Колорады

Владимир Максимович Ераносян, 2015

2014 год. Первая фаза вооруженного конфликта на юго-востоке Украины. Отпросившись у командира корабля в отпуск, офицер Черноморского флота отправляется на Донбасс. Там он становится ополченцем с позывным "Крым". Случайно он узнает, что командир его подразделения намерен продать украинским силовикам военнопленных вместо их обмена на захваченных "сепаров". Попытка воспрепятствовать сделке оборачивается для Крыма бедой – он сам попадает в плен. Единственным способом выжить и спасти других обреченных становится сделка с еще одним узником неонацистов – криминальным авторитетом по кличке Партизан…

Не жизнь во имя войны, а война ради жизни

Посвящается всем добровольцам, именуемым «колорадами». Всем ополченцам, прозванным «ватниками», «кацапам и москалям»

Глава 1. Хлеб

Подросток лет пятнадцати, рыжий и веснушчатый, с немного вздернутым носом, попросил у меня хлеба. Пацан был уверен, что я помогу.

Наверняка он видел, как я, словно Рэмбо, бряцал затвором своего АК-47М с «подствольником», разгоняя стаю мародеров возле многоэтажки в Киевском районе города, куда давиче попала мина прямиком с Донецкого аэропорта. Он словно завороженный наблюдал, как я вырвал из рук татуированной детины, возрастом немногим старше него, юную девушку. Как снял балаклаву с ее головы и вернул шерстяную черную маску с прорезью обратно на голову невменяемого злодея, только тыльной стороной. И как потом я лично затолкал мародера в багажник, бросив водиле:"Вези расписного на скотобойню!"

Наверное, в представлении паренька я выглядел командиром. На самом деле я был в его городе гостем, обычным добровольцем из Крыма. Сюда привела меня судьба. А я был фаталистом, не мог молчать, когда внутри кипит, не мог скрывать, когда был не согласен, не мог сидеть в стороне, когда можно было бы и понаблюдать из норки. Уж таким уродился, возможно, себе на беду.

В Крыму после прихода"вежливых"на постоянное расквартирование самооборону разогнали, вернее не поставили на довольствие. Казаков тоже поблагодарили, после чего Круг велел собираться на Донбасс к братцам. Добровольных дружинников из сокращенных офицеров и отпускников устно поблагодарили и тоже рекомендовали вернуться в места постоянной дислокации, в части и на «коробки». Вот и оказался я волею Провидения и по собственному разумению в отряде «колорадов», состоящем из местных и уроженцев Ростовской области. Пятьдесят на пятьдесят.

Местные были из захваченных Крамоторска, Дебальцево, из Лисичанска и Донецка. Россияне попадали в наше подразделение в основном из Аксая, Азова и Батайска. Из Ростова человек пятнадцать, не больше. Отряд по-военному назывался батальоном, причем из уважения к Войску Донскому считался он казачьим. Поэтому носили мы казачьи шевроны.

Казаки на этой войне проявили себя истинными храбрецами. Казачьи батальоны брали целые города и контролировали большие отрезки границы, крошили «бандеровскую нечисть» в котлах и гибли на блок-постах. Они не просили, но заслуживали уважения. Воевали не за страх и почести, а за совесть. Добывали доблесть. Однако у них то и дело возникали трения с самовыдвиженцами, уверовавшими в то, что делегированы верховодить от имени самой России. Бывший реконструктор по прозвищу Снайпер, лично у меня он был в почете как офицер, не жаловал казачество, винил казаков в неумении подчиняться, задевал, искал повод уличить в дезертирстве. Заигрался в «Белую гвардию» словно восстал из пепла разгромленной в Крыму армии Врангеля. Воевал за вымышленные идеалы, утратив связь с реальностью. Веяло от него духом пораженчества, все время ныл и обвинял Кремль в бездействии. На себя замкнул все внимание прессы, развесил бигборды со своим портретом. Казаки такого сторонились. Боевые атаманы сами были с усами. Но признать надо, находились и паршивые овцы даже среди героического казачества…

Разношерстная публика наша состояла из многих сословий, по большей части рабочих профессий, в том числе шахтерских. Присутствовали и маргиналы, и бывшие уголовники, под пятьдесят казаков в смешных папахах и кубанках, даже с нагайками, с десяток армян, которые почему-то тоже считали себя здесь казаками, дав присягу войску Донскому, а теперь и непризнанной Новороссии. Было так же пятеро осетин и двое чеченцев, один из которых полукровка.

Дисциплина хромала. Казаки, люди вольные, заразили всех ростовской феней, и этот жаргон служил в сформированном подразделении командным языком. А за командира у нас был атаман Пугач. Из тех, кто не признавал власть Снайпера ни в какую. Тот еще «жужик». Равных ему в неологизмах и терках не было. Он ходил в тельнике, хоть и не служил в ВДВ. Поговаривали, что занимался он до войны охранным бизнесом, не очень законным земельным рейдерством в станицах.

Ко мне, как к практически уволенному корабельному офицеру ВМФ, оказавшемуся в зоне конфликта по доброй воле, будучи в очередном отпуске, и не вернувшегося в часть по его окончании, Пугач относился с опаской, хоть я и не мог соперничать с ним в авторитетности и поэтому не претендовал на его верховенство. Видно чувствовал Пугач, что мне, человеку, лояльному к вольнице, не по нутру абсолютная анархия. Я хоть и не вернулся на «коробку» в срок, но сделал это, во-первых, уже будучи под сокращением, а, во-вторых, в лице командира нашего отправленного на списание сторожевика я нашел полное единомыслие. Кэп так и сказал: «Прикрывать буду, сколько смогу. Защищая Донбасс, ты Крым защищаешь! Отмажу…»

Знал я, что когда-нибудь мы схлестнемся с Пугачем в чем-то неразрешимом, но не ведал, что очень скоро. Возможно в спорах с атаманом о единоначалии, об острой необходимости объединения всех отрядов под единым тактическим руководством, о моем прилюдном определении атамана как полевого командира заслуженного, но средней руки, родилось это неприятие. Нелюбовь ко мне присутствовала и в его ближнем круге, я раздражал многих, но это не была лютая ненависть. Да и соглашались со мной некоторые. В курилках, тихо, советуя, правда, не лезть на рожон.

… Лицо подростка показалось мне знакомым. Это он вызвал тогда ребят. Нас он считал властью и силой. Так оно и было. В опустевшем городе не осталось ментов. Город теней напоминал пейзаж заброшенной пром-зоны с целлофаном на окнах и выбоинами в асфальте. Закрытые двери жилищ не давали гарантий неприкосновенности собственности точно так же, как банкоматы не давали больше купюр. Обесточенные машины для денег казались однорукими бандитами заброшенного казино, в котором на рулетке разыгрывалась жизнь целого города.

Я попросил пацана подождать у перекошенного фонарного столба с давно разбитой лампой и свисающими струнами электропроводки. Зайдя в расположение ополченцев, я вынул свою буханку из вещмешка, отломил половину и понес ее изголодавшемуся пареньку. Он не услышал, как я подошел. По привычке я теперь ходил осторожно, трехмесячный опыт позиционных боев уже имелся, и он вынуждал озираться и искать естественные укрытия. И бесшумно приближаться. Когда я стоял сзади, он все еще переминался с ноги на ногу, глядя в звездное небо. Беспечность. Вот что отличает мир от войны…

— Как зовут? — вернул я его на землю.

— Митяй.

— Держи полбуханки, а то щеки провалились.

— Спасибо, а тушенки нет.

— Тушенки нет, гречка будет. И картошка с луком. С мясом туго. Завтра приходи, в это же время. У меня как раз смена. Я вынесу.

— Хорошо!

— Ты в том доме живешь?

— В том.

— Напор есть в кране?

— Только на первом этаже. Очень слабый. У них все набирают.

— Хватает?

— Не всегда, колонки спасают в частном секторе и возле ЖЭКа, да лужи когда лень туда телепать.

— А ты в каком подъезде живешь?

— Я с углового подъезда, куда мина попала…

— Надеюсь, не с той квартиры?

— Не с той. Там никто не выжил.

— А ты с кем живешь?

— С сестрой старшей. Кристинкой. Мама в Крыму с младшим, в Балаклаве, а мы здесь.

— Я тоже с Крыма. С Севастополя.

— Крыму повезло, его Путин под крыло взял. А мы второго сорта. Что для России, что для Украины…

— Это кто такое сказал?

— Отец сказал. Его украинцы в плен взяли на блок-посту. Он боеприпасы вашим возил. Сказали, или бус оркестровый конфискуют для нужд ополчения, или сам чтоб возил, тогда не тронут. Так его со снарядами и патронами повязали. Теперь пытают его, как сепаратиста. Дядя Ваня сказал… Он видел.

— Слушай больше дядю Ваню этого… — попытался подбодрить я.

— А смысл ему врать? Видел он батю моего. Сказал, что живой, но избитый. Пытали его. Я к вашему атаману бородатому ходил, он обещал обменять. Сейчас же перемирие…

Резонно. Смысла в обмане не было. Как-то совсем стало жалко пацана. Я вдруг вспомнил, что наши «соседи» из подразделения Востока обнаружили под Дебальцево братские могилы с мирными жителями.

— Обменяют на тех укров, что траншеи роют? — голос пацана из бодрого превратился в дрожащий, он уже едва сдерживал слезы и молил, — Батя мой вам пригодится! Он может вам оркестр организовать, чтоб на парадах музыка была! Мой отец на всех инструментах может! Он на бусе целый оркестр перевозил. Вместе с интсрументами. Там и тромбон, и барабан-бочка с тарелками и валторны, и сакс. Вызволите его?

— Ну, раз атаман сказал… Тем более, что оркестр.

Я не знал, что ответить, но понимал, что пацан не пришел бы сюда, не будь положение безвыходным. Он хотел спасти отца, хотел накормить себя и сестру. И выжить. Что может быть важнее желания выжить… Что может быть благороднее попытки вытащить из беды родного человека…

Парень побежал, окрыленный надеждой, с половиной буханки за пазухой. Я смотрел ему вслед, почти не сомневаясь, что атаману сейчас не до его отца. Между полевыми командирами пробежала кошка. Каждый тянул одеяло на себя и рисовался перед Москвой и всей Россией своими полководческими способностями, чтобы именно через него проходила «гуманитарка» и военно-техническая помощь ополчению. Ну и ради власти.

Глава 2. Обмен.

— 100 на 100 меняем! Как договорились! На том же месте. Ни в какой не зеленке. Слышь, давай без фуфломицина. На трассе стрела. Без вертушек. Смотри, если услышу, мои все с ПЗРК. И накроем на хрен «градом» всю вашу делегацию! Я предупредил… — условился ростовский атаман по рации на условленной частоте.

Продублировали информацию с посыльным, пожилым пенсионером из Дебальцево дядей Ваней, который лично переписал фамилии прибывших за «укропами» матерей. Решили на сей раз без пиара, по-тихому передать им сыновей. Журналюги уже всех достали, что те, что другие. У них свои задания. Что обелять, что чернить. А у нас тут все в цвете хаки. И только нашивки разные да шевроны. Война.

