Однажды играли…

Владислав Крапивин, 1998

В воспоминаниях о своем детстве писателя Владислава Крапивина переплелись реальность и фантазии, явь и сон. Ведь грань между ними так зыбка! Но именно смешение реальности и выдумки позволяет читателю заглянуть в удивительный мир любопытного дворового мальчишки…

Квартал

Так я хотел назвать еще одну свою повесть. Из того же ряда, что повести и рассказы в циклах “Шестая Бастионная” и “Золотое колечко на границе тьмы”.

Хотел рассказать о любимом своем квартале на улице Герцена, где прошло мое детство. Я рассказывал про это и раньше, но тут хотелось написать именно про квартал. Летом 94-го года я был в Тюмени и там на встрече с читателями впервые сказал об этой теме.

Я говорил, что не понимаю таких выражений: “малая родина”, “большая родина” и что моей родиной всегда остается квартал на улице Герцена между улицами Дзержинского и Первомайской. Понимаю, как уязвима моя позиция, особенно для ура-российских патриотов, требующих всеобъемлющей любви к государству. Но что сказано, то сказано.

О квартале я вполне логично вспоминал, когда перечитывал процитированные выше страницы “Однажды играли…”

Но вспоминать следует по порядку (хотя бы стараться!). И здесь надо сказать, что родился-то я все-таки не на улице Герцена, а в городском родильном доме. Это длинное одноэтажное, с мезонином, здание на углу улиц Володарского и Семакова, напротив Знаменской церкви. Церковь, построенная в восемнадцатом веке в стиле сибирского барокко, прекрасна.

Эту церковь никогда не закрывали, не запрещали. И в том 38-м году (страшном, “энкавэдэшном”) она тоже работала. Я родился 14 октября, в праздник Покрова Пресвятой Богородицы, и мама потом рассказывала, что в то утро звонили колокола. И впервые выпал снег — белый, чистый. Говорят, что праздник Покрова — это еще и день, когда полагается появляться первому снежному покрову. Если так в самом деле случается — это хорошая примета.

Мама говорила, что в роддоме ей было хорошо. Она сохранила на память бумажку — меню роддомовской кухни с блюдами, которые там предлагались женщинам (вот так! Это вам не нынешние родильные дома). Меню это сейчас в моем архиве. Оно помечено 21.10.38, значит, мама через неделю после моего рождения еще находилась под опекой врачей.

Это карточка с изображением пухлого повара, держащего две тарелки со снедью, и с узорчатой надписью:

Тюменский род-дом

МЕНЮ

Из документа следует, что в тот день был утренний чай: творог, хлеб с молоком; завтрак: кофе, булочки; обед: биточки с гренками черными и кашей; ужин: запеканка вермишелевая, молоко по 0,2 (видимо, двести граммов); вечерний чай: белый хлеб. И подпись — дежурный врач: д/ак. Е.Ильин (или Ильина). Д/ак — это, наверно, дежурный акушер.

Из этого-то уютного род. (родильного) дома я отправился в другой род. (родной) дом — № 59 на улице Герцена.

Кстати, под этим номером было два дома. Один на углу ул. Дзержинского, двухэтажный (кирпичный низ и деревянный верх с типичной тюменской резьбой у окон) и наш одноэтажный, который назывался “флигель”.

Первое мое воспоминание об окружающем мире — очень раннее. Я сижу у мамы на коленях. Мамина грудь, которую я только что сосал, еще не убрана внутрь синей, в мелкий белый горошек, кофточки. По груди ниже соска стекает молочная капля. Мама что-то говорит мне с полушутливой укоризной. Слов не помню, но смысл тот, что такому большому мальчику пора отвыкать “сосать титю”. Я не испытываю стыда, мне хорошо.

Мама говорила, что стала отучать меня от груди, когда исполнился год. Значит, это воспоминание из середины или конца октября 39-го года.

За окном ясное утро. Солнце светит вдоль улицы и косо освещает деревянный, покрытый желтой краской одноэтажный дом со ставнями. Потом я не раз бывал в этом доме у своего друга Юры Рудзевича…

Еще я вижу знакомую комнату с четырьмя окнами, портрет писателя Фурманова над столом (и, конечно, не ведаю еще, что это Фурманов, но знаю, что вся эта штука в раме называется “портрет”). Вижу этажерку с книгами и темно-зеленым керамическим красноармейцем-пограничником на верхней полке (его купили в те дни, когда я родился). Ну и так далее…

А деревянный желтый дом за окнами — первое, что я помню в нашем квартале.

Но сначала о нашем доме, о флигеле.

Он выходил на улицу торцом, тремя окнами. И казался с тротуара небольшой избушкой под двускатной крышей. А внутри двора дом тянулся длинно, как барак. Но он не был бараком. Просто старый длинный дом.

Когда мне было лет пять, я любил пробегать его насквозь — через нашу большую комнату, через проходную “дяди Борину”, через кухню с обширной русской печью.

Кроме нас, в доме жила семья Шаклиных: тетя Лена, ее брат-инвалид Вячеслав Васильевич, ее сыновья Павлик и Володя. Павлик был старше меня на три года, а Володя — совсем большой. Чуть поменьше моего старшего брата Сергея, который родился в 26-м.

Стены внутри дома были дощатые, тонкие, все слышно, что делается у соседей. Впрочем, особых тайн друг от друга и не было…

Говорили, что когда-то дом принадлежал Шаклиным, но потом его отняли и он стал “жактовским” (от слова ЖАКТ — что-то вроде нынешнего ЖКО; заведовала ЖАКТом, кстати, женщина по фамилии Устюжанина, фигура всему кварталу весьма известная).

…Надо же, сколько я сегодня написал! Почти восемь страниц в большой амбарной книге (не считая вставленного отрывка из повести)! На сегодня, наверно, хватит.

21.03. 97 (вечер).

Сейчас прочитал в “Известиях”, что комета, которую мы наблюдаем в эти дни, называется кометой Хейла-Боппа. Это самая яркая комета ХХ века. Сегодня она подойдет к Земле на минимальное расстояние — 200 миллионов километров (слишком много, даже с учетом инфляции). Впрочем, все равно ее сейчас не видать, небо затянуто.

В следующий раз эта “Хейла” подъедет к нам только через 2379 лет. Едва ли дотяну до той поры…

23.03. 97