Сожженная рукопись

Владимир Иванович Кочев, 2021

Книга В.И. Кочева «Сожженная рукопись» открывает для читателя, наверное, самые страшные страницы российской истории. Гражданская война, раскулачивание, голод, репрессии, Великая Отечественная война… В центре повествования находится история нескольких крестьянских семей – одни остались в разоренной сталинской коллективизацией деревне, другие, пережившие трагедию выселения и ссылок, пополнили ряды рабочего класса. Несколько семейных линий объединены образами автора, который рассказывает о том, что он сам пережил, от первого лица и его дяди Андрея – человека необыкновенной, яркой и трагической судьбы.Размышляя о характере русского народа и о том, почему народ, расколотый коллективизацией и репрессиями, в годы войны, как один поднялся против общего врага, автор приходит к выводу, что это произошло вопреки воле Сталина. Это и есть мудрость народа и страстная любовь к родной земле, и чувство чести и долга, и многое другое.Содержит нецензурную брань.

Село старинное в лесу

Здесь собаки, словно люди,

Так же лаются, рычат.

Звон церковный уж не будит,

Колокольчики молчат.

Село, о котором упоминал Андрей в своих записях, осталось в стороне от железной дороги, и оказалось не у дел и в наши дни. Подгадав отпуск и собрав снаряжение рыбака-туриста, я увидел всё своими глазами, но только спустя полвека. Небольшой автобус с трудом заезжал на крутые перевалы. Каждый раз открывался новый вид на реку и угоры. Здесь ещё не побывал топор дровосека.

Церковка издали походила на белого лебедя, опустившегося на зелёный угор отдохнуть. Кара-камень постарел на пятьдесят лет, но это для него лишь мгновение. Река обмелела, но моста по-прежнему нет. Строили железобетонный, непокорная река во время паводка снесла и его. Из восьмисот дворов старинного села осталось меньше полусотни. Исчезли и те когда-то внезапно брошенные дома, что стояли напротив Кара-камня. Давно уж, верно, пала и малуха доброй бабки. Но деревня вроде возрождается, да как-то по-своему. Вместо упавших домов с крытыми кержацкими дворами — совхозные бараки из шлакоблоков. Дворики пригорожены щербатым штакетником. Это в лесном-то царстве! Всё разбросано, неухожено: весь срам наружу. Кержаки ходили по двору в шерстяных носках, а эти — в резиновых сапогах по навозной жиже. Я ходил по селу в воскресенье и не мог найти человека, которого можно было бы расспросить. Кто-то слишком весёлый мотался под большим градусом, кто-то злой мучился с похмелья. Подходить к нему было опасно, он поднимал пьяную руку для удара. Женщина, уткнувшись лицом в траву, лежала с задранным платьем. На другой стороне неожиданно завязалась драка. Бабёнка с лопатой — против троих мужиков. Хорошо, что удар по голове пришёлся вскользь. Ей не отвечали, видимо, она была права, а они в чём-то виноваты.

Но куда делись чистюли-староверы? Об этом мне всё же удалось разузнать. Я раскинул свою палатку на берегу реки, поодаль от Кара-камня. Неподалёку, греясь на солнышке, сидела на брёвнышке старушка у своей ветхой избушки.

«Уж не та ли это добрая Баба Яга, что приголубила Оньку и Сёмку?» — думал я. И коза её паслась на полянке, огороженной пряслами. Я купил у неё пол-литра козьего молока, присел рядом на брёвнышко. Разговорились обо всём, и о той несгибаемой старухе-староверке. Умерла она после того купания, и тайну, где спрятала святые древние иконы, унесла с собой.

«Вот и пропала на селе древняя вера», — думал я, покачивая сокрушённо головой.

Бабка, уловив мои мысли, ответила: «Старовера и в ступе не утолчёшь. Живут, не померли, и вера в нутре их живёт. Только поглубже запрятались. Ты не гляди, что комсомолец али партейной он — это для отвода глаз. Крестик в душе его, до смерти с ним. Уж мало домов их осталось — по пальчикам сосчиташь. Все в город перебрались, в люди вышли. А сюды вертаются, под дачу дома потихоньку стали скупать. Ишо получче зажили. Да работный человек везде к месту. Оне люди сноровистые, душу нарастопашку не держат, а между собой дружные да строгие».

Я спросил у бабушки, где тут был переход через реку.

«Вон там он был, — она показала, махнув рукой. — Да теперь в другом месте переходят. Там косу намыло, до пояска воды толечко», — продолжала она.

Я нашёл старый переход. Цепи уж не было, а огромный кованый кол на краю берега сохранился. Он крепко врос в землю — не вытащить. Потомки через много веков, быть может, делая раскопки, найдут его, — подумалось мне.

Уезжая, осмотрел церковку. Вблизи она походила на дряхлую старушку с еле уловимыми следами былой красоты. Рядом размещалась автобусная остановка. Это оказалось удобно. Пассажиры, когда приспичит, справляют нужду в храме Божьем. Трудяга ветер через глазницы выбитых окон выгонял вонь, оставленную прихожанами. Всё изменилось, лишь природа хранила вечное прошлое в своём бесконечном времени. Мрачный лес осуждающе покачивал кронами, словно умными головами, а река о чём-то говорила с ними. Лишь Кара-камень молчал, ни чему не удивлялся. Он самый древний здесь, всякое повидал.