передал он королю.

«Ты не беременный, дорогой, тебе можно немного выпить, — с улыбкой заметила Нина».

«Я бы с радостью, но Ашура не снимает с прицела. Видишь, как он стреляет в меня глазами?»

«Что-то не так? Ты здоров, Вэл?»

«Абсолютно, — передал он, отводя от жены взгляд. — Барахлило немного сердечко, теперь все в порядке. Один твой поцелуй — и я совершенно поправился».

К столу подошли Кербер, Кронс и сенатор Мэнси.

— Вэл и Нина, — проговорил сенатор. — Мы счастливы… вы счастливы… Что-то я теряюсь…

— Познакомьтесь, Роберт, это моя Нина, — сказал Вэл, приходя ему на помощь.

— Разве мы не знакомы? — искренне удивился сенатор.

— Нет, Роберт, — ответила Нина, протягивая ему руку. — Как-то не успели тогда, а потом…

— А мне казалось…

Сенатор выглядел растерянным, и Вэл с интересом наблюдал его замешательство.

— Нина, это мой подарок, — смущенно проговорил Кронс, целуя ее руку. — Откроете, когда никого не будет рядом.

— Интригуете, Артур, — голос Нины звучал напряженно.

— Господин Вэл, — снова вмешался в разговор сенатор. — Разрешите поцеловать невесту.

Вэл опешил, видя, что Мэнси уже обнимает Нину.

— Амели расскажу, — с ревностным укором предупредил Вэл. — И почему она не прилетела с вами?

— Моя жена? — удивился сенатор. — Да я как-то не подумал…

— Придется еще один банкет устраивать по возвращении, — заметила Нина, — для тех, кто не прилетел и о ком не подумали.

— Сделаем, — согласился Вэл.

Ася подошла к поздравляющим и негромко заметила, что желающих высказаться еще много. Кербер и сенатор быстро ретировались на свои места, объявив, что подарки от них ожидают новобрачных на вилле Вэла в Небесах. Кронс замешкался, но потом поклонился и почти бегом бросился за уходящими.

Вэл и Нина сели, и сразу заиграла негромкая музыка.

«Свиридов? — удивилась Нина. — Интересный выбор. Ты?»

«Нет, дорогая. Все происходящее для меня тоже сюрприз. Не представляю, что будет дальше. Это все Ася и Гопал».

— Бесценные кадры, — задумчиво произнесла Нина вслух.

— Лишь бы им не пришло в голову устраивать всякие глупости в дань традициям…

Не успел Вэл договорить, Ася объявила, что сейчас новобрачные займутся распределением домашних обязанностей, и подала Нине шляпу со свернутыми в трубочку бумажками.

— Вытягивайте по очереди записочки, разворачивайте их и читайте, а мы узнаем, кому из вас что достанется, — громко сказала Ася.

Вэл наградил ее негодующим взглядом и загнал в голову мысль, что это первый и последний конкурс, в котором он сегодня участвует, что его возмущали всегда, а сейчас и подавно всякие такие глупости. Но записочку вынул и развернул первым.

— Я буду варить по утрам кофе, — громко зачитал он. — Ну, это еще нормально, — добавил, улыбаясь. — Боялся, как бы чего посложнее не досталось.

Ася передала шляпу Нине.

— Я буду с радостью исполнять супружеский долг, — проговорила Нина вполголоса и вопросительно посмотрела на Асю.

«Там все такое интимное?» — передала она мысль свидетельнице, отчего та растерялась и испугалась одновременно.

— Нет, — тихо ответила Ася. — Вам не повезло сразу вытащить самую такую. Вы тоже так можете? Мысли транслировать?

«Немного», — смягчилась Нина.

— Я буду управлять страной, — медленно прочитал Вэл.

«Интересно, — гневно пробил он в голову свидетельнице. — Кто составлял эти записочки?»

Собравшиеся хранили молчание, все взоры устремились на Вэла. Ася быстро придвинула шляпу Нине, та осторожно развернула бумажку и пробежала по ней взглядом. Потом посмотрела на Вэла и передала ему то, что прочитала. Вэл сдержанно кивнул.

— Я буду любить тебя, Вэл, до скончания дней здесь, на земле, и вечно там, куда мы попадем, когда наш земной путь кончится…

Вэл поцеловал ее, передав Асе мысль, что номер окончен.

Ася убрала шляпу и под дружное «Горько!» вернулась к Роберту.

— Я говорил, что затея может и не понравиться, — обронил Роберт. — Они не дети, чтобы таким потешаться.

— Уже сама вижу, — угрюмо отозвалась Ася. — Похоже, ничего им не подойдет из того, что мы приготовили.

«Ну почему же? — пришло от Вэла. — Мы готовы веселиться дальше. Не заставляй нас открывать наши шкафчики, и все будет замечательно».

— Вэл, ты никогда не перестанешь удивлять меня, — сказал Махинда, завороженно глядя на друга. — Не представляешь, сколько сейчас вопросов в моей голове.

— Представляю, — Вэл подмигнул ему. — Все позже, ваше величество, обо всем поговорим, все расскажем.

К столу новобрачных приблизился военный министр, держа в правой руке кубок, в левой — коробку размером с тетрадь.

— Поздравляю вас, Вэл и Нина Лоу, — произнес он громко, а тихо добавил, — Пераледа.

Вэл бросил на Кая копье своего взгляда, но министр увернулся от него, во все глаза глядя на Нину.

— Нина, я никогда вас прежде не видел, но теперь понимаю, почему именно вы. Желаю счастья вашей семье. А это мой подарок детям, — Кай протянул коробку Нине.

Нина открыла коробку и увидела два цветка георгины: золотой и изумрудный.

***

Хименос и Маурильо встречались с Сесаром Хакесом на площади Короля. Никто из солернийцев иначе ее не называл, топонимический указ канцлера о переименовании площади был воспринят гражданами как попытка лишить их права чтить память покойного короля. Таблички с надписью «Викитория Зигфрид Тапава», развешанные на стенах домов, вызывали усмешки некоторых и раздражение многих. За последний месяц их неоднократно закрашивали из малярных пушек, срывали, мяли, протестуя против переименования площади.

Проходя мимо Дворца торжеств, Маурильо случайно пнул ногой металлическую табличку с новым именем тапавы, истоптанную и истертую, которая отлетела со скрежетом и попала под ноги идущего навстречу ему Хименоса. Сблизившись, они обменялись негромким приветствием, делая вид, что незнакомы, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания агентов «Ока», рассредоточенных в разных местах площади. Сделав круг, они в разное время вошли в одно и то же кафе, где словно бы случайно присели за один столик, за которым уже сидел Сесар Хакес.

— Больше трех не собираться, — с улыбкой произнес Маурильо, присоединяясь последним.

— А нас и не больше, — ответил Хименос. — Тебя, по-моему, запеленговал Трепетун, — добавил вполголоса, не глядя на друга, а делая вид, что внимательно изучает меню.

— Как? — насторожился капитан.

— Он облетал площадь и завис ненадолго недалеко от того места, где ты стоял. Я сразу его узнал по мобилю.

— Это скверно, — сказал Хакес. — Вам нужно быть осторожнее, ребята. Вы сами рискуете и ставите генерала под удар. Лучше встречаться у меня.

— К вам далеко, сеньор Хакес, — заметил Хименос. — Пока до вас доберемся, всех агентов пересчитаем.

— Так о чем вы хотели поговорить? — спросил Сесар, для отвода глаз уткнувшись в планшет.

— О Зигфриде Бер, — тихо ответил Маурильо.

— Почему-то не удивлен, — Хакес в третий раз поднял и поставил рюмку с текилой, не притрагиваясь к ней. — Мало кто говорит сейчас о ком-то другом. Интересно выслушать ваше мнение.

— Мы считаем, что он черный Тескатлипока, — без предисловий выдал Хименос. — И его нужно нейтрализовать, чтобы вернуть Солерно законного правителя.

— Вы тоже повелись на россказни о призраке короля? — не поверил своим ушам Хакес. — Я считал вас серьезными людьми…

— Ни на какие россказни мы не ведемся, — с некоторой обидой в голосе ответил Маурильо. — Нет никакого призрака короля, но есть король, законный наследник Кристофа Идальго…

— Тише! — испугался Хакес. — Да за такие слова можно угодить на тот свет сразу, минуя Маунга Матэ. Откуда у вас столь дикие мысли?

— То, что все тогда приняли за призрак Кристофа Идальго, совсем не призрак. Это Вэл Лоу, властитель Небес, у него одно лицо с нашим королем. Думаю, он его сын, — на одном дыхании выдал Маурильо. — Я летел с ним из Шрилана… Он знает наш язык, владеет телепатией и всем на свете, мыслимым и немыслимым. Он наследник Кетцалькоатля, у него и орден золотого орла есть…

— Что ты такое говоришь, Маурильо? — глаза Хакеса заблестели. — Разве это возможно?

— Что именно? Чтобы у Кристофа Идальго был сын, о котором никто никогда ничего не знал? Или?

— Или…

Хименос и Маурильо испытующе уставились на Президента.

— А в существовании сына короля вы, значит, не сомневаетесь? Я вас правильно понимаю, сеньор Хакес?

— Да, — выдохнул Сесар. — Я всегда знал, что в тот день, когда король и королева погибли, у них родился сын… Вэли… Так они его назвали. Но я был уверен, что мальчик не выжил.

— Что?! Почему никто об этом не говорил?

— А никто и не знал. Только я, потому что Хавьер Дуранго, присутствовавший при рождении принца и отметивший его, был младшим братом моей матери.

— Так вы подтверждаете, сеньор, что принадлежите к клану Дуранго? — оживился Хименос. — Тому самому, который всегда был при королевском дворе?