Дядя Ваня, местный призрак, всю жизнь провел в забое, ночью ходил в каске с фонариком и респиратором вместо балаклавы. Словно городской сумасшедший, безобидный, но немного тронутый головой. Его никто не боялся, поэтому и не трогал по обе линии фронта. Потому что дядя Ваня, хоть и симпатизировал защитникам Новороссии, ходил с георгиевской ленточкой, но заменил своей сгорбленной персоной с тростью курьерскую почту, и даже как-то принес с линии фронта голову добровольца с позывным «Змей». Ее передали для устрашения"гвардейцы"частной армии Коломойска, как мы называли теперь Днепропетровск.

Дядя Ваня рассказал, что ею играли в футбол. У этих зомби совсем башню сорвало. Седовласый посыльный нарисовал, какие у"футболистов"были шевроны, и мы теперь знали, кто ответит за несанкционированный ФИФА чемпионат. Выродки были из известного нам батальона нацгвардии, укомплектованного ультрас. Футбольные фанаты… С рунами на заплечьях. Эти не заслуживали от нас пощады. Мы не вызывали в себе ненависть. Ее рождает страх и месть. В нашем случае: страх не успеть отомстить. Только так мы могли описать свои чувства.

Подъехали на БТРе. Перегородили дорогу. Ждали минут двадцать."Укропы"вырядились, словно на рандеву, в новехонькие облегченные бронежилеты, в кевларовые каски НАТОвского образца, приехали под шафе. Грузовики с военнопленными сзади. Борты ЗИЛов открыли одновременно.

— Первый пошел. Второй… Выпрыгиваем по одному. Садимся. Первая десятка в шеренгу. Сидеть на низком старте! На корточках! Как львовские жиганы с папиросой. Сидеть! Ждать команды! По команде по одному колонной пойдете, руки на спину смотрящего…

Пленные сидели с двух сторон. Переговорщики пошли по двое навстречу друг другу для согласования последних деталей. Я сопровождал атамана. Сперва договорились обменяться"грузом 200". Возражений не было."Укр"вроде был адекватный, и не прятался за балаклавой. Военный кадровый, как договаривались, не на штате частного воинства и не наемник.

Понесли"жмуров"на плащ-палатках. Потом зачитали список сыновей, за которыми приехали мамы. Потом атаман начал орать"На хрена офицера на борт взяли!"Он предупреждал, что офицеров и нацгадов будем менять только на ценных наших, политических, тех, что в СИЗО СБУ.

Все прошло в этот раз относительно спокойно. Рассказывали, что были случаи «кидалова». Поэтому шли в полном боевом снаряжении. Даже на холмах снайперов рассредоточили. Но пронесло.

После обмена подошел я к атаману с вопросом.

— Пугач. Есть вопрос.

— Давай без фамильярности, с субординацией давай. Разрешите, там. Обратиться. По форме с полным фаршем. Я тебе не папа, ты мне не Анапа…

— Товарищ командир…

— О, куда тебя понесло, ладно, дави свой тюбик, Крым, что у тебя?

— Пацан тут, лет пятнадцать, отца ищет. Утверждает, вы знаете, вы еще бус вроде приказывали конфисковать…

— Ну, а как ты хотел, они ж амебы мертвые, часть поразбегалась по лагерям беженцев, другая с авоськами ходит и с отбойными молотками стучит в прямом и переносном смысле, до сих пор по хозяину своему Ахметке скучает, да уголь добывает хер знает для кого. А самые сознательные орала свои на мечи поменяли, и то коли б не мы, так бы и ждали они второго пришествия метающегося Ахметки, а вместо б него бандерлогов дождались. Те б у них не то, что конфисковали бы, экпроприировали бы.

— Это, положим, одно и то же.

— Слышь, там где ты учился — я преподавал! Ну, что ты хочешь от меня? Мы ж вроде бус тот не забрали, просто сознательность разбудили у оркестранта, а его, нелепого, укры по второй ходке на блок-посту и приняли. Потерпевший он по жизни, не жалей лоха, война. Все у тебя?

— Парню обещал обмен? — жестко посмотрел я.

— Крым, ты что, на зацепках со мной решил тягаться? Кто что сказал… Кто какую мазу дал… Иди, проверяй посты, выполняй. Тут я командую, обещаю, наступаю, отступаю.

— Это я уже понял. Но придет время единого командования… — попытался было я возразить, но атаман развернулся и показал мне"фак", не глядя мне в глаза. Наверное, поэтому я сдержался. А может потому, что с ним было пару приближенных из казаков с уголовным прошлым — солдат удачи, которые прошли Боснию и Приднестровье, для которых Пугач был непререкаемым авторитетом, а я зазнайкой с обостренным чувством справедливости, да к тому же идейным"путиноидом".

Когда на следующее утро я узнал, что с нашего подвала отпустили того мародера, что пытался обидеть сестру Митяя, то затаил обиду и понял, что справедливость буду искать у Снайпера. Этот человек командовал самой боеспособной частью ополчения. У него к казакам давно были претензии. Однако, ходили слухи, что его миссия в Украине по формированию боеспособной армии из местных, чтоб они сами себя могли защищать от регулярных частей карателей, скоро закончится. Надо было успеть.

Глава 3. Гречка

Я нес два пакета с «гуманитарной гречкой» и плитку шоколада"Аленка"по знакомому мне адресу. Проходя мимо городской площади, по обыкновению был в полной экипировке. Моему взводу приписали два 82-миллимитровых миномета"Василек"на штативах. Расчеты обучили на скорую руку. На взвод дали пару биноклей-дальномеров, один из которых висел у меня на груди. Пристреливаться было некогда. Время поджимало. В аэропорт к"украм"прорвалось подкрепление, ходили слухи, что иностранные наемники из частной компании, и я ждал сигнала о"большом сборе". Ну, или как там у «сопогов», по тревоге…

Никто не верил в затишье, шла перегруппировка. И все понимали, что лупить начнут в ближайшей перспективе. Причем, и мы, и они. Снова, и с еще большим ожесточением. Красную черту все и давно перешли.

Дернуло меня подойти к непонятному скоплению народа. Толпа стояла у столба, к которому привязали какого-то синюшного доходягу. Патрульные ополченцы из пугачевских курили в сторонке, будто это глумление их не касалось. С куревом в последнее время был дефицит, а у этих пачка"Мальборо"…

Прохожие норовили обматерить"пособника укропов", кое-кто не ленился подойти и плюнуть. А какой-то особо ретивый агитатор принес картофельные лушпайки и гнилье с мусорного бака, чтобы осыпать"добровольного помощника хунты"зловонным градом и сделать «селфи» на его фоне. А потом выложить фотку в сети, чтоб побесить «свидомых» и «правосеков», позлить «майданутых», которые проделывали то же самое с пророссийскими активистами, нападали толпой на беззащитных и вешали несогласных на церковных оградах.

Поинтересовавшись у патруля, что за кадра они привязали к «позорному столбу», я получил невнятный ответ, что это самосуд, а они тут зеваки на перекуре. Вроде мужчина был замечен в расклеивании проукраинских листовок, вот и приклеили его к столбу обычные работяги.

Листовки действительно валялись рядом. Одну из них бедолаге прилепили на лоб. Содержание агит-листа показалось знакомым. Фото лидеров ополчения в ряд со Снайпером во главе и подпись"Убей террориста! Получи 10000 долларов за каждого москаля!"Листовка никак не стыковалась с расположенным у дороги бигбордом с изображением тех же лидеров, но с прямо противоположным по смыслу слоганом «10000 ополченцев защищают вас от убийц!»

Учить народ вежливости, а объект народного негодования справедливости возмездия я не стал. Да и никто б не стал меня слушать. Решил выполнить свое обещание и отправиться к Митяю, но тут мне показалось, что в толпе я разглядел того самого мародера с едва пробившейся щетиной, которого Пугач отпустил утром за взятку от родственников. Подробности вызволения данного субъекта мне были неизвестны, но"лексус", перегруженный упаковками"мальборо"у школы, где заседал штаб атамана, я припомнил. Точно, не зря он там парковался всю ночь… Пугач все и всегда объяснял нуждами братвы.

Субъект исчез с поля моего зрения, словно оптический обман, и я не стал его выискивать в разъяренном скопище…

Митяй встретил меня у подъезда и без лишних разговоров забрал у меня гречку. Когда он увидел шоколад, то конвульсивно заикал в предвкушении опьяняющего удовольствия, которым мы не знали счета в мирные дни, и именно поэтому они были незаслуженно обойдены вниманием. Война открывает глаза на простые радости.

— Зайдете к нам в гости на чай? — пригласил Митяй, и я не отказался.

Он с сестрой жил на третьем этаже, но мы почему-то остановились на втором.

— Заходите. Здесь хорошие люди живут, дед с бабкой-диабетчицей.

Я без намеков понял, что у меня попросят достать инсулин.

Подъезд жил общинной жизнью. Так проще было выжить. Митяй отдал один пакет с гречкой паре весьма преклонных лет. Бабушка заварила чай, а дед поделил плитку на всех.

— Кто ж знал, что придется вспомнить войну, — посетовала бабушка Надя, — Я в 41-ом родилась. Мама рассказывала, что когда немцы село взяли, поселились в доме, а мы все четыре года в землянке ютились. Я когда в два годика желтухой заболела, добрые люди посоветовали свеклой лечить. Кое-как выкарабкалась. Лесные грибы отваривали. Но то, что такое случится теперь… Кто ж мог подумать-то.

Дед подтвердил сказанное словом"Нонсенс…"А потом добавил:

— Казус.

А бабка Надежда, пожелтевшая и хромая, но с пронзительным сверлящим взглядом, не отворачивающимся и не моргающим, изучая меня, продолжала:

— А ты вспомни, как твоего больного тифом отца с концлагеря мать забирала после освобождения. Пятнадцать километров на себе тащила. Не помнят молодые ужасов войны. Потому все случилось.

— А что им Ленин так насолил? Зачем в Харькове снесли памятник? — вставил дед.

— Да опять ты со своим идолом! — не согласилась бабка. — Ленина давно надо было снести. Он церкви рушил.

— Так они не из-за этого его сносят. Эти и церкви снесут! — заключил дед.

— Ну, так понятно, сносить — не строить! — подтвердил я, — заказ отрабатывают на хаос.

— Вы умный молодой человек… — похвалила меня бабка Надя, — А могу я ваш паспорт или какой другой документ поглядеть?

— Это еще зачем? — не понял с первого раза я.

— Важное дело хочу вам поручить.

— Ну вот, удостоверение личности офицера есть, с собой. Я военнослужащий в распоряжении, пока не уволен, отпускной.

— Пойдет… — бабушка внимательно почитала все страницы, особенно те, на которых стояли гербовые печати с двуглавым российским орлом. Ознакомился и дед, нехотя, но так же детально.

— Значит, и кортик имеется?

— С собой нет, дома храню, в Севастополе.

