Трехглавый орел

Владимир Свержин, 2001

Перед вами – первое собственное дело легендарного своим хитроумием сотрудника Института Экспериментальной Истории но прозвищу Лис. В смысле – дело, ставшее для Лиса собственным далеко «не от хорошей жизни»! Всего-то и надо – переправить своего коллегу-оперативника из Англии в российский «век золотой Екатерины». Не скучно ли? Ну а что – если?! И вот пугачевские казаки отправляются, пардон, подавлять Войну за независимость в Новом Свете, да так при этом и норовят, подлецы, присоединиться к повстанцам! И вот уже индейцы братаются с «мордвой и калмыками», граф Калиостро сам уже не вполне соображает, «об что колдует», а княжна Тараканова, в порыве идиотизма освобожденная из Петропавловской крепости, мешает жить и героям, и злодеям – в равной степени. И гордо реет над вольными штатами «Америки – Руси Заморской» новый герб – орел… трехглавый!!!

Глава восьмая

Штирлиц знал наверняка. Но На-верняк об этом не подозревал.

Из записок партагеноссе

Я устроился на своем тюфяке поудобнее, ожидая, когда дежурный офицер отворит дверь моей камеры с сакраментальной фразой: «Милорд, вас ждут из подземелья». Отсутствие телефона стоило мне еще часов трех тюремного заключения, но не биться же головой о врата моей темницы с криком: «Я знаю, императрица повелела меня отпустить!» Томясь в ожидании, я выдернул соломинку из тюфяка и, найдя место попыльнее, начал играть сам с собой в крестики-нолики. В этот день мне явно везло, победа каждый раз оставалась за мной.

— Ау, племянничек! Ты там еще не заскучал? — раздался на канале мыслесвязи бодрый голос лорда Баренса.

— Не то слово, — признался я. — Тоска зеленая!

Дядя хмыкнул:

— Ну ничего. То, что ты сейчас увидишь, думаю, тебя повеселит.

— Что такое, вы едете в цирк?

— Скорее цирк едет ко мне. Весь вечер на манеже герцогиня Кингстон собственной персоной.

— Милорд, откуда такая нелюбовь? В конце концов, леди Чедлэй не сделала вам ничего дурного. А сейчас она пытается помочь вашему племяннику. Тем более герцогиня же не знает, что у нас прямая связь, и полагает, что вы не знаете об аресте.

— Мой мальчик, вот уж воистину, посмотрите на герцогиню моими глазами и, как выражаются на Востоке, слушайте и не говорите, что вы не слышали.

В этот миг возникший перед глазами лорда Баренса Редферн доложил голосом, полным достоинства:

— Милорд, к вам леди Элизабет Чедлэй, герцогиня Кингстонская.

— Проси войти ее светлость.

Элизабет Чедлэй вплыла в кабинет лорда Баренса с той гордостью, с которой входит в торговый порт красавец крейсер.

— Миледи, — на мой взгляд, несколько излишне чопорно поклонился дядюшка.

— Милорд. — Бетси слегка склонила головку, приветствуя соотечественника. Хотя назвать ее в эту секунду «Бетси» язык как-то не поворачивался. Это была герцогиня Кингстон, графиня Бристольская и уж не знаю, кто еще, но никак не моя милая Бетси с ее ночными кошмарами и слегка печальной улыбкой.

— Я знаю, милорд, что меня не рады видеть в особняке посольства, но причина, по которой я была вынуждена пренебречь этим, весьма важна. И в первую очередь для вас.

— Слушаю вас внимательно, ваша светлость.

— У меня для вас плохие новости, милорд. Ваш племянник сегодня дрался на дуэли с графом Григорием Орловым. Граф ранен, а лорд Камварон заключен под стражу.

— Да, мне уже известно об этом печальном событии.

— И что вы намерены предпринять? — В тоне герцогини льда наличествовало больше, чем в антарктических морях.

— Я уже предпринял ряд шагов, — не замечая холодности в ее словах, ответил мой дядюшка.

— Не выходя из своего кабинета?

— Сударыня, мне лучше знать, как и что я должен делать.

— Милорд, арестован английский лорд, человек, подсудный только равным себе, дворянин древнего знатного рода. Более того, арестован ваш родственник. Ему грозит тюрьма, а возможно, и смерть. Вы же толкуете о каких-то шагах! На дуэли ранен фаворит императрицы. Вы понимаете, что это означает?

