Мы путники. Избранные стихотворения

Владимир Подгорнов, 2018

Главной отдушиной в жизни В.Н. Подгорнова были стихи. В них он выразил себя полностью: это и тончайшие зарисовки природы, и любовная лирика, и очень важные для современного общества философско-этические темы. Книгу можно рекомендовать любым поколениям, болеющим за судьбы России, но в большей степени молодым людям, стремящимся улучшить положение в стране и вывести её на достойное место в мире без войн и ненависти.

Стихи 1950–1960

(Херсон — Одесса)

«Временами, почти…»

Временами, почти

неслышимый,

громыхал на западе

фронт.

…Дом стоял —

без дверей,

без крыши,

в окнах —

небо —

с обеих сторон.

Из углов

обугленных комнат

взрывом выметнулась

лобода^[1]…

Этот дом

мы, как детство,

помним —

здесь

в войну

мы играли тогда.

У его обожжённой стены

той лохматой

бузинной весной

мы свой день

начинали с войны,

с войны

и заканчивали

войной.

…В ту весну

поезда привезли

Победу,

и какой-нибудь

дяденька-командир

нас в охапку сгребал

на платформе распетой,

крича непонятное слово:

— Мир!

…Всё осталось

таким же самым…

Лишь,

задумчивы и тихи,

у калиток

подолгу стояли

мамы

и прощали нам

все грехи,

лишь захлёбывались

улиц излучины

улыбающимися людьми…

И кто-то сказал,

проходя:

— Вы бы лучше

поиграли, ребята,

в Мир…

…Потом мы жарко

и бестолково

разбирались

в дальнем углу двора:

— Почему все твердят

это странное слово?

Что за «МИР»,

и как нам

в него играть?

Но так и не справились

с этим вопросом,

и опять закипели бои у стены…

Что же было нам делать?

Тогда мы просто

ничего не знали,

кроме войны…

И сейчас —

мы хотим,

чтоб не дыбилось полымя,

распластав

голубиную тишину,

и чтоб наши сыны

не ломали головы,

не умея играть в войну.

А те,

кто нынче

каркает вороном,

пусть запомнят:

нас нелегко согнуть.

Мы в войну рождены

и войною вскормлены,

и с нами не стоит

играть в войну!..

«Я на тебя случайно наступил…»

Я на тебя случайно наступил,

рогатой каски скрюченный обломок…

Кто потерял тебя в моей степи,

по ней ступая грубо и весомо?

Вокруг тебя проржавела трава,

поражена коричневой заразой,

как та, в тебя влитая голова,

что разлетелась здесь

с тобою разом.

Что, как короною, тобой венчала лоб —

свой гладкий лоб — без мысли, без морщинки…

Вы шли сюда? Вы здесь. И ветер зло

швыряет в вас колючие песчинки…

— Чего ж вы ждали? Вы своё нашли.

Сполна. На этом самом месте…

…Чужая каска из чужой земли,

ты даже у земли не в чести…

Тебя моя не приняла земля.

— У нас и своего довольно хлама!..

…Я тем, кто снова, память потеряв,

грозит прийти, пошлю тебя.

— На память!

«Земля рвалась, как норовистый конь…»

Земля рвалась, как норовистый конь,

как палуба в десятибаллье шторма —

но две ноги расставя широко,

шагал он — отклонением от нормы…

Он шёл на двух. Впервые шёл. Один,

ловя в недобром ропоте собратьев

свой приговор: «Отступник! Уходи!

Ты — не как все!.. И нет тебе возврата…»

Он чуял за спиною их оскал.

Но — уходил, коряво спину горбя.

И дыбилась земля… А он — шагал!

Уже познал он человечью гордость…

И лёгкие вздувая, как меха,

её, вскалённую до синего каленья,

он нёс на двух. Один. Через века…

На злобу тем, что шли на четвереньках!..

