Из тьмы души. Стихи

Александр Бутенин

В сборник вошли размышления автора о судьбе современной России, любовная лирика, поэтический самоанализ и семейный архив.

© Александр Бутенин, 2020

ISBN 978-5-4498-9863-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящается моим детям:

Игнату и Диане

Ситуации

Потери

Был на свете человек

не веселый и не скучный.

На пути из века в век

пережил такой он случай.

В будни или в выходной

(затруднюсь сказать теперь я),

ранней, солнечной весной

обнаружил он потери.

Все ключи посеял он

от машины и от дома,

и мобильный телефон,

и не смог звонить знакомым.

Потерял вчерашний день,

(это всяким прочим между),

голос, волосы, и тень,

и удачу, и надежду.

Разбазарил ротозей

в потерябельном экстазе:

дом, жену, родных, друзей,

ну и прочие там связи.

Честь утратил почем зря,

но не огорчился даже

(кстати, время потерял,

в поисках своей пропажи).

Потерявши память, стыд,

совесть, страх и чувство долга,

без трагедий и обид,

жил он счастливо и долго…

Любовники по привычке

Он к ней пришел, как гость незваный,

бежав из дома, от жены.

Без тапок, выскочив из ванны,

но с ощущением вины,

она дверной замок открыла,

легко вспорхнувши на порог,

расправив руки, точно крылья

над тем, кто под дождем продрог.

Цветы, объятья — все сначала —

обломок счастья куска.

Впустила в дом, хоть обещала

ни разу больше не впускать.

Она и он давно знакомы,

не так дружны, не так близки.

Вдвоем спасаются от комы,

и одиночества тоски.

Не первого мужчина сорта:

потерт, растрепан и зарос.

Не теннисист, короче, с корта

престижного Roland Garros.

Но и она не королева:

не молода, не хороша,

для мимолетного «налево» —

пожалуй, хрупкая душа.

Она страдает и томится,

и ждет чего-то, и ее

сердечко, трепетною птицей,

в набат по ребрам гулко бьет.

А он привычен к жизни мертвой,

внутри его — покой и мрак.

Все чувства вытравлены, стерты,

он стар и пуст, как Жак Ширак.

Встречаются они украдкой,

в остатке — то же, что всегда:

коньяк, две рюмки, шоколадка,

и слез соленая вода…

Наркотик любовь

Тусклый, январский полдень.

Солнце покрылось инеем.

Сижу без всего на холоде:

не пью, не сплю, и не ем.

Дошел до последнего рубежа.

Жизнь не роман — всегда грубей.

И от судьбы нельзя убежать.

Сперва поманила, теперь убей

Красивая, злая бестия!

Кричу вне себя, беснуясь.

Как мне прожить без тебя?!

Уже проглотил блесну я.

Насажено сердце на крючок,

и рвется гортань наружу.

Ты вскрыла меня своим ключом,

и выбросила — не нужен.

Я сломлен, выдавлен, опустел,

испит тобою до дна.

Средь стольких душ на земле и тел

лишь ты мне нужна — одна.

Неудачный адюльтер

Хлебнув пивка, заев попкорном,

и, вспомнив классики азы:

любви все возрасты покорны,

верхи покорны и низы,

расскажем вам любовный казус,

курьез с забавнейшим концом,

случившийся, как по заказу,

с одним известным нам лицом.

Сей человек всего добился,

был на вершинах, в пропастях,

но в одноклассницу влюбился,

однажды встретив в соцсетях.

Она преподавала йогу,

была изящна, как игла,

и даже собственную ногу

за шею завести могла.

Какой потенциал в постели! —

герой с восторгом думал наш.

И он себе поставил целью:

подругу взять на абордаж.

Он осаждал ее полгода,

и так и этак заходил.

Сдержать порыв своей природы,

ему казалось выше сил.

Он слал ей письма и сонеты,

с курьером доставлял цветы,

готов был звонкою монетой

за воплощение мечты

своей платить. Ему хотелось

укоротить прелюдий срок,

чтоб до подругиного тела

скорей добраться он бы мог.

Она сперва не соглашалась

(ее держал гражданский брак).

как реагировать на шалость,

к тому же, пошлую? — Никак.

Она молчала, он стучался

к ней в сердце, в аську и в контакт.

Он распалить себя пытался,

а, распалив, забыл про такт.

Крыл правду-матку, как Набоков:

«Не знаю, как это назвать,

но, говоря без экивоков,

с тобой мне хочется в кровать».

И дрогнул лед. Хотя, кто скажет:

что в женской кроется душе?!