— Несомненно.

— И сидите здесь?!

— Миледи, я польщен, что вас так заботит судьба моего племянника. Однако…

— Однако мне вспоминается бал герцога Уэстморлендского восемь лет назад и ваши пылкие признания. Мне бы не хотелось думать, что сегодняшняя бездеятельность продиктована мелочной ревностью.

— Вы забываетесь, герцогиня! Я делаю свое дело так, как нахожу нужным. И не вам указывать мне, что и как надлежит делать. Вы ожидали, что я поведу солдат, охраняющих посольство, на штурм гарнизонной гауптвахты? Или же поеду в Царское Село падать в ноги императрице Екатерине?

— Лично я намерена сейчас же ехать к ней и просить за сэра Вальдара. Необходимо добиться хотя бы замены заключения на гауптвахте содержанием под домашним арестом. И если вы не желаете помочь мне в этом, я буду действовать сама.

— Воля ваша, герцогиня. Однако хочу вас успокоить, предпринятые мною шаги уже дали результаты. Еще до ночи Вальдар будет на свободе. Так что всецело можете заниматься вашим нынешним балом.

— Надеюсь, что это правда, милорд. Но если к вечеру лорд Камварон не появится в моем доме, я оставляю за собой полное право действовать так, как сочту нужным. А теперь прощайте. — Она гордо повернулась и направилась к выходу. — Видимо, заботы о благе государства не дадут вам возможности присутствовать на сегодняшнем балу. Очень расстроена. Не смею вас больше задерживать, — добавила она, обернувшись у самой двери.

— Благодарю вас, миледи. Вы очень любезны.

Герцогиня Кингстон вышла так же быстро, как и вошла, и прощальный шорох ее платья был схож с шорохом ветра в свежих буреломах.

— Ну вот и поговорили, — вздохнул лорд Баренс.

— Дядя, а вы действительно ухаживали за Бетси восемь лет назад?

— Я светский человек и вел себя, как подобает придворному кавалеру, — отпарировал лорд Джордж.

— Значит, было дело, — усмехнулся я. — И потому вы ее так не любите? Она сказала вам «нет»?

— Она сказала мне много слов, но суть не в этом. Из всех людей на Земле она любит только себя. И ее действия подчинены этому всепоглощающему чувству. Можешь мне поверить, с тех пор как мы познакомились лет девять тому назад, она изменилась только внешне. То, что она решила поиграть с тобой в высокие чувства, нас вполне устраивает. Но не путай галантные игры с настоящей любовью. Чувства в ней не больше, чем в скелете динозавра. И не вздумай сам влюбляться! Беды не оберешься. Ладно, купидонами займешься по выходе из-за решетки, пока же вернемся к делам менее прелестным, но более актуальным. На повестке дня адмирал фон Ротт.

— Появилась новая информация?

— Пока нет. Хотя верный человек следует за ним по пятам. Сейчас адмирала нет в городе, он уехал в Петергоф. Вроде бы должен вечером вернуться.

— Петергоф? — переспросил я.

— Да, а что, тебе это кажется странным?

— Нет. На днях там будет военно-морской парад, значит, и салют с берега тоже ожидается. Фон Ротт выполняет свои обязанности, только и всего. Если, конечно…

— Именно что «если»! Я полагаю абсолютно достоверным, что заговор Орловых существует. Первый сценарий с треском провалился. Ты думаешь, в честь этого Орловы дадут приказ распустить организацию и пойдут на поклон к императрице?

— Очень сомневаюсь. Хотя и не совсем понимаю, чего они еще добиваются.

— Власти, но власти гарантированной. Без оглядки на того, кто эту власть может дать, а может и отнять. Последняя ступенька перед троном — место очень опасное: с одной стороны, высоко падать, а с другой — всегда хочется усесться повыше. Григорий Орлов уже хотел женить на себе Екатерину, но она обвела его вокруг пальца. Орловы попытались было сменить императрицу, она снова поломала им все планы. Какие есть еще варианты?

— Уничтожить Екатерину и посадить Павла?

— Вполне может быть. В этом веке в России это самый популярный способ престолонаследия.

— Но Павел вроде бы не слишком расположен к Орловым, — попытался возразить я.