— Да. Но не стоит об этом распространяться. Мои родственники, как бы это сказать… в общем, я не разделяю их методы, поэтому давно не имею с ними ничего общего. Я сам по себе.

— Но как же тогда вы узнали? — не успокаивался Маурильо.

— Тогда я еще был близок с Хавьером, моим дядей. Он и еще несколько жрецов уединились в храме Солнца на Уэхотитане, чтобы провести какой-то обряд. Когда от него несколько дней не было вестей, мать отправила меня узнать, что случилось…

— И что там случилось?

— Лучше вам не знать. Скажу лишь, что, когда я пришел к храму, в живых там оставался только один жрец. Умирая, он рассказал, что случилось, боясь унести в мир иной такую тайну. Если принц действительно выжил, мы легко выясним, он это или нет.

— Как?

— По черному солнцу. Хавьер поставил клеймо на его причинном месте.

— Клеймо на причинном месте? — испугался Маурильо. — Новорожденному что ли? И как, по-вашему, мы это проверим?

— Не знаю. Но вы же не за этим меня позвали. Что вы хотите?

— Чтобы вы совершили обряд жертвоприношения, — с трудом выговорил Маурильо. — Мы не знаем других жрецов, поэтому обращаемся к вам за помощью, сеньор Хакес.

— С ума сошли? — испугался Сесар. — Повторяю: я не имею ничего общего с кланом. И что за бредовая идея?

— Послушайте, сеньор, это только на первый взгляд…

— И на второй, и на третий, и на сто первый — идея бредовая! Стоило столько веков бороться с этой дикостью, чтобы сейчас снова к ней возвращаться! Забудьте!

— Нет, — упорствовал Маурильо. — Мы должны принести жертву Тескатлипоке.

— Какую жертву? Птичек не жалко?

— Птичек жалко, — с грустной улыбкой согласился Маурильо. — Их никто трогать не собирается… Меня принесем в жертву.

— Что?! — Хакес побледнел. — Вы спятили, молодые люди. Я в такие игры не играю. Оставьте свои идеи, ни к чему хорошему они вас не приведут.

Сесар Хакес хотел подняться, но Хименос его удержал.

— Послушайте, сеньор Хакес, — начал он вполголоса, приблизившись вплотную. — Это шанс ослабить силы тирана.

— С чего вы взяли, что канцлер имеет какое-то отношение к Тескатлипоке? Бер — древнейший род, но он, как бы сказать, совсем из другой оперы. Вы ничего не знаете, а жизнью рисковать собираетесь.

— Может, сам Зигфрид Бер и не имеет, но его появление в Солерно — козни черного Тескатлипоки, — уверенно заявил Хименос.

— Каким ветром надуло суеверий в ваши головы? Вы же образованные люди… — пытался остановить летчиков Хакес.

— Это не суеверия, — обиженно возразил Маурильо. — И вы сами прекрасно понимаете, что мы правы, вы просто боитесь…

— Конечно, боюсь! — воскликнул Сесар. — Каждый должен бояться сделаться убийцей. Вы же предлагаете мне убийство. Даже не знаю, чем заслужил такое о себе мнение.

— То есть, вы нам не поможете?

— Нет. В таком предприятии — никогда.

— Значит, придется самим. Пойдем, Маурильо.

— Что вы задумали? — испугался Хакес.

— Сами себя в жертву принесем. Обряд мы не знаем, но там, — Хименос поднял взгляд к потолку, — все знают и правильно примут.

— Это самоубийство, а не жертвоприношение! Соображаете, что удумали? Я сейчас генералу скажу, чтобы арестовал вас от греха подальше… Может, посидите под замком, поймете, что мертвые бесполезны, живые только могут бороться. А вы какую-то блажь в голову взяли! Лучше подумайте, как общему делу помочь. Умереть успеете.

— Можно еще Зигфрида порешить, — выдал Маурильо. — Ничего сложного, думаю, грохнуть его.

— Это тоже не выход, — осадил его Хакес. — Террор никогда еще не приносил добра, а за зло бороться смысла нет.

— Так ведь никто и не борется! — возмутился Хименос. — Все по норам, голову высунуть боятся. На народ никакой надежды нет, нужно действовать самим.

— Давно ли, сынки, у вас появилась идея задобрить богов? — спросил Хакес, не отводя от Маурильо пристального взгляда.

— Какая разница, когда к тебе приходит стоящая мысль?

— Действительно, — размеренно произнес Сесар. — Разницы нет, если мысль твоя. Но что-то мне не верится… Постарайся вспомнить: когда ты впервые подумал о самопожертвовании, что тогда происходило рядом с тобой? Где ты был в это время?

— На площади, — буркнул Маурильо. — Шел сюда.

— То есть, ты час назад решил, что дальше не стоит жить?

— Это неважно, где я был и что делал, когда принял верное решение! — со злостью выкрикнул Маурильо. — Не сбивайте меня с правильного пути, сеньор Хакес!

— Тише, дружище, — попытался успокоить его Хименос, но Маурильо ничего не желал слышать и только кричал, что никто ничего не делает и лишь ему под силу спасти Солерно.

— С ним что-то не так, — обронил Хакес, бросая на Хименоса быстрый взгляд. — Думаю, надо отвезти его домой.

— Может, к вам, сеньор Хакес? — неуверенно спросил Хименос.

— Можно и ко мне, — согласился Сесар. — Вызови мобиль, чтобы нам побыстрее убраться отсюда, мы и так уже привлекли слишком много внимания…

***

Вэл вел Нину по сверкающему, как зеркало, голубому графену. По периметру танцпола стояли столы для гостей, а в центре, словно цветочный остров посреди озера, возвышался стол новобрачных.

«Я никогда в жизни вальс не танцевала».

«Доверься мне. Это не очень сложно».

«Ну, да», — согласилась Нина не без сомнения.

Второй вальс Шостаковича заставлял забыть, что они не умеют летать: Вэл, ловко придерживая Нину за талию, кружил ее по танцполу. Под звуки скрипок Махинда бросал им под ноги орхидеи, а когда вступали духовые, все замирали, следя взглядом за новобрачными. Белое платье Нины плыло по воздуху, колыхаясь воланами, парадный мундир Вэла, тоже белый, отблескивая золотом пуговиц и шевронов, чем-то придавал ему сходство с адмиралом.

«Волшебство, — передала Нина. — Вэл, я не могу поверить…»

«Тебе хорошо?» — спросил он, замечая стоящего в стороне Кира. Крестник смотрел на них счастливо-тоскливо. Поймав на себе взгляд Вэла, он приветственно приподнял правую руку.

«Вынужден прервать счастливый момент, — услышал Вэл не Нину. — Мне жаль отвлекать тебя, но вмешиваться в земные дела больше не могу, только к тебе… Освободи резервное сознание, чтобы Нина нас не подслушала. Живее, Вэл!»

«Топильцин? Решил нас поздравить?»

«Поздравляю, но я не за этим. Держись ровно, а то Нину уронишь. Закрой глаза и сбавь темп. Молодец, быстро учишься».

«Говори, Топильцин, что случилось, короче».

«Маурильо и Хименос направляются на Уэхотитан. Зиги внушил им принести себя в жертву Тескатлипоке. Хакес с Родригесом пытаются их остановить, но они не успеют, если ты не подсуетишься. Это, если коротко».

«Немного дольше, Топильцин, ничего не понял: зачем Зиги внушать им такое?»

«Чтобы потом объявить о существовании тайного общества, занимающегося организацией покушений на статусных лиц, ну и на него самого в первую очередь, конечно. Это бы никого не удивило, но Зиги хочет объявить участников общества сторонниками черных нагвалей, практикующих человеческие жертвоприношения. Догадываешься, кому он повесит на шею орден главы тайного общества?»

«Хакесу».

«Сообразительный. Теперь постарайся предотвратить трагедию, под которой Зиги погребет и Хакеса, и Родригеса, и Маурильо, как уже упокоил полковника Сорго. Души, безвременно покинувшие землю, весьма обременительны для нас. Много хлопот с ними, неподготовленными… Иди, Вэл, сделай что-нибудь».

«Как я могу сейчас куда-то уйти? Это же моя свадьба, Топильцин! Я ни за что не оставлю Нину. Да и какой толк? Родригес, находясь там, не успевает, как успею я, находясь здесь?!»

«Успокойся, Вэл! — прогремел Кетцалькоатль. — Не нужно идти телом, это смешно. Отправляйся ментально. Сосредоточься и достань ситуацию отсюда, как тогда, когда Нину переносил из репликации».

Вэл вздрогнул, вспомнив, чего ему стоил тот перенос.

«Смогу ли? Ты уверен, что мне необходимо вмешаться?»

«Тебе решать, — холодно отозвался Кетцалькоатль. — Если бы я мог, не стал бы отвлекать, уж поверь. Но… Сам понимаешь, теперь не могу. Солерно — наша с тобой территория ответственности: если не я, то ты, больше пока некому».

«Пока? Ты на Грегора намекаешь, Топильцин?»

«Не намекаю, прямо говорю, и не о Грегоре, а о Марии. Не тяни время, Вэл. Я тебе помогу, чем смогу».

«Чем поможешь? Тебе же нельзя вмешиваться».

«Посижу у тебя в голове. В двух формах сознания одновременно ты еще не эффективен… Советую выбрать Хименоса, у него опосредованная конфабуляция. Иди! У тебя минут десять».

«Где они сейчас?»

«В ущелье Уэхо, им осталось только подняться на плато. Иди, Вэл!.. Прости, дорогая, я немного замечтался…»

«Я еще здесь! А ты уже к моей жене клинья подбиваешь!»

«О чем ты? Я — это ты, — рассмеялся Кетцалькоатль. — Для Нины, по крайней мере. Иди, Вэл! Время…»

«О чем же ты замечтался, дорогой?»