После этого бабка отошла к инкрустированному комоду, что стоял впритык к видавшему виды пианино немецкой марки «К. Бехштейн», и достала шкатулку. Митяй только теперь оторвался от своей доли шоколада, уставился на бабулю и на ее инкрустированное вместилище тайны. Та повернула ключик и достала кольцо с драгоценным камнем… Широкое, похожее на печатку с камнем, но рассчитанное на женский пальчик. Вдруг она протянула его мне со словами:

— Вот, Алексей, я правильно прочитала?… Да, Алеша. Приобретите для нас чего-нибудь съестного на черном рынке. У нас золотая свадьба на носу. Пятьдесят лет мы с Николаем Антоновичем вместе. Раньше, когда помоложе были, дача у нас была. А там кролики. Вкуснейшее мясо — тушеный кролик. Пенсии уже четыре месяца нет. Деньги закончились. Ни гривны, ни рубля! А долларов не откладывали. В ломбард сама боюсь идти. Да и не думаю, что много выручу. А Митя нам рассказал про вас. Вы у нас в подъезде, да что в подъезде, во всем доме отважный герой. От упыря этого великовозрастного нашу Кристиночку спасли. Этот же черт — настоящий и неисправимый уголовник. Сенька, рецидивист малолетний. Ему когда восемнадцати еще не было, он уже законченным негодяем был, на учете числился. И родственнички такие же, из блатных. У кого война, у кого бизнес. Шикуют сейчас на людском горе. Потому и боюсь я в ломбард. Они так и шныряют там, где поживиться можно. Яблоко от яблони. С его физиономией листовки в районном отделе милиции висели при Украине еще. Гоблин он.

— Гопник! — поправил дед.

— Какая разница. Он беззащитных старух, таких как я, с ног с дружками валил и сумки выхватывал, серьги вырывал прямо с мочками. Еще до войны его поймали, но выпустили по малолетству с условным сроком. Откупили его тогда. А теперь мародерствует с компанией. Спасибо, Алеша, что приструнили его. Некому ведь ныне за порядком следить, кроме ополчения. Отвадили гада отсюда. Заслуженное наказание ждет его!

Я не стал перебивать старущку и делиться информацией, что подонок снова на свободе. Не хотел пугать людей, поэтому откашлялся и буркнул:

— Никакой я не герой. А кольцо обратно положите.

Бабушка не сдавалась в попытке всучить мне ювелирную ценность.

— Не откажите. Помогите. Может, удастся бутылочку еще какую, да деду цигарку. Там, на рынке, поштучно, слышала, отпускают.

— Я кольцо ваше не возьму, как ни просите, баба Надя, — наотрез отказался я, — Кролика и так постараюсь найти, сигареты и спиртное точно найду. А вот кролика постараюсь, но не обещаю.

И тут вошла она.

— Здравствуйте…

— Кристька, налетай, тут твоя плитка! — показал Митяй разделанный на фольге шоколад.

Разговаривали сперва ни о чем. Потом Митяй сказал ей, что именно я арестовал пристававшего к ней гопника, и что обещал отца их домой вернуть. Я не стал опровергать, но и не подтвердил. Она смотрела на меня своими огромными зелеными глазами, иногда одаривая улыбкой, источающей свет и какое-то неповторимое тепло. Я любовался снизошедшей с небес красотой, наполнившей незамысловатый старческий интерьер всеми красками радуги.

Мы обмолвились парой фраз друг с другом, но больше смотрели. И слушали бабу Надю.

Она вдруг сделала неожиданный вывод:

— А вы подходите друг другу. Отец бы ваш, Сергей Адамович, одобрил. Унисон чувствует любой дирижер. А он виртуоз. Даже на виолончели может. С листа читает Шуберта и Вивальди.

Крайнюю фразу, что отпечаталась в сознании, произнес Митяй. Кстати, неутомимая баба Надя оценила подростка, как неисправимого балбеса за то, что он при таком замечательном отце не освоил из-за лени своей так необходимое образованному юноше сольфеджио.

Митяй спросил:

— Ты куда? Отца нашего обменивать?

Не помню, как я вышел с этого чаепития с интеллигентной престарелой парой, невероятной девушкой Кристиной и непоседой Митяем. Сработала рация. Назвали мой позывной. Крым! Вот я и попрощался с хорошей компанией.

В голове был теперь ее образ, ее горящие глаза, ее улыбка, ее ямочки на щеках, ее длинная шея, ее темная коса и мушка над губой.

Кольцо бабы Нади, уложенное мне тайком, я обнаружил в кармане уже на подступах к самой горячей точке после псевдо-перемирия. Со всех сторон наши палили по старому терминалу аэропорта. Оттуда летела «обратка». Наводчики подожгли из «подствольника» старый «рено» для ориентира.

Канонада не стихала. Мы подбирались к ближнему сектору обстрела, неся на себе миномет, гранатометы «Мухи» и ящик с патронами для АК47. На втором этаже девятиэтажки, пока бежали вверх по лестнице, встретили нестарую женщину в платке в потертом розовом пальто. Спросили, чего она здесь, чего не эвакуировалась. А она в ответ:

— Я свое отбоялась, милок! Идите, куда хотите, а я отсюда ни ногой. Разве что в могилу.

— Подвал тут хотя бы есть? — спросил я. В ответ тишина. — Уведи мамашу от греха подальше!

Паренек из расчета взял было женщину за локоть, но она резко одернула, прошипела что-то и шмыгнула в свою квартирку…

«Да… — подумалось мне, — Сам черт ногу сломит, когда начнет уговаривать наших баб выжить.» Времени на уговоры упертой мадам не было, надо было закрепиться на самой выгодной точке и выполнять приказ.

Мы прикрывали бойцов с шевронами «Спарта», которые штурмовали терминал, используя передвижную технику, и лучшая точка для выполнения этой задачи находилась на крыше жилого дома. Война и сострадание — самый нелепый альянс…

Укропы деблокировали котел и отправили к обороняющимся «вийсковым» механизированную колонну из танков и"Нонн". Моим двум расчетам, засевшим на крыше полуразрушенного жилого дома, была поставлена задача утюжить квадрат, где предположительно засели украинская аэромобильная часть и правосеки. С собой у нас было кассет пять по четыре мины в каждой. Информация о присутствии иностранных спецов в аэропорту пока не подтвердилась, но теперь казалась все правдоподобнее. Разглядеть что-то даже в бинокль не представлялось возможным.

Стихло все так же стремительно, как началась атака. Мы свой боекомплект отстреляли. У обороняющихся хватало провизии и боеприпасов. Все были уверены, что в старом терминале есть катакомбы, ведущие к контролируемому укропами населенному пункту. Отсюда стойкость «киборгов». Затишья сменялись перестрелками. Кругом торчали наши флаги, но вылазки врага и его непрекращающееся ожесточенное сопротивление ставили крест на заявлениях о контроле над воздушной гаванью.

Спускаясь вниз по лестнице, я заметил, что квартира, куда шмыгнула упрямая гражданка в розовом пальто, открыта. Замок выбило ударной волной. Я вошел. Как обычно, тихо. То, что я увидел, меня поразило не на шутку. Мамаша перебинтовывала украинского десантника — форма лежала рядом. Оружия не было. Направив на него дуло автомата, я спросил, не знаю зачем, именно это:

— Ранен серьезно?

— В руку и в плечо. Осколками.

— А вы кто? — обратился я к даме.

— Я мама.

Она смотрела на меня с мольбой. Не с требованием помочь, а именно с мольбой, чтобы я не помешал.

— Аптечка нужна? С антисептиками? — после моего вопроса, мать выдохнула застрявший в груди воздух и произнесла:

— Все, что нужно, я привезла с собой. Я медик по образованию. Из Черновцов. Не трогайте сына, ему всего двадцать лет. Отправили на бойню. Я как узнала, приехала забрать. Сперва в Свято-Иверском монастыре женском приютила игуменья, молилась месяц у иконы Божьей матери, «Вратарницы», ждала вестей, а потом не выдержала. Пошла за ним. И нашла…

— Все хорошо. Никто вам вреда не сделает. Забирайте своего призывника, — кивнул я. — Там машина. Могу отвезти вас до лазарета. Только пусть с головного убора краб снимет с тризубом, сейчас время символов. До Авдеевки вам надо. Там его начальство окопалось. Иначе в дезертиры запишут, в предатели. А так, может отправят в госпиталь в Селидово или в Краснознаменск и комиссуют по ранению.

Женщина мне доверилась, собрала сына, и мы вытащили его с развалин во двор. Я довез мать с раненым сыном до нашего лазарета. Там обещали поставить парня на ноги. Ранение не смертельное. Мать рыдала, обещала отблагодарить, а я думал, как же такое могло случиться со всеми нами… Кто довел до споров о языках два самых близких народа, понимающих друг друга без слов…

Завеса дыма и пыли окутала город. В голове царила такая же черная муть. В этом непролазном болоте уже зрели какие-то планы. И все они были связаны с необходимостью сделать что-то действительно стоящее, чтобы… Помочь захватить стратегически важный объект на плоском возвышающемся плато… Эко я выдал, прям как на докладе! Все перемешалось. Я думал больше о том, как помочь моему новому знакомому Митяю. Чтобы понравиться не только ему, но и его сестре…

Я и предположить не мог, что у меня не было ни единого шанса. Ведь я не ведал, кто стоял на моем пути, и во что мне предстояло ввязаться на Украине. Ну, или в Украине, кому какая приставка нравится! Думал я, что «укроп» ругательство, а потом увидел своими глазами у самых упрямых, идейных пленных хохлов шевроны с укропом и понял, что в политике, и даже на войне, найдется место и юмору. Причем самому пошлому, иначе не до смеха. Тонкий английский тут не приживется.

Глава 4. Украина

Бывший гражданин заморской территории Великобритании Гибралтар, а ныне подданный США, королевства Свазиленд и Бенина, сэр Пол Уайт считал, что он сам себе голова. Во всяком случае, этот человек с растерянным видом гения и электронной сигаретой в зубах, играл такую роль в присутствии «украинских партнеров». Иногда экспромтом, хотя зачастую, когда внезапно подводила интуиция, а этот недостаток являлся самой большой его проблемой, он мог сам себе устроить «экзекуцию».

Тогда Пол прекращал тасовать карточную колоду, опускал ноги со стола и поджимал их в коленках. Спустя мгновение он застегивал нижнюю пуговичку клетчатого твидового пиджака или верхнюю пуговицу камуфляжа-цифры, поправлял поседевший чубчик на практически лысой голове, откашливался и начинал лебезить. Даже перед примитивными украинцами, которых он считал людьми второго сорта, не способными разглядеть за голливудской улыбкой дяди Сэма его хищный оскал.

От их инициативности в эскалации войны зависел очередной транш частных спонсоров, неправительственных организаций или одобренных Конгрессом США ассигнований ЦРУ, что по сути являлось одним и тем же. Уайт лишь подливал масла в огонь, придавал националистам уверенности в мощной поддержке Запада, убеждал в необходимости силового сценария, готовил на убой «пушечное мясо» и строчил аналитические записки в Вашингтон. Такова была его задача всегда и везде.

Уайт славился, как мастер всевозможных презентаций, прирожденный оратор и военный организатор. Здесь, в Украине, он столкнулся с профессиональными вымогателями. Такими же пройдохами, проходимцами, авантюристами, комбинаторами и разводчиками, как и он, только в иной области. Они мнили себя фигурами, не подозревая, что являются лишь пешками на шахматном поле, где инкогнито размещалась и его клетка. Но он хоть отдавал себе отчет в своей несамостоятельности, а они играли в большую политику крошечными мозгами.