— Думаю, на этот счет у них есть свои соображения, и нам о них пока ничего не известно. Но мне кажется, что ожидающееся появление Калиостро в этот момент в Петербурге весьма показательно. Быть может, конечно, совпадение, а если нет? Если между Орловыми и великим магистром есть связь? Скажем, по тем же масонским каналам. Павел в отличие от своей матери человек, весьма поддающийся влиянию, а уж мистическому влиянию и подавно. Ну а кто умеет напускать туман и внушать необходимые идеи лучше, чем Калиостро? Такая связь может существовать, но вот существует ли она — нам неизвестно. А потому вернемся к заговору. Из руководства его мы знаем только троих: Орловых и фон Ротта. Но скорее всего есть и другие. Орловы сейчас удалены из столицы.

— Я думаю, граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский прибудет в Петергоф на празднество.

Лорд Баренс помолчал.

— Видимо, ты прав. Тогда все сходится. Во время парада флот проходит мимо императорской яхты, которая стоит на якорях. Для береговой батареи разнести в щепы подобную мишень — плевое дело.

— Значит, фон Ротт…

— Скорее всего да. Готовит праздничный «салют». Интересно, как они планируют действовать дальше? — Он на какое-то время замолчал, очевидно, обдумывая возможные сценарии, и наконец произнес: — Вот что, друг мой, бомбардировка яхты — дело вполне возможное. Нам от такого поворота событий никакой выгоды нет. А потому, полагаю, надо начинать действовать.

— Каким образом? — спросил я недоуменно.

— Вывести из обращения фон Ротта. Это — твоя работа.

— Да, но…

— «Но» оставишь в камере, когда будешь выходить. Лучше всего, если фон Ротт напишет чистосердечное признание и сдаст всех, кого знает. Каким образом ты этого добьешься, меня не интересует. Одно могу порекомендовать: если кто тебе в этом деле и в силах помочь, то это ваш, сударь, сегодняшний знакомец из тайной канцелярии.

* * *

Когда я покинул застенки, уже начинало темнеть. Хотя, если учесть манеру солнца в этих краях светить круглосуточно, вернее было бы сказать, перестало светать. Взяв извозчика, я отправился на Обводной канал в казармы лейб-гвардии гусарского эскадрона. У ворот мне пришлось изобразить плохой русский язык, поскольку, судя по всему, никакая иная речь дневальному была недоступна.

— Ай момент, мусью! — выпалил он, исчезая за дверью караульного помещения.

Поручик Ислентьев не заставил себя долго ждать.

— Вы на свободе, сударь? — с радостным недоумением воскликнул он.

Я кивнул:

— Если вы не заняты, то, может быть, пойдем прогуляемся по берегу. У меня к вам есть разговор.

— Да? — Лицо поручика приняло серьезный вид и слегка побледнело.

— Откуда вы знаете, мой дорогой друг, что я вообще был в заточении? — как можно более небрежно спросил я, когда мы неспешно зашагали гравиевой дорожкой по берегу канала.

— Видите ли, — замялся Ислентьев, — слухи в городе расходятся быстро.

— Вот даже как, слухи. Ну полно врать-то, — улыбнулся я. — Вас это не красит. А у меня отбивает охоту с вами говорить. — Лоб поручика начал покрываться испариной. — Как вы знаете, я действительно был арестован, но вот теперь на свободе. Понятное дело, я не бежал из-под стражи, меня выпустили. Ну и, конечно же, дело не обошлось без помощи моего дядюшки, который, как вам хорошо известно, чрезвычайный посланник английского короля. Думаю, не надо вам говорить, дорогой мой, что у дяди весьма обширные связи в высшем свете.

— Полагаю, да, — тихо согласился Ислентьев.

— Так вот, о том, что о дуэли донесли вы, мне доподлинно известно. Более того, мне доподлинно известно, что, невзирая на усы и гусарский мундир, вы состоите при тайной канцелярии и по ее поручению были приставлены ко мне соглядатаем.

— Вы хотите, чтобы я дал вам удовлетворение? — собираясь с духом, промолвил Ислентьев. — Я готов. Прошу вас только об одном одолжении: позвольте мне отписать прощальное письмо родителям.

Я остановился.

— Послушайте, Никита. Вы что, всерьез решили, что я собираюсь вас убить?

— Да, — обреченно вздохнул поручик.

— Ну вот еще глупости! У меня и в мыслях этого не было. Я просто избавляю вас от печальной необходимости врать мне в глаза. Мне остается только поблагодарить господ из тайной канцелярии за то, что они прикрепили ко мне столь приятного молодого человека. Хотя, признаться, я действительно считаю это ремесло малосочетающимся с дворянским званием.