«Подумал, как хорошо было бы побывать в Солерно».

«Я не хочу туда возвращаться, — ужаснулась Нина. — Нет ни малейшего желания встречаться с дядей. Я боюсь его, Вэл. Он на все способен. Зачем нам туда?»

«Там родилась твоя мать, Нина, и я подумал, что детям необходимо увидеть родную землю».

«Родную землю? О чем ты, Вэл? Давай позже об этом поговорим. Мне не хочется сегодня думать о неприятном».

«Конечно, свет очей моих, как будет угодно».

«Вэл?» — Нина пристально смотрела на мужа.

Музыка стихла, и Вэл поцеловал жену.

«Так странно… Будто я сейчас целовалась не с тобой».

«С кем же?»

«Не знаю. У меня странные ощущения. Пойдем к Киру. Что это он стоит в стороне, будто не родной?»

«Не стоит, свет мой, — предупредил ее порыв Кетцалькоатль. — Лучше нам пойти к гостям. Марий хочет пообщаться с тобой».

«Свет мой?.. Марий хочет пообщаться со мной? Да что происходит, Вэл? Почему мне не по себе последние пять минут?»

***

— Хименос, поспеши, чего ты там застыл? — пытался расшевелить его Маурильо. — Солнце начинает садиться, надо успеть подняться и сделать все до того, как оно коснется верхушек деревьев.

Но Хименос будто не слышал, взгляд его блуждал.

— Что на тебя нашло? Пойдем скорее!

Хименос молча простер руки вверх и стал медленно водить ими. Тут же откуда ни возьмись по ясному июльскому небу стали со всех сторон стягиваться тучи. Они наползали сразу по всем направлениям, многослойно запирая небо черными засовами, с грохотом ударяя один о другой. Через минуту небо стало черным совершенно, закрыв солнце и опустив на землю мрак.

— Что происходит? — в ужасе закричал Маурильо. — Откуда все это взялось? Ни облачка не было.

— Боги гневаются на нас, — потусторонним голосом отозвался Хименос. — Мы не должны лишать себя жизни, это страшный грех, Маурильо. Нужно возвращаться. Это неправильный путь.

— Спятил? Мы почти дошли, до плато рукой подать. Хватит нести чушь, Хименос, пошли!

— Нет, Маурильо. Я никуда не пойду. Если хочешь, иди один — я возвращаюсь домой. Довольно того, что мы своими дурными мыслями вызвали ураган.

— Один? — испугался Маурильо. — Что-то я не пойму, Хименос, давно ли ты стал таким суеверным? Ливень собирается — обычное дело. Надо спрятаться: боюсь, гроза начнется.

— Если ты не изменишь решения покончить с собой, гроза будет страшной. Это я тебе обещаю, — последняя фраза прозвучала будто другим, не принадлежащим Хименосу голосом.

Темнота обступила Маурильо, не позволяя различить силуэт друга, стоящего в тридцати метрах, и он испугался всерьез.

— Хименос, — негромко позвал капитан. — Ты здесь? Хватит играть в дурацкие жмурки, Хименос! Отзовись, что б тебя!..

В этот момент что-то большое и мягкое коснулось лица капитана, словно его задела бесшумно пролетавшая сова или другая ночная птица. Маурильо вскрикнул, но от испытанного ужаса голос его прозвучал глухо, будто горло не выпустило, а с трудом протолкнуло его наружу. Маурильо выставил руки перед собой и неуверенно подался вперед. Он шел, ни на что не натыкаясь, довольно долго, хотя хорошо помнил, что вокруг были деревья и кусты, а сейчас он словно в бескрайней пустыне оказался. Маурильо замер, обездвиженный страхом, и, когда рядом с ним в землю вонзилась молния и электрический разряд трещал несколько секунд, сердце его ушло в пятки. Хотел он только одного — поскорее убраться отсюда.

— Хименос! Отзовись! Согласен, надо сваливать. Где ты? — истошно кричал Маурильо, пытаясь пробиться сквозь грохот небес.

— Я здесь, — раздался спокойный голос Хименоса у него над ухом, отчего Маурильо, потеряв над собой всяческий контроль, закричал так, что сразу сорвался на хрип. — Ты хочешь свести меня с ума? Чуть сердце не разорвалось.

— Чего же ты испугался? Еще пять минут назад ты хотел, чтобы я вырвал его из твоей живой груди и размазал по жертвенному камню, — невозмутимо произнес Хименос.

— Признаю, затея была не очень, — прохрипел Маурильо. — Давай найдем шаттл и свалим отсюда поскорее.

— Поклянись, что больше не будешь думать о смерти!

— Клянусь! Всеми богами клянусь! Прости, Господи, что посягнул, — бормотал Маурильо как в бреду.

— Ладно, пошли. Если тебя услышали, мы найдем дорогу к шаттлу.

И, словно в подтверждение его слов, небо начало светлеть, тучи расползлись в разные стороны, и снова показалось солнце.

— Что это было? — Маурильо схватил Хименоса за руку.

— Сам не понимаю. Будто во сне все, — в голосе Хименоса слышались испуг и удивление. — Вон шаттл, побежали…

— Знаешь, что я понял, когда молния рядом со мной вошла в землю? — шепотом произнес Маурильо, когда они взлетели. — Нет никакого Тескатлипоки — Бог один, только он имеет множество проявлений. Это люди придумали разных богов, вернее, обычные люди так думают, им так проще объяснять то, что происходит. А те, кто настоящим знанием обладает, не сомневаются, что он один и у него есть разные ипостаси…

— Тебя зацепило, что ли, молнией? — с улыбкой спросил Хименос. — Ты как-то странно выражаешься.

— Смейся, — буркнул Маурильо. — Я уверен, все так.

— А я рад, что мы не натворили бед, — сказал Хименос. — Вспомнить страшно, на что решились. Будто из ума выжили.

— Точно, — согласился Маурильо. — А вон и шаттл генерала…

***

— Что с тобой, Вэл? — испугалась Нина, увидев, что у мужа носом идет кровь. — Ты как себя чувствуешь?

— Уже лучше. Наверное, от жары…

— Почти одиннадцать, Вэл, и совсем не жарко, — Нина с тревогой смотрела на него. — Может быть, позвать Ашуру?

— Не надо, все в порядке. Наверное, я просто устал. А ты как?

— Хорошо. Но жду, когда можно уйти. Очень хочу к тебе…

Вэл мысленно призвал свидетельницу.

— Что вы хотите, господин Вэл?

— Хотим вас покинуть, — сказал он с улыбкой. — Обязательная программа с нашим участием, надеюсь, выполнена?

— Еще торт, который обычно разрезают молодожены… Но, если вы устали, мы обойдемся. Правда, Вималь…

— Вималь здесь? — оживился Вэл.

— Да, и он приготовил сюрприз для вас.

— Нас хватит на сюрприз от Вималя? — Вэл обнял Нину.

Вималь затормозил перед столом летающую платформу с кексами, сложенными пирамидой.

— Поздравляю! — произнес он, широко улыбаясь. — Это мой подарок для госпожи, наши знаменитые Нинины кексы.

— Чьи кексы? — с удивлением переспросила Нина.

— Ваши, госпожа. В народе их называют упавшими с небес.

Нина взяла один кекс и надкусила его.

— Вималь, это безумно вкусно, — с наслаждением произнесла она. — У меня никогда так не получалось. Вы довели рецепт до совершенства.

— Спасибо, госпожа, но уверяю вас, я ничего не изменил, все делаю так, как тогда вы сделали. Если позволите, сейчас привезут торт.

— Еще и торт? — восхитилась Нина. — Везите скорее!

Прикатили квадратный стол, на котором двухъярусный торт в точности повторял домик за периметром: территория двора, огражденная шоколадной решеткой, занимала всю поверхность стола, на зеленой лужайке стояло черное купе, а в гнезде красовались аисты, между их ног высовывали красные клювы два аистенка.

Вэл замер, увидев аистов, Нина вперилась взглядом в черную машину и не могла произнести ни слова.

— Вам не нравится, господин? — боязливо поинтересовался Вималь, не понимая странной реакции новобрачных.

— Я потрясен, — с трудом ответил Вэл. — Как такое есть? У меня рука не поднимется резать его.

— Мы не будем его есть, — произнесла Нина. — Пусть нас простят наши гости, но, правда, нельзя разрушать такую красоту.

Вималь с недоумением смотрел на жениха и невесту.

— Он же испортится через пару дней, — растерянно проговорил повар. — Ешьте, пожалуйста, он вкусный… Если вам так понравился торт, я вылеплю такой же из мастики, когда вы вернетесь домой. Его можно будет долго хранить в стеклянной витрине.

— Обещаешь? — Вэл потрогал Нину за руку и подмигнул Вималю.

— Конечно, махатта, конечно! — обрадовался Вималь. — С преогромной радостью сделаю!

— Договорились, — Вэл принял длинный нож из рук Вималя и отрезал первый кусок.

— Чур, черная машина моя, — негромко сказала Нина. — Хочу раскусить дядюшкин раритетный автомобиль…

«Что с тобой?»

«Как-то не по себе, — призналась Нина. — Словно я уже говорила нечто подобное».

— Не сочтите за пафосность, господин Вэл, — осторожно произнес Вималь, — но мы подумали, что самовар сейчас будет в самый раз.

— Самовар? — изумился Вэл. — Не сочту, Вималь, ни за что не сочту! Давайте сюда скорее самовар!

«Может, еще немножко потусим с народом? — спросил Вэл. — Мне совсем расхотелось спать. Ты очень устала?»

«Нет, я даже будто взбодрилась, давай еще потусим».

Вэл обнял жену и съел с ее губ шоколадный след от купе.

«Теперь я целуюсь с тобой», — передала Нина.

«Что значит теперь?» — замер Вэл.

