Белым-бело. Проза. Драматический акт

Владимир Бурлаков

И чистота языка, и глубина сюжета каждого рассказа пронизаны мелодией, которая звучит в душе при чтении этих текстов. А ещё в ней много любви, любви автора к своим вовсе не великим героям, а простым и часто незаметным для нас в обыденной жизни.

Мой Ленин

Очередь

Ленина я мог увидеть в 1965 году. Мы с отцом приехали в Москву. Замысел отца был грандиозен: показать мне Ленина и Пеле. Сборную Бразилии пригласили испытать СССР на прочность перед чемпионатом мира. Послезавтра футбол. Завтра Мавзолей.

Остановились у родственников. Родственники были близкие, но не тёплые. Москвичи. Их до нас успели достать визитами и проездами. На всё про всё у нас было два дня. К Ленину отец поехал заранее, даже не разбудив меня, хотел удивить билетами. Оказалось, что билеты в Мавзолей не продают.

На следующий день мы оба проснулись рано. Куда? — спросил таксист.

— В Мавзолей, — констатировал отец. Не торгуясь, водитель, включил счётчик, «Волга» гордо шла по Москве. Асфальт стелился под колёса, шурша водой от поливочных машин. Дыша прохладой, мы, счастливые, успели примкнуть к живой очереди. Вдоль Кремлёвской стены люди вдохновенно ждали встречи, вдруг перед Вечным огнём кто-то невидимый, но осязаемый вежливо сказал: «Извините». Его не было, но он был. Я позже встречал их в самых неожиданных ситуациях. Он есть, но его нет, у него есть голос, у него есть воля, он корректирует толпу, рассекает, выдворяет. Вот такие появились среди нас и как-то быстро объяснили, что все мы опоздали. Нас получился целый «хвост». «Хвост» роптал.

— Как вам не стыдно? Мы в Мавзолей!

Безликим не бывает стыдно.

— Пошли отсюда! — брезгливо сказал отец, и мы вышли из «хвоста».

Отцу тогда было 33 года. И я увидел, что кто-то здесь не должен касаться его кожи. Он куда-то спешил из этого пространства, крепко держа меня за руку.

— Сталина на них не хватает! — поддержал я его.

— Ты что?! — зашипел на меня отец.

— Ты сам так говоришь, — обиделся я за неудачную попытку показаться умным.

— Не важно, что говоришь, важно, где говоришь, — оглядываясь, прошептал отец.

Я чувствовал себя уходящим партизаном.

— А мы куда?

— В Лужники, — сказал отец.

«Лужники» звучало, как что-то островное, скрытое зеленью ото всех. Но вместо Лужников мы снова поехали на проспект Ленина, там жили наши родственники на улице Крупской. Там покормили нас обедом. И я убежал не куда-нибудь, а в самую третью комнату, где стоял выдвигающийся от стены диван; не смея выдвинуть его, я прилёг отдохнуть. Отец присел рядом. Он дремал недолго. По крайней мере, мне так показалось.

— Поехали, — вдруг сказал он.

— Куда?

— В Лужники.

Самые лучшие Лужники были диваном подо мной.

— А что в Лужниках?

— Там Пеле.

Это было второе магическое слово нашего путешествия. И я встал.

Мы вышли из вагона метро на платформу, где лицом к нам стояли какие-то люди, мешали нам идти и о чём-то спрашивали.

— Что им надо? — спросил я отца.

Он вытягивал меня за руку к эскалатору и уже по-бакински, раздражённо говорил: «Па-нимаешь? Идиоты-да!».

Мы выбрались на поверхность. Лужники оказались не лесом, идиотов здесь было ещё больше. Они спрашивали: нет ли у нас лишнего билетика?

— Если у нас нет билетика, давай станем, как они, — предложил я отцу.

— Подожди, сейчас станем.

Как настоящий бакинец, он просто поднял над головой десятирублёвую купюру. Билет на стадион стоил один рубль. Все, кто шли на стадион, проходили мимо нас.

Вдруг рядом зазвучал абсолютный идиот. «Возьмите, возьмите за билет!» — кричал он, растягивая над головой болоньевый плащ! Даже я знал: эта вещь стоит сорок пять рублей!

Конец ознакомительного фрагмента.