Душа черна, подобно саже,

а тело, как папье-маше, —

лепи, что хошь, была бы воля,

короче, как-то раз она

(ну, назовем ее хоть Оля),

ответила: «Окей. Вина

возьми французского на среду:

Chateau Margaux, Chateau Latour…

Я вечером к тебе приеду,

готовь свой спальный гарнитур».

Он был и рад и в затруднении,

услышав таковой ответ.

Уже в его воображении

истомной ночи млел рассвет,

и простыня благоухала

лавандным запахом любви,

и, ног не сдвинув, почивала

прелестнейшая визави.

Грань между сном и явью стерта,

и мысли лились невпопад…

Но планы все летели к черту,

поскольку сам он был женат.

Жил в браке счастливо и долго,

и вряд ли что мог изменить.

Супружескому разве долгу

(его должны мы извинить

из солидарности, конечно,

а кто, простите, без греха?

И тема эта будет вечной,

и обсуждаемой в стихах).

Итак, он был женат по горло,

и жребий не желал иной.

Вот с адюльтером тут поперло,

но как же быть с родной женой?!

Нет, где угодно, но не дома!

И он придумал новый план,

и попросил супругу Тому

в командировку чемодан

ему собрать, дня на два только —

с делами справится вполне.

Тем временем хотел он с Олькой

слегка зажечь, vous comprenez?

Условились — в мини отеле.

Уже он номер заказал

в окраинном полуборделе,

где был большой каминный зал.

Вино припас, купил билеты

(дух конспирации взыграл).

Все на мази. Но, только, это…

жена с ним вместе на вокзал

решила ехать. Вот так номер!

Желает проводить его.

Другой от страха точно б помер,

но этот сдюжил, ничего.

С женою трепетно простившись,

шагнул отважно в свой вагон,

по поезду переместившись,

обратно вышел на перрон.

Поймал такси. — К отелю, живо!

За час доедем — дам на чай.

Дорогою болтал игриво.

Водитель с ролью лихача

Знакомым был не понаслышке,

и несся, не щадя колес.

За полчаса без передышки

клиента к цели он довез.

Вот и отель. А бронь на Ольгу.

Она уже должна быть там.

Он отпустил скорее «волгу»,

глотнул из фляжки 40 грамм,

заходит в холл, идет к консьержке,

с деньгами ей сует конверт.

Та отвечает без задержки,

что номеров свободных нет.

Глаза тараща ошалело,

едва исчезла немота,

он прояснить пытался дело:

— А как же бронь? — Была снята.

— Да издеваетесь вы, что ли?!

В отчаянии воскликнул он,

и позвонить пытался Оле,

но… не нашел свой телефон.

Осмыслил, не сдержавши всхлипа,

что оказался не у дел,

а телефон, должно быть, выпал

пока в машине он сидел.

— Быть может, Вы воды хотите?

Консьержка видит: дядя взмок.

— По городскому наберите.

Но номер вспомнить он не смог.

— Тьфу, вашу мать! Какая глупость!

Зараза, Оля! Боже мой!

А я — дурак, попался тупо…

Ну и куда теперь?! Домой.

О, сколько же пустых вложений,

напрасных трат для одного,

ненужных, блин, телодвижений

он совершил! Ради чего?!

— Балда, кретин, придурок, еху!

— себя в который раз ругал,

пока до дома долго ехал.

В подъезде схлопотал фингал,

повздорив с пьяной молодежью,

а, разогнав своих врагов,

дверь открывая с нервной дрожью,

разбил бутыль Шато Марго,

не огорчившись даже. Впрочем,

он спать давно уже хотел,

умаялся тревожной ночью.

Заходит в спальню. — Двое тел,

сплетясь, лежат в одной кровати,

похоже, видят третий сон.

— Вот это уж совсем некстати!

еще успел подумать он.

— За что такая невезуха?

Сегодня все против меня!

Он возопил, рыдая глухо,

Осколками стекла звеня.

Потом отправился на кухню

готовить кофе на троих.

Надеясь, что герой не рухнет,

мы завершаем этот стих…

Мораль верна, как аксиома:

спать с кем попало не ложись,

ночуй не где-нибудь, а дома.

Измены усложняют жизнь.

***

Когда тебе сказали: «не люблю!»,

не надо огорчаться и скандалить,

хотя тебе пощечину вдруг дали,

и показалась жизнь равна нулю…

Когда тебе сказали: «не люблю!»,

ты улыбнись, себя переступая,

пусть сердце осаждает боль тупая,

и долго тлеть горячему углю.

Не стоит прыгать в омут, лезть в петлю́,

или иным кончать с собой предметом.

Всё только начинается на этом,

когда тебе сказали: «не люблю!»

Библиотекарь

Я не хожу на дискотеки,

и не бываю в ресторанах.