«Твоя жена бесподобно целуется, — услышал он раскатистый хохот. — Прости, Вэл, не устоял…»

«Топильцин! Да как ты посмел?! Я пожалуюсь Создателю!»

«Попробуй, — смеялся Кетцалькоатль. — Остынь, Вэл, а то еще, чего доброго, Нина догадается».

«Да, иди ты!» — огрызнулся Вэл.

«Ухожу. Зови, если что. Подарок от меня Ашура передаст».

«Подарок? — насторожился Вэл. — Что еще за подарок?»

Никто не ответил. Сознание Вэла опустело, и он выдохнул с облегчением…

***

Сесар Хакес, облокотившись на каменную изгородь сада, нервно провожал начинающее клониться к горизонту солнце на западной границе Солерно, там, где величественная Сьерра-Мадре патрулировала смену дня и ночи. Глядя на приближающийся закат, он с нетерпением ожидал появления шаттла генерала Родригеса, надеясь, что на его борту окажутся Маурильо и Хименос, живые и невредимые.

— Деда, — услышал он голос восьмилетнего правнука за спиной. — Мама зовет тебя есть чимичангу.¹⁰

Сесар обернулся и увидел маленького Хуана, в котором он души не чаял, похожего на него в точности. Мальчик, одетый в светлую блузку и короткие легкие штанишки, шел к нему, держа в руке стеклянный шар размером с небольшое яблоко.

— Что это у тебя, Хуанито? — ласково спросил Сесар, протягивая к правнуку руки.

— Это модель счастливой планеты, — уверенно ответил мальчик, передавая деду шар. — Смотри, осторожно, она очень хрупкая.

— Еще бы ей не быть хрупкой. Счастье всегда хрупко.

— Деда, ты меня понимаешь, а мама сказала, что стеклянных планет не бывает, а счастливых совсем нет.

— Бывает, мама просто не знает, — успокоил внука Сесар.

— А ты? Ты знаешь такую планету? — воодушевился мальчик.

— Конечно. Она называется Земля. Это самая счастливая планета, Хуанито, потому что на ней есть жизнь и мы, люди. Но она и хрупкая именно потому, что здесь живут люди.

— Почему, деда?

— Человек — удивительное существо, Хуанито: в нем заложены самые прекрасные, возвышенные стремления и самые страшные, низменные пороки.

— Кем заложены?

— Богом, я думаю, — серьезно сказал Сесар. — Когда в человеке больше прекрасного, он живет в мире с природой и другими людьми, и тогда планета чувствует себя счастливой и щедро делится с человеком своими богатствами, тайнами и чудесами. Когда же человек живет, повинуясь низменным страстям, планета страдает, потому что такой человек ее разрушает, уничтожает ее природные богатства. Но самое страшное — такой человек не хочет жить в мире с другими людьми, он считает себя лучше остальных, думает, что у него больше прав, что ему можно использовать других и даже лишать их жизни…

— Как канцлер Бер? — уточнил Хуан.

— С чего ты это взял? — с некоторым испугом в голосе спросил Сесар, внимательно глядя на правнука.

— Так все говорят, — ответил мальчик.

— Что говорят?

— Что он злодей и убивает людей.

— А ты не повторяй за всеми, мало ли что люди придумают, — внушительно покачав пальцем перед носом Хуана, наставительно произнес Сесар. — Такие слова небезопасно произносить. Канцлер — серьезный человек, не стоит говорить о нем плохо. Запомни это.

— Я понял, — печальным голоском ответил Хуан, опустив голову. — Пойдем есть чимичангу, мама ждет.

— Ступай, Хуанито, я позже приду.

— А что ты здесь стоишь? — мальчик явно не хотел идти один.

— Жду, когда решится важное дело, — серьезным голосом ответил Сесар, возвращая правнуку стеклянный шар. — Иди и береги свою счастливую планету.

— Землю? — оживился Хуан.

— Ее, — с улыбкой ответил Сесар Хакес, с любовью глядя на правнука. — Я скоро приду.

— Хорошо, деда, — Хуан обнял старика за шею и прошептал на ухо, — а канцлер Бер все равно злодей. Когда я вырасту, я убью его и спасу нашу счастливую планету.

Хакес снял руки мальчика со своей шеи и, глядя ему в глаза, сурово сказал:

— Никогда не смей даже думать об убийстве живого существа. Нет такой причины, которая может оправдать это. Ни одной причины нет. Никто не может забрать жизнь, только Бог и время. Вмешиваться в ход истории таким образом очень опасно для человека и счастливой планеты. Каждый живет для чего-то. Каждый нужен этому миру…

— Даже такой, как канцлер? — искренне удивился Хуан, с недоверием глядя на деда.

— Даже такой. Если он есть — он звено мировой цепи событий, у него своя роль. Уберешь звено до времени — разрушишь цепь, а это не известно, к чему может привести. Никогда не забывай об этом, Хуанито. Не забудешь?

— Не забуду, деда… А что это там летит? — Хуан показал рукой в сторону гор.

Сесар обернулся и различил в небе два приближающихся шаттла.

— Это летит хорошая новость, Хуанито. Беги к маме, скажи, что у нас будут гости. Пусть еще приготовит чимичанги.

Корпус шаттла Родригеса очевидно обозначился перед глазами Сесара. Чуть позади него маячило судно поменьше, на котором возвращались к жизни освобожденные от морока Зигфрида Бер Маурильо и Хименос.

— Сеньор Хакес! — генерал показался на трапе шаттла с довольным выражением лица.

— Приветствую вас, генерал, — радостно отозвался Сесар. — Проходите, Мария приготовила чимичангу…

— Гроза? — не верил своим ушам Родригес, слушая рассказ Маурильо о погоде в ущелье Уэхо. — Я не видел ни одного облачка.

— Это совсем недолго длилось, — не замечая удивления в голосе генерала, продолжал рассказывать капитан. — Возможно, вы были еще за горизонтом наблюдения, когда стихия прекратилась.

— Может быть, — согласился Родригес, угощаясь чимичангой. — Я рад, что ваши головы проветрились. Мы тут чуть ума не лишились, когда поняли, куда вы направляетесь.

— Словно затмение, — признался Хименос. — Неужели возможно на расстоянии так планировать чужие действия?

— Возможно, — Хакес заметил, что правнук прислушивается к разговору. — Хуанито, иди поиграй в доме.

Хуан, недовольный тем, что его выпроваживают, но не решаясь показать это деду, быстро встал из-за стола и покинул навес.

— Так, какие наши дальнейшие действия, сеньор Хакес? — негромко спросил Родригес. — Есть понимание?

— Нужно собрать Конференц из надежных людей. И вам, сеньор Родригес, стоит еще раз подумать о доверенном круге… бедный полковник Сорго! Нельзя допустить, чтобы кто-то еще так попался.

— Сеньор Хакес, надо принимать решительные меры. Канцлер поймет, что внушение не работает. Мы точно не знаем, какую цель он преследовал, отправляя ребят на самоубийство, но не стоит сомневаться, что цель эта далека от благой. Давайте придумаем план спасения…

— Счастливой планеты?

— У? — не понял Родригес.

— Хуанито спрашивал меня, есть ли счастливая планета. Я сказал, что это Земля, — задумчиво проговорил Сесар. — Давайте начнем действовать, друзья. Нужно создать международный орган по борьбе с милитаризмом канцлера. Конечно, можно устранить его традиционным способом: отправить к праотцам насильно. Но это не тот путь. Только законно мы можем изменить жизнь в стране, иначе все очень быстро вернется на свои места: власть, полученная насильственным путем, плодит насилие.

— Законно? Что-то я не совсем понимаю вас, сеньор Хакес, — генерал выкатил на Сесара глаза. — Он только принял присягу; законный путь — десять лет, а в случае Зигфрида Бер — до конца его жизни. Что же, нам десять лет жить в страхе? Или надеяться, что канцлер скоро преставится? За десять лет, да какие лет! за несколько месяцев Зигфрид превратит страну в военный лагерь, где все будут ходить строем. Если других путей вы не знаете, сеньор Хакес, то я выбираю насилие, — решительно произнес Родригес.

— Остыньте, генерал. Я для того и начал говорить о созыве конференца. Только он может легально сформировать международный орган, в который войдут представители Солерно, Шрилана и хорошо бы Небес. Но с Небесами проблема: мы должны поддерживать веру канцлера в то, что их нет. Я долго не мог понять, кого еще включить в новый орган, а потом мне пришла мысль: Есеник. Зигфрид Бер не знает, кто сейчас там находится, поэтому мы можем любое статусное лицо из Небес ввести в наш конференц под видом участника из Есеника.

— Идея хорошая, — поддержал генерал.

— Вам предстоит переговорить с королем Шрилана, сеньор Родригес. Возможно, он подскажет, кого из Небес стоит привлечь. Как думаете, Махинда откликнется на наше предложение?

— Надеюсь. Если бы властителя Небес привлечь…

— Он этого категорически не хочет, да и канцлер уверен, что он мертв. Так что, надо без него выкручиваться. Пока, по крайней мере.

— Пока? Что вы имеете в виду, сеньор Хакес?

— Есть идея: нужно сформировать легитимный представительный орган: высший международный совет, суд, арбитраж — как угодно можно назвать.

— Суд, — генерал не сводил взгляда с Сесара. — Кажется, понимаю…

***

— Вэл, возможно, сейчас не самый подходящий момент, но я очень хочу развеять тени прошлого, — негромко произнесла Нина, когда они проснулись на рассвете.

— Спрашивай, сейчас самый подходящий момент, — отозвался Вэл, обнимая ее. — Это же нормально, поговорить.

— Не хочу тебя ставить в неловкое положение, если не хочешь, не отвечай.

— Спрашивай, — настойчиво повторил Вэл.