Никита печально вздохнул.

— Конечно, вы правы, милорд. Но видите ли, мое дворянство лишь легкая дымка. Вот вы — английский лорд, вы знатны и богаты, и, несомненно, ремесло шпиона несовместимо с вашей честью. Конечно же, вы не станете выслеживать и доносить, как это приходится делать мне.

«Ох, не судите, да несудимы будете», — пронеслось у меня в голове. Задачу следить за леди Кингстон с меня никто не снимал.

— Постарайтесь понять меня правильно, — между тем продолжал гусар. — Я вовсе не пытаюсь оправдываться. Оправдания этому нет. Я пытаюсь объяснить, что привело меня на сей путь. Начать, если позволите, придется несколько издалека.

Мой дед, Джон Исленд, перебрался в Россию в царствие Петра Великого, за пять лет до его смерти. Он был корабельным мастером, а корабельные мастера в ту пору были в большом почете у императора. Вскоре дед перевез в Россию свою семью. Здесь же родился мой отец, названный в честь императора Петра, который был крестным отцом ребенка. Государь повелел отца моего записать курсантом навигацкой школы, с тем чтобы по достижении возраста он учился морским наукам. Писался он вначале Петром Ислендьевым, да в дипломе писарь перепутал и записал Ислентьевым. С тех пор мы Ислентьевыми и повелись. Отец долгой и беспорочной службой выслужил себе чин, а по чину и дворянство. Ныне он помощник коменданта в Выборге. Я же большую часть жизни своей провел с матушкой, которая, надо сказать, была дочерью хозяина портовой гостиницы в Ревеле. Детство и юность мои там, в Ревеле, и прошли. Пока отец плавал, мать с детьми у деда жила, по хозяйству помогала. Сами понимаете, имения-то у нас никакого, а детей девять душ. Всех обуй, одень, накорми, в люди выведи. Меня вот отец в лейб-эскадрон пристроил. Надеялся поближе ко двору, авось удастся зацепиться получше. Да видать, не судьба. Жизнь в гусарах стоит дорого, денег чуть, вот и выбирай: либо здесь в долговую яму с головой залазь, либо переводись в армейский полк и труби там лет двадцать пять до пенсиона, подыхая от тоски. Только и надейся, что представится возможность славно сложить голову. А как-то раз меня в тайную канцелярию вызвали да выложили на столе векселя, что я сдуру да по пьяни подписывал у ростовщиков, спрашивают: «Как платить намерен? Срок тебе двадцать четыре часа». А платить-то мне и нечем, жалованья едва на жизнь хватает. Потыкался я в разные стороны, да куда там! Хоть в петлю лезь, а в долговой сидеть, это ж сраму не оберешься. Тут они и говорят: будут тебе и деньги, и карьера, а от тебя-то всего требуется наблюдать и сообщать куда следует. На своих, на гусар, я доносить отказался, а они мне говорят: «И не надо вовсе. На что нам гусары? О них только глухой не знает. Ты, — говорят, — языками иностранными владеешь, вот иноземцами и займешься».

— И что? — спросил я.

— Вот и занимаюсь, — развел руками Ислентьев. — Стараюсь в донесениях своих быть честным и напраслину на людей не возводить. Да только кому это интересно.

— Мне это интересно. А то, что «напраслину» в докладе своем не возводил, про то мне ведомо. И на том тебе спасибо.

— Вы действительно не держите на меня зла? — оторопело произнес поручик.

— Отнюдь. Вы служите отечеству на том посту, на который оно вас поставило. И я полагаю, пусть лучше подобные посты занимают честные люди и патриоты своей страны, а не мошенники, лишенные человеческих чувств.

— Это правда?

— Правдивей некуда.

— Вы не представляете, как я вам благодарен! — Ислентьев схватил мою руку, видимо, пытаясь выразить всю глубину обуревавших его чувств.

— Полноте, — остановил его я. — Я в общем-то пришел за другим.

— Я слушаю вас, милорд. — Голос поручика моментально обрел деловой тон. — Чем могу быть вам полезен?

— Я бы желал вновь видеть вас своим ассистентом.

— Вы опять собираетесь дуэлировать? — Брови Никиты удивленно поползли вверх.