Жизнь провожу в библиотеке,

и всем доволен, как ни странно.

Сижу свободно, не во фраке,

имея термос, бутерброды.

В тиши, глуши и полумраке

считаю дни, недели, годы.

Мне хорошо в моей сансаре,

душа здесь чистится от скверны.

Литературный колумбарий,

а я при нем — хранитель верный.

Как много книг стоит на полках,

едва ли не с эпохи Майя,

пылятся, бедные, без толку,

их только я и вынимаю.

Вот привезли опять коробку.

Все свежие — из типографий.

Встречается автограф робкий,

ну, типа, самоэпитафии.

Присвоен инвентарный номер.

Штамп на семнадцатой странице.

И автор для потомков помер:

отправлен бережно храниться.

Тут и моих есть две-три книжки,

на них гляжу я с грустным смехом,

но все ж замечу: эх, братишки,

для сердца творчество — утеха.

Всем, кто стремится за лекарством,

лекарства выдает аптекарь.

А в нашем мирном сонном царстве

аптекарь я — библиотекарь.

Готов вас вылечить бесплатно,

снадобий у меня навалом.

Не больно. Быстро. Аккуратно.

Но пациентов что-то мало.

Спешите в лабиринты полок,

скорей, под ламп настольных нимбы!

Эх, жаль, погиб во мне филолог!

А если б выжил, мы бы с ним бы…

В безумном, сумасбродном веке,

сплошь состоящем из подвохов,

жизнь провести в библиотеке,

поверьте мне, не так уж плохо.

Умер от варенья

Мне знаком был некто Гений,

(кем себя считал он втайне).

Был он пленник заблуждений,

выделю одно из крайних:

Он хотел проникнуть в вечность,

в памяти людской остаться

с чем-то очень безупречным,

чтоб мог всякий наслаждаться.

— Никогда! — кричал он, — never!

Дух мой втуне не исчезнет.

Прежде чем создам Шедевр

не сразят меня болезни.

Не пугает меня случай,

обстоятельства — бессильны.

Ведь в душе есть света лучик,

яркий, цвета апельсина.

Он мечтал, стихи слагая,

и холсты марая краской,

в целом, не изнемогая,

без боязни и опаски.

Верил, пробовал, пытался,

жил, ногой упершись в стремя,

но шедевр не получался.

Ничего! Еще есть время!

Что в мозгу его творилось?

Был ли кто его кумиром?

В собственном соку варился,

невостребованный миром.

В нем звенел какой-то зуммер,

гнавший умиротворение.

Но однажды Гений умер…

Взял и умер. А Творение?

Лучшему другу

Пятнадцать лет ты мне другом был,

верным, храбрым, надежным.

И каждым утром меня будил,

лизнув лицо осторожно.

Тебя щенком я принес домой

в эпоху социализма.

Менялось всё, только ты со мной

прошел сквозь все катаклизмы.

Но стал ты болен и слишком стар,

ни есть не мог, и ни пить.

Сказал, как отрезал, ветеринар,

что надо тебя усыпить.

Тебя подозвал я в последний раз,

о чем пожалел потом.

Ты выполз хмуро, увидел нас,

и вяло вильнул хвостом.

Мохнатая морда — не видно глаз.

Эх, псина, ты что же, ну!

Неужто время тебе сейчас

предаться вечному сну?

Тот, в белом халате, принес покой,

в короткой, быстрой борьбе.

Тебя убил я его рукой,

пытаясь помочь тебе.

Встретимся, может, на свете том.

Ну, что ж, тогда обещаю:

хозяином станешь, я — верным псом,

таким же как ты, прощай!

А буду в собачьей жизни простой

болеть, так не жди ни дня,

И надо мной на коленях не стой,

ты усыпи меня…

Поэты на рыбалке

Один поэт попал в пути́ну

(случайно как-то занесло).

Другой — влип пальцем в паутину,

вручая первому весло.

Вдвоем им было все едино,

им рыбу требовалось взять.

У рыбы этот поединок

они выиграли опять.

Счищая чешуи патину

с вонючих, скользких рыбьих тел,

усердно оба гнули спины.

Один замерз, другой вспотел.

Чтоб за работою рутинной,

набраться свежих новых сил,

таблетками аскорутина

поэт поэта угостил.

Но хмуро бросил работяга:

ты лучше б «Путинки» мне дал.

Достал второй немедля флягу,

ему не нужен был скандал.

Он был поэт, причем партийный,

к тому ж, сам выпить был не прочь.

Какая милая картина:

поэты, водка, рыба, ночь.

Кругом все тихо и пустынно,

застыла лодка у моста.

Под новгородскою пятиной

особо рыбные места.