Озеро. Филологический роман

Владимир Попов

От автора: «Мне давно хотелось поговорить о моём любимом писателе, Иване Алексеевиче Бунине… Поговорить было не с кем – вот я и придумал собеседников: Ивана Егоровича и Елизавету…Я хотел вычеркнуть подзаголовок «филологический роман», но «Озеро» наполовину состоит из цитат, так что подзаголовок вполне оправдан…»

НА ДРУГОМ БЕРЕГУ МЕЗЕНИ

В устье реки Мезени, на правом берегу, стоит старое село Мезень, а на левом берегу рабочий посёлок Каменка с деревянными тротуарами, с деревянной главной площадью, на которой расположился клуб, пожарка, милиция, административное здание, а чуть в стороне мост и эстакада огромного, всё время ревущего и стучащего лесозавода.

В 1967 году я всё лето здесь работал — в бригаде из семи человек, которая сдавала лес Лешуконского леспромхоза на завод.

В клубе была библиотека, и я прочитал все девять томов «коричневого» издания Бунина с предисловием Твардовского.

Конечно, я работал на элеваторе и в заводе, ходил на танцы и просачивался в «Интерклуб», чтобы выпить чешского пива, поглядывал на девчонок, воровал картошку с чужих огородов, ходил за грибами, проваливался в болото и пил водку.

Но главное — в это лето был Бунин!

Удивительный по красоте, силе и чувственности русский язык.

Мы стоим с одноруким бригадиром Алексеем Максимовичем на высоком берегу Мезени, возле кривой и изуродованной, почти мёртвой, старой сосны, и молча курим.

Там, внизу, на пристани-дебаркадере, весёлая босая девчонка, в короткой чёрной юбочке и тельняшке, с засученными рукавами, моет шваброй палубу и поёт песню. Слов не слышно, но по движениям её тела — как она переступает ногами, как резко откидывает волосы на плечи, как перебегает, танцуя, к ведру и обратно — понятно, что песня радостная и счастливая.

Пора прилива. В светлой глубине Мезенской Губы стоят на рейде морские суда-лихтера. Из Норвегии, Швеции, Дании, Германии. Длинные и плоскопалубные, с П-образными высокими кранами, которые напоминают вереи ворот…

Ворота украли, а вереи остались!

На том, на правом берегу, видны тёмные пузатые дома старинного села. Вот оторвался от земли и ушёл в небо маленький самолётик на двадцать душ, которые через полчаса в Архангельске, на Кегострове, опять ступят на землю со своими сумками, мешками, корзинами и перепуганными детьми.

Когда переезжаешь на лодке на другой берег — из Каменки в Мезень — то как будто попадаешь в девятнадцатый век: совсем другие жилища, другие лица, другой язык.

Речь мелодичная и протяжная, словно музыкальная строка.

Ещё живы старые слова, занесённые Петром Первым: цинка, аньшпуг, балана, андели (ангелы), кептен…

А то вдруг какой-нибудь старичок-баюнок возьмёт да шарахнет исковерканною латынью: «Де мортуи низиль ни бебене», — и стоит, на тебя смотрит лукавым глазом и усмехается в бороду.

Что это я всё рассказываю и рассказываю? Тут надо показывать да примеры приводить…

Борис Шергин пишет: «Слушайте, какое диво расскажу. В замороз к полночи начнёт в синем бархате небесном пояском серебряным продёргивать с запада до востока, а с севера заподымается как бы утренняя заря. И вокруг всё погаснет. Опять из-за моря протянутся пальцы долги без меры и заходят по небу. Да заря займётся ужасная, как бы пожарная. И опять всё потухнет, и звёзды видать… Сиянье же обновится. Временем встанет, как стена, по сторонам столбы, и столбы начнут падать, а стена поклонится. А то будто голубая река протечёт, постоит, да и свернётся, как свиток».

Было тихо. Вода на прибрежной свае подошла до белой отметки. Прилив кончился.

— Вода задумалась, — тихо сказал Алексей Максимович.

Он сунул под мышку спичечный коробок и прижал его культёю.

Зажёг спичку и медленно затянулся. Низкое солнце играло на ближней воде.

Но уже дома на том берегу потемнели и стали чёткими, словно на карандашном рисунке.

Солнце ушло за деревья: куда-то в сторону Лешуконского, в сторону Архангельска, за Скандинавию, в море…

— Эх, Володя! Вот мы и прожили ещё один день нашей жизни…

И весь этот дивный мир начал гаснуть в медленных сумерках летнего вечера.