На голове всегда короткий полубокс с чубчиком, в осанке подтянутость, во взгляде сосредоточенность. С выправкой кадрового вояки, он смахивал на хозяина жизни, позволяющего себе то небрежность, то педантизм. Профессиональный военный должен уметь расслабляться.

Особый талант изображать хорошую мину при плохой игре в моменты явных фиаско, делали его идеальным переговорщиком даже с весьма эффективными попрошайками. Ему легко было обещать, что Запад поможет. На основании его докладов, конечно же. А как же еще! Ведь к его мнению прислушиваются! Ха-ха… Надо только, чтобы Запад увидел реальное сопротивление, тотальную мобилизацию, и что внутренние ресурсы иссякли…

«Как же они глупы. Мы пришли не созидать, а грабить, — думал Уайт про себя, улыбаясь своим визави в кабинетах киевских спецслужб, Рады, министерства обороны и в губернаторских креслах, — Грабить вас, грабить Европу, расчищать жизненное пространство для англо-саксов, вытесняя неполноценное животное жадное стадо. А финансирование? Да, мне надо, чтобы субсидии шли регулярно. И оседали на моих счетах в Гибралтаре. Распределялись мной, а не вами. В пользу эффективных структур и подразделений. Подотчетным, наиболее лояльным, нацеленным на войну вассалам. Не болтунам, а в пользу банд, вершащих уличный суд, разрушающих устои последних ростков порядка, насаждающих страх и хаос. Ваши коррумпированные схемы стали притчей во языцех. Они не пройдут. Финансирование будет точечным, адресным. Вам будет брошена кость, чтоб вы стояли на задних лапках перед вашими единственными хозяевами, а не маневрировали, как теленок меж сосками двух маток. Ведь такую же кость могут бросить и русские. Надо превратить вас в бешеных псов, не способных думать и выбирать, до слепоты верных своим поводырям!»…

Биография Уайта изобиловала командировками. После отставки из армии и нескольких удачных путчей в банановых республиках он выбил себе должность профессора одного из американских университетов с постоянным контрактом. Но в отличие от своего ученого коллеги по теории управляемого хаоса Стива Манна, Уайт считал себя не теоретиком, а практиком. Уайт четко знал, что ни хваленый и воспетый в Лэнгли стратег Стив Манн, ни Джин Шарп со своими «методами ненасильственной борьбы с авторитарными режимами», ни даже Збигнев Бжезинский с его рафинированной ненавистью к русским, не подозревали, что такое истинная бойня…

Очень скоро от его профессорских услуг отказались. Да и самому ему стало скучно, к тому же он снова стал востребованным сначала в Бенгази, потом в Сирии. Так что его не списали! Там все пошло не совсем гладко, но главный итог — хаос — был именно тем результатом, который устраивал его кураторов. Именно поэтому они отправили Пола в Украину.

Все эти консультанты ЦРУ по цветным революциям не имели ничего общего с его деятельностью, ведь у них никогда не было своей маленькой армии наемников. А ему это удовольствие неограниченной власти периодически перепадало.. И заработать татуировку его «White River» на заплечье было не менее престижно, чем получить зеленый берет.

Подразделение в Украине состояло из американцев, англичан, поляков, шведов, французов, канадцев. Его ребятам на самом деле, хоть Пол вечно твердил о гегемонии Запада в целях всеобщего мира, было плевать на все, кроме денег. И ему это нравилось, и его совершенно не интересовало, на каком языке они разговаривают. Главное, что они блестяще знали язык жестов спецназа, диверсионную работу и могли убивать, кого скажут, из любых видов оружия. А русским языком достаточно было владеть их командиру.

При необходимом обосновании и финансировании Уайт мог привлекать волонтеров со стороны, рекрутируя их в любой точке мира. Хоть девушек. К ним Пол питал особую слабость, и, прячась за лишениями войны, он собственноручно выписывал себе индульгенцию на грех. Ну, и пусть его пасут. Издержки профессии.

Пол лично отбирал в сводные батальоны девушек-добровольцев. И анкеты с каверзными вопросами составлял именно он. Чтобы знать наверняка не только о боевых навыках, идеологической подготовке и способностях к обучению, но и чего ждать от новобранки в интимном смысле.

Лучшие приходили из Прибалтики, он предпочитал биатлонисток… Но самыми красивыми были славянки… Польки, украинки, белоруски… Он с удовольствием вспоминал, как наткнулся на целый украинский гарем в особняке младшего сына Каддафи Сейф-аль-Ислама в Триполи. Девушки попадали к отпрыску диктатора в постель прямо с украинских конкурсов красоты, курируемых украинскими олигархами. Теперь Муаммар Каддафи почил в Лету не без его участия, а в Украине одни олигархи сменились другими, прекратившими балансировать между Востоком и Западом и принявшими сторону его хозяев. Политика!

Переворот изменил расстановку сил, поляризировал стороны конфликта и исключил маневры для компромиссов. Единственное, что осталось неизменным, это красота украинок. Самые красивые теперь были в списках помощников новых феодалов. Нувориши стремились к неограниченной центром властью, к подконтрольным фракциям в верховной Раде. Для этого они взращивали новую элиту в лице полевых командиров собственных мини-армий, откровенных банд с экзотичными этнографическими названиями, и пытались напрямую заигрывать с иностранными эмиссарами. Такими, как Пол.

Однажды узрев огонек в глазах гладко выбритого американца при виде сопровождающих олигархов-губернаторов длинноногих моделей, их помощники начали снабжать его вожделенными телами. В Киеве во время этой странной войны работали ночные клубы, рестораны, СПА, солярии и бич-клубы. Там Уайт загорел и оторвался, как следует, перед тем, как броситься в самое пекло. Но и здесь, в зоне так называемой АТО (анти-террористической операции), новые друзья-олигархи закрывали глаза, если его ребята и нацисты частных батальонов насиловали женщин с освобожденных территорий. Скорее всего, политики и бизнесмены боялись возражать силе. Поэтому они ее ублажали.

И еще одна приятная мелочь. Зная любовь Уайта к покеру, они позволяли ему выигрывать. Выигрывать крупно. Война обогащает.

Конечно, эти преференции солдата удачи были не главной причиной, из-за чего он прибыл в Киев в длительную командировку и очень скоро обосновался в Днепропетровске.

Днепр стал феодальной вотчиной олигарха по фамилии Каломоец, узурпировавшего политическую и военную власть на подконтрольных территориях угрозами, шантажом и убийствами несогласных.

Новая власть Киева была слаба и зависима. Слаба от того, что не понимала, что ее сольют, как только она перестанет выполнять заказ на хаос. Ну, а зависима от тех же самых ребят, от которых зависел и Пол Уайт. Пол пребывал в более выигрышной позиции, так как не имел никаких обязательств перед так называемым народом, и так называемой совестью. Избранный с горем пополам президент затеял какие-то невнятные переговоры к Россией, устроил обмены пленными и, самое опасное, казался склонным к уступкам. Этим он подписывал себе приговор.

Только ястреб устраивал парней с Уолл Стрит, которые печатают деньги. Некоторых из теневого кабинета Пол Уайт знал лично. Когда развалилась Советская Империя, они ссужали Кремль, получая за закрытых аукционах целые отрасли экономики. Но тогда, упиваясь победой, они слишком расслабились, недооценили русских, не довели дело до конца, и теперь пожинают плоды пробуждения спящего медведя.

Настало время исправлять ошибку. Интервенция как способ не годилась, так как Россия окрепла, как никогда. Монополия на единую сверхдержаву закончилась. Русские не так глупы и примитивны, как казалось. Их надо обманывать изощренно. Они выучили на зубок правила игры и тоже научились лукавству. Приходилось действовать, как всегда, чужими руками: стравливая, дезинформируя, подставляя…

Способы обмана созданы издревле. На бумаге они одни, в жизни другие. И смешивать их надо в нужных пропорциях, как ингредиенты коктейля Молотова, причем с правильным фитилем. Чтобы не сжечь самих себя. Возможности трансатлантических монополий по порабощению мира не столь безграничны, а могут и вовсе иссякнуть там, где отчаянные люди готовы сражаться не за деньги, а за идею, из мести или за свое право жить в своем доме.

На Каломойца сделали ставку кураторы Уайта в Лэнгли. Именно в нем увидели самого непримиримого врага Путина, человека, который сжег все мосты и не рассчитывал на снисхождение Кремля. Железной рукой Каломоец загнал инакомыслящих в глубокое подполье, создал и вооружил собственную армию, желающих служить в которой при повальной безработице было хоть отбавляй, а обучать которую возложили на плечи самых обученных зарубежных профи из частных военных компаний. У Уайта снова появилась интересная работа. Негласно его здесь не было. Это означало, что он задержится в Украине надолго.

Правда, было одно но… Интуиция. То, чем Уайт обладал частично, зачастую ошибаясь с прогнозами, хоть и отлично считал карты. Уайт иногда заигрывался, поддавался эйфории, его будоражила кровь и возбуждали женщины, он упивался своей властью, а бывало, даже прогнозируя очевидное фиаско, все же пускался в заведомо ложные авантюры. Так, невзирая на свою осведомленность о том, что утаить от Лэнгли что бы то ни было практически невозможно, он все равно подготовил себе «золотой парашют» и гражданство в нескольких оффшорах, поэтому извлекал материальную выгоду постоянно и, словно заурядный гангстер, мечтал раствориться в никуда после самого крупного дела.

Украина. Днепр. Одесса. Харьков. Люди на площадях. Одни улыбаются и ходят в вышиванках. Другие зовут на помощь Россию и называют первых фашистами. В каждом городе, на каждой улице линия фронта. Она в головах. Никто не говорит о гражданской войне там, где она уже идет. Где люди в милицейской форме опущены, нехорошо молчат, переминаются с ноги на ногу и не отвечают на приветствие «Слава Украине!». Где в подворотнях суд вершат тени в масках. Где в трансформаторных будках нет больше электричества. Как же знаком этот запах Полу. Он одинаков в Африке, в Азии и дошел до Европы… Для него это не стартап, а последний щедевр. Симфония хаоса, которая вознесет его ввысь и умчит в блаженство.

Уайт знал, как белые воротнички шиковуют на перераспределении грантов для оппозиционных фондов стран-изгоев, для карманных СМИ, как назначали и какие деньги тратили на анти-правительственных лидеров. Но защищал то их он, Пол Уайт. Организовывал мятежи он! Снабжал компроматом, кэшем, оружием он! Угрожал и убивал он! Он работал… И это была самая грязная работа. Так что он заслужил разбогатеть.

Глава 5. База

Днепропетровск. Сентябрь 2014. База подготовки «отрядов территориальной обороны»

Уайт ждал одного из лидеров победившего мятежа, названного «Второй оранжевой революцией», потягивая восемнадцатилетний «Чивас». Он то и дело поправлял шерстяную бабочку «жовто-блакитного» цвета, посматривая на свою «счастливую колоду».

Сегодня он играл в покер с представителями подконтрольного губернатору Еврейского конгресса Украины и снова выиграл огромную сумму в местных гривах, на которые лощеные богатеи в смокингах и их уважаемый гость патриотично играли весь день. Уайту тут же обменяли призовые на доллары в ближайшем отделении принадлежащего Каломойцу банка и вынесли туго набитый вещмешок прямо к его «хаммеру», в котором бонусом уже сидела очередная украинская модель из свиты олигарха.