— В некотором роде. Хотя в чистом виде дуэлью это не назовешь. Человек, который не так давно спас мне жизнь, просил отдать долг чести одному нашему недавнему знакомому.

— Кого вы имеете в виду?

— Контр-адмирала Германа фон Ротта.

— Секунданта графа Орлова?

— Его самого, — кивнул я. — Много лет тому назад он, тогда еще не адмирал, ложно обвинил в убийстве и грабеже ни в чем не повинного человека, заставшего его в тот момент, когда он продавал врагу российские военные секреты. Я знаю это наверняка. Кроме того, я знаю наверняка, что сегодня адмирал фон Ротт злоумышляет против императрицы Екатерины и вместе с братьями Орловыми желает лишить ее трона, а может, и самой жизни. — Глаза Ислентьева заметно округлились. — Для меня отдать долг чести — святая обязанность. Для вас же случай открыть заговор против Екатерины — великолепная возможность для успешной карьеры.

— Полагаю, это не шутка? — тихим голосом поинтересовался начинающий контрразведчик.

— Да уж какие тут шутки!

Ислентьев в молчании прошел по берегу ярдов двадцать, по-видимому, обдумывая положение.

— Милорд Вальдар, поймите меня правильно. Я верю вам целиком и полностью, но если вдруг вы ошибаетесь или же если вину контр-адмирала фон Ротта не удастся доказать, лорд Камварон отделается легкими неприятностями, вроде той, что была сегодня. В конце концов, вы сможете уехать в Голландию, Францию, Америку, куда угодно. Для бедного же поручика Ислентьева неудача такого предприятия — конец всего.

— Я понимаю вас, — кивнул я. — Поэтому с фон Роттом мы будем разговаривать один на один. Вас же я прошу быть моим ассистентом, то есть находится за дверью, которую я оставлю приоткрытой, и внимательно слушать все, что будет происходить. Думаю, вы сами сможете решить, когда следует войти.

— Ну что ж, — улыбнулся поручик, — была не была. Я в вашем распоряжении.

Дворецкий, отворивший тяжелую дубовую дверь, с недоумением поглядел на двух незнакомых господ, явившихся в неурочный час в гости к его хозяину.

— Дома ли господин адмирал? — как можно любезнее произнес я, словно собираясь пригласить его на диспут о поэтике произведений Вольтера.

— Его превосходительство недавно прибыли и сейчас отдыхают. Не велели беспокоить.

— И все же, дорогой мой, побеспокойте вашего господина. Передайте ему, что прибыл Вальдар Камдил, лорд Камварон, и что он, то есть я, страстно желает обсудить с их превосходительством кое-какие вопросы чести.

— Слушаюсь, — немного помедлив, проговорил дворецкий. — Как прикажете доложить вашего спутника?

— Не стоит о нем докладывать. Он подождет меня в доме.

— Слушаюсь, ваша честь.

Возвращения дворецкого мы ждали довольно долго. Мы успели изучить весь холл и порадоваться художественному вкусу хозяина дома. Насколько я понимал в оценке антиквариата, совокупная стоимость одних только китайских ваз, украшавших лестницу, ведущую на второй этаж, вплотную приближалась к стоимости восьмиорудийной батареи.

— Контр-адмирал ждет вас, милорд, — поклонился мне дворецкий. — Прошу вас следовать за мной. А вы, господин поручик, можете подождать в гостиной.

Мы поднялись по лестнице. Как я и предполагал, кабинет примыкал к гостиной, так что неудобств с размещением Ислентьева не было.

Фон Ротт встретил меня, сидя за объемистым письменным столом. Аккуратность, с которой были разложены по нему деловые бумаги, казалась настолько странной рядом с причудливыми резными завитками столешницы, что я невольно улыбнулся.

— Признаться, я не ожидал вашего визита, — начал мой визави. — Собственно говоря, чем обязан?

— Дела чести, мой адмирал. Исключительно дела чести.

Внимательные голубые глаза фон Ротта прорезались среди пухлых щек, переходящих в лоб.

— Вот как? — недоуменно воскликнул он. — Если вы полагаете, что ваш сегодняшний арест как-то связан со мной, то можете мне поверить, я здесь ни при чем.

