«…Так исчезают заблуждения». Том II

Владимир Леонов

Книга содержит уже изданную публицистику («А. С. Пушкин – земной и божественный», «Я родился в России», «Души исполненный полёт» и «Презрел и трон, и плаху»).Посвящена бесконечным исканиям, взлетам и падениям Великого мирянина, вечной трагедии Человека, трагедии человеческой души, распятой между небом и землей.В Пушкине – общая человеческая история, вера, покаяние и распятие в конце пути (Черная речка как символ Голгофы).

Глава «Моральная инструкция бытия»

Поэзия Пушкина тяготеет к метафорической образности и притчевости, красочности и живописности, самоироничности. В его поэзии — соль и мед, горе и ликование, он радуется, на взгляд автора, что может простить, смеяться беде в лицо, упасть в нелегком бою и смело встать. Его духовный ориентир, моральная инструкция бытия — жест молитвенный, подобием секир, точный нацеленный в сердце и ум православные. У него Ум играет свой шедевр на судьбах человеческих, недаром Пушкин называет его «бессмертным солнцем человека»

Графически литой и зрительно четкий образ этот хорошо подчеркивает сакральную самость поэтического дара Пушкина в его поэтической аллегории. Образ цветистый, живописный, четкий. Какой матерый кусок нашего существования отколот — содрогание по телу проходит, словно апокалипсические молнии пронзили, будто «небо по жилам протекло».

Жеская конструкция мыслительных процессов, ее предельная консервативная форма, выстроенная на иерархизации, подчинении принципам и правилам, для Пушкина универсальный социум, где можно быть одновременно глубоко лиричным и философичным, и пребывать в неге фольклорной стилизации, и в романтических мечтаниях. Своей поэтической строчкой Пушкин легко передает аромат любой эпохи, любой вещи. Как бы подтверждая, что его таланту под силу всякая стихия — одушевленная и застывшая, живая и камнем-валуном придавленная:

Придет ли час моей свободы?

Пора, пора! — взываю к ней;

Брожу над морем, жду погоды,

Маню ветрила кораблей…

Здесь ему помогает обостренное чутье новизны, способность в хорошо знакомом видеть необычайное и неиссякаемый кладезь феерического воображения, исполинской фантазии, что помогает ему выгонять сор из неприхотливой жизненной избы, превращать его в жемчуг с блистательным перламутром. Здесь ему подвластен тот особый талант, и состояние души, и нечасто встречающаяся способность взрослого человека быть ребенком со скатившейся с глаз «милой слезинкой». Мечтает, «…могучей страстью очарованный»:

Под ризой бурь, с волнами споря,

По вольному распутью моря.

Когда же начну я вольный бег?

Пейзажи Пушкина наполнены сочными образами, красками, запахами, звуками. Он умеет видеть, слышать, осязать природу в тончайших оттенках ее бытия. Поэту хватает нескольких образных запоминающихся мазков, чтобы нарисовать выразительную картину природы:

Полезен русскому здоровью

Наш укрепительный мороз:

Ланиты, ярче вешних роз,

Играют холодом и кровью.

Немалое место в творчестве Пушкина занимают поэтические размышления о явлениях высоких и вечных — Боге, вере, душе, противостоянии Добра и Зла, сущности и смысле бытия, добродетели и греховности, о существовании за гранью бренного мира… Многие из таких стихотворений несут на себе печать его самобытности и дарования. Это происходит потому, что он вынашивает и растит их в себе, как моллюск жемчуг: «своих границ не ведает поэт». Неожиданные, пронзительные своей парадоксальностью выражения, обволакивающие его стихи в воздушный искрометный мираж, ошпаривающие демонической кипящей лавой, исторгнутой с Небес до самых отдаленных углов земной ойкумены.

Стихи Пушкина отличает невероятная внутренняя энергия. Они взрывные. Они рождаются на пределе. Сама же он — натура горячо страстная, пылкая, чувственная, эмоциональная, темпераментная, полная душевного огня. И многоликий:

…Волшебный край! очей отрада!

Всё живо там: холмы, леса,

Янтарь и яхонт винограда,

Долин приютная краса,

И струй и тополей прохлада…

Устами поэта жарко и страстно говорит сама жизненная суть, древняя и непобедимая, непостижимая и загадочная. Глаголит о первозданном и вечном, но уже в новом аккаунте, в планетарном социуме, на новом эволюционном подьеме человеческой души:

Поля, холмы, знакомые дубравы!

Хранители священной тишины!

Свидетели моей тоски, забавы!

Забыты вы… до сладостной весны!

Поэт всецело держатель гармонии формы и содержания. Благодаря чему и достигает выразительного художественного эффекта «очарования пластикой душевных переживаний» — как бы растворение многовековых иллюзий в пламени вечности, в тишине всеполглощающего одиночества.

Автор позволил себе набросать легкие инвекции относительно пушкинской «лиры вдумчивой: Он — «честно льстит// ласково манит//растит и лепит в себе Бога и дьявола// потаенно плачет о венке лавровом// хочет тихо сесть у вечерней речки рядом с костром// и не дергаться в своей амбициозной иллюзии».