— Хорошо. Скажи, ты, правда, сделал вазектомию?

— Правда.

— Но, как же тогда? — Нина приподнялась на локте и заглянула ему в глаза. — Как же тогда мы смогли?

— Не знаю. Я воспринимаю наших детей как чудо, как божий дар. Как еще это могло случиться?

— Я боялась, что ты не примешь детей, подумаешь, что они не от тебя, — призналась Нина и замерла.

— Если бы я это сделал, был бы полным дураком, — выдал Вэл с болью.

— Тебя что-то все равно мучит, я вижу, Вэл.

— Я хотел бы иметь еще детей. Мне всегда нравилась семья Мэнси тем, что в ней пятеро сыновей. И у Махинды — пятеро…

— У нас тоже будет трое, — с улыбкой заметила Нина. — А с Марием — четверо. От Роберта Мэнси ты не многим отстал.

— Нина, ты спасаешь меня, — сказал Вэл, обнимая жену.

— Вэл, скажи, как дяде удалось уговорить тебя на такую чудовищную вещь — вазектомию.

Вэл встал, принес воды из гостиной, сел в кресло.

— Что ж, давай поговорим сейчас, — произнес он так, словно давно готовился к разговору. — На самом деле, Зиги не особенно и старался убедить меня. Я сам этого захотел.

— Почему?!

— Из-за матери Евы, Клер, она умерла во время родов. Саму Еву чудом удалось спасти. Я тогда находился не в лучшем состоянии, не знал, что делать, что думать, кого винить в случившемся.

— И обвинил себя? — догадалась Нина.

— Да. Я испугался, что Клер умерла из-за меня, из-за моего дурного семени, оставил Еву, чтобы не видеть в ней напоминание. Ну и…

— Дядюшка подсказал выход? Предложил никого больше не убивать дурным семенем?

Вэл кивнул.

— Ясно. А… — Нина запнулась.

— Нет, у меня после Клер до тебя женщин не было. Я близко к ним и подойти боялся, не то что…

— Так, может, ты и не стерилен? — с надеждой в голосе проговорила Нина. — Мало ли… операция прошла неудачно или…

— Нет, — увидев, о чем Нина подумала, отмахнулся Вэл. — Операцию делал Ашура, он накосячить не мог.

— Тогда остается только на бога положиться. Вдруг он захочет порадовать нас еще раз.

— А ты готова еще раз? — Вэл замер, глядя на жену.

— Давай сначала этих родим, а там посмотрим.

— Если бы я не убил Била… — Вэл не ожидал, что произнесет вслух то, что думает, и испугавшись сказанных слов, опустил взгляд в пол.

— Била не ты убил, это сделал дядя Зигфрид. Он всех убил: сначала Ким, потом Платона, Била и еще много человек в замке. Так что, перестань себя казнить, мы начинаем жить заново, — уверенно проговорила Нина, подходя к мужу, опускаясь перед ним на пол и обнимая его за колени. — Если у тебя есть вопросы, спрашивай.

— Расскажи мне, как за Платона вышла, — попросил Вэл, внимательно наблюдая за реакцией Нины.

— Меня за него выдали, когда мне не было пятнадцати. Мама предчувствовала, что ей осталось немного, и отдала меня за Платона. Он жил в соседнем доме, они хорошо знали друг друга. Платон дал слово, что не тронет меня, пока мне не исполнится двадцать один. Мама вскоре умерла, я осталась бы совсем одна, если бы не Платон. Он заботился обо мне, мы жили как отец с дочерью десять лет.

— Но как же Бил? — не сдержался Вэл.

— Бил… — Нина прижалась к ногам Вэла. — Мне было двадцать четыре, когда Платон пришел нетрезвым. До того я никогда не видела нетрезвого человека. Он выпил пива больше обычного для смелости и сказал, что мы должны сделать ребенка. Я привыкла во всем его слушать… Так родился Бил. И никогда больше между нами ничего не было. А тогда было все быстро, больно, неприятно. Когда я узнала, что беременна, Платон обрадовался, сказал, что не хотел бы мучить меня еще раз. Я была ему ненастоящей женой, только по регистрации и домашним хлопотам. И Била, конечно, мы вместе растили.

— Господи, Нина, — губы Вэла дрогнули. — Что же мы с тобой такие неприкаянные?

— Ну, почему же неприкаянные? Нас судьба хранила друг для друга. Так что, мы не можем ее разочаровать.

— Ни в коем случае…

***

— Ничто так не сводит меня с ума, как неопределенность, — заявил Марк, принимая кофе из рук матери.

— Какая из ситуаций кажется тебе непонятной, сын? — участливо спросила Амели, присаживаясь рядом с Марком.

— Очень точно: какая из… Мне проще сказать, какая понятна, потому что такой нет. Все непонятно.

— Так не бывает, дорогой. Все не может быть непонятно. Что-то более, что-то менее, но чтобы все в равной мере было не определено, так не бывает.

— Значит, моя ситуация исключительна, потому что все в ней висит в пустоте, — раздраженно отозвался Марк. — Абсолютно все, маман!

— Тебя так расстроила свадьба господина Вэла?

— Не знаю, — сухо ответил Марк. — Я должен радоваться больше других этой свадьбе, ведь я стоял у ее истоков…

— Но ты не радуешься.

— Все как-то странно, непонятно.

— Мне непонятно одно: почему ты не полетел вчера и не поздравил их лично.

— Меня никто не звал, — обиженно произнес Марк.

— Никого не звали, но Роберт и Кир там. Большинство людей сердятся из-за обид, которые они сами сочинили, придавая глубокий смысл пустякам. Так Сенека говорил, кажется, — заметила Амели. — Видишь ли, дорогой, близкие люди сами приходят в моменты радости и печали. На то они и близкие, чтобы обходиться без официальных приглашений. Не полетев туда, ты отказался подтвердить свою близость господину Вэлу. Ты совершил ошибку.

— Может быть. Мне все равно. Между нами давно нет никакой близости, нет и тени того, что было до его проклятой комы.

— Было бы все равно, ты не завел бы этот разговор. Мне ты можешь сказать, что тебя мучит, я же твоя мать — кому еще? Можешь честно ответить, почему ты не полетел в Есеник с отцом и братом?

— Много причин. Я не понимаю, как сейчас ко мне Вэл относится, иногда мне кажется, что он меня презирает.

— Что ты? Как он может тебя презирать? — возмутилась Амели.

— Может. Я же не справился, не смог сохранить сильную позицию лица высшего статуса, которая была у него.

— Не думаю. Если бы было так, он не оставил бы пост, тебе так не кажется?

— Маман, все настолько непонятно… Его отставка была для меня ударом, от которого я еще долго в себя не приду. А уж наш последний разговор и его выступление в совете… Он был впечатляющ, как всегда. Потом, когда он неожиданно свалил в Есеник, я вообще подумал, что у него с головой плохо. Или слишком хорошо. Не знаю, что хуже. Ну как я мог появиться на этой свадьбе? В качестве кого?

— В качестве человека, искренне пришедшего его поздравить и пожелать счастья. Только в таком и никаком другом. Но ты не захотел.

— Да, не захотел. Там же Ева! У меня нет сил видеть ее и знать, что она не обо мне думает.

— Это тяжелый момент, Марк, — выдохнула Амели с горечью. — У тебя, как мне казалось, был шанс соединить свою жизнь с Евой, но ты его потерял. Чем-то ты ее оттолкнул от себя.

— Я ее не отталкивал, она сама притянулась к малолетнему сабленосцу! — выкрикнул Марк.

— К кому?

— Айшу Ламбаканну, сыну Махинды, короля Шрилана. Она променяла меня на королевскую кровь, маман.

— Господи, что ты такое говоришь, Марк? Ева совсем не похожа на особу, которая действует расчетливо. С чего ты взял?

— Я видел их в Шрилане, когда они прогуливались в саду.

— Разве это непременно должно значить что-то большее, чем просто прогулка в саду?

— Он спас Мария, когда его похитил какой-то придурок. Не дрогнув отрубил ему полноги саблей. Теперь он герой в ее глазах, а я…

— А ты?

— Неудачник, слабак и.., — Марк нервничал, молчание матери будто подтверждало правоту его слов. — Ты тоже так считаешь?

— Как?

— Что я слабак и неудачник?

— Нет, Марк. Я считаю, что на тебя свалилась неподъемная ноша, которая тебя придавила. Ты слишком серьезно взялся за дело, которое, возможно, тебе пока не по плечу. Нет твоей вины в том, что ты еще слишком молод.

— Ты говоришь, как он.

— Вэл? — оживилась Амели. — Это ли не доказательство того, что он к тебе расположен? В моем расположении ты же не сомневаешься? Я говорю тебе так, потому что люблю тебя, и он тебя любит, если говорит то же самое. Мы часто накручиваем себя, придумываем проблемы там, где их нет. Может, тебе показалось?

— Что именно?

— Да все. Что господин Вэл к тебе как-то не так относится, и Ева…

— Нет, маман, не показалось. Все так и есть.

— Если ты уверен, что прав, подумай, как можно изменить ситуацию, потому что, если все так, это скверно. Меньше всего на свете тебе сейчас стоит портить отношения с семьей Лоу, Марк. Подумай, что ты не так делаешь, чем отталкиваешь от себя Вэла и Еву. Может, ты чего-то боишься? Когда в нас сидит страх, мы меняемся, сами того не замечая, и начинаем совершать ошибки, в результате которых еще больше оказываемся под влиянием своих страхов. Чего ты боишься, Марк?

Амели выжидательно-напряженно смотрела на сына, не особенно рассчитывая на искренний ответ.

— Мне уже нечего бояться. Я испортил все, что мог: Вэла и Еву потерял, стал посмешищем в глазах сената. Даже Заг с Бартом от меня отошли. Я теперь нигде не свой — ни здесь, ни там, внизу.