После секса в машине Уайт пребывал в превосходном расположении духа и не захотел менять свое облачение даже перед важной встречей. Его единственный в походном гардеробе клетчатый костюм выглядел слишком неуместно в сравнении с аккуратно сложенным обмундированием, однако не это волновало Уайта.

Осень и начало зимы должны были поставить точку в Минских договоренностях об отводе войск и обмене пленными. Пока русские увязли в эйфории победоносного продвижения луганских и донецких сепаратистов, нужно было действовать. Самым проверенным способом. Уайт разработал четкий план и утвердил его в Лэнгли. Этот хрупкий мир будет сорван раз и навсегда. Но сначала — наживка! Жертвенная пешка, вернее пожертвование…

— Вы опоздали на пять минут, — в шутку возмутился Уайт, когда, наконец, увидел невыспавшегося и небритого Дмитро Ярого в смешной комуфлированной панаме-афганке. Лидер «Right Sector», недавно созданной организации, объединившей украинских наци под новым брендом, новой символикой и стала преторианской гвардией переворота, прибыл прямо с передовой.

— Я находился там, сепары прислали парламентера. Мы не смогли даже приблизиться к их новым блок-постам. Огневая поддержка у них теперь не хуже нашей, армейской. Ватников явно усилили кадровыми. Мы не смогли вызволить своих. Там жуткий котел. Много 200-сотых. Нужен обмен, а уцелевших наших они отлавливают по зеленке и меняют только на деньги.. — отчеканил он раздраженно, но все же улыбнулся в конце фразы желтозубой улыбкой, дополнив ее лукавым прищуром.

— Там вещмешок, о котором мы договорились.

Дмитро увидел опломбированный посольской печатью вещмешок. Уайт сделал это сознательно, чтобы Ярый четко понимал, что в мешке деньги Америки! А не те самые, которые Уайту любезно позволяют выигрывать украинцы. Дядя Сэм не платит, а дает краткосрочные кредиты!

Ярый знал, сколько денег должно быть в мешке, но все же ждал подтверждения.

— Ровно триста тысяч долларов, мы условились об этом, — исправил замешательство Уайт.

— Да, этого хватит на тридцать ребят с двух моих батальонов. На той стороне есть одна лазейка.

— Расскажи мне об этом канале, — настоятельно потребовал Уайт, словно чувствовал свою беспрекословную власть над Ярым.

— Пугач, казачий атаман. Авторитетный у сепаров. Алчный, что нам на руку. Другие кладут сразу, вешают с табличкой «каратель» или «правосек» на соснах. Он вроде дом строит на реке. Так говорит. Поэтому не брезгует нашим баблом. — поведал Ярый. — Иначе бы он даже на контакт не пошел через посыльного этого, юродивого дядю Ваню. Через него разговаривает.

— Ок! В этот раз пойдем у этого Пугача на поводу. Позволим ему заработать на нашей беде. — кивнул Уайт. — Вызволи своих парней. И снова поставь их в строй. Надеюсь, они вернуться невредимыми и продолжат правое дело.

— Они натасканы убивать русских, конечно продолжат, с еще большим упорством.

— Но… Контакт с этим Пугачем не теряй. Он нам пригодится. Он замазан. Этот обмен должен стать последним. И на него я иду только из-за твоих ребят. Не из-за украинских военных. Они не кажутся мне такими благонадежными. Так и до братания у них с русскими дойдет! А исключительно из-за тебя. Ты понимаешь? — Уайт пытался уловить взгляд украинца, но его прищур… За ним скрывалась какая-то недоговоренность. — Я хочу прямого ответа. Так кажется, говорят по-русски. Ты понимаешь, что это будет последний обмен?

— Я все понимаю. И мы делаем все возможное. Как и вы. Я ведь не требую от вас невозможного, например, размовлять на мове, а не на русском — съязвил Дмитро, осмелев в словах и жестах и взяв мешок с деньгами на плечо… — Все дело в Воле. Никто не дает ее народу без крови. Вы далеко. Европа труслива. Мы один на один с медведем. Они, эти солдаты, не хотят стрелять… Не хотят умирать! Да, они могут начать братание. Потому что боятся, что их зароют не героями, а предателями. Что власть в Киеве шаткая. А разве не так это!? Где деньги обещанные!? Не этот мешок от Каломойца, что вы мне передарили, а ваше бабло? Я у Каломойца столько же взял. Он еврей. В три котомки яйца откладывает. Жиды у вас в Штатах, и здесь жиды! Мы нашу революцию не сольем. До последнего будем резать русских, а потом жидов! Пока пусть живут. Не из-за тебя, не из-за них мы воюем! Мы за Украину. Мне самому нужен повод, форс-мажор, чтобы армия не шарахалась из стороны в сторону. Чтобы как мои, как один, чтоб всей душой ненавидели русских! Чтобы были счастливы умереть за Украину!

Уайт не захотел, чтобы последнее слово в разговоре сказал его визави.

— Мы союзники. У нас общий враг. В этом суть. И вам не справиться в одиночку… — Уайт подчеркнуто перешел на Вы, выказав тем самым уважение партнеру, который, похоже, знал намного больше, чем Уайт предполагал, и имел влияние на действующую власть и СБУ. Перед ним был не просто полевой командир, а руководитель крупнейшей в Европе националистической организации с филиалами во всех городах. Да, он знал себе цену и был уверен, что без него не обойтись. Уайт решил не мелочиться с этим парнем впредь и выделять на него вдвое больше предусмотренных средств.

— Ес, сэр! — в шутку щелкнул каблуками Ярый, — Я догадываюсь, о чем вы. Единственная просьба… Когда вы начнете «отрабатывать» наших вояк на следующем обмене, чтобы выдать наш огонь за шквал русских градов, то согласуйте операцию со мной во всех деталях. Так как нет ничего тайного, что не станет явью. И нет ни одного живого, кто не станет мертвым. И желательно, чтобы ваши стрелки не были чернокожими. Лучше, чтоб эту грязную работу выполнил я. Идеально. У меня есть опыт, который применим на этом театре военных действий. Камеры снимут русских, с удостоверениями, на худой конец, с жетонами. Их не жалко. Можно будет легко предположить, что они во взаимодействии с регулярной армией России. А еще лучше, чтобы они были в форме русской десантуры. Надеюсь, для вас это не проблема?

Звучало, как самостоятельно разработанный план. Но это был почти его план. Они мыслили в унисон и жаждали одного. Войны. Уайт оценил все это как хороший знак.

— Я думал, вы случайно узнали об этом мешке от Каломойца, но вы знаете, что происходит в моей голове.

— Я знаю, что вам не справиться в одиночку, — предостерег Ярый. — не жлобитесь с баблом, тогда я вам помогу. А то станете бабл-боем.

— Вы играете в покер?

— Я воюю, а не играю в войну… — Ярый, развернулся, хлопнул дверью и вышел.

— Иногда можно и поиграть… — сказал Уайт вслед удаляющемуся лидеру нацистов, ставшего благодаря СМИ чуть ли не национальным героем с колоссальным кредитом доверия от зомбированной публики. Да, он сильная фигура, и на нем нельзя экономить. Вашингтон должен видеть все карты.

На плацу Ярого ждали джип и три БТРа с его головорезами, некоторые из которых были юнцами. Так показалось Уайту, когда он попытался издалека, через окно, сделать хоть какой-то физиогномический анализ фанатиков Дмитро Ярого.

— Слава Украине! — крикнул Ярый и запрыгнул в свой джип.

— Героям слава! — хором ответили на клич его люди.

Пыль столбом поднялась на базе, когда кортеж правосеков скрылся за воротами. Ярый повез выкуп атаману Пугачу. Это было частью плана Уайта, и его не пугала, а даже радовала грубая неотесанность фанатика. Этот рычаг Уайт задействует в ближайшее время, так как цели у них на данном этапе одни — война. Только зря Ярый мечтает о «перемоге»… Войну с русскими могут только русские. Когда Уайт вернулся к столу и взял в руки свою счастливую колоду, он вытащил одну карту, подразумевая, что именно она символизирует Ярого. Этой картой был король. Он оценил его выше губернатора Каломойца, не смотря на все подконтрольные ему СМИ и банки. Для олигарха Уайт выбрал «даму, а для его ближайших соратников «вальтов».

Большая кровь спровоцирует стихию. Перманентную войну. Она рано или поздно перекинется на саму Россию. И ураган народного гнева снесет эту огромную Империю, незаслуженно обладающую колоссальными ресурсами. Этот колос на глиняных ногах. Карточный домик сдует, как его колоду. Он подбросил ее вверх и она разлетелась по кабинету.

А Украина… Ее нет. Это плацдарм. Выжженная земля. Ей требуется зачистка. Для этого понадобятся эти украинские фанатики, зомби, ведь его ребят явно недостаточно. Уайт нагнулся и поднял с пола четыре шестерки. Хотя… пожалуй, эти шестерки, способны на большее. Как джин из откупоренной бутылки. Те, кто выпустил монстра, должны понимать, что он неуправляем. Джокер валялся на полу картинкой вверх. И именно он бросился в глаза.

Глава 6. Right Sector

Военный свитер шел Ярому на порядок больше, нежели цивильный костюм. В пиджаке он чувствовал себя тесно. Но ныне все, включая знаменитого журналиста Савика Шустера, прочили ему большое политическое будущее. Вот и пришлось после 22 февраля, когда в Межигорье — резиденции беглого президента в Новых Петровцах, уже хозяйничали его люди, а он разъезжал на одном из «национализированных» бронированных мерседесов бывшего главы государства, переодеться.

Снайперы сделали свое дело. В Киеве царило безвластие. Это означало только одно — власть на улицах, в Раде и в СМИ принадлежала теперь ему и его единомышленникам, включая нового главу СБУ, безоговорочно. Однако, Дмитро Ярый знал, что стабильность не его козырь. Поэтому он не препятствовал откровенному бандитизму в «столице городов русских» своих сторонников в балаклавах, если беспредел прикрывался отлавливанием русских диверсантов и избиением их пособников-«колорадов».

Его вес подпитывала война, и она должна была стать перманентной. Да и заказчики настаивали именно на таком сценарии. С таким врагом, как имперская Россия, ему нетрудно будет держать стадо в тонусе.

Черно-красный стяг с тризубом и аббревиатура RS стали новым брендом. Агрессивным и популярным. В условиях бойни нужен свежий креатив, а не застарелые символы. Больше не было УНА-УНСО, Тризуба имени Степана Бандеры, «Белого молота», «Патриота Украины», заглохла «Свобода», превратившись в политическое крыло новой группировки, сдулся «Удар». Все влились в «Правый сектор», диктовавший моду на непримиримую силу!

Пробил час славы. Фанфары трубили в его честь. Пресса, отпев ритуальные жертвы, «небесную сотню» павших героев, курила фимиам лишь ему. Он упивался популярностью и ее производной, вниманием. Моральное лидерство «свидомых»-сознательных патриотов Украины, перешло ему. «Правому сектору» не было альтернативы. Армия и милиция полностью деморализованы, к тому же все их генералы запятнаны угодничеством свергнутому президенту. Журналисты ловили каждое его слово, внимали каждому заявлению, ловили намеки и разбирали на цитаты заявления. Он стал трибуном. Его аудиторией стали десятки миллионов.