— О, полноте! — махнул рукой я. — Банальная ошибка. Передо мной уже извинились. Комендант просто был не в курсе… Впрочем, что это я? — Я чуть помедлил, чтобы насладиться произведенным эффектом. Соображательные способности фон Ротта напряглись, как снасти во время шторма: он мучительно пытался понять, о чем же таком был не в курсе комендант Санкт-Петербурга, если в тот же день с извинениями отпустил никому не ведомого иностранца, ранившего на дуэли самого Григория Орлова. — Я пришел сюда совсем по другой причине.

— Я слушаю вас, милорд.

— Вы позволите. — Я вытащил кошелек из кармана камзола. — Вот это просили передать вам. — Кошелек лег на столешницу перед адмиралом.

— Что это? — удивленно спросил фон Ротт.

— Посмотрите сами, — улыбнулся я. — Пусть это будет для вас небольшой сюрприз.

Мой собеседник развязал кошелек и вывалил на стол его содержимое.

— Рубли?

— Да, — кивнул я. — Здесь ровно тридцать сребреников. Можете не пересчитывать.

— Что?! — гневно сдвинул брови адмирал.

— Человек, который просил передать вам эти деньги, говорил что-то о судовой казне брига «Ганимед». И еще он просил передать вам привет от Петра Реброва.

— Что?! — вновь взревел гостеприимный хозяин. — Вон отсюда! Наглец! Я не знаю никакого Петра Реброва!

— Полноте, господин контр-адмирал, вы знаете Петра Реброва. В адмиралтейской коллегии хранится список экипажа брига «Ганимед», в котором значится это имя, причем как раз в то время, когда вы были командиром корабля. А вот доклада Петра Реброва о том, как вы продали таблицы стрельб из «единорогов» агенту иностранной державы, в тайной канцелярии еще нет, но он там будет. Вместе с надлежащими доказательствами. — Конечно же, я блефовал. Никаких доказательств у меня не было и быть не могло. Но фон Ротту об этом было ничего не известно. А будучи артиллеристом, то есть человеком, привыкшим иметь дело с числами, он уже сложил как дважды два, что попал в цепкие лапы английской разведки. А уж что могла нарыть по этому поводу английская разведка, известно лишь одному богу.

— Вы пришли меня шантажировать? — все так же нелюбезно поинтересовался фон Ротт, выхватывая из-под шлафрока пистолет. — Глупо, чертовски глупо. Если даже Петр Ребров жив, в чем лично я не уверен, все равно он остается дезертиром. И то, что он видел, никому ничего не докажет — ему никто не поверит. А вас я просто убью. Скажу, что вы были английским шпионом и пытались меня подкупить. Конечно же, денег в ваш кошелек я добавлю…

Мысленно я похвалил выдержку поручика Ислентьева, ибо появление его в эту минуту ломало бы всю игру. Конечно же, фон Ротт уже наговорил себе на вполне весомый приговор, но, по мне, он мог сказать много больше. Я слушал его слова как музыку, потому как с каждой произнесенной фразой петля вокруг шеи бравого адмирала затягивалась все туже и туже. Картинно подняв руки, я с восторгом внимал пылкой речи гневливого собеседника. Хотя, признаться, пистолетный ствол, направленный в мою сторону, был не самым приятным моментом этой сцены. Надежда была лишь на то, что сначала наш сумрачный германский гений выговорится и только потом нажмет на спусковой крючок. Хотя, что мудрить, мне совсем не улыбалось словить грудью птичку, готовую вылететь из железного дупла этого прусского дуба. Тем более что у меня уже был готов ответный спич. В тот момент, когда я поднял руки, из небольшого кармашка, вшитого в левый рукав камзола, выпал маленький жилетный пистолетик, закрепленный на прочном шнуре. Подобный «последний довод королей» был заранее предусмотрен для бесед, требующих веских аргументов, и сейчас он ждал своей секунды.

— Господин адмирал, — улыбаясь как можно слаще, произнес я. — Можно назвать вам, как минимум, три причины, чтобы не нажимать спусковой крючок. Первая: даже если вы меня убьете, Петр Ребров останется жив и дезертиром его не признают, ибо в любом краю, в любом положении на пользу Отечества супротив его врагов умышлял. К тому же документы, подтверждающие вашу измену, останутся в целости и сохранности и будут предъявлены в тайную канцелярию еще до того, как меня похоронят. Второе: вы приняли меня за английского шпиона, а это ошибка. Там, за дверью, — я перенес вес тела на правую ногу, указывая рукой в то место, где находится дверь, — ждет офицер тайной канцелярии. Он слышал наш разговор от первого до последнего слова и под присягой подтвердит, что вы безо всякого принуждения, по своей воле сознались в измене. И третье и последнее состоит в том, — я ускорил темп речи, — что я, — небольшая пауза, — выстрелю первым.