— Мне кажется, ты драматизируешь, Марк, — осторожно заметила Амели. — Через месяц выборы главного управляющего…

— На которых у меня нет никаких шансов! — выкрикнул Марк.

— Вот твой страх, сын: ты боишься проиграть. Пока ты боишься — ты будешь проигрывать.

— Как не бояться? Кто я такой, чтобы не бояться поражения? У меня нет сверхъестественных способностей, как у Вэла или креаторов, я не гений, как мой младший брат, мне никогда не выиграть в партии с богом, — произнеся последнюю фразу, Марк замолчал, испуганно переводя взгляд с одного на другое, стараясь не смотреть на мать.

— О чем ты?

— Так, в общем, фигурально выражаясь, — отговорился Марк. — Я обыкновенный, и меня это удручает. А они все другие, не такие, как остальные. Даже Кир, хотя, возможно, именно Кир больше остальных не такой… Я не знаю, маман, стыдно признаться, но я им завидую, завидую, что они могут, а я нет. Зачем им такая посредственность как Марк Мэнси?

— Слишком много тщеславия в тебе, мой мальчик, — с грустью заметила Амели. — Оно ни к чему хорошему тебя не приведет. Гони его, освобождайся всеми силами от яда этой черты. Будь самим собой, только так ты сможешь вернуть расположение к себе. Вспомни, каким смелым ты был, когда начинались реформы, как на тебя рассчитывал господин Вэл, когда Зиги исчез. Вы же вдвоем управляли событиями и прекрасно справлялись, надо сказать. У вас был замечательный тандем, действенный, крепкий. Что изменилось сейчас?

— Все изменилось, маман. Вэл меня бросил, всех нас бросил, — со злостью выдавил из себя Марк.

— Что ты, Маркуша? Что значит бросил? Никто не знает, что творится в его душе, он через такое прошел, не дай бог кому… Вспомни, что мы пережили, когда получили его завещание с…

Мадам Мэнси замолчала, не договорив фразы, и испуганно посмотрела на сына.

— Какое завещание? О чем ты, маман?

— Не знаю… Прости, Марк, на меня иногда что-то находит, я говорю или думаю о том, чего не было, но в тот момент я как будто уверена, что было.

— Дежавю?

— Похоже, — растерянно проговорила Амели. — Раньше часто случалось, а сейчас реже. Наверное, я выздоравливаю.

— Это не болезнь, маман, а сбой сознания. И не только у тебя. Два месяца назад мы с Ашурой обсуждали наше коллективное помешательство…

— Коллективное помешательство?

— Ну, мы про себя так называли наши прозрения, приходящие непонятно откуда. Мне тоже всякое мерещилось, как и Керберу, Кронсу, Фролу, Кливерту, Михе-креатору… А Кай Загория — это вообще отдельная песня. Его кошмарило тем, будто он в Солерно был, с Зиги и Паччоли общался, в тюрьме там сидел, а потом непонятно как спасся. Если бы не прозрения военного министра, мы бы не смогли все дозоры Зиги обезвредить и сейчас еще держать его в неведении, что мы живы.

— О чем ты, Марк? Какие дозоры Зиги? Почему он думает, что мы мертвы?

— Потому что он нанес удар по нам, маман. Сначала нас в этом Кай убеждал, но мы тогда не особенно ему поверили, сама понимаешь… Но потом, когда взяли экипаж второго звена «Когтей Зигфрида» в Шрилане, информация военного министра подтвердилась: десятого апреля Зигфрид Бер нанес удар по Небесам из изотропной пушки. Он уверен, что мы испарились. Каким чудом этого не случилось на самом деле — для всех загадка.

— Как интересно! — воскликнула Амели. — Почему ты раньше мне ничего не рассказывал?

— Не думал, что тебе это будет интересно, — отговорился Марк.

— Как же иначе? Это ведь наша жизнь! Почему все думают, что женщинам интересны только ногти и туфли? Даже обидно.

— Не обижайся, маман, я просто замотался. И ты права, женщин в нашем мире явно недооценивают. Возможно, теперь, когда властитель женился, что-то изменится. Нина сильная личность, она проявит себя рано или поздно… Хотелось бы мне знать, как и где они встретились… Откуда? Никто же не знал, где она, жива ли вообще…

— Она в Солерно была с Зиги, — машинально обронила Амели. — А как она себя чувствует? Беременность хорошо проходит? Двойню нелегко выносить, а уж в нашем возрасте…

— Маман, — удивленно глядя на мать, проговорил Марк. — Откуда? Кто тебе сказал, что Нина беременна? Я лично ничего об этом не знаю.

— Да? А я думала, все об этом знают… Марк, мне что-то нехорошо. Я лучше прилягу, — Амели поднялась с места и неуверенным шагом направилась к двери. Выходя из столовой, она обернулась. — Позже поговорим еще, дорогой.

— Конечно, маман. Может быть, что-то нужно? Лекарство? — обеспокоился Марк, увидев ее неровную походку.

— Нет, все в порядке, ничего не нужно. Я просто хочу прилечь.

Амели ушла, оставив Марка в замешательстве: завещание властителя… Нина в Солерно… Нина беременна… Откуда в голове его матери могли появиться такие странные мысли? Это так похоже на то, что он сам чувствовал совсем недавно — знание, в истинности которого не сомневаешься, хотя и не понимаешь, как и откуда оно могло прилететь в твою голову. А Кай даже картинками видит, которые к тому же и воспроизвести может. Почему же два месяца назад, поговорив об этом, мы не стали разбираться в ситуации дальше? Что отвлекло? Вэл… Точно. Вэл нашелся, и все как-то само собой успокоилось, никто с тех пор не жаловался на дежавю. Но значит ли это, что состояние исчезло, а не властитель перетянул на себя внимание всех?

Подумав, что вторая причина более жизнеспособна, Марк загрустил окончательно: какой смысл обманывать себя? Ты никогда не будешь так интересен другим, как Вэл Лоу. Тебе никогда не заработать такой авторитет, какой есть у него. И никто до сих пор не считает его бывшим, несмотря на отставку, никто. Сенаторы кричат, что он больше не статусное лицо — что с того? я точно знаю, зачем они каждый раз напоминают ему об этом — чтобы самих себя убедить, что освободились из-под его влияния. Черта с два! Попробуй освободиться от влияния такого человека, как Вэл Лоу! Попробуй забудь его харизматичную личность! А ты, Марк Мэнси? Ноль харизмы, бездна страха, сплошная неуверенность в себе. Ты полное разочарование для властителя, родных и себя самого. Смирись с этим и не забывай, кто ты есть: богу — богово, а тебе — твое…

Марк выронил из рук вилку, которой уже несколько минут не мог накрутить спагетти.

— Что, ручки не держат, господин главный управляющий? — издевательским тоном бросил Франсуа, заходя в столовую.

— А что это ты только наполовину пришел? Где тень потерял? — нервно и даже зло отозвался Марк.

— О-о-о, какие мы грозные! Что за тучи меж бровей? Ну, пожалуйся, скорей! — рассмеялся Франсуа, выводя брата из себя окончательно.

Марк терпеть не мог, когда близнецы корчили из себя поэтически одаренных личностей, занимаясь примитивным рифмованием примитивных же, на его взгляд, мыслей. Он схватил со стола кубок и запустил им в Франсуа. Тот увернулся, и кубок, попав в большое зеркало, разбил его. Звон бьющегося стекла многократно повторился падающими на гладкую поверхность пола осколками, разлетевшимися по всей столовой.

— Что ты творишь?! — испуганно выкрикнул Франсуа. — Совсем сбрендил? Ты же мог меня убить!

Марк и сам испугался и теперь смотрел на брата непонимающим, виноватым взглядом.

— Прости, Франсуа, — буркнул он и вышел из столовой.

— Диких и буйных обычно в клетках и смирительных рубахах держат, а тут свободно разгуливают…

***

— Вэл, проснись, дорогой, тебя люди ждут.

— Уже день?

— Девять утра, — Нина поцеловала мужа. — Выйди, скажи, что будешь позже, я хочу с тобой позавтракать.

— Прости, я думал, здесь мы сможем пожить спокойно.

— Извиняться не за что, — Нина смотрела на него и улыбалась.

— Чему ты радуешься?

— Всему. Тому, что мы есть и сейчас вместе.

Вэл вышел на балкон: двадцать три человека терпеливо ожидали его пробуждения. Среди прочих он увидел Ашуру и вспомнил слова Топильцина о подарке, который тот должен был ему передать.

— Приветствую, друзья, — произнес Вэл, облокотившись на балконную ограду. — Сейчас позавтракаю и спущусь к вам кофе пить. Хорошо? — он махнул рукой и вернулся в гостиную, подошел к Нине, схватил ее и поднял на руки. — Я так счастлив, — признался он, губами отыскивая ее шею под распущенными волосами. — Если бы забыть о делах…

— Это был бы не ты, Вэл, — с некоторой грустью произнесла Нина. — А я не была бы так счастлива, как сейчас, потому что я могу быть счастлива только рядом с тобой, а ты именно такой…

— Какой?

— Сильный, неравнодушный, способный на великие дела…

— Ну уж, скажешь! — Вэл смутился.

— Садись, садись и ешь, я тебе еще кое-что скажу, — Нина высвободилась из его рук и, подойдя к накрытому к завтраку столу, подняла крышки, сохранявшие блюда горячими.

Вэл послушно уселся за стол, почувствовав, что сильно голоден. Увидев в тарелке кашу, поморщился.

— Что? Тебе не нравится каша?

— Нет, если честно. Сейчас хочется чего-то другого. Есть омлет?

— Конечно, — улыбнулась Нина. — Кашу я себе поставила. Не думала, что ты на это место сядешь. Омлет напротив.