Первоочередной задачей было легализоваться. Получить мандат доверия спонсоров, в том числе на местах — всех этих еврейских олигархов — не представляло труда, им некуда было деваться. Покровители за океаном сделали ставку на эскалацию. Их представитель Уайт транслировал именно этот сценарий и тоже давал деньги именно на это.

Проводником прямого насилия мог стать только Дмитро Ярый, до селе известный лишь в узких кругах, а ныне превратившийся в главного и самого яростного оппонента Путина. Если, конечно, не считать, этих временных союзников, жидов. Да уж. Противно. Но Ярого-антисемита, тешила мысль, что их очередь не за горами.

Быть с ним — значит быть в форватере, в тренде. Это означало — сжечь все мосты, объявить русских врагами, а Путина демоном. Только так еврейским олигархам можно было сохранить свои капиталы, да что там, жизни… У них нет выбора. Так что они рьяно его поддержали на местах, предоставили офисы, базы, деньги и контакты с ультрас своих футбольных команд.

Его влияние ширилось. Футбольные фанаты — благодатная почва ненависти, на которой легко взрастить нужные плоды. Эту молодежь методично обрабатывали все эти двадцать три года украинской независимости: СМИ кричали о российской угрозе, а «фонды» за гранты напечатали новые книги, где историей Украины была история войны с Россией, где главными героями были предатели русского царя и каратели русского народа. Так что его армия, его «небесное воинство» скоро увеличится до десятков тысяч, до сотен тысяч. И тогда он станет неуязвимым.

Он легко получит легальное оружие, финансирование и оправдание любых действий. Легко получит абсолютный контроль над спецслужбами и национальной гвардией. Альтернативы ему нет. Он закулисный лидер сопротивления. Его черно-красное знамя — полотнище войны. Он сам — война!

Лишь вождь не боится дать своей армии лицензию на убийство «ватников», «колорадов», «зеленых человечков», «террористов» и их пособников, священников русского Патриарха и их заблудшей паствы — мужчин, женщин, детей. Только он теперь решает, как и где теперь молиться Господу. Они напросились сами….

«Черные человечки» придут под покровом ночи. Мгла скроет даже их тени, и Бог не увидит их поступь. Они придут в дома, чтобы казнить. И они кровью напишут не имя Бога, а его имя, и аббревиатуру ПС… Он теперь решает, кто враг. Он направляет потоки мести. Рубикон пройден. Точка невозврата уже позади. Обезличенное зло — это когда нет лиц, есть маски. Когда нет людей, есть воля вождя. Он открывает шлюзы ненависти и выпускает наружу стихию! Нация превыше всего. Различия самые близких по крови народов, понимающих друг друга, как братья, гипертрофировались и стали непреодолимыми. Цель достигнута. Война объявлена, и она у каждого порога.

Дмитро стоял в конференц-зале ОГА Днепропетровска у микрофонов с разноцветными кубиками, куча камер смотрела на него, и он, как и подобает трибуну, говорил теперь медленно, не глотая слова, не отряду верных соратников, а целой стране.

— Мы не против русских. Мы против Империи. Их пропаганда делает из Степана Бандеры приспешника нацистов. Он никогда не был нацистом. Он был украинским националистом, мечтавшим о самостийной и соборной Украине. И как лидер своей страны он шел на временные союзы с другими государствами, в том числе с Гитлером. Против более сильного врага Украины, более кровожадного и более коварного противника нашей независимости, которым и тогда была, и сейчас является Россия! Мы придем к Путину в Москву, как он пришел к нам в Крым. Мы поднимем на борьбу с Россией нацию! И мы победим! Слава героям!

— Героям слава! — раздалось в ответ. Публика в конференц-зале была благодарной и расположенной к новому вождю.

Журналисты не отпускали. Вопросы сыпались один за другим.

— Дмитро Ярый планировал брифинг, а не пресс-конференцию, — отбивался как мог пресс-атташе лидера ультра-правых. Ярый остановил его жестом и улыбнулся, задержавшись у пресс-волла «Правого сектора».

— Почему НАТО не присылает войска на подмогу, почему Европа так медлит с более действенными санкциями против России?.

— Мы нищие, нас такими сделал халуй Путина Янукович, которого мы снесли. И мы должны разбить свои копилки, снять последние рубахи. Чтобы помочь вийсковым изгнать агрессора. Не ждать помощи, а воевать за свою волю, за нашу Украину.

— А что вы скажете на то, что утверждает российская пропаганда. Что США заинтересованы в эскалации бойни, в хаосе в Украине. Единственное желание госдепа — прекратить экономическое сотрудничество России и Европы, и для этого нашими руками втянуть русских в войну с братским народом.

— Нiколи ми не будемо братами! К чему ретранслировать этот откровенный бред. Мы уже воюем с русскими. Они уже здесь. Их надо уничтожить. Они пришли за нашей землей, они в ней и останутся. В виде удобрений. А ленивая Европа… Старая дряхлая Европа хочет бесперебойно получать российские кубометры и баррели. Поэтому она и медлит. Она привыкла к размеренному комфорту и боится революции. Бюргеры со времен падения рейха ничего не смыслят в геополитике.

Очнулся немецкий журналист:

— Германия — член Альянса.

— Тогда почему здесь нет бундесвера? — перебил немца Ярый, — Разве ЕС — это не четвертый рейх, со столицей в Берлине и с единой валютой — евро. Ладно, я понимаю вашу Меркель, она боится и Путина, и Обаму. Тогда пусть просто смотрит, как защищается наша революция! Как в боях формируется наша новая армия! И как мы переможем!!! Мы ликвидируем все русское. Снесем их памятники, сожжем их имперские книги, выкорчуем память. Люстрируем всех, кто запятнал себя шпионской связью с Империей. Не будет больше пророссийских партий, идеология должна быть одна — Украина превыше всего. Слава нации!

— Смерть ворогам!!! — раскатилось вокруг. Пресс-коференция закончилась.

Глава 7. Выкуп.

.

Ярый затеял эту операцию с выкупом даже не из-за пиара. Пиар ему уже был ни к чему. Он давал интервью нехотя, так как мог наговорить чего лишнего. И настроить против себя аудиторию умеренную, неопределившуюся, обывателей. Его дело воевать, а не болтать. Однако, болтовня, как выяснилось, часть войны, и не самая бесполезная.

Поэтому он завел для организации профессионального пресс-атташе. Шустрый малый по кличке «Смайл» нанял стилиста, постаравшегося рафинировать образ боевика. Ярого побрили и причесали, облачили в костюм и завязали галстук. Смотрелось ужасно, но подсластить пилюлю получилось. «Надо чаще улыбаться и не говорить всю правду, особенно свое истинное мнение про евреев», — увещевал Смайл.

Ярый не скомандовал «фас на жидов» черно-красным, конечно, не вследствие причитаний своего штатного летописца. Евреи грызли друг друга сами, так что пока можно было без оглядки истреблять москалей и их попов.

Пресс-атташе хорошо придумывал листовки и составлял медиа-планы, печатал тиражи в отжатых типографиях и утверждал все свои действия в штабе, который превратился не столько в военный совет, сколько в бизнес-центр.

Его парни, среди которых было много амнистированных по новому закону преступников, в отношении которых шло досудебное следствие, были самой крупной военизированной группой. Это были самые настоящие «парамилитарес», штурмовики, нагоняющие страх на всех, от прохожих до депутатов. Они могли устроить многотысячный марш с факелами по Крещатику, могли обложить горящими покрышками Верховную Раду, могли снести любой памятник и даже отколупать химер со знаменитого дома. Они могли затравить любого, избить, убить. Он взял этих дерзких парней под свое крыло. Их число увеличивалось. Легион непримиримых рос как на дрожжах. Они были голодны и злы.

Проверенные Майданом сотни не только «чалились на блок-постах», но и зарабатывали деньги, не чураясь даже перепродажей угнанных с Донецкой и Луганской области автомобилей на киевских авто-рынках. Три тысячи тачек по десять тысяч долларов за штуку, правда без номеров и с фальшивыми ксивами, ушли в течение месяца. Криминала, разного, было много. В основном грабеж. Вернулся рэкет. Надеяться на еврейских олигархов или на подачки Запада Ярый был не намерен. Деньги он добывал всеми доступными способами. Они понадобятся. Политика — дело дорогостоящее.

Да, очень много в последнее время было разговоров. Затем случился «котел» в Илловайске и разговоров стало еще больше. Кто виноват… Кто должен ответить. Ярый винил во всем армию. Считал армейских трусами и предателями. Он не отдал бы ни копейки в качестве выкупа за этих сонных бездарей с поникшими головами, канал на выкуп он нашел из-за своих содержащихся в плену бойцов. Вернее даже из-за одного, захваченного «харьковскими партизанами» и переданного «сепарам» человека.

Вызволить этого человека было делом чести. Униатский священник Микола был капелланом его батальона, его духовником. Именно он совершил над Дмитро молитву экзорцизма, призвав оглашенного отречься от сатаны и его приспешников — жидов и московских попов. Он очистил его, окунув в купель, одел в белую рубаху и помазал елеем. Мечущейся душе был указан путь. Дмитро обрел покой и уверенность. Это спокойствие отражалось в его глазах, в его речах, спокойствие сделало его лидером. Вождем.

Отец Микола мог утешить, мог оправдать любые действия Ярого. Он был единственным авторитетом, к кому Дмитро испытывал уважение.

«Кожна копиiка, залишена у церквi московьского патрiархату — це куля для украiньского солдата! — с искрой в глазах и огнем в сердце проповедовал своей пастве отец Микола, — Кожна свiчка, поставлена у московьскiй церквi — це живцем спалений твiй чоловiк, брат або наречений!». А лично Дмитро он не раз повторял словно заклинание: «Вбивство московьского попа — ни грiх, це справжня справедливiсть i твоя велика доля. Якщо навiть ти уб’eш дитину з iх приходу, не бiйся Бога, бо дитина цей не стане москалем»…

Ярый нуждался в нем, в его совете, в его присутствии, и он не пожалел бы ни денег, ни людей на его освобождение. Пугач, атаман казаков, объявил за освобождение проповедника триста тысяч и он их получит.

Глава 8. Предательство

Пугач действительно считался полевым командиром средней руки. И это была не моя, а общая оценка. Да и не рвался я в свои 28 лет в аналитики и военные стратеги. Но и несмышленому открылось бы очевидное. Пугач не стремился в герои, не совался в глубокий тыл врага с рейдами, подбирал дезертиров, ловил небольшие рассеянные и деморализованные группы вырвавшихся из котлов украинских вояк, квартировался и харчевался в городе. Блок-посты на окраинах, где бывало горячо, и показывались механизированные разведгруппы врага, брал под опеку неохотно.