«Человечьих россыпей старатель…»

Человечьих россыпей старатель,

я вгрызаюсь в грязные дебри…

В кровь ладони! В лохмотья платье!

Усталый — я не устану верить,

что когда-то из этой грязи,

из никчемной грубой руды

вдруг искупленьем моим проглянет

алмаз чистейшей воды…

И я его осторожно, как Солнце,

поглажу тяжёлой и нежной рукою…

Хлещи, вгоняй меня в дрожь, бессонница!

Мне, одержимому, — нету покоя!

«…А там — …»

…А там —

растут подсолнухи под солнцем,

на всё восстав…

И каплет солнце

солоно

и сухо

в сухой песок.

Акации, как серые старухи,

бредут в Херсон…

Скрипят от пыли алые ресницы.

Ни ветерка…

И может — это снится. Только снится,

но — солнце солоно стекает по щекам…

И голова моя —

как хлеб в печи набухла.

Кричи — не слышно.

Проклинай и плачь,

но — в горле сухо, и глазницы вспухли,

и в темя — раскалённая игла…

И на часах — тысячелетний полдень.

Вперёд — дороги нет.

Назад — обрублен путь.

Земля не вертится!.. Мир солнцем переполнен,

и — ни нырнуть,

и — ни передохнуть,

ни сдохнуть…

Ни исхода, ни прощенья —

хрипит от жажды автомата зев,

вскипает Днепр…

Жара

охотится за тенью —

и в щели тень ползёт…

И о грозе

молюсь, вздымая факелы ладоней,

богам, чертям, стихиям — наплевать!..

Я выдержу.

Я — пламенный подсолнух,

но у корней моих

горит трава…

«…Кто вы, тёмные тени…»

…Кто вы, тёмные тени?..

Колышутся, шепчутся…

За стеною — соседи

храпят и шевелятся…

И бездушная ночь

о стёкла расплющена…

…Мне забыться невмочь

в этой комнате скрюченной.

В мир гляжу, как в кристалл —

и немеют глаза…

Кто-то очень устал

и не может сказать —

это явь или сон,

это — быть, или — быт?..

Это — чей-то висок

серой пулей пробит,

или времени бред

стынет в окнах крестом?..

Это — я или нет —

в рынок втоптанный стон?..

Это я — Ихтиандр?..

…В жабрах — копоти крик…

Где ты, мой Океан,

взрытый, крыльями рыб?

Где ты, мой Океан?..

Я, от пыли седой,

иссыхаю на чёрных камнях

городов!

И небо — немытым куском слюды…

Мне бы вздохнуть…

Мне бы только — воды…

…А ветер — плевками и потом

пропах,

и бессмысленность слов у меня

на губах,

как липкая жёлтая шелуха…

…О Земля, за какие грехи

ты суха?!

Пощади!.. Отпусти меня в мой

Океан…

Мне иначе нельзя.

Это я — Ихтиандр…

«Чёрные шхуны, хищные шхуны…»

Чёрные шхуны, хищные шхуны

стынут на якоре в тайных лагунах,

в тихих, далёких, лунных лагунах

дремлют пиратские чёрные шхуны…

Пусто на баках, пусто на ютах,

пушки в чехлы завернулись уютно,

в кубриках тесных уснули матросы,

снятся пиратам зелёные росы,

снятся пиратам забытые страны…

…Но не спят капитаны. Не спят капитаны!..

Ждут капитаны: там, за волнами,

запляшет по небу паруса пламя,

дерзкого паруса пламя тугое —

и рухнет заклятое бремя покоя!..

И боцманских дудок тревожные трели

бросят матросов по трапам на реи,

и шхуны, скользнув по валам покатым,

багряному парусу станут в кильватер.

Строем торжественным и суровым

пойдут за ним к битвам и землям новым,

в гром канонад и ад абордажей

путями, которые он им укажет

сквозь звёздные шорохи океанов…

Ждут капитаны. Не спят капитаны.