И, главное для его душевной устойчивости и эстетической самодостаточности — «я хотел бы, чтоб осозналось и ушло все ложное». Таким способом поэтической рифмовки, глагольным моноримом, поэт усиливает и подчеркивает проходящую духовную нить, связывающую все стихи-

Ах! ведает мой добрый гений,

Что предпочел бы я скорей

Бессмертию души своей

Бессмертие своих творений.

Родина милая, отечество, рождение и смерть, высокое и вечное, любовь и непреходящие человеческие ценности, свет — как друг человека и богов, звездный интерьер ночной атмосферы, полное бытие природы… — для поэзии Пушкина вопросы стержневые, архаичные и традиционные, как свойственные русской лирике в целом:

Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя;

То, как зверь, она завоет,

То заплачет, как дитя.

В их окружении поэт чувствует себя комфортно и уверенно, пропитывая этот громадный пласт русской словесности великолепным вальсированием редкой индивидуальности мыслей, слов, мифологем — по образному выражению автора, в чертогах памяти поэта они демонами живут, образами своими населяют:

Сквозь волнистые туманы

Пробирается луна,

На печальные поляны

Льет печально свет она.

Своим поэтическим и философским даром, смесью речевых смыслов Пушкин, словно Вергилий в «Божественной комедии» Данте дает каждому из нас общий сценарий, ставший архетипом здравого смысла человечества: наша судьба — это неведомая страна, и каждый из нас плывет туда на своем корабле, и каждый из нас кормчий на этом корабле и ведет корабль своим собственным путем.

И слышится нам предупреждающий окрик поэтического сокола (в речитате автора): «…выбивайтесь из общего табуна, покидайте общие овины и стойла, вы не овцы, которых ведут на убой… в каждом есть солнце, зажгите его».

Мы очарованы эпикурейской мощью Александра Пушкина, мы поддаемся его апокалипсическим убеждениям и словесной инквизиции, проводящей полную инвентаризацию всех наших внутренних темных подвалов; мы начинаем размышлять, открывать неношенные возможности творить и воплощать свои мечты, на многие привычные вещи изменять угол зрения и точку отсчета и просто жить в Процветании, назначив жизни собственную цену и создавая собственные ценности: «Если не можешь или не хочешь делать хорошо, лучше совсем не делай»:

«Полет души… Он вечен и высок.

Полет души… Он невесом и светел»

Пушкин ведет нас дорогой, о которой чуть позже сказал мудрец и пророк Толстой: «Чтобы жить… надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать и опять бросать и вечно бороться и лишаться. А спокойствие — душевная подлость».

Вне своей монументальной поэзии и помимо могущественного таланта, приводящих в восхищение одних и вызывающих ненависть других, граничащую с умственной патологией, безумием, Пушкин имеет земную судьбу и земную участь.

Брожу ли я вдоль улиц шумных,

Вхожу ль во многолюдный храм,

Сижу ль меж юношей безумных,

Я предаюсь моим мечтам.

И возникает неподвластное читателю состояние, что рос поэт как ландыш, в лугах и рощах свободных под шелковый шелест музыкального и романтического весеннего ветра, лунный свет, сгущаясь, вместо росы падал на траву и листья. Теплое, нежное и ласковое, как волосы невинной девушки, в дуще поэта вызревала поэтическая поляна, вся в цвете и солнце:

Кто видел край, где роскошью природы

Оживлены дубравы и луга,

Где весело шумят и блещут воды

И мирные ласкают берега,

Где на холмы под лавровые своды

Не смеют лечь угрюмые снега?

Скажите мне: кто видел край прелестный,

Где я любил, изгнанник неизвестный?

Он строил самую высокую башню на земле. Литературную Вселенную. Поднимался к ней по лестнице, по ступенькам веры, как библейский пророк, и ступенькам разумения, как афинский мыслитель. И всегда оставлял ту ступеньку, на которой стоял, чтобы идти дальше, выше. Это было источником его счастья и наслаждения. В то время, тот миг, тот момент. А большего он и не хотел, потому что нес в себе это древнее правило мира: «Куда бы ты ни шел, иди со своей душой».

Это о нем, литературной Вселенной, было сказано в те далекие библейские времена: «Когда Творец задумал сотворить человека, ангелы разделились на несколько групп: одни говорили Ему: «Не твори», а другие говорили: «Сотвори».

Милосердие сказало — создавай, потому что он творит милосердие.

Истина сказала — не создавай, потому что весь он — ложь.

Правда сказала — создавай, потому что он вершит справедливость.

Мир сказал — не создавай, потому что он — сплошные раздоры.

Для него, Пушкина, прежде всего, существовал человек — живой, антропофил, конкретная явь сущего и — земля, на которой он работает.

Печать исторической эпохи лежит на всех трудах Пушкина: обычный человек с его естественным стремлением к счастью, наслаждению и беспощадная страсть к творчеству; порой она сводила на нет все личные желания…