— Я занял твое место? — Вэл сделал вид, что напуган.

— Да, я всегда сижу в этом кресле…

— Первые семейные разборки, — рассмеялся Вэл. — Кто сидел на моем стуле? — громко пробасил он, подражая реву медведя, одновременно вставая и пересаживаясь в другое кресло.

— Зачем ты поднялся? Можно было переставить тарелки…

— Все лучшее — детям, — Вэл дотронулся до живота Нины. — А что еще ты собиралась сказать мне?

— Уже не помню, но, думаю, хотела сказать, что с десяти до часа у меня процедуры, так что, до обеда меня не будет, — Нина пробовала овсяную кашу.

— Вот ни фига себе! — воскликнул Вэл. — Только вчера поженились, а жена уже исчезает куда-то на полдня!

— Я иду терпеть уколы иголками, дышать кислородом и делать гимнастику, чтобы наши дети хорошо себя чувствовали и могли вовремя появиться на свет, — значительно произнесла Нина.

— Вовремя? Есть какие-то проблемы?

— Нет, Вэл, сейчас нет, — успокоила его Нина. — Врачи всегда перестраховываются, когда рожает женщина в возрасте…

— Женщина в возрасте? Это ты о ком?

— О себе, Вэл. Мне сорок четыре, приличный возраст.

— Я забыл. Мне все время кажется, что тебе двадцать пять.

— Ну и льстец же ты, — отмахнулась Нина.

— Ты выглядишь так… Надо поговорить с твоим врачом.

— О чем?

— Вдруг тебе угрожает… В общем, пусть Ашура тебя осмотрит и все скажет. Я ему доверяю больше, чем другим. Мы не можем рисковать твоим здоровьем или здоровьем наших детей…

— Ничего мне не угрожает, Вэл! Ты беспокоишься больше, чем я. Все хорошо, правда, — Нина поднялась и подошла к нему. — Почему ты так нервничаешь? У тебя сердце колотится.

Вэл схватил ее руки, начал их целовать — быстро, сильно.

— Да что с тобой? — испугалась Нина.

— Все хорошо, родная, все хорошо. Ешь, тебе нельзя чувствовать голод. Я приду к тебе сразу, как только освобожусь. Попроси врача, чтобы не уходил, пока я с ним не переговорю.

— Хорошо, Вэл, он не уйдет, не нервничай, а то Ашура…

— Ашура!

Вэл быстро встал и вышел на балкон, сделав доктору знак рукой подняться.

— Здравствуйте, господин Вэл, здравствуйте, Нина, — обрадованно произнес Ашура, появляясь в дверях через минуту. — Все благополучно у вас?

— Надеюсь на это, — обронил Вэл. — Ашура, у меня к вам личная просьба: отправляйтесь, пожалуйста, с моей женой на процедуры. Посмотрите, нужны ли они ей, если какие-то другие… И пообщайтесь, пожалуйста, с ее доктором. Мне нужно быть уверенным, что нас здесь правильно наблюдают… Вы что-то и сами хотели мне сказать, Ашура, раз пришли под балкон? Говорите сейчас, чтобы потом могли сопровождать Нину. Она через полчаса уже идет.

— Да я, собственно… — Ашура замялся, глядя на Нину.

— А, если ваш вопрос терпит, давайте позже, когда я присоединюсь к вам в бальнео.

— Давайте, господин Вэл, мой вопрос точно терпит, он много лет терпел.

— Интригуете, Ашура, — с улыбкой обронил Вэл, уходя.

— Как вы себя чувствуете, Нина?

— Спасибо, доктор, вполне хорошо. Вэл беспокоится…

— Конечно. Какой у вас срок сейчас?

— Двадцать третья неделя. Мне определили роды на конец октября — начало ноября. Но…

— Что? — насторожился Ашура.

— Раньше рожу, — в голосе Нины звучала некоторая обреченность.

— Почему вы так думаете?

— Не знаю, просто так чувствую.

— Вас что-то беспокоит?

— Нет, — Нина задумалась, вспоминая странное общение Вэла и свое с детьми, но доктору об этом говорить не стала. — Мне кажется, дети раньше захотят…

— Дети? У вас двое?

— Да. Думала, все уже знают.

— Никто ничего не знает. Ваше появление, Нина, да еще и свадьба… а теперь дети… Это все как гром среди ясного неба.

— Гром… — задумчиво повторила Нина. — Настолько пугающе?

— Нет, что вы! Я неудачно выразился, — смутился Ашура. — Я только хотел сказать, что все неожиданно произошло. Все очень рады, что вы с господином Вэлом… А я просто счастлив, что у вас дети, — Ашура опустил взгляд.

Доктор Ловацки оказался человеком с живой, подвижной мимикой лица и забавным моравским выговором, делающим его речь похожей на речь человека, держащего во рту что-то круглое и бархатное. На вид доктору было лет шестьдесят, он плавно передвигался рядом с вновь прибывшим на курорт и впервые пришедшим на врачебный осмотр отдыхающим, заставляя его поднимать руки, наклонять туловище, вращать головой. Каждое движение пациента Ловацки сопровождал покачиванием головы и оценивающе-задумчивым «Да-а-а…».

— Все так плохо, доктор? — спросил пациент, не понимая, как относиться к реакции Ловацки на его действия.

— Все не так плохо, — ответил доктор в тот момент, когда в дверь его кабинета постучали. — Войдите.

В кабинет вошли Ашура и Нина.

— А, госпожа Нина, — кругловато-радостно проговорил Ловацки. — Как вы себя чувствоваете?

— Спасибо, доктор, хорошо. Мой муж, господин Лоу, желает, чтобы доктор Ашура обсудил с вами мое состояние. Он личный врач Вэла, дома он будет наблюдать меня до родов.

— Ваш муж? Ну, конечно! — Ловацки стукнул себя ладонью по лбу. — Как я сразу не понять, что это на вас поженился господин Лоу? Поздравляю вас, Нина!

— Спасибо, — ответила Нина с улыбкой. — Так я могу оставить с вами доктора Ашуру? Мне пора на иголки.

— Разумеется, — суетливо произнес Ловацки. — Идите, Нина, идите. Мы с доктором…

— Ашурой, — подсказала Нина, видя замешательство Ловацки.

— Мы с доктором Ашурой все обсудим.

— Что за иголки? — поинтересовался Ашура. — Это безопасно?

— Да-а-а, — протянул Ловацки. — Совершенно безопасно. Акупунктура. Точечное выправление проблемные места. Госпоже Нине они помогать снять нервное напряжение, улучшить сон. Я всегда проверяю потом ее состояние, всегда лучше… Можете идти, господин Ноев, — обратился он к пациенту. — Я оставлю предписание вечерней сестре. Сможете забрать после обеда. Сестра все объяснит. Идите, господин Ноев.

Пациент вышел, бросив недовольный взгляд в сторону Нины и Ашуры, помешавших провести осмотр должным образом.

— Как вы находите уколки? — поинтересовался Ловацки у Ашуры, когда сеанс Нины завершился и они, отправив будущую маму на озонотерапию, вернулись в его кабинет.

— Впечатлен, — признался Ашура. — У нас этот метод почему-то забыт. С удовольствием реанимирую его с вашей помощью.

— Буду рад помочь, буду рад, — оживился Ловацки. — А вот карта госпожи Нины. Здесь вся информация о состоянии ее здоровья и особенности беременности.

— Особенности?

— Да, — Ловацки помолчал. — Видите ли, Нина попала к нам десятого мая в самом начале пятнадцать недель беременности. Состояние ее в тот момент казалось критичным, мы даже не были уверены, что детей удастся спасти, мы не знали, что у нее многоплодная беременность. Нина была без сознания два дня, а когда очнулась, она совсем ничего не помнить. Ее привозить господин Ремер, кажется. Он поручить ее мне и оставить здесь на непонятное время. Он так и сказать: «До родов, а возможно, дольше. Если хоть один волос упадет с ее головы, приеду и убью вас лично». Да, да, так и заявить.

— И вы ему поверили? — удивился Ашура, заподозрив в господине по имени Ремер подчиненного Кронса, но с трудом представляя себе подобное поведение лингвиста.

— Поверил. Видели бы вы его глаза, доктор! Что-то страшное в них быть, словно насквозь тебя прорезывает. Он затребовать для Нины лучший номер, сказать, что беременность надо сохранить во что бы ни быть, даже если для этого… высшие силы. Я очень тогда испугался, потому что этот Ремер говорить так спокойно, прорезывая меня глазами, что у меня спина холодная быть.

— А что потом? — с трудом веря Ловацки, спросил Ашура.

— Потом этот Ремер пожить здесь несколько дней, пока Нина не пришла в себя, и исчез. А вчера я видеть его. Это точно был он, я не мог ошибаться, он смотреть на меня, как тогда, спина снова холодная сделалась.

— Очень интересно, — задумчиво произнес Ашура. — Видимо, это, действительно, Ремер…

— Он, точно он… Все, что с Ниной, необычно. Мы смогли до минуты определить срок беременности: второе февраля, двадцать три тридцать. Клянусь вам, Ашура, за все время моей практики ни разу не видеть, чтобы проба с точностью минуты. Сами знать, погрешность — семьдесят два часа. И мы только три дня назад увидеть, что детей два. До этого ничто не выдавать…

— А эхограмма? — удивился Ашура.

— Один сердцебиение, один магнитно-резонансное поле…

— Сейчас ее состояние опасений не вызывает?

— Нет. Все спокойно проходит. Ее состояние стабильно, как только она прийти в себя. Молодость и здоровье. Не понимаю, почему Ремер беспокоиться так. Я даже подумать, что он и есть отец…

— Отец — Вэл Лоу, а Нине — сорок четыре года, — проговорил Ашура каким-то обреченным голосом. — Скажите, Нина принимает какие-нибудь медикаментозные препараты?