Пару раз атаман присутствовал на военных советах, которые инициировались сверху. Более влиятельные командиры искали союзников в низшем звене, чтобы создать дееспособное ополчение с единым управлением и общей координацией действий. Все достигнутые договоренности Пугач по-тихому саботировал. Он все время боялся, что какой-нибудь другой авторитетный казак из Войска Донского придет и отнимет у него атаманство, или такового назначат, или чего доброго подсидит кто из своих. Поэтому он старался задобрить самых ближних деньгами, ну, и конечно, сам мечтал сорвать куш.

Я представляю, как он обрадовался, когда курьер дядя Ваня принес весточку с той стороны. Малява, как окрестил послание сам Пугач, гласила что за униатского попа, случайно оказавшегося в его руках, «правосеки» готовы отвалить триста тысяч баксов. И еще триста штук за остальных двадцать девять «нацгадов». Никто из командиров Новороссии не одобрил бы эту сделку. Посему атаман утаил сговор. Пугач сильно рисковал. Но подергать фортуну за хвост при заявленном «призовом фонде» откажется разве что упертый коммунист или аскетичный идеалист…

Шестьсот тысяч в буквальном смысле валялись на дороге. В двух вещмешках цвета хаки. Первый мешок горбун в шахтерской каске, дядя Ваня, руливший своей убитой «копейкой», должен был забрать после передачи атаманом противоположной стороне первой, более многочисленной партии из двадцати пленных. Потом курьер должен был вернуться за второй частью «гонорара».

Второй мешок подбросят на то же место в аккурат после возвращения главной партии из десятки, включавшей капеллана. Кидалово было возможно только по второй ходке пленных. По этой причине Пугач решил придержать пастера, из-за которого завязалась вся эта голливудская канитель, на десерт. Он посадит снайпера с ночным прицелом на дерево, и в случае «проброса» пастер автоматически перейдет в разряд жмуриков.

Предполагалось, что дядя Ваня останется единственным свидетелем. Но так как он не в себе, ему ничто не грозило. Никто не поверит дяде Ване, даже если тот что-то брякнет своим помелом. Одно слово — сумасшедший. Так что не придется ликвидировать полоумного.

…Соратники атамана, самые верные, связали капеллана, и засунули ему в рот кляп. Слишком часто он позволял себе проклинать своих идеологических врагов. Делал он это очень громко. Мог испортить все своим бесноватым криком, которым впору было не изгонять демонов, а созывать нечистую силу. Менять его и всю фашистскую братию решили под покровом ночи, чтоб комар носу не подточил.

Повытаскивали «товар» со всех щелей и шхер — держали этих тридцать отборных гадов в разных подвалах, а лысого капеллана в трансформаторной будке. Кормили узников, чем придется. Некоторым, тем, что плохо скакали под речевку «Кто не скаче, той защитник, а кто скаче, той пидар», переломали ноги. У всех до единого ссадины, у доброй трети ожоги. Пытали, конечно. Но не зашибли. Надо было узнать место захоронения мирных жителей, кто похищал, кто конкретно насиловал, кто закапывал. Узнали про загубленных невинно девчат из села под Ясиноватой. Кто утопил девушку в реке, кто привязал к ее ногам камень. Много чего рассказали, когда развязали им языки. На очных ставках вычислили непосредственных исполнителей. Двоих сразу казнили. Одного отдали на «съедение» селянам. Те забили его камнями. Оставшимся в живых пришлось не сладко, но ополченцы их не жалели.

— Не дави на жалость, ты приехал! — был общий ответ, когда каждый второй из них, теряя всякое мужское достоинство, истекал соплями и плакал, моля о пощаде. Бил себя в грудь, что боялся ослушаться командира, выполнял приказ, божился, что больше такого делать не будет, что не он это, а другие, рассказывал все, что знал про этих других, а другие кивали на него и винили во всех содеянных грехах побратима. Били нещадно. Унижали словесно. Был среди наших, из ближних атаману, то ли осетин, то ли чеченец, знакомый обезглавленного «Змея», явно с садистскими наклонностями. Заставил он одного правосека сперва слизать грязь с берцев, а потом увел его на ночь. Рассказали мне потом, что пленный «спал» всю ночь с открытыми очами. А под утро лишился обоих глаз, потому что «закрыл, а так не договаривались»…

Вобщем, осталось тридцать стопроцентных военных преступников, из них один слепой и один одержимый каким-то придуманным богом, не имеющим ничего общего с Отцом Небесным. Их можно было всех без разбору судить военным трибуналом с гарантированным решением о казни, однако их отпускали на волю, где они наверняка продолжат убивать.

Как только я узнал о предстоящем выкупе, а произошло это только потому, что в ту ночь мне не спалось и я увидел подозрительное шевеление. Подкравшись я понял, что правосеков куда-то увозят и узнал по фонарику на шахтерской каске небезызвестного дядю Ваню. Помня о «лексусе» с мальборо, я понял, что надо действовать даже в ущерб собственному здоровью.

Дядя Ваня на секунду остался один, без присмотра. Я шепотом окликнул его вопросом:

— Куда, дядя Ваня путь держишь, на ночь то глядя.

— Менять попа униатского и правосеков будем. — без задней мысли поведал курьер.

— На кого?

— Ни на кого, а на что. На мешок с баблом.

Появились пугачевские братаны. Я спешно ретировался. Умел незаметно растворяться во тьме. Не отнять.

Твердо решив во чтобы то ни стало этому предательству воспрепятствовать, я подумал, что способов в моем арсенале мало. Пойти напрямую к атаману — глупо. Деньги ему посулили огромные, иначе бы он не согласился. А значит, меня могли хлопнуть как назойливую муху. Значит, действовать в одиночку я не мог. Мне нужна была помощь. И я отправился искать Снайпера, чтоб разоблачить вопиющую измену. И пусть меня посчитают стукачом. Я бы и слова не сказал, если б хоть одного правосека обменяли на отца Митяя. И Кристины. Но тут. Этих гадов меняли не на наших, их отдавали за напечатанные в Америке фантики.

Доехал на велике. Благо, двухколесных средств передвижения, неприкаянных после обстрелов, раскидали по городу столько, что и нам досталось. На них ездить бесшумнее всего. Незадача случилась, когда уже на месте, в ОГА Донецка, один бывший офицер из оцепления, пожилой уже отставник с георгиевской лентой на правом погоне, расстроил меня сенсационной новостью.

— Не тебя я видел видел недели три назад, в аэропорту, когда пытались выкуривать «киборгов» с аэропорта? Минометчик? Крым, верно?

— Он самый.

— Ты опоздал. С Луны что ли свалился? Недели две уж, как нет его. Снайпера отозвали. Посчитали, что неправильно себя ведет. Много на себя берет. Обозвали Наполеоном и сняли с пробега. Нет больше Снайпера. В Москве он в цивильном теперь ходит и интервью направо и налево раздает. Эпоха ушла. Наступаем уж без него как две недели, перемирие без него подписали, а ты проснулся. Неужто командир твой до тебя не довел? Кто главный у вас?

— Пугач. Та еще гнида. Я вообще у него в изгоях.

— Тогда понятно. Смотри, как бы не отправил на верную смерть, Крым.

— Сам боюсь.

— Так переходи к нам.

— Пока не могу. Надо кое-что исправлять прямо сейчас. А ваш Восток где щас?

— Спит.

— А если у меня нечто срочное, то как быть?

— Ну, смотря что…

— Эх, ладно, опоздаю я, проволочка смерти подобна. Повели правосеков якобы на обмен, а на самом деле за выкуп.

— Не пойман не вор. Хрен докажешь, если момент передачи бабла не отснимешь хотя бы на телефон. А правосеки — залежалый товар. Их никто не считает. Твой Пугач никому не подчиняется. Скажет, что кончил ублюдков и в обрыв скинул. Ему поверят, не тебе. Ты никто и звать тебя никак. Ты ничем не славен. А Пугач — знатный вояка, хоть и бесконтрольный. У него отморозки есть. Все знают. Не трогают его. Потому что и против отморозков воюем. У нас тоже бывшие «баркашевцы»-РНЕшники со свастиками на груди. А ты что думал. Сюда не интеллигентики добровольцами едут… Беспредела еще много будет. Все только начинается.

Он был прав, и своей правдой подкинул моему сердцу ощутимую резь. Защемило как у пожилого, но я вспомнил напутствие одного псаломщика в Покровском соборе Севастополя. Он предупреждал, что мир жесток, но в нем рождается мужественность.

Я заскочил на велик и стал крутить педали с удвоенной скоростью, чтобы вернуться обратно. Видно, крайняя ночь наступила в моей непутевой жизни. Но у меня было две «Мухи» и четыре обоймы для «калаша» с подствольником. Ну, и дурак же я!

Груженый правосеками «зилок» и сопровождавшая его «нива» уже отчалили в небезопасную сторону никем не контролируемой дороги. Блок-пост бригада атамана проехала без вопросов. Пугач подсуетился заранее, подкупив братву шмалью и блоком «мальборо». Я мчался за грузовиком по обочине. Меня вообще никто не тормознул. На велосипеде в такую темень передвигаешься словно человек-невидимка. За спиной болтались «мухи». Ехал почти час, пока не обнаружил грузовик Пугача с выключенными фарами. Решил приблизиться на расстояние метров двести.

Я был уверен, что с атаманом человек семь его самых верных псов, не больше, однако никакого плана я не заготовил. Рассчитывал только на везение. Хотел шугануть. Съехать с обочины в кювет, залечь и шмальнуть «мухой». Разрыв гранаты сорвет передачу. А потом я хотел сделать ноги, то есть педали, по узенькой просеке, на юг, и первым во всех деталях поведать руководству ДНР о несостоявшемся проекте этих алчущих легкой наживы деятелей.

Но… Недаром глаголят, что случайность — псевдоним Бога. Злополучный звонок на велике все испортил. Наехав на выбоину в асфальте, это примитивное устройство предупреждения опасности задребезжало и было услышано. Я не успел даже спрыгнуть. Они бежали мне навстречу, и находились уже метрах в ста.

— А ну, стоять, буду стрелять! — крикнул один из пугачевских.

Я по дурости своей не стал убегать в сторону леса. А встал как вкопанный и передернул затвор.

— Не подходить! Уложу очередью. — предупредил я окружившую меня банду, но никого моя бравада не остановила.

— Крым! По своим стрелять не будет, он же не псих, сбежавший с лазарета. — заключил кто-то сбоку. Но удар прикладом в затылок я получил, как собственно и ожидалось, сзади. В отключке был недолго. Очнулся без броника и без оружия. Понял, что пинали, так как болели ребра и скулы. Надо мной стоял Пугач и приговаривал:

— Чмырь кудрявый, дезертировать решил? А мы, значит, тебя настигли. Скажем, давно к тебе приглядывались, подозревали, что засланный казачок. Так и вышло. Оружие прихватил и драпать на велике к своим соратничкам в Хохлэнд. Ссучился за бабло продать наши диспозиции, численность на блок-постах и в городе. Кончай бывшего черноморца…

Только Пугач произнес свою губительную для меня команду, как на обочине раздался истошный крик. Там случился реальный форс-мажор, который мог и без меня сорвать намеченную сделку.

А произошло вот что… Кавказец, друживший в недавнем прошлом с обезглавленным ополченцем «Змеем» вывел по малой нужде ослепленного им же правосека. Да и «пришил» его после облегчения.

