Никита Славянинов. Роман в стихах

Владимир Воробей

Никита Славянинов, герой одноименного романа в стихах, объявляет себя потомком Евгения Онегина и рассказывает о его дальнейшей судьбе. Роман написан в ироничной манере живой и ясной онегинской строфой. Действие охватывает последние десятилетия двадцатого века, а кульминация наступает в конце 90-х. Юноша становится по воле Славянинова кавказским пленником и, забывшись, видит вехи, ведущие к неволе. Очнувшись, он обретает свободу.

Глава третья

3.1

Велик и труден путь познанья.

Его мы вправе облегчить,

прослушав курс не ради знаний,

а чтоб докýмент получить.

Всего-то дел: задавшись целью,

пять лет втирать очки доцентам,

водить за нос профессоров

и опасаться докторов;

наладив нужные контакты,

рассеять вовремя грозу,

пустить, где следует, слезу,

давя на всем известный фактор…

Учитесь, вот вам мой совет,

ведь лучше школы жизни нет!

3.2

А если обзовут профаном —

дипломом промеж глаз тому,

диплом в руках у Митрофана —

тупой предмет. И по всему,

пришелся он ему по нраву,

ведь скрыто в нем святое право

хоть кем-то да руководить,

иначе как бедняге жить?

И то и это неохота,

и нет призванья ни к чему,

а труд простой не по уму, —

руководящая работа,

пожалуй, будет в самый раз,

руководить любой горазд.

3.3

— А не довольно ли о личном? —

читатель ухмыльнется мой.

Согласен, это неприлично,

и резко тон меняю свой.

Здесь ваш слуга (замечу к месту)

из рамок общего контекста,

вдруг справедливость возлюбя,

не исключает сам себя.

Так что, коллеги, не взыщите

за тот критический настрой,

что здесь присутствует порой,

почем ни зря не говорите:

— Познал он многие тома,

невинность сохранив ума.

3.4

Вот вам нехилое сужденье:

издержек дабы избежать,

дипломом следует с рожденья

тех, что глупее, награждать.

Уж если недодал создатель

(мотай на ус, законодатель),

добавить общество должно

(иль не гуманное оно?).

Иначе все равно достанут

(смысл слова русского глубок,

по-русски, видно, мыслит бог).

Вопрос муссировать не стану —

моя в том малая печаль

(от делать нечего ворчал).

3.5

Не отношу ни в коей мере

свое злословие к тому,

с кем двигались к заветной двери

всю предыдущую главу.

Проникнем в коридоры знаний:

один лишь перечень названий

здесь притаившихся наук

способен вызвать тошноту

и стул сломать у слабонервных.

Подозревайте хоть кого,

но не Никиту моего,

ведь Славянинов всюду первый

(им по-отечески горжусь,

хоть признаваться в том стыжусь).

3.6

Никита учится запоем,

по-русски строго говоря

(уж мы-то знаем что такое,

а чужеземцам — не понять).

Видал я, как Адама Смита

в метро штудировал Никита,

а хитроумный «Капитал»

на сон грядущий принимал.

Но нагонять, читатель, скуку

своим рассказом не хочу,

без сожаленья опущу

в нем годы близости с наукой.

Влечет иная близость нас,

чем и займемся в лучший час.

3.7

Прекрасно юноша учился,

отлично знания сдавал,

а полюбив Москву — женился,

усугубив свои права.

Но намерений не имея

влачить вериги Гименея,

развелся он с девицей той,

права оставив за собой.

Поплещем радостно руками,

его приветствуя успех,

и выпить, право же, не грех

под это дело с земляками,

но новоявленный москвич

забыл поставить магарыч.

3.8

Спасибо за урок, любезный!

Не забывайте забывать

друзей, что стали бесполезны,

учитесь их не узнавать,

когда, возникнув перед вами,

есть будут алчными глазами.

Прожуйте собственный успех

без всяких дружеских помех!

Я не могу давать советы

и поучать вас, как и где

полезных находить друзей

(что было б странным для поэта),

уж вы поверьте, если б знал,

тогда б романов не писал.