При этих словах я рухнул влево в нижнюю стойку, резко выбрасывая руку вперед. Под собственным весом мой пистолетик вылетел прямо в ладонь. Оружие «последнего шанса» было готово к стрельбе.

Конечно же, мое действие было чистейшей провокацией. Стоило мне заявить адмиралу, что я выстрелю первым, он тут же нажал спусковой крючок. Я искренне надеялся на то, что мой оппонент был все же артиллеристом, а не ганфайтером. А потому попытается словить ускользающую цель, довернув в сторону противника запястье с пистолетом. Попасть в таком случае можно исключительно случайно, а вот повредить руку при выстреле — вне всяких сомнений. Выстрел грянул, и зеркало, находившееся мгновение назад за моей спиной, осыпалось вниз градом блестящих осколков. Фон Ротт взвыл, роняя пистолет и хватаясь за вывихнутую кисть.

На пороге комнаты возник поручик Ислентьев с обнаженной саблей в руке. В другой он держал бронзовую бляху на цепочке, предваряющую вопрос о цели его внезапного визита.

— Простите, адмирал, я ошибался, — скорбно произнес я, принимая подобающую джентльмену позу. — Вы быстрый стрелок. Неловкий, но быстрый. Во всем же остальном, как видите, я вас не обманул.

Фон Ротт перевел взгляд с бляхи тайной канцелярии на меня, мучительно сжал губы в страдальческой гримасе.

— Оставьте пафос, вы еще не в застенках. Итак, у нас налицо измена родине, попытка устранения свидетеля матроса российского флота, попытка убийства офицера российского флота и… — Я сделал эффектную паузу. — Герман, простите, не знаю, как вас по батюшке. Самое интересное для тайной канцелярии: попытка государственного переворота, намечающаяся, если не ошибаюсь, на день Чесменского парада.

— Что за глупости вы говорите? — мрачно кинул фон Ротт.

— Не надо строить из себя идиота, — пожал плечами я. — Как вы думаете, почему я нахожусь сейчас перед вами, вместо того чтобы сидеть в Петропавловской крепости? А раненный мною сегодня Григорий Орлов по указу императрицы малой скоростью направляется в имение, где ждут его, можете мне поверить, весьма худые вести. Вы проиграли, фон Ротт, полностью и окончательно. Спасти вас от петли может только чистосердечное признание. Причем желательно до того, как его дадут все остальные участники заговора. Вы понимаете, о чем я говорю?

Адмирал молча кивнул. В дверях показался дворецкий с алебардой и несколько слуг с кочергами и метлами. Переполошенные выстрелом, они спешили на подмогу своему хозяину.

— Пшли вон, собаки! Тайная канцелярия! В Сибири сгною! — с неожиданным напором рявкнул мой ассистент.

Увидев бляху в руках Ислентьева, подмога поторопилась обратиться в бегство, дабы не искушать судьбу. Усмехнувшись неудаче деблокирующего маневра противника, я вновь обратился к адмиралу:

— Итак, послушайте мое предложение. Вы пишете чистосердечное признание о своем участии в заговоре, сообщаете все, что вы знаете на эту тему, без изъятия и добровольно, но, понятное дело, в сопровождении поручика, следуете в тайную канцелярию. Мы же со своей стороны в этом случае обещаемся забыть все остальные ваши грехи, что дает вам реальный шанс выпутаться из этой истории с наименьшими потерями.

— Разрешите я сяду, — обреченно выдавил фон Ротт.

— Хорошо, только без глупостей. Я не промахнусь.

На губы фон Ротта наползла кривоватая улыбка.

— В это я верю. — Усевшись, он подвинул к себе лист бумаги, чернильницу и, морщась от боли в правой руке, начал писать.

Покаянные записки фон Ротта отняли значительно больше времени, чем я рассчитывал. Герцогиня уже явно ожидала меня на балу, и несвоевременное мое на нем появление вполне могло грозить бедствиями и разрушениями ни в чем не повинной российской столице. Судя по беседе ее светлости с моим дядюшкой, настроена она была более чем решительно.

— Никита, — спросил я Ислентьева. — Ты сам здесь управишься?