Не спят, напрягая глаза устало…

…Я парус вздымаю — раскосый и алый!

«Голландцем летучим», снова ожившим, —

ужасом жадных, карою жирных!

Я правлю к заветным далёким лагунам,

где ждут меня чёрные, хищные шхуны…

«В чистом поле камень лежит — …»

В чистом поле камень лежит —

серый камень меж трёх дорог…

Там моя записана жизнь

шершавыми шрамами строк.

Я прямой дорогой скакал —

той, что счастье найти сулит.

Только камень, видно, солгал —

счастье то давно унесли!..

Я по левой пустился в путь, —

за счастье не жаль и коня!

Шёл обратно я, сердцем пуст, —

снова камень подвёл меня…

Я по правой дороге бреду.

Правду камень сказал мне, увы!

Из беды попадаю в беду —

чую: мне не сносить головы!

Обомшел тот камень уже —

как надгробье, суров и стар…

…Ты не смейся над ним в душе —

ты прочти и точку в конце поставь…

«…Был остров на Днепре, комары и лес, протянувший…»

…Был остров на Днепре, комары и лес, протянувший

лапы к нашему костру… Из его первозданности возник

леший. Мы угостили его сигаретой, а потом он исчез

и вернулся с плетёнкой домашнего вина, тёплым

караваем хлеба и банкой густого жёлтого мёда. И мы

втроём ели уху — настоящую днепровскую уху, запивали

её вином и наощупь били комаров, подкармливая пламя

обломками веток. Леший рассказывал…

Он жил здесь со старухой-матерью и работал лесником;

и он был одет в белую рубаху и заочно учился в лесо —

техническом. И мы похваливали уху и запивали её

вином — а рядом, кряхтя, ворочался Днепр, и из него

на нас глядели звёзды…

«…А когда за острия тополей цеплялась ночь — мягкая…»

…А когда за острия тополей цеплялась ночь — мягкая,

чёрная и звуконепроницаемая, как губка, из неё

выползали невидимые сверчки и завладевали миром…

Разбуженная луна, пытаясь разглядеть их, опускалась

низко-низко и, запутавшись в ветвях у моего окна,

никак не могла из них выбраться. В конце концов

она застывала на месте, как огромный оранжевый

абрикос…

…Тогда я засыпал, чтоб утром опять её увидеть и

разглядеть поближе… Но до утра она куда-то исчезала…

«…Базар был зелёным в чёрную полоску, и обсмоленные…»

…Базар был зелёным в чёрную полоску, и обсмоленные

степным солнцем дядьки шаманили вокруг зелёных

в чёрную полоску пирамид, гулко звеня готовыми

лопнуть от напряжения кавунами и заклинающе хрипя:

— А ось крымчаки, крымчаки!.. А тут чалбасськи!

Найкращи чалбасськи!.. Тильки гляньте, яки!.. Верить,

люде, скильки дасте, стильки й буде! Берить, ой, берить

же, бо пропаде добре!..

…И обожравшиеся кавунами базарные псы, валяясь

в тени забора, сонно и равнодушно глядели, как из —

под зелёно-чёрных округлых пирамид медленно

плывут красные и липкие потоки сока и застывают

в раскалённой пыли кровавыми лужами…

«Сижу один на лавочке и жадно…»

Сижу один на лавочке и жадно

пью улицу, текущую по Солнцу…

…Мальчишка линейкой чешет затылок…

…«Москвич», красный, как жук пожарник…

…Безбородый Мефистофель на велосипеде…

…Акулий оскал «Колхиды»…

…Дама с бегемотьей грацией…

…Испуганная трава на газонах

дрожит, когда мимо ревут машины…

…Брёл человек по Солнцу

и рядом со мной сел.