3.9

Как вы успели догадаться,

Никита в этом преуспел

(пришлось, конечно, помотаться,

но ловок в жизни наш пострел).

Что тут судить, о чем рядиться,

когда пришла пора трудиться

и есть для этого простор

в одной из дружеских контор.

Найдется и святое место,

лишь воля добрая нужна.

Но разве дефицит она?

Ведь мы (замечу без подтекста)

не только волею мудры,

но и отчаянно добры.

3.10

В то время мы не скучно жили —

от похорон до похорон

(видать, костлявая решила

войти в состав Политбюро).

Вслед за почившим сверхгероем

к стене проследовали строем

его сановные бойцы —

за дело верное борцы.

Зачем их в стену положили,

я полагаю, ясно всем:

Кремль и в загробном мире Кремль.

Никто не против, заслужили

они и там высокий пост.

Над жизнью властвует погост.

3.11

Еще взахлеб не пели песен

о свежем ветре перемен,

и обо всем в правдивой прессе

мы узнавали без проблем

(свободной пресса станет позже).

Все так же дергали за вожжи

с кремлевских козел кучера,

и ржали лошади: «Ура!»,

но, несмотря на покрик грозный,

беседы тихие вели

и еле-еле вдаль брели.

Им что-то щекотало ноздри

(как будто вдруг среди зимы

дохнуло запахом весны).

3.12

Свистеть не буду понапрасну

о светлой жизни трудовой,

пора заняться жизнью частной,

но есть проблемы с таковой.

Еще не знали неприличных

занятий сексом заграничным,

предпочитая им свою

исконно русскую возню

под добрым старым одеялом,

что выручало нас не раз,

храня от любопытных глаз.

Так что, увы, я знаю мало,

чем занимался мой герой

в просветах жизни трудовой.

3.13

Но мы внесем, читатель, ясность

и обо всем поговорим

чуть позже, как наступит гласность.

Процесс уже неотвратим.

Пошел в карьерный рост Никита,

и как хозяин дефицита

он респектабельный народ

пускает через черный ход.

Не спорю, трудная работа:

довлеет над Никитой план,

а чем хорош его карман,

судить мне как-то неохота,

я лишь могу предположить,

что рад он людям услужить.

3.14

А люди, люди-то какие!

Таким не худо подсобить.

Они настолько непростые,

что не берусь я здесь судить

об их невероятных свойствах

и сложном внутреннем устройстве.

Мне не с руки на них переть

(всем позволительно хотеть,

но обладать дано немногим).

Гордиться, право же, должны

мы тем, что некие чины

чего ни захотят — все могут,

и даже людям из спецслужб

дух человеческий не чужд.

3.15

Мы потрясений эпохальных

еще не чаяли вкусить,

когда милашка-генеральный

стал секретарить на Руси.

Понюхать толком не успели,

как всем колхозом захмелели,

всех поразил обильем слов

велеречивый филосо́ф.

Хоть массам было непонятно,

куда какой процесс пойдет

и до чего их доведет,

однако, черт возьми, приятно

осознавать, что не дикарь

ваш генеральный секретарь.

3.16

Нашел призванье он в беседе,

язык могучий отточил

и у самой железной леди

благословенье получил.

Придется нам воздать британцам

и строго указать германцам,

что не потерпим с их плеча

очередного Ильича;

и если призрак сверхидеи

забродит снова в их котле —

оставят пусть его себе,

а с нас довольно привидений.

Уж мы его, свидетель бог,

не пустим больше на порог.

3.17

С трибуны он сошел к народу

и поддержал его как мог,

пообещав искать подходы,

да только быстро сбился с ног.

В сердцах решил витиеватый:

пора исправить «изм» горбатый,

отрихтовать со всех сторон,

не доводя до похорон.

А для острастки — от предплечья

тому уродцу показать

и пару русских слов сказать,

глядишь, и станет человечней,

посимпатичнеет лицом…

Кто смеет спорить с мудрецом?