— Я думаю, да.

— Вот и славно. Тогда я должен ехать дальше. Сейчас главное, чтоб Алексей Орлов не узнал о нашем визите до времени, — громко произнес я, рассчитывая донести слова не столько присутствующим в кабинете, сколько прятавшемуся за драпировкой дворецкому. — Нельзя его спугнуть.

Бал удался. Остатки сливок общества, вынужденные киснуть в Петербурге посреди лета, привязанные к городу либо делами службы, либо семейными обстоятельствами, беспорядочно бродили анфиладами особняка, представляя возможность собравшимся любоваться богатыми коллекциями минералов, носимых на груди, на шее, в волосах, в ушах, на запястьях и, быть может, даже на лодыжках, но любоваться этим изыском мешал фасон платьев. По танцевальной зале гордо дефилировали высокопоставленные защитники отечества, слепя глаза обилием высоких наград, так что попади на сегодняшнее празднество какой-нибудь астроном, он был бы подавлен и обескуражен таким количеством звезд, обретающихся не на своем месте.

Слухи в этом городе действительно распространялись быстро. Стайка кавалеров от корнета до ротмистра включительно, окружавшая герцогиню, заметно стаяла при моем появлении. Тем более что у благородного общества в этот момент сыскалось новое развлечение. Какой-то светский остряк незаметно засунул кусочек лимбургского сыра в карман камзола престарелого сенатора, и тот едва ли не волчком теперь крутился по праздничной зале, пытаясь отделаться от преследовавшего его гнусного запаха. Шутка имела грандиозный успех.

— Милорд Вальдар. — Леди Кингстон благосклонно склонила головку, озаряя меня дежурной улыбкой. — Я весьма рада вас видеть.

— Я обещал быть, ваша светлость. — Поклон мой был шедевром поклонного искусства. Думаю, не здесь, так в Китае такое должно было существовать. — Я не мог обмануть ваших ожиданий.

— Вы очень любезны, друг мой. — Герцогиня подала мне руку для поцелуя. Я приложился к ней губами, оставаясь до конца галантным кавалером.

Во всей этой встрече был какой-то подвох. Не то чтобы что-то в ней было неправильно, но в словах и жестах хозяйки торжества я не чувствовал чего-то до боли необходимого. Искренности, что ли? Впрочем, вздохнув, я списал это на бальную суету.

— Милорд Вальдар, — услышал я голос ее светлости. — Я была бы весьма рада, если бы вы написали несколько строк в моем альбоме. — Она протянула руку, почти повелевая сопровождать ее к столику, где на обозрение гостей была выставлена своеобразная книга отзывов и замечаний, обтянутая пурпурным сафьяном. — Посмотрите, — прошептала она, перелистывая страницы, проложенные тончайшей рисовой бумагой, — здесь расписывались замечательные люди. Вот это рука Вольтера, вот Поуп, это Дидро. Я вам потом как-нибудь расскажу о нем массу забавных вещей. Это написал король Георг, батюшка нынешнего короля Георга. А вот здесь автограф императора Фридриха. Да, обратите внимание, вот этот сонет посвятил мне лет девять назад ваш дядюшка. Прелестные стихи.

Я скользнул взглядом по альбомному листу. Рядом с ровным, как шеренги солдат на плацу прусского императора, росчерком моего дяди красовался вполне отчетливый чернильный отпечаток пальца.

— Он так волновался, — пояснила леди Кингстон, замечая, куда направлен мой взгляд, — что посадил кляксу на столе, а я, когда брала альбом, сразу не заметила. Рукав, пальцы — все перепачкала. Конфуз был необычайный, — нежно ворковала она, улыбаясь своим воспоминаниям. — Однако все это было очень давно. Надеюсь, вы порадуете меня чем-нибудь?

— Постараюсь, миледи.

— Тогда не буду вам мешать. Полагаю, попозже вы пригласите меня танцевать. Я оставляю для вас любой танец по вашему выбору. — Она помахала мне пальчиками и удалилась, сопровождаемая шлейфом кавалеров.

Чужой души потемки — словно ночь,

Однако ночь темна лишь до рассвета, — выводил я, —

Когда ж душа дорогу ищет к свету,

Она потемки изгоняет прочь…

Мажордом появился на пороге залы и, грохнув посохом об пол, протяжно объявил о прибытии новых гостей:

— Граф и графиня Калиостро!