И мы с ним вместе молчали…

…Толстый дядя с отчаянным видом

и рюкзаком за плечами,

а за ухо заткнута сигарета —

у кого-то, верно, стрельнул про запас…

Её всё нет…

…Малыш в очках — распахнут рот,

глазеет по сторонам…

…Стайка велосипедистов, у одного

рубашка выбилась из-под ремня,

и полы — как голубые крылья…

…Смеются…

…Через дорогу

перед почтительным фронтом машин

весёлой сороконожкой щебечет

детский сад…

…Асфальт прощёлкан следами тоненьких шпилек —

словно козьи копытца у водопоя…

…Шагают слесари в ржавых робах

с инструментами под рукой…

…Вслед за отливом машин

плетётся сонная фура

с дремлющим дедом на козлах…

Она уже не придёт.

И я встаю

и ныряю в Солнце…

«О чём мы спорили…»

О чём мы спорили?..

Ах, да, — о фронде.

О том, что — бунт,

что бунта — вроде нет…

А мне

в глаза пахнуло

гарью фронта,

кривым рубцом прожжённого во мне…

Мне не уйти.

Мне никуда не деться.

Мне не стереть ничем и никогда:

«Откуда я? — Из собственного детства».

А там — война.

Там с детства я — солдат.

Мне не уйти.

Кто нынче их отыщет —

развалины,

окопы,

блиндажи,

разбитой колеёй по пепелищам

в меня ведущие?..

Но почему, скажи,

мне снится

запах мокрого железа,

и едкий дух палёного жнивья,

и над истерзанным,

над выщербленным лесом —

живою сажей

хлопья воронья?..

И почему я,

на краю кювета,

схватить пытаюсь скользкую траву

и — не могу…

Ответь, откуда это?..

Но я — прорвусь…

Я вырвусь. Я — живу!..

Я верю в это.

Верю — значит, выжил.

А надо мной, как в чёртовом кругу,

замкнулось вороньё —

всё ниже, ниже…

Хочу прогнать, кричать

и — не могу…

…О чём мы спорили? Ах, да…

Скажи мне всё же,

кто я такой?..

Темнеет на дворе.

Мы пьём на кухне чай

и спорим.

Только, может,

всё это бред?

Последний, страшный бред!..

А я, хрипя,

вцепляюсь в край кювета,

и горько тлеет влажное жнивьё,

и тишина звенит,

как полдень лета,

и надо мной —

кружится вороньё…

«Безоблачный взгляд отшельника…»

Безоблачный взгляд отшельника

вперяю в марево мира…

Сердец кошельки замшелые

анатомирую:

скальпель зрачков бесстрастных

отсекает

от слоя

слой

возвышенную раскраску,

тусклое олово слов

и множество прочих фальшей,

нагромождённых крутой корой…

Препарирую

дальше —

добываю

Нутро!..

Коллекционирую —

клею

к небу,

слегка

синевой подкрашенному.

Хотите взглянуть?

Ведь вам

ещё не было

страшно!..

…Вон

комочек

дрожащей слизи —

Нутро

Вождя,

Гениального

и Великого.

А некто,

Народной Совестью

признанный,

носил в себе

этот номер

шпика.

Та голая,

злобно косящая крыса

из девушки

нежной,

наивной,

невинной…

И чьей-то

берцовой кости

огрызок

хранился в груди

гуманиста

видного…

У других —

медузы,

стекляшки,

печати,

скорпионы,

монеты,

собачий помёт,

кусок штукатурки,

процарапанный

словом площадным,

клочья

грязных подштанников

и знамён…

Паноптикум.

Свалка.

Лавка утильщика…

Триумфальное

шествие

прогресса

Человека!..

Анно Гомини —

почти две тысячи,

как он,

распинаем,

дабы

не воскреснуть…

Но — грядёт

из шабаша

рынков,

атомов,

Римов,

Содомов,

веков,

плевков

багровым рыком

гнев

Герострата,

мстящего

за осквернённых

богов!..

Примечания

1

Лобода (укр.) — лебеда (трава).