— Ты что натворил, совсем крыша едет? Мы тридцать человек условились передать! Ровно тридцать! — негодовал атаман, забыв про меня и подскочив к канаве с незапланированным трупом.

— Не знаю, он моей мамы коснулся своим поганым ртом. — оправдывался кавказец, — Надо было язык ему чикнуть, но я не стерпел и проткнул его кинжалом. Зачем я его ношу… Нервы.

— Батько, не кипятись, — нашелся адвокат горца, — Можно Крыма сплавить. Тридцатым пойдет. Тогда все тютелька в тютельку. Только форму с жмура пусть Тимур сам снимает. Крыму она пойдет.

Наступил самый ответственный момент. С той стороны дали сигнал — ракету. Пугач приказал ожидающих своей участи пленных, большинство из которых дрожали как цуцики, приготовившись мысленно к расстрелу, слазить по двое.

Щеколды щелкнули, упал с грохотом борт, из брезента выныривали пленные. Первые двадцать человек посадили на колени. Я лежал неподалеку, окровавленный, с переломом ребер, превозмогая боль пытаясь понять, что же решили эти ублюдки насчет меня. Зачем они сняли с меня мою форму и одели на меня чужой порванный комуфляж? Я слышал обрывки фраз «Пошла первая десятка, вторая, бегом, марш!» Кто-то в шахтерской каске передал Пугачу мешок. Потом меня подняли. Посадили на колени. Рядом оказался лысый череп в исторгающей зловоние сутане. Во рту у похожего на ксендза пожилого человека с выпученными глазами, наполненными кровью от лопнувших сосудов, торчал кляп, а на груди не было креста. Он мычал словно требовал последнего слова на заседании присяжных, но на него никто не обращал внимания. Нас с ксендзом подняли и мы замкнули удаляющуюся колонну.

— Двадцать девять, тридцать… — считал голос Пугача, провожая меня к врагу на верную гибель. Изощренная гнида. Но в эту минуту я понял, что если меня убьют, то будет это не алчный атаман. И эта мысль на мгновение как-то согрела мне душу. Мимо проехала «копейка», за рулем дядя Ваня. Ну да, конечно, дядя Ваня шнырял и тут, и там, и сыпал информацией. Ему никто не верил, потому что он говорил только правду. Всем и без пыток. Наверное, он был счастлив, потому что все время улыбался. Даже сейчас, за рулем своей «копейки», он чему-то безумно радовался.

— Посчитай бабло, — недоверчиво глядел Пугач на второй доставленный мешок, — Пока пастер не скрылся из виду.

— Вроде все ок. — прозвучал положительный ответ.

— Тогда в чем подвох! — пошутил атаман, ухмыльнувшись уголком рта и вытянув сигарету из пачки. — Неужели так легко стать богатым? По сто на брата.

— Почему по сто? — спросил провинившийся кавказец.

Пугач перерезал ему горло не за любопытство, и прошипел в еще воспринимающее ускользающую реальность лицо:

— Ты облажался, что как суслик обижался. Будет другим наука. Надо держать себя в руках. Мы тут не садисты. Твою мать… — Пугач поднес к сигарете горящий фитиль своей бензиновой зажигалки и втянул дым.

Кровь хлестала фонтаном. Кавказец медленно сползал вниз, жадно глотая воздух, захлебываясь, но успел проронить: «Собака… сдохнешь…»

Будто что-то знал. Заработала целая батарея гаубиц. Это пришла благодарность от Ярого. Дмитро чихать хотел на пожелания мистера Уайта сохранить связь с коррумпированным атаманом. Каждый получает свое. Никакие хитроумные комбинации в голове заокеанского псевдо-гуру не лишат его возможности мстить кацапам. Чего он хочет — крови украинцев, пусть и не «свидомых». Новобранцев с необсохшими губами. Чтобы свалить все на русскую армию. Это ему надо. Никто не спорит, может быть так и надо. Провокация. Дезинформация. Эффект. Но… Они издевались над его духовником, Дмитро не прощает нанесенных личных оскорблений. И отчитываться в своих действиях не намерен ни перед кем.

Били прямой наводкой. А потом был ответ с нашей стороны. В радиусе трех километров за час разорвалось не менее ста снарядов. Без единой царапины остался только дядя Ваня, и то, потому что отъехал на своей «копейке» на приличное от кровавой локации расстояние. По простоте душевной он дождался конца арт-обстрела и вернулся назад. Увидев раскиданные тела и их частицы, он не стал искать выживших, посчитав, что земля приняла всех до единого. Потом дядя Ваня обнаружил вещмешок с деньгами. Он забросил его на плечо, и спешно покинул место побоища, опасаясь повторения мясорубки.

Светало. Небо порозовело, встречая рассвет. Ветер гнал облака-вестники непогоды с Запада на Восток. На пепелище первыми, как водится, подоспели мародеры во главе с рецидивистом Сенькой. У него присутствовала чуйка на бесхозное добро. Она не подвела его и в этот раз. Второй вещмешок с тремястами тысячами долларов сжимал на груди смертельно раненный осколком в позвоночник продажный атаман. Сенька вырвал мешок из рук слабеющего атамана, который даже теперь узнал отпущенного им самим за взятку мародера.

Затем Сенька обшмонал нагрудные карманы обессиленного Пугача. Там он нашел кольцо. То самое, что извлек атаман с внутреннего кармана моей униформы. Что пожертвовала баба Надя для обмена на кролика. Мародер примерил его, влезло только на мизинец. Вдруг он увидел более приметные трофеи: валяющиеся рядом позолоченную бензиновую зажигалку, неполную пачку «Мальборо» и инкрустированный камнями кинжал. Он с интересом рассмотрел сверкающие камни на рукоятке кинжала, и, недолго подумав о чем-то сокровенном, вонзил лезвие в почти бездыханного атамана, чтоб проверить, каково это — убить человека. Не испытав сильных ощущений, Сенька увел свою стаю. Сюда могли нагрянуть «колорады», ну, или «укропы»… Какая разница, кто… Он сам по себе.

Глава 9. Варшавский Уикенд.

Варшава после донбасского плена показалась архидиакону Миколе истинным раем, что возведен на благодатной польской земле под сенью несокрушимого духовного могущества Рима. В этом сонме умиротворения, вымощенном старым булыжником, он явственно ощущал свою растущую полезность. Он свято верил в близость «перемоги», даже когда смотрел на это сатанинское подобие Вавилонской башни в окружении небоскребов из стекла и бетона, на проклятую сталинскую высотку.

Ее ведь неслучайно, а следуя чудовищному замыслу изощренного надзирателя, коварные русские воздвигли прямо в варшавском Центруме. Безвозмездно и на века обозначили они свое нестираемое временем инородное присутствие. Часы на русской башне отсчитывали польское время, словно имели над ним власть.

Греко-католик Микола Зленко проживал уже второй солнечный, не смотря на октябрь, день напротив этого высотного монстра. В современном отеле-небоскребе. Он плохо спал. Вставал ночью, смотрел с 36-го этажа на шпиль раздражающей его высотки и на разноцветную прожекторную подсветку здания. Он силился представить, как на «подарок русских», на этого троянского коня с Востока, летят многотонные бомбы. Но почему-то абстрактное мышление не справлялось с задачей, и высотка каждый раз норовила устоять. А он отправлялся на широкую кровать разочарованный и сокрушенный.

Отгоняя мистическое, архидиакон засыпал ненадолго, рано вставал, заваривал себе крепкий кофе и выходил на улицу, пока осеннее светило ласкало ухоженный город. Он долго бродил по брусчатке в Старом Месте, разгребая опавшие листья. Мимо дворцов и костелов, велосипедных стоянок, шарманщиков и попрошаек. Мимо фонтанов у набережной Вислы, бюстов польских королей и героев. Виляя по узким улочкам, он натыкался на политические граффити на обшарпанных стенах про восстание армии Крайовой, которое жестоко подавили немцы, но винили поляки в этом русских. Справедливо винили, ведь русские только и ждали польского позора и капитуляции, чтобы насадить власть полностью подконтрольных Москве вассалов…

Когда он доходил до площади Варшавской Русалки с круглым щитом и занесенным мечем, то подавлял еще одну ненавистную мысль — в сравнении с монументальным величием русского ампира миниатюрная русалка казалась беззащитной.

Встреча преподобного Миколы с викарием епископа была запланирована на третий день пребывания украинского посланца в Варшаве. Греко-католикам, снарядившимся в крестовый поход на Восток, обещали деньги. Немного. Поляки много не дадут. Но с миру по нитке! Нельзя чураться любой помощи на святое дело. Иногда даже можно согрешить. Окропить сделку ложью. Пообещать сделать за эти деньги одно, а пустить их на совершенно на другое.

Эта мысль тешила отца Миколу, когда он рассматривал постамент Юзефу Пилсудскому, первому главе Польше, который просил деньги на борьбу с русским царем у всех, даже у японской разведки, а когда денег на формирование повстанческой армии не хватало, он грабил банки… Вот верный пример патриота!

И Симон Петлюра был таким. Потому и сотрудничал с Пилсудским. Проклятые евреи убили героя. Они за это ответят. Их обязательно стоит покарать. Но только тогда, когда необходимость в этом исчадии ада отпадет. Ровно в тот момент, когда они мимикрируют и перестанут давать деньги. Заменившие веру выгодой, они пострадают от собственной никчемности, когда выгоднее будет их изгнать, чем сдерживать разъяренную массу, всегда жаждущую их крови.

Его воспитанник Дмитро, самостоятельный и весьма авторитетный малый. Но все же он прислушивается к отеческим наставлениям преподобного Миколы. А советы он давал всегда дельные: не стоит доверяться жидам, они продадут. Надо обогащаться, пока продолжается смута. Надо успеть накопить, чтобы ни от кого не зависеть. Как поляков продали англичане перед нападением Гитлера и вторжением Сталина, так же евреи кинут украинцев. Шведы обманули Ивана Мазепу. Немцы обвели вокруг пальца Степана Бандеру. Американцы так же обманут Дмитро. Они хотят подотчетную марионетку, а не вождя.

«Они спровоцировали бунт. Спасибо им за это! — разговаривал сам с собой Зленко, — Помогли сплотить нацию. Добре!» Но теперь они откупаются подачками. И держат нас за быдло. За холопов! Поживем-увидим, кто кого разведет… Украине нужно сильное государство. Не раздираемое противоречиями. Этническими, религиозными… С одной верой и одним народом. Католическим народом Украины. Это смогли сделать поляки. Это сделают и украинцы. Их право называться нацией выкристаллизуется в жестокой войне против русских и православия. Война затянется надолго, на нее надо копить средства. Деньги на благое праведное дело — истребление и изгнание русских ватников и их московских попов с украинской земли. И не важно, что восток Украины считает западную церковь чужой. В горниле войны исчезает удивление, меркнет вера, время утрачивает интервалы… Освободившиеся ниши заполнят новые идеи.

Люди легко доверяются новым героям и сносят старых идолов. Они быстро привыкают разрушать, лишь разминаясь на низвержении кумиров. Размявшись, они готовы рушить храмы. Секуляризация и смерть сделала из них вандалов. Но факел яркого света их остановит. И это пламя будут нести его руках — его и Дмитро.

Конец ознакомительного фрагмента.