— Нет, мы назначать только витамины и физиопроцедуры.

— Это хорошо. А что, по-вашему, у нее с памятью? Какие-то реальные расстройства или?

— Этого я не понял, если честно, — признался Ловацки. — Мы делали обследование коры — там никаких проблем нет. Здесь что-то другое.

— Я так и думал, — обронил Ашура, отводя взгляд в сторону. — А какой прогноз вынашивания по срокам вы делаете?

— Конец октябрь.

— Тридцать восемь недель? — уточнил Ашура. — Зачем отодвигать роды так далеко? Тридцать четыре недели вполне…

— Конец сентябрь? — недоверчиво спросил Ловацки.

— Предлагаю быть готовыми еще раньше.

— К чему быть готовыми? — раздался голос Вэла.

Оба доктора вздрогнули.

— Здравствуйте, господин Лоу, — широко улыбаясь, проговорил Ловацки. — Мои поздравления, дай бог много женатых лет!

— Спасибо, доктор. Как раз хотел обсудить с вами состояние моей жены.

— У Нины прекрасное здоровье, все в порядке, беременность идти нормально, волноваться сильно не стоит, просто ей нужно наблюдать, принимать витамины, посещать физиопроцедуры.

— Рад, что у нас все в порядке. И, раз вы оба здесь, давайте обсудим, можно ли Нине летать. Допускаю, что нам придется покинуть Есеник и полететь в Небеса или Шрилан…

— Шрилан? — воскликнул Ашура. — Далеко, господин Вэл. Перегрузки Нине противопоказаны совершенно, на ускорении передвигаться нельзя, а в обычном режиме туда лететь часов десять…

— Четыре недели я не рекомендовать перелеты, — вмешался в разговор Ловацки. — Видите ли, господин Лоу, сейчас у Нины двадцать три недели, до двадцать восемь у детей делаются жизненные системы. Лучше в это время быть здесь…

— Четыре недели… Так что вы собирались сказать мне, Ашура? — Вэл устраивался на веранде бальнео в ожидании Нины. — У нас есть полчаса, чтобы решить ваш вопрос. Говорите, не стесняйтесь.

Ашура поставил кофе на стол, руки непроизвольно спрятали пальцы, взгляд сделался сосредоточенно-напряженным. Он никак не мог решить, с чего начать разговор.

— Господин Вэл, не стоит вам кофе злоупотреблять, — начал Ашура с очевидного. — Ваше состояние пока еще требует осторожности, хотя, должен признать, за десять дней…

— Ашура, речь о моем здоровье? — перебил его Вэл.

— В какой-то степени и об этом, — Ашура посмотрел на Вэла и сразу же отвел взгляд в сторону.

— А подробнее можно? В какой степени? — Вэл ощутил нервную дрожь, пробежавшую по телу. — Что-то мне не по себе от вашего взгляда, Ашура.

— Поймите меня правильно, господин Вэл… Я действовал из соображений глобальной предопределенности, повинуясь общим законам развития мира, следуя непреложности самых важных из них…

Ашура замолчал, Вэл смотрел на него широко открытыми глазами, прикидывая, насколько сильно пошатнулась психика доктора за те десять дней, что они не виделись. Ашура напряженно молчал, словно сказал все, что собирался.

— И… — подтолкнул Вэл незадачливого рассказчика. — Что же вы сделали, следуя и повинуясь чему-то там непреложному и глобальному?

— Я не сделал, господин Вэл, не сделал именно потому, что следовал, — быстро проговорил доктор, сбиваясь окончательно.

— Ашура! Сколько можно ходить вокруг да около?

— Я не сделал вазектомию, там было черное солнце, это особый знак, нельзя было губить такое семя, я не осмелился…

Вэл пролил кофе на стол. Голубая скатерть окрасилась коричневым пятном, сразу прибежал работник бальнео, стащил ее, протер стол, постелил новую. Мельтешение паренька спасло Ашуре если не жизнь, то здоровье, потому что когда паренек ушел, за столом был уже не прежний, счастливо улыбающийся Вэл Лоу, а рассвирепевший, с диким взглядом человек, руки которого сдавливали его горло так, что Ашура ничего произнести не мог.

— Да как ты посмел? — зарычал Вэл, вставая из-за стола и поднимая Ашуру за шею. — Как ты мог скрывать столько лет? Кто ты такой, чтобы решать, что мне знать? Я убью тебя, Ашура!

Руки Вэла сжимались, перекрывая доктору воздух. Он хрипел, пытался вырваться, но Вэл держал его мертвой хваткой. На крик прибежали дежурный бальнео и паренек, менявший скатерть. Они попытались оттащить Вэла от Ашуры, но были отброшены им и с ужасом смотрели на отдающего концы доктора.

— Вызывай полицию! — крикнул паренек дежурному. — Он его сейчас задушит!

Голос паренька заставил Вэла очнуться. Он разжал руки, брезгливо оттолкнув Ашуру от себя.

— Живи. Не буду брать грех на душу, — процедил Вэл. — Ты больше не мой доктор, не смей приближаться ко мне или Нине.

— Господин Вэл, — хрипел Ашура, пытаясь усесться на стуле, сползая с него, словно потеряв позвоночник. — Вам нельзя так нервничать…

— Убирайся! Вон из моей жизни! — громко выкрикнул Вэл и пошел прочь от бальнео.

Примечания

7

Тескатлипока — бог тольтеков. Красный Тескатлипока (дымящееся зеркало) и Черный Тескатлипока, который был бо-гом ночного неба. Черный Тескатлипока сеял ужас и страх на земле, мог читать мысли и оказываться мгновенно в лю-бом месте мира. У Тескатлипоки был зеркальный щит, в который верховный бог мог видеть все, что происходит на земле. Такой щит был символом управления человеческими судьбами. Тескатлипока обычно описывается как ярый соперник Кетцалькоатля. Тескатлипока — бог ночи, холода и войны. Покровитель колдунов и грабителей. В древнем мифе индейцев майя в книге «Пополь Вух» рассказывается о со-здании первых людей богами. Эти древние люди были вели-кими мудрецами, и вот как об этом повествует эпос: «Они были наделены проницательностью; они видели, и их взгляд тотчас же достигал своей цели. Они преуспевали в видении, они преуспевали в знании всего, что имеется на свете. Когда они смотрели вокруг, они сразу же видели и созерцали от верха до низа свод небес и внутренность земли. Они видели даже вещи, скрытые в глубокой темноте; они сразу видели весь мир, не делая (даже) попытки двигаться; и они видели его с того места, где они находились. Велика была мудрость их, их зрение достигало лесов, скал, озер, морей, гор и долин. Поистине они были изумительными людьми!» Но богов смутило, что их творения слишком мудры, а их возможности равны самим богам. Они решили ограничить их, сдержать и затуманить их: «Тогда Сердце небес навеял туман на их глаза, который покрыл облаком их зрение, как на зеркале, покрытом дыханием. Глаза их были покрыты, и они могли видеть только то, что находилось близко, только это было ясно видимо для них. Таким образом была потеря-на их мудрость, и все знание четырех людей, происхождение и начало было разрушено». В этом мифе рассказывается о том, как было утрачено древнее знание, видение энергии. Шаманы и жрецы — это те, кто хранит, возрождает и открывает эти знания. Туман в этом мифе — это внутренний диалог. Карлос Кастанеда говорил о том, что нас окутывает «синтаксический туман» в котором мы блуждаем, утратив смысл и намерение своей жизни. Этот туман состоит из мыслей, намерений и идей, которыми нас окутывает социум. Неслучайно и упоминание в древнем мифе затуманенного зеркала — как образа нашего Эго, в котором мы пойманы и куда бы мы ни смотрели — мы видим только отражение самих себя. Похожая история с туманным зеркалом Тескатлипоки была и у исторических тольтеков (а позднее и у ацтеков): это зеркало, в которое коварный Тескатлипока улавливал души людей. Интересно, что боги не лишили предков самих возможностей, они заставили забыть об их существовании.

8

Речь идет о персонаже работы Уотерхауса «Цирцея, подносящая чашу Улиссу», написанная им в 1891 году. На картине изображена сцена из «Одиссеи» Гомера. Цирцея, волшебница, предлагает кубок Одиссею (обычно Улисс на английском языке). В чашке зелье. Цирцея стремится подчинить Улисса своим чарам, как она сделала это с его командой. Один из членов экипажа Улисса превратился в свинью, и его можно увидеть у ног Цирцеи. Отражение Улисса видно в зеркале за троном Цирцеи. В нем отражаются колонны дворца Цирцеи и корабль Улисса. Одиссей, бесстрашный и беспокоящийся о своих моряках, пытается спасти их, и по пути Гермес (посланник бессмертных) перехватывает его и сообщает ему о намерениях Цирцеи, советуя найти особое растение, которое удержит его от воздействия напитка Цирцеи. После того, как Одиссей получил растение, он смог противостоять пагубным эффектам зелья Цирцеи. Поэтому, когда волшебница поду-мала, что на него подействовал ее напиток, она подошла, чтобы коснуться Одиссея своей палочкой для завершения процесса трансформации. Тогда Одиссей пригрозил своим мечом Цирцее, которая немедленно сдалась и вернула его морякам человеческий вид.

9

Благодарю, матушка (сингал.)

10

Чимичанга (исп. chimichanga) — популярное среди простого населения Мексики острое блюдо мексиканской кухни. Чимичанга напоминает буррито, поджаренное на сковороде или во фритюре. Обычно готовится с мясным фаршем и фасолью, но также существуют варианты с обжаренным мясом, стейком или морепродуктами. В основе лежит тортильяс — тон-кие лепёшки из кукурузной муки с начинкой, которые перед подачей ещё раз обжаривают на сковороде.