3.18

В конце концов, процесс — не камень,

лежать он более не мог

(от странной сухости в стакане

бедняга, видно, изнемог).

Встал, поднатужившись, на ножки,

затопал робко по дорожке,

войдя во вкус, прибавил шаг,

перемахнул через овраг,

и под восторженные крики

и одобрение извне

пошел копытить по стране

конь необъезженный и дикий:

храпит и рвется в облака,

и сбросить хочет седока…

3.19

Процесса дивного создатель

творенью своему не рад,

одни кричат ему: «Предатель!»,

вопят другие: «Партократ!»

Как повелось на белом свете,

не нужен стал ни тем, ни этим,

а на заборе и стене

уже читаем: «Б. Н. Е».

В худых мозгах броженье снова

(как вы заметили, друзья,

без смуты нам никак нельзя).

Дух будоража Годунова,

идет народная молва.

«Борис! Борис!» — шумит Москва.

3.20

Почуяв крах, апологеты

решили родину спасти

(искусство русского балета

до масс народных донести).

Но массы им внимать не стали

(от цирка, видимо, устали),

у них уже на тот момент

был козырь (он же — аргумент):

ведут Бориса — ножкой топнуть

и рыкнуть кое-что с брони

(хоть не завел еще семьи,

но вражий стан заставит дрогнуть).

Не даст мне родина соврать —

хорош Борис в борьбе за власть.

3.21

Он огласил на редкость внятно

свой исторический указ

(когда с брони — тогда понятно,

притихли тати, сникли враз).

Гонцов на юг шлет победитель

(где незадачливый правитель

о чем-то мыслит взаперти),

велит витию привезти,

чтоб, покуражась, свергнуть лично.

В партийных между тем рядах

царят растерянность и страх,

а «членство» стало неприличным.

Никита досмотрел балет

и тоже скинул партбилет.

3.22

Свершилось. Только не пойму я

(моменты истины редки),

когда смышленые ликуют —

пошто ликуют дураки?

О чем шумят они, как дети?

Решили, что им тоже светит?

Но вреден яркий свет для глаз

(такие севера́ у нас).

На том о бунте власть имущих,

чтоб не томить излишне вас,

спешу закончить свой рассказ.

Вам побывать хотелось в пуще?

Извольте, я не против, но

там водка выпита давно.

3.23

Народ наш — власти не подарок,

непросто властвовать над ним

(немало лет считай задаром

с низами маялись верхи).

Таких властителей несчастных

в природе встретите нечасто,

вы как сумеете, друзья,

а им так больше жить нельзя.

Нельзя довольствоваться малым,

в достатке лишь мочить усы,

а свой кусочек колбасы

жевать тайком под одеялом.

Пришла пора всех благ им в рот —

цивилизация зовет.

3.24

Я умолчу, читатель милый,

по обстоятельству стыда,

о том, как родину делили

птенцы Борисова гнезда

(как знать, а вдруг записки эти

случайно попадутся детям?).

Процесс был грамотным весьма

(есть в этом пища для ума,

что подчеркну особым шрифтом).

Вдаваться я бы не хотел

в детали столь великих дел

(мой вам совет: читайте Свифта).

Однако что-то жжет глаза,

простите, кажется, слеза…

Плач о Свифте

О бедный, бедный Джонатан!

Не там родился ты, не там

(на то и произвол небесный,

чтоб ни ко времени, ни к месту).

Хоть небеса и завещали

тебя британским островам,

к иным стремился берегам

твой взгляд, исполненный печали.

Как будто в воду ты глядел

(что, кстати, свойственно талантам)

и видел маленьких людей

и политических гигантов.

Возможно, кто-то дивным снам

даст толкование иное,

но слово «йеху» близко нам,

в нем что-то слышится родное.

А как здесь лошади честны!

Как благородны, как умны!

В плену своей судьбы превратной

о государстве, столь приятном,

ты мог лишь всей душой мечтать

и жизнь тихонько коротать

в соседстве скучных пуритан.

О бедный, бедный Джонатан!