Однажды играли…

Владислав Крапивин, 1998

В воспоминаниях о своем детстве писателя Владислава Крапивина переплелись реальность и фантазии, явь и сон. Ведь грань между ними так зыбка! Но именно смешение реальности и выдумки позволяет читателю заглянуть в удивительный мир любопытного дворового мальчишки…

Квартал

Стихи “Начинается Земля, как известно, от Кремля” были знакомы мне еще с младенчества. Я эту версию принимал без возражений, как официальную. Но в глубине души знал, что Земля начинается от нашего двора между двумя домами № 59 на тюменской улице Герцена. И от нашего квартала.

Квартала давно уже нет, но я его помню, будто уехал оттуда лишь сегодня утром.

Начинался наш квартал (в моем представлении) с двухэтажного дома на углу улицы Дзержинского.

Это название улица получила уже на моей детской памяти, во время войны. А до того была Садовой.

Долгое время я был уверен, что фамилия “Дзержинский” пишется без буквы “з” — “Держинский”.

Старший брат объяснил мне, что улицу переименовали в честь революционера-героя, который был знаменит тем, что ловил врагов Советской власти и шпионов.

— А! Значит, поэтому такая фамилия! — радостно догадался я. — Он, когда ловил, кричал: “Держи его!”

Мама, которая оказалась рядом, строго велела мне никогда больше не говорить таких глупостей. А брат Сережа (он был совсем большой, старше меня на двенадцать лет), захихикал.

От улицы Держинского (виноват, Дзержинского) квартал тянулся до Первомайской. Потом, уже взрослым, я измерил это расстояние шагами. Их оказалось сто сорок два. Значит, около ста метров.

После двухэтажного дома стоял наш, флигель. Обитый досками, покрытый облупленной желто-табачной краской. На улицу смотрели три окна со ставнями. Карнизы — без узоров, простенькие. На треугольном фронтоне крыши — слуховое чердачное оконце в виде полумесяца “спинкой” вверх.

Под окнами тянулась завалинка — дощатая, набитая опилками. Угол завалинки прогнил, мы, ребятишки, выгребали оттуда опилки для игры (кидаться ими или варить из них “кашу”). Нас за это ругали, но не сильно. И мы выгребали снова. Запас опилок казался бесконечным. У них был особый запах — запах моего дома…

26. 03. 97

Вчера утром выступал в детской библиотеке где-то в районе улицы Посадской. Точного адреса не запомнил, везли на машине “огородами” да еще, к тому же, сквозь пургу.

Читальный зал (большой) был полон, человек двести. Ребята от первого до десятого класса. Разговор шел часа полтора. Столько вопросов, столько неподдельного интереса (и благодарности за книжки!). Падали на пол алюминиевые номерки…

Чудесные ребятишки. Дима в красной курточке, восьмилетний третьеклассник Саша. Семилетний Слава с удивительно чистыми глазами. Десятилетний Саша, который очень огорчался, что не смог привести маму — она уехала в командировку. Андрей из одиннадцатого класса — один из рецензентов моего “Сундуккера”…

Слава Богу, есть еще читатели, несмотря на все мерзости жизни, старания чиновников оболванить юное поколение, несмотря на лавины теледерьма и компьютерных страшилок…

Мы с моим другом Семкой тоже были читатели. Еще какие! В пятом классе — “Хождение по мукам”, “Собор Парижской Богоматери”, “Давид Копперфильд”… Не говоря уже о всяких приключенческих книжках, которые добывали где могли.

Если не могли поделить книгу (кому читать первому!), то случалось, что старались стащить ее друг у друга, чтобы запереться дома и не выходить, пока не дочитаешь. Пускай твой друг ходит под окнами с жалобными просьбами или барабанит в дверь. Такое “книжное хищение” было вроде игры, обижаться всерьез из-за него не полагалось.

Жил Семка с мамой Софьей Мироновной и старшими братьями Моней и Борей во дворе бабки Каблуковой. В кирпичном флигельке, который принадлежал ей же. Флигелек был тесный — две комнатушки и кухонька. Наверно, раньше это была сторожка или дворницкая при богатом доме. (У Каблуковых дом был просторный — видимо, купеческий в прежние времена — только очень старинный, кособокий, вросший в землю по самые окна).

Стены крохотного Семкиного домика были тем не менее могучие — не меньше полуметра в толщину. Окна — как бойницы в замке. Здесь удобно было держать оборону. Семка рассказывал, будто ее и держали — в гражданскую войну. Красные отстреливались от колчаковцев. И даже показывал след от пули на кирпиче у подоконника. Я догадывался, что след этот Семка сам выколупал железкой, но не уличал его. Верить было интересно. Да и не хотелось обижать Семку.

Друзья мы тогда были настоящие. Доверяли друг другу тайны, щедро делились своими ребячьими богатствами, прощали друг другу недостатки. Он мне — излишнюю чувствительность, трусоватость и слабосильность, я ему — чрезмерный практицизм, склонность к обжорству и цинизм в суждениях о жизни и людях.

Семкина мать работала в цехе, где жарили пирожки с ливером. Это была пожилая хворая женщина с опухшими ногами, постоянно озабоченная тяготами жизни и Семкиными двойками (в пятом классе он остался на второй год из-за английского языка). Отца семья лишилась, по-моему, еще до войны. Как многие в нашем квартале. Мама говорила мне потом, что от Садовой до Первомайской не было ни одного двора, где кого-нибудь из мужчин не “взяли” бы…

К похожему на крепостной каземат домику Левитиных примыкал садик (внутри большого двора) с дикими яблонями, на которых плоды были с крупную рябину. Есть их можно было только поздней осенью, когда они промерзали и делались вязко-сладкими.

Мы иногда валялись в садике на траве, болтали, читали вслух или рассуждали о будущем. Мы хотели быть моряками (правда, Семка откровенно сомневался, что меня возьмут на морскую службу: “Ты хиленький” — “Ну и что! Я к тому времени натренирую организм! А перекормленных тоже не берут, имей в виду!”).

В яблонях прыгали воробьи и синицы. Нам было хорошо…

